Читать книгу От Ржева до Берлина. Воины 3-й гвардейской истребительной авиадивизии о себе и боевых товарищах - Андрей Марчуков - Страница 10

Заместитель командира 32 ГИАП по политчасти. 1910 г. рожд[ения]. Член партии с [19]30 г. Парторг. Награждён орденом Красной Звезды. Имеет медаль за защиту Сталинграда[158]

Раньше работал заведующим военным отделом Калининского обкома ВКП(б). Попал в армию по мобилизации. Вскоре ЦК меня отозвал в 27-дневную «академию», где мне было поручено встречать всех смоленцев и направлять их в стрелковую дивизию. Мне была дана группа – пять человек политработников, мы встречали людей, пересматривали их с точки зрения их политической благонадёжности и направляли в соответствующие части. Дали нам полтора месяца, чтобы укомплектовать, вооружить и обучить дивизию, подготовить её для отправки на фронт. На фронт нас бросили раньше, чем предполагалось согласно первоначального плана, когда противник наседал на Новгород и Чудов[о]. Там я участвовал в боях вместе с 292[-й] стрелковой дивизией.

Потом срок моей командировки окончился, и я был направлен в 52[-ю] Армию, а оттуда – в 434[-й] полк, т. е. в теперешний 32[-й] ГИАП. Командовал тогда 434[-м] истреб[ительный] полком майор КОРЯГИН[159], комиссаром был старший политрук ФЕДУЛОВ* – оба лётчики.

Это было 25 сентября [19]41 г. Лётчики в то время уехали за пополнением, а техсостав оставался на Волховском фронте. Формирование продолжалось пять месяцев. К 30 ноября[160] лётчики прилетели на Волховский фронт, и полк начал действовать.

Как раз в день моего прибытия был один характерный эпизод, двое из участников которого и сейчас находятся в нашем полку – ГАРАМ и ОРЕХОВ[161]. Это был беспримерный по своей дерзости налёт на вражеский аэродром в Любани. Там было сосредоточено свыше 60 самолётов противника различных типов. А у нас было всего пять самолётов. Мы получили задание штурмовать аэродром, что и было поручено этой пятёрке. В числе её был ещё замечательный авторитет ВВС – лётчик КОРЗНИКОВ* – это замечательная фигура в авиации по своей скромности, его чрезвычайно любили. Он был настолько скромен, что не переносил, когда о нём писали и говорили как о необычайном лётчике.

Гарам и Орехов прикрывали, а трое штурмовали и уничтожили там 15 самолётов, причём противник знал, что наши идут, и мы были встречены соответствующим образом. Завязался ожесточённый бой, в результате которого наши уничтожили пять самолётов противника в воздухе и 10 – на земле, правда, ценой потери одного командира эскадрильи. Но это был чрезвычайно дерзкий по своему замыслу и выполнению налёт. Во-первых, нужно было лететь далеко вглубь территории противника. Линия фронта находилась на Волхове, а мы стояли от линии фронта на 60 км под Боровичами. И ещё нужно было лететь в глубину 60 км. Когда возвращались оттуда, Гарама подбили, он сам был легко ранен. В таком состоянии он летел, и за ним увязался самолёт противника, сначала один, а потом и второй. Одного Гарам сбил, а второй продолжал его преследовать, к нему пристал ещё один, и эти двое шли за Гарамом. Когда они пошли на него в атаку, Гарам ухитрился на своём подбитом самолёте сделать «горку», и два вражеских самолёта столкнулись друг с другом, в результате оба свалились на землю. Когда он пошёл дальше, то навстречу ему шёл Ю-97[162] – добыча для истребителя довольно лёгкая, которую жалко было упустить. Но боеприпасов у Гарама уже не было, все расстреляны. Тогда он решил отрубить ему хвост и пошёл на таран. Это был первый таран в нашем полку. Когда он отрубил хвост, то у него самого отлетела одна лопасть винта, а другая покорёжилась. Он кое-как на поломанном винте перевёл самолёт через Волхов и сел в расположении 292[-й] дивизии. Правда, он тогда сильно побился и три месяца не летал.

