Читать книгу От Ржева до Берлина. Воины 3-й гвардейской истребительной авиадивизии о себе и боевых товарищах - Андрей Марчуков - Страница 5

Заместитель начальника политотдела 3[-й] гвардейской истреб[ительной] авиадивизии. От[ветственный] секр[етарь] партийной дивизионной ком[иссии]. 1901 г. рожд[ения]. Член партии с [19]28 г.

На партийной работе вообще работаю с [19]37 г. До [19]37 года работал на заводе в Витебске в качестве инженера, потом работал секретарём Витебского Горкома партии. После учился в Высшей школе парторганизаторов при ЦК ВКП(б). Потом работал в аппарате ЦК партии. До войны работал в Риге заместителем зав[едующего] оргинструкторского отдела ЦК КП(б) Латвии. Там меня и застала война.

В армию я пришёл не в порядке мобилизации. Мы там самомобилизовались. 27 июня мы оставили Ригу и переехали в г. Валке[90]. Там по линии ЦК КП(б) Латвии было сформировано пять отрядов рабочей гвардии, и одним из отрядов был отряд работников Совнаркома и ЦК, а также коллектива партийных и советских работников Латвии, которыми командовал я. В моём отряде было 360 чел[овек]. Мы держали связь с 8[-й] Армией. Потом, когда она ушла, мы оказались между немцами и Красной Армией. Шли мы всё на север. Прошли Эстонию, потом нас перебросили к Чудскому озеру. Затем из Северо-Западного фронта прибыло нам распоряжение сформировать полк, а все остальные должны были идти в распоряжение фронта. Мы сформировали Латвийский полк, укомплектовали его, одели. С остатками людей[91] я прибыл в Новгород, тогда ещё через Кингисепп. Здесь уже в августе начались бои за Новгород, и мы оттуда должны были уйти. Здесь отряд был расформирован, и мы вошли в распоряжение штаба Западного фронта. Нас распределили кого куда, некоторые попали на хозяйственную работу, некоторые – на партийную.

Я попал в военно-политическое училище, где пробыл всего дня три, а потом меня забрали в Политуправление Северо-Западного фронта, где я проработал до декабря [19]41 г., а потом получил назначение на должность секретаря партийной комиссии в 4[-ю] смешанную авиационную дивизию (САД). С этой дивизией мы и начали действовать в период наступления [19]42 г. на Осташков, Пено, Андреаполь, Торопец, Ст[арая] Торопа, Велиж. На базе нашей дивизии были сформированы ВВС 4[-й] Ударной армии. В Торопе мы находились до июня мес[яца] [19]42 г. В июне мес[яце] началось формирование типовых дивизий и формирование армий[92]. Здесь мы попали в 210[-ю] типовую, а впоследствии в 3[-ю] гвардейскую истребительную дивизию.

17 июня [19]42 г. наш политотдел, как и ППС[93], полностью перешли в 210[-ю] дивизию. Прибыли мы для формирования дивизии в с. Никольское Калининской области.

Состав политотдела, таким образом, был весь на месте, и мы очень быстро включились в работу. Немедленно, на второй день после предварительного совещания по ознакомлению с командованием и штабом, мы разъехались по полкам для ознакомления с людьми. Это была первоочередная работа политотдела, т. е. знакомство с людьми. Мы должны были пересмотреть партийно-политический состав полков, дать оценку людям. Всё это было сделано очень быстро, и мы стали в курсе всей жизни полков.

Нужно сказать, что изучение людей проходило не всегда гладко – всякое формирование имеет свои шероховатости, и здесь также мы имели целый ряд отрицательных моментов. В частности, был выявлен целый ряд враждебных нам людей.

Особенно политотделу пришлось поработать в отношении 521[-го] полка и роты связи[94]. В роте связи люди сошлись со всех концов, притом рота долгое время находилась в бездействии, люди жили довольно спокойно, а когда от них потребовали хорошей работы, то они не смогли её дать – связь обслуживалась у нас самым безобразным образом. Люди не знали связи. Что касается личного состава, то командир и комиссар роты были исключены из партии, была совершена целая перетряска, которая всё же послужила на дальнейшее укрепление роты связи, так как на протяжении всего периода она работала очень хорошо[95].