Это был подвиг по тому времени очень большой, все оставшиеся в живых были награждены орденами. Гарам получил тогда орден Ленина, Орехов – орден Красного Знамени. Корзников – второй орден Красного Знамени, ПАНИЧЕВ[163] – тоже получил орден Красного Знамени. Впоследствии он погиб.

Это были первые награждённые в нашем полку.

В этот же период Гарам потерял своего первого брата. У него было два брата – лётчики в нашем полку.

В то время мы были на Волховском фронте в направлении Новгорода и Демянска. У полка материальная часть как следует ещё не была освоена. Работали лётчики на ЛаГГ-3.

Затем с декабря началась борьба за освобождение Тихвина[164]. Входили мы тогда в 4[-ю] Армию, которой командовал Мерецков*.

Здесь мы работали с 20 самолётами, работали в течение декабря [19]41 г., января, февраля и марта [19]42 г. И 7 машин мы ещё сдали. В основном у нас остался старый состав – ГАРАМ, ОРЕХОВ, КОРЗНИКОВ, ПАНИЧЕВ, КОРОВЧЕНКО*. Из выдающихся лётчиков у нас тогда был МИТРОШИН, командир эскадрильи*.

В этот период наш полк занимался двумя видами работы. Во-первых, мы действовали как истребители, с одной стороны, а с другой стороны, как штурмовики.

В борьбе за Тихвин мы работали в интересах 4[-й] Ударной армии. Полк тогда сделал очень много, в особенности в отношении штурмовок. Истребители противника действовали мало, а, главным образом, действовали бомбардировщики и штурмовики. Положение было такое, что, когда противник отступал от Тихвина, он мог идти только по двум дорогам, а вправо и влево были леса и болота, и здесь противник представлял собой прекрасную мишень для штурмовок наших самолётов.

С Корзниковым был такой интересный случай. Перед этим мы вычитали в газетах, как один лётчик, возвращаясь с задания, не имея уже боеприпасов, наткнулся на немецкую колонну. Он тогда утяжелил винт и с рёвом пронёсся над их головами, создав среди немцев страшную панику. И вот однажды Корзников с другим лётчиком возвращались с задания. Боеприпасов у них уже не было. И вдруг они видят по одной дороге большую колонну противника, по дороге тянулись лошади, автомашины, люди. И они также понеслись низко над их головами. Началась паника, лошади съезжали с дороги, повозки падали в канавы, людей давили. Они тут же вернулись на аэродром, заправились, зарядились и стремительно поднялись снова. У каждого было по шесть снарядов[165], у каждого была пушка и два крупнокалиберных пулемёта, два «шкаса», и они их били и колотили. Там было после настоящее кладбище людей и лошадей. Потом туда приезжали несколько грузовых машин и долго убирали раненых и убитых. Всё было расколочено в пух и прах. Люди прятались в кюветы, но и там их находили и строчили по ним пулемётами. Потом Корзников видит – стоит крытая машина, и думает – там, наверно, что-нибудь, да есть. Оказывается, там был госпиталь. Он пустил туда два «эрэса». А после один пехотный командир нам рассказывал, что он слышал от жителей, что там ни одного живого из 40 лежавших не осталось, всех немцев побили. Так что, когда немцы шли по дороге от Тихвина, их всё время здорово гоняли.

Этот период был значительно сильнее первого периода[166], но недостатков было ещё много. Во-первых, полк имел несовершенную материальную часть, во-вторых, эта материальная часть не была должным образом освоена, и даже такие лётчики, как Корзников, садились с парашютом[167], бывали случаи, когда наши самолёты сбивались уже над аэродромом при посадке самолётов.

Там мы работали до 10 марта [19]42 г. Дни были во время зимней кампании очень короткие, и всё же лётчики делали по пяти, по 4 вылета. Задержки с горючим и с боеприпасами не было, летали сколько могли. Для штурмовок цель всегда находили, бросали листовки, стреляли из пулемётов, и на каждый исправный самолёт приходилось не менее 4 вылетов. Ведущие наши лётчики вылетов делали ещё больше – это такие товарищи, как Гарам, Корзников, Орехов, Коровченко.

Затем нас перевели на формирование. Мы отдыхали и переучивались на новой материальной части – самолёте Як-1. Находились мы в Рассказове. Там мы быстро полк укомплектовали, получили лётчиков. Полк был двухэскадрильным. Дело с обучением у нас уже шло к концу, и мы получили здесь приказ ВВС оставить всех лётчиков в Рассказове, а штабу и техническому составу отправиться в Люберцы для нового формирования. Но мы всё же забрали с собой таких лётчиков, как Корзникова, Орехова, Гарама, Парфёнова* – между прочим, замечательный боец. Это было 12 мая [19]42 г., а 25 мая мы прибыли в Люберцы и начали там работать. Получили мы пополнение из Гатчинской школы[168] – инструкторов. Тогда к нам попал ЛУЦКИЙ, теперь командир 1[-й] эскадрильи, ГОРШКОВ, ПРОКОПЕНКО, АЛЕКСАНДРОВ*, ШИШКИН, МАРКОВ*, ШУЛЬЖЕНКО и др., полк стал двухэскадрильным.

Полк продолжал заниматься подготовкой лётчиков: и отдельно каждый, и в группе. С лётчиками занимался полковник СТАЛИН, причём он привлёк в полк лучшие силы, таких людей, как АНТОНОВА*, ВЛАСОВА, ПРУЦКОВА*, ПИСАНКО*. С инженерно-техническим составом занимался наш инженер полка – МАРКОВ. Была выработана очень хорошая программа подготовки, что в будущем и сказалось в боях. Полком тогда уже командовал майор КЛЕЩОВ. Полк был создан при ВВС[169] и бросался в самые узкие места.

Подготовка продолжалась до 10 июня. Были лучшие люди и лучшие типы самолётов, проводилась тренировка, одиночные и групповые воздушные бои, иначе говоря, была создана обстановка наиболее близкая к боевой, и лётчики, хотя ещё и не обстрелянные, чувствовали себя в этой обстановке прекрасно.

Сразу после этого мы были брошены на Харьковское направление, в Валуйки. Это был момент наступления на Харьков немцев[170]. На фронте мы пробыли сравнительно немного, но результаты были очень хорошие. Первый рейд в Валуйках мы провели дней 23–24[171]. За это время были сильные воздушные бои. Их было много. Характерный бой был 13 июня. Это был первый сильный бой, причём в бой водил майор Клещёв, который лично водил своих людей в бои.

В этом бою наши лётчики встретились с немецкими силами в два раза большими, чем было их. Наши дрались крепко, разогнали, развеяли поодиночке и добили противника. Тогда был только ранен Орехов, его самолёт разбился. Ещё был ранен Герой Советского Союза АЛКИДОВ*, но он сел на подбитом самолёте. Таким образом, мы потеряли только одну машину, а у немцев разбили не то шесть, не то семь[172].

Этот первый успешный бой окрылил наших лётчиков. И все воздушные бои шли у нас с тех пор очень хорошо. А боёв было много, так как и с нашей стороны, и с их стороны было много авиации. Итоги таковы: их потери 54 человека, наших – один раненый[173].

Затем был такой эпизод. У немцев тогда было много «охотников». Они практиковали такую вещь – наши только прилетают с задания, машины заряжаются, а в это время два Ме-109 ходят и ходят над аэродромом, явно вызывают наших на вылет. Командир полка никому не разрешил вылетать, так как они на взлёте всё равно наших побили бы. Дежурная пара КАЮК* и ТРУТНЕВ* сидели в самолётах. Немцы ходили, ходили, наши не вылетают. Тогда они отходят в сторону, один прикрывает, а другой начинает бить У-2, которые там стояли. Пять самолётов были подожжены. Каюк сидит, сидит, сигнала на вылет нет, но он чувствует, что сигнал должен быть. Он запускает мотор, и, как только он запустил, тот самолёт, который прикрывал, спустился и дал очередь по самолёту Каюка. Каюк успел выскочить, ему только перебили лямки, но самолёт был зажжён. А тот тут же улетел. Лётчики наши здесь стоят и говорят – ну, гады, поймаем, уничтожим. И случай для этого представился на другой день. На соседний аэродром они опять прилетают вдвоём – один прикрывает, а другой штурмует. Нам всё это было видно. Сейчас же вылетает наша четвёрка и потом ещё пара. Зажали их под Валуйками, одного сбили, а другой спустился на парашюте и попал в плен нашим войскам[174]. Так что лётчики отомстили за свой самолёт.