Особенность 521[-го] полка заключалась в том, что у него был несколько слабоватый комиссар, старший батальонный комиссар Ущев(?)*[96], которого можно было встретить иногда пьяненьким, а отсюда был в полку и разврат, разнузданность, был случай, когда пришлось вывести из партийной комиссии члена её с объявлением ему выговора[97]. Целый ряд людей пришлось перевоспитать, и те люди, которые там раньше не хотели воевать, они впоследствии дрались прекрасно. Был, например, такой комиссар, как АНИКИН*, который не хотел воевать. Над ним пришлось крепко поработать, и он оказался потом хорошим воином. Уже под Великими Луками он не вернулся с боевого задания. В то время он уже имел 4 сбитых самолёта. 521[-й] полк вскоре был расформирован, и у нас остались два полка: 163[-й] и 1[-й] гвардейский.

Дальше у нас начинается тяжёлый период. С 1-м полком у нас дело обстояло более или менее благополучно, но в 163[-м] полку мы имели и командира, и комиссара новых. Причём комиссар[98] был несколько неудачный, как следует не работал, и в конце концов дело дошло до развала – из 13 машин одна только была исправная.

Здесь политотделу дивизии пришлось поработать очень крепко, пришлось кое-кого и снять, но организация была полку обеспечена, и все люди были довольны такой, может быть, и жёсткой, но правильной постановкой дела. Там начальником штаба был Сушков, у него был начальником связи Шаповальный – они фактически и руководили всем полком, а командир полка им попустительствовал.

В конце концов, мы навели там порядок. Шаповального выгнали, Сушкова привлекли к ответственности; партийную организацию укрепили, коммунисты взялись за дело, и полк воевал очень хорошо. Хорошо работал и технический состав, и если и были отдельные срывы, то их особенно заметно не было.

В 1-м полку был отрицательный момент в отношении командира 3[-й] эскадрильи Дранко, он проявлял некоторую трусость[99]. Его партийная организация исключает за это из партии, но мы его в партии оставили, и впоследствии он оказался хорошим, крепким бойцом. Так, 28 августа он вёл группу, задачей которой было охранять оборону переправы через Волгу. Пушки у него отказали, но он всё же не ушёл из боя. Он несколько раз ходил в ложные атаки на «юнкерсы», и переправу бомбить всё-таки наши не дали. После он благополучно вернулся на аэродром.

Так что политотдел провёл большую работу по поднятию боевого духа у лётного состава и не зря, так как результаты были большие. Такого рода отрицательных моментов больше у нас не было, а если и были проявления и маленькие слабости, то они быстро ликвидировались и в общей массе успешных воздушных боёв они заметны не были. А случай с Дранко был особенно показателен для работы политотдела, так как оставить или не оставить Дранько в партии могли только мы сами, и мы решили этот вопрос положительно, и, по-видимому, решили его правильно. И сила воспитательного воздействия здесь особенно ярко сказалась. Человек стал вести себя прекрасно. Случай с Дранко совпал с приказом № 227, который был доведён до каждого лётчика и политработника. И это не только укрепило работу части, но и дало в руки политчасти и работников политотдела большой козырь. Вообще формирование дивизии проходило в самых тяжёлых условиях. Нужно было ходить в части, заниматься, присматриваться к людям, с каждым поговорить. А тебе здесь начинают в ответ – ты скажи лучше, как немцев на юг не пропустить. И вот этот наш приказ очень крепко ударил по таким настроениям. Приходилось уже говорить – не веришь агитации, так выполняй приказ [№] 227, и человек уже ничего не мог сказать, а обязан был выполнить приказ, так как за невыполнение приказа он карался со всей строгостью. Таким образом, приказ [№] 227 сыграл в деле дисциплины и подготовки кадров исключительно большую роль.