Так что результаты здесь у нас были неплохие. Здесь полк летал на Як-1, потом были ещё Як-7 и Як-9. Но вообще это – однородные машины.

В июне[175] мы поехали в Люберцы на отдых. Когда мы были ещё на фронте, то в Люберцах у нас формировалась 3-я эскадрилья. Там были такие лётчики, как САВЕЛЬЕВ, ПЕШИЙ*, ЯКИМОВ*. На этот раз мы дополучили машины, которых нам не хватало, и нас перебросили под Сталинград. Аэродром был в Гумраке. Мы там уже были в трёхэскадрильном составе. Сюда к нам приехал и полковник Сталин, и по существу он и командовал полком, а Клещёв был помощником.

Немцы в то время наседали в излучине Дона, рвались к переправам. Здесь были сильные воздушные бои. Первые схватки были очень горячие, немцы там ходили просто нагло, в большинстве случаев их бомбардировочная авиация ходила без прикрытия. Гумрак находился в районе Калача, а там были две крупные переправы, немцы лупили как раз по переправам, а наши истребители лупили их. Это было просто авиационное кладбище противника.

В Гумраке были мы дней 10–12. За эти дни мы имели такое соотношение в результате боёв – один к восьмидесяти четырём. Причём мы сначала считали, что потеряли двух, но Алкидов в конце концов вернулся. Сюда входил целый ряд новых лётчиков, пополнивших наши кадры. Целая плеяда новых лётчиков вошла здесь в строй, тут были такие товарищи, как Шишкин, Шульженко и др. Они здесь получали своё первое боевое крещение, приходили с избитыми самолётами, например, Прокопенко прилетел с перебитым рулём управления, с пробитым стабилизатором. Нагрузка на каждого лётчика была колоссальная, по 7–8 боевых вылетов в день, причём почти каждый вылет сопровождался воздушным боем. Лётчики вылезают из кабины, у них ноги дрожат, а задание даётся за заданием, так как немцы всё наседают, и лётчики летают и летают.

Техники также работали круглые сутки, когда они спали – неизвестно, но стоило кому-нибудь только присесть, как человек уже спит. Лётчики в воздухе, а техники сидят и ждут, лётчики возвращаются с побитыми самолётами, нужно их срочно приводить в порядок. На плечи техников ложилось восстановление машин. Здесь проявлялись и организационные способности людей, и умение, и знание материальной части. Инженер Марков сумел их так организовать, что мы не чувствовали недостатков в работе техников, все были заражены одним духом – бить и бить, это было одно стремление, организующее и подкрепляющее людей. Лётчики были изнурены, использовали каждую минуту для отдыха, но работа не прерывалась.

Я был секретарём партийного бюро. И бывало так – летит человек в бой и подаёт заявление о приёме его в партию. Созывать бюро нет никакой возможности, и нам приходилось делать так: собираться наспех около самолёта, где сидит лётчик, заслушать его автобиографию и тут же его принимать. А иногда не успеем закончить работы, даётся ракета, и лётчик улетает. Когда он возвращается, мы снова – к нему и заканчиваем приём его в партию.

Люди от работы стали неузнаваемыми. Был у нас такой лётчик ИЗБИНСКИЙ*, толстяк, здоровяк, никогда он не худел, сколько бы ни воевал, а тут, под Сталинградом, он страшно похудел, буквально до неузнаваемости. Единственный человек, который не знал усталости, был КАРНАЧЁНОК*, маленький, крепкий, на него не действовала никакая нагрузка. Как только спросят, кто летит? «Я лечу». Только и слышно – я лечу, я лечу. А прилетит, спрашивают, ну какой сбил – шестой или седьмой? «Да нет, вы не мне записывайте, а вот тому, он мне хвост прикрывал». Это был самый молодой лётчик, [19]22 года рождения, с точки зрения боевой он был воспитанник Клещёва. Потом он получил звание Героя Советского Союза.

Что касается Клещёва, то это был настоящий воздушный волк, старый, опытный лётчик, проведший огромное количество воздушных боёв. Там у нас работали и БАКЛАН, и Алкидов – участники операции «Три против 27»[176].

Первый успешный день в нашем полку был 26 июля. В течение одного этого дня наши лётчики провели 11 воздушных боёв, не потеряли ни одного своего и сбили 34 самолёта противника[177]. Здесь шла борьба за переправу. Характерен этот день тем, что он показал наращивание наших сил. Первая семёрка налетела на крупную группу бомбардировщиков, которые шли без всякого прикрытия. Они им как следует всыпали. В первом вылете участвовали Избинский, Корзников, ГОРБАЧЁВ[178] и др. Корзников в этом бою сбил 4 самолёта, но двух отдал своим ведомым, которые охраняли его хвост[179]. Вторая девятка полетела и опять встретилась с бомбардировщиками, но они уже шли под прикрытием своих истребителей. Здесь часть наших истребителей дерётся, а часть нападает на бомбардировщиков.

В следующий раз немцы прислали бомбардировщиков с крупным прикрытием, но и здесь у них ничего не вышло. Наши истребители уже крутились на месте, часть из них завязала бой с вражеским прикрытием, а часть колотила бомбардировщиков.

Полетела следующая партия, а летали сплошь три эскадрильи, от 9—10 часов одна эскадрилья, от 10 до 11 – другая и т. д., так всё время и шло прикрытие. Следующая наша партия встретила одних истребителей противника. Немцы хотели очистить воздух, и здесь пошла борьба с истребителями. У немцев опять ничего не вышло. Радио у нас здесь работало ещё плохо, только-только получало права гражданства, мы слышали, что там делается, но пользоваться радио как следует ещё не умели. Вся вторая половина дня прошла в борьбе с истребителями, и только под вечер снова появились бомбардировщики, но с прикрытием. Итоги здесь были такие: их потери – 16 бомбардировщиков и 18 истребителей, т. е. всего 34 самолёта, а у нас не было ни одной потери. Во-вторых, немцы в тот день ни одной бомбы на переправы не бросили, бомбы были брошены далеко в стороне. Эту переправу наши лётчики прикрывали с 26 по 29 июля, и за все эти дни немцам ни одного раза не удалось бомбить переправу. Правда, воздушные бои уже не были так сильны, так как им всыпали хорошо уже в первый день, но бои шли всё время, беспрерывно.

Нужно сказать, что наши лётчики там дрались с лётчиками Берлинской школы воздушных снайперов – истребителями[180].

Таким образом, в боях вокруг переправы в районе Калача мы потеряли только одного, так как Алкидов нашёлся. Потеряли мы первого нашего гвардейца, лейтенанта РУБЦОВА*. Это был исключительный человек, правда, он хулиганил невозможно. Он необычайно далеко видел в воздухе, видел просто бесподобно. И он первый обнаружил отход от Москвы немцев. Погиб он геройски. Я лично сам наблюдал за этим воздушным боем, немцы просто зажали его, подожгли и, по всей видимости, и его убили, так как он упал[181]. У Алкидова самолёт также был подожжён, он выбросился с парашютом[182]. Упал он между позициями, где в то время шёл танковый бой, а он оказался посередине. Мы так и считали, что он попал под пули, так как стреляли и наши, и немцы. Как потом выяснилось, во время падения поломал себе руку, сначала он пошёл по направлению к нашим, но потом упал. Попал он в немецкий концентрационный лагерь военнопленных и оттуда сбежал и вернулся сюда. Лечил его там русский врач, но рука у него срослась неправильно. Ему руку теперь вновь ломали и вылечили.

Дело в том, что под Сталинградом другие полки работали очень мало. Немного поработают и идут на формирование. Судить об этом можно было по тому, что наш полк делал свыше 80 боевых вылетов на линию фронта, и вся Воздушная армия[183] делала примерно столько же, а иногда даже меньше. Большое количество вылетов было связано с тем, что немцы очень сильно насытили свои войска истребителями.

После этого мы снова уехали за материальной частью в Люберцы. А 15 сентября мы были снова под Сталинградом[184]. И здесь была такая же нагрузка. В этот раз мы стояли в Б[ольшой] Ивановке. Прибыл к нам туда будущий маршал авиации Новиков, командующий ВВС, и поставил задачу лётному составу, задача была почётная, но тяжёлая. Он так и сказал: «Тяжело вам будет, но вы должны будете выдержать это любой ценой. Опираться пока больше не на кого, как на вас. Вы сами понимаете, что за Волгой нам стыдно будет сидеть, и мы должны бить немцев здесь».

Нагрузка здесь была ещё больше прежней, больше, чем в Гумраке. Здесь было не меньше шести боевых вылетов на каждого лётчика. Бои шли в одном и том же районе, причём станция Котлубань была настоящим кладбищем немцев, так как там и проходили главным образом воздушные бои. Лётчики нашего полка много там работали, много сбивали, но и наших там много погибло. На этот раз мы потеряли 16 лётчиков[185]. Был у нас замечательный лётчик МАРИКУЦА*. Он был подбит и сел на минное поле – подорвался. Второй брат Гарама – Николай тоже сел на мины и подорвался. Погибли Карначёнок, АБРОСИМОВ*, КОШЕЛЕВ*[186]. Это вышло так, что они трое зажали Ме-109 и вогнали его в землю. Кошелев сзади, а эти два сбоку. Кошелев пошёл прямо[187], а эти столкнулись и упали. Таким образом, это были небоевые потери[188]. Затем был такой случай, что у лётчика подбили самолёт, он сел, в воздухе шумят, но он не обратил внимания, а немцы снизились и расстреляли его. Таким образом, погибло шесть-семь человек, т. е. не во время боевых действий. Был и такой случай, когда мы решили, что Прокопенко погиб, мы уже переписываем его вещи и хотим сообщить родителям, что человек погиб, и как раз в этот момент прилетает Прокопенко. Оказывается, его подбили, подбитого гнали, он не хотел обнаруживать нашего аэродрома и пролетел мимо, а горючего не было. После он на другом аэродроме заправился и прилетел. Причём когда он взлетел, он увидел воздушный бой, и он помог нашим подбить одного «юнкерса», но и его подбили, он сел в пшеницу, подремонтировал машину, достал горючего и вылетел из пшеницы. Но здесь прошло три дня, и мы считали его погибшим[189].

Затем ещё один лётчик был подбит во время воздушного боя, сел. Но горючего не было. Потом он зарядился горючим с подбитого танка и полетел на свой аэродром. Тогда у нас погиб Владимир МИКОЯН*, скромный, замечательный парень, у нас на самолётах, на «яках» было написано «За Володю». Лётчики его очень любили, и он платил им тем же. На этот раз у нас соотношение было уже другое, но всё же преимущество немецкой авиации было большое. Мы действовали под Сталинградом всё лето и на подступах к Сталинграду, и дрались за самый Сталинград. Водил всё время сам командир – Клещёв. Потом, когда его ранили, командовал полком Герой Советского Союза СЕМЁНОВ*.

У меня в 3-й эскадрилье был один такой день, когда на аэродроме не было ни одного лётчика, одни только техники сидели. Прокопенко сидел в этот момент в пшенице, а Савельев лежал в госпитале – необъятное поле было для политработы, все техники свободны, я сижу, читаю, они слушают. Первая эскадрилья тогда потеряла только одного. Командовал ей Избинский, затем там были такие лётчики, как Луцкий, Орехов, Шишкин, Парфёнов и др.

В этот период произошёл очень интересный случай с Михаилом Гарамом, Героем Советского Союза. Они летали с братом, и Михаила сбили. Николай считал его погибшим. А Михаил упал между нашими и немецкими позициями, причём упал ближе к немцам. Ни немцы, ни наши не знали кто, но друг друга туда не подпускали. Гарам отстегнулся, вытащил пистолет и сидит. Что делать? Головы не поднимает. А потом решил, что он такой светловолосый, может быть, примут за своего. Смотрит, к нему ползёт немец из окопа. Он тогда начал ему махать рукой, а тот продолжает лезть. Он ему опять машет рукой, тот остановился. Потом с другой стороны к нему ползут три человека – значит, наши. А он к ним. Тогда немцы видят, что он к ним идёт, начали стрелять. Завязалась перестрелка. Когда наши подошли к нему, то лейтенанта убили, он только успел сказать: «Прощай, дружок», сержанта ранили, а его вытащил красноармеец. А когда он выпрыгивал с парашютом, он зацепился за стабилизатор и ушиб сильно ногу, идти он не мог. Но его красноармеец вытащил. На другой день он к нам прибыл. А брат его за это время погиб. Он всё спрашивает, почему Николай ко мне не идёт, мы говорим все разное и, наконец, заврались, запутались. Он тогда нам говорит – давайте, говорите правду, и мы ему всё рассказали. А тот полетел и так не узнал, что его брат вернулся.

Числа 8—10 октября мы перелетели в Люберцы на формирование. У нас было уже мало лётчиков. Попали мы здесь в 210[-ю] истребительную дивизию. Командиром дивизии был полковник УХОВ, Клещёв после ранения полк не принимал. Полк принял БАБКОВ, Герой Советского Союза. Командовал он им немного, а потом командование принял полковник Сталин. На этот раз к нам попали такие люди, как ХОЛОДОВ, Герой Советского Союза, МОШИН – Герой Советского Союза, ГАРАНИН у нас был ещё в Сталинграде, ДОЛГУШИН* тоже был в Сталинграде, БАКЛАН. Дивизия была направлена на Калининский фронт 22 ноября, а выехала только 5 декабря. Там вначале воевали под Белым. Пробыли мы там около месяца, а потом полк перебросили под Великие Луки, так как те соединения, которые были там, не справлялись и не могли завоевать господства в воздухе. В первый же день был ожесточенный бой. Наши поставили себе задачу отучить немцев летать на Великие Луки. Наши лётчики там летали очень много. Там много было характерных боёв. Там мы были полностью январь месяц, а потом перешли к Демьянску. Там у нас было два тарана за один вылет. Таранил командир, а за ним – его адъютант. Холодов сел благополучно, а лейтенант Коваль при посадке был сбит немцами, они дали по нему несколько очередей, перебили ему ноги, левую руку и челюсть.

Затем был такой случай. Летели три «юнкерса» бомбить станцию. Наши вылетели, над аэродромом покрутились, набросились на них и потрепали их как следует. Все три попадали на наших глазах, работа была исключительно чистая[190]. В этот период эскадрилья Холодова уничтожила 49 самолётов противника и потеряла всего только одного лётчика – Анатолия БАРАНОВСКОГО. Особенно отличались Коваль, МАКАРОВ. Все лётчики тогда были награждены. Холодова наградили орденом Александра Невского и орденом Отечественной войны. Он – прекрасный организатор и прекрасно знает своё дело.

Что касается политработы, то здесь приходилось опять сталкиваться с теми же самыми людьми, так как тот же Гарам, в то время комсомолец, он наращивал силы и опыт, вырастал просто на глазах. Мы его приняли в кандидаты партии и вовлекли его в общественную работу. И он, несмотря на всю тяжесть фронтовой жизни, вёл эту работу, он был комсомольцем, стал кандидатом, а потом членом партии. А через месяц или два он был уже парторгом эскадрильи. У него появился и вкус к этой работе, сейчас он командует эскадрильей и ведёт в то же время большую партийно-политическую работу, так как сейчас комиссаров у них нет, и ему самому приходится руководить этим делом.

Таким образом, наша политработа была подчинена боевой работе.

Формы политической работы были самые причудливые. Приходилось вести и чисто разъяснительную агитационную работу буквально у самолёта. Партийное собрание полка проводили только в Люберцах, а назавтра мы уже выехали на фронт. На фронте эта работа расползлась буквально по каждому коммунисту, так как собрания в эскадрилье уже собирать было нельзя. Мы могли собрать собрание только по исключительно неотложным делам. А вообще, мы просто расстанавливали коммунистов по разным местам. Если самолёты стоят близко, то мы прикрепляем туда одного человека к нескольким самолётам, а если самолёты стоят далеко, то мы прикрепляем человека к каждому самолёту. Но было такое время, когда дней по 10 люди не бывали в землянках, всё время проводили на аэродроме. Иногда с каждым человеком приходилось проводить индивидуально работу. Совещания шли среди руководящего состава, а с техническим работа шла непосредственно на месте.

Что касается воспитания людей, то, например, Орехова в [19]41 году ругали за трусость. Он был комсомольцем, и мы его прорабатывали на комсомольском бюро. Но у человека не было уверенности ни в своих силах, ни в машине. Ругали его и тогда, когда он стал кандидатом партии, так как он тоже проявлял трусость. И поручили Корзникову возить его за собой, т. е. ходить с ним в паре и учить. В результате Корзников вытащил его в один бой, дал ему возможность сбить самолёт, и с тех пор Орехов начал прекрасно работать. Он работает очень спокойно и ровно, как Юлий Цезарь* – пришёл, увидел, победил. Он сбил 13 самолётов.

Баклан – замечательный боец, но в жизни – хулиган. Коли я герой, то всё разрешается. А когда выпьет, то совсем был дрянь человек. Но зимой мы его не узнали. Это его Холодов перевоспитал. Нужно сказать, что разные бывают командиры. Другой командир эскадрильи летает, а всем делом ведает инженер или комиссар эскадрильи. А Холодов вмешивается во все детали, он не терпел беспорядка, входил во все мелочи, сам входил, чувствовалась везде его рука, твёрдая рука командира эскадрильи. А кроме того, для лётчиков очень важен и личный пример командира. Баклан пришёл к Холодову помощником – оба Герои Советского Союза, оба капитаны, они равны. Но я предупредил Холодова:

– Ты смотри, если хочешь, чтобы он воевал, то ты его должен с первого раза взять в руки, а иначе потом с ним не справишься.

– Справлюсь.

Баклан долго не летал, у него был большой перерыв, и поэтому были некоторые недостатки. Холодов ему говорит: «Что ты летаешь, как сосиска. Если будешь так летать, то я не потерплю тебя в своей эскадрилье». Баклан опешил, так как с ним никогда никто так не говорил. Но он всё же ничего не сказал. Полетели они в первый раз на фронт. Баклан вёл себя не так, как хотел Холодов. Он ему сказал: «Делай, как я сказал, делай так, чтобы люди были живы, а немцы валились, а не то выгоню из эскадрильи». Нужно сказать, что Холодов никогда ни с кем так не разговаривал, но он подошёл здесь к Баклану так с умыслом, так как Баклан не был особенно авторитетным человеком, и его просто расхваливали. И так, мало-помалу, Баклан стал замечательным человеком.

Был у нас ЛЕПИН*. Он работал старшим инспектором ВВС Красной Армии в штурмовой авиации, но сам он – истребитель. Хода ему там не давали, так как он сидел на канцелярской работе. Наконец, он выпросился оттуда и попал в нашу эскадрилью, к Холодову. Он полетал и стал первоклассным бойцом. Он сам говорил – наконец-то я стал человеком, а то сидел в канцелярии, там закиснуть можно. Правда, он потом погиб.