Также большая задача стояла перед нами и в смысле овладения новой техникой. Здесь аппарату политотдела приходилось вправлять мозги многим коммунистам, так как радио люди не признавали, аэрофотоаппаратуру ненавидели, переучиваться на новой материальной части тоже не хотели. Здесь нам помог приказ № 130[100]. Если не берёшь уговорами, то говоришь – вспомни приказ № 130, если не выполните приказа, то будем с вами бороться как с нарушителями его. Мы говорим – готовьтесь воевать, а руки у людей опускаются, поднять настроение было очень трудно. Самолётов в дивизии было очень мало. 1-му гвардейскому нужно было переучиваться с «харрикейнов» на «яках». Обстановка сама по себе была очень тяжёлая, но работать было нужно. И в планах политотдела того периода красной нитью проходит этот момент – момент внедрения в сознание людей необходимости овладения техникой, необходимости учиться воевать. 1[-й] гвардейский в это время работал с аэродрома подскока Дулово на Белый. Там были люди, которые ещё недостаточно знали свой аэродром, недостаточно знали свою материальную часть. Бывали такие случаи, что не хватает горючего, и человек садится на вынужденную. И здесь была целая кампания, чтобы чуть ли не сдавать техминимум. Прежде всего за работу взялись коммунисты и комсомольцы, проводились беседы и доклады об изучении крок аэродрома, об изучении материальной части и т. д. и т. д. Политотдел здесь также крепко поработал. И первый полк начал основательно работать, и так он работал до самого конца своего пребывания в дивизии, и работал хорошо.

Затем радио внедрялось в 521[-й] полк. Там его не любили и не хотели. Тогда командир полка пошёл по радио, а комиссар стоял на земле у аппарата и давал ему задания. Командир выполнял. В присутствии всех шла эта команда по радио. Командир отвечал – команду принял, и всё шло хорошо. Это как-то сразу помогло внедрить радио, и лётчики к нему стали относиться положительно. Затем на другой день наши лётчики должны были идти сопровождать «илы». Командиром там был майор Кобылочный* – очень хороший командир и товарищ. Он организовал дело так, что «илы» на аэродром к нам не заходят, а по радио указывается маршрут и место встречи. Это тоже удачно прошло. После этого 521[-й] полк передал свой опыт в этом направлении другим полкам.

Люди стали работать очень хорошо. И в отношении приказа [№] 227 у нас нарушений, за исключением одного случая с лейтенантом Кутовым*, который не хотел летать, не было. И вы могли в любое время дня и ночи прийти на аэродром и спросить лётчика или техника – знаешь ли ты приказ [№] 227, и все они прекрасно его знали, может быть, номера не знали, но содержание приказа все знали. В основной массе люди делали всё, что могли.

Люди у нас были замечательные. Например, в 1[-м] полку у нас был такой лётчик, как ТОЩЕВ, который один дрался с четырьмя, чтобы только спасти наши «илы». «Илы» спас, но сам погиб. Затем коммунисты ЖУЙКОВ*, ВОЛОШИН*, который был тоже ранен. ТИХОНОВ, НУЯТОВ – беспартийный товарищ. Технический наш состав работал безукоризненно. Конечно, были отдельные случаи – или человек немного выпьет, или с девушкой прогуляет. Мы давали тогда небольшие взыскания, предварительно поговоришь с человеком, и он больше этого не повторяет.

Затем в 163[-м] полку были такие люди, как КАТЮКОВ, НИКУЛИН*, ШАРОЙКО, ПОКРОВСКИЙ, – это были исключительно ценные люди. Все они погибли, причём погибли не так просто. Например, Шаройко неоднократно горел. В частности, один раз он посадил горящую машину, сам выскочил, да ещё и бортпаёк успел из машины забрать.

Этот подготовительный период сыграл большую роль в отношении следующего тура работы дивизии, как в её организационной работе, так и в штабной работе, а также и в направлении всей политической работы.

Потом вышел приказ [№] 0685 и директива Главпу РККА[101] [№] 09 по выполнению этого приказа. Она была уже итогом проделанной работы, и хотя там и упоминался Калининский фронт, то я бы сказал, что приказ [№] 0685 непосредственно к нам не относился, так как у нас не было таких случаев, когда люди выходили бы из боя. И когда мы этот приказ зачитывали в частях, прорабатывали на партийных и комсомольских собраниях, то у людей был необычайно большой подъём, были такие интересные выступления, что трудно себе представить.

На партийном и комсомольском собрании в 1-м полку выступили товарищи и прямо говорили своему комиссару: Дранко, ты – комиссар, а допустил трусость, и вот приказ как раз и говорит об этом. Правда, это было уже после того, как Дранко исправился, но ему прямо тогда говорили, вставал какой-нибудь сержант и высказывал всё, что он думает по этому вопросу. А что касается технического состава, то он просто даже после этого приказа воспрял, как говорится, духом.

17 сентября у нас проходила лётно-техническая конференция. Она была подготовлена политотделом. Там также обсуждались приказы [№] 227, затем [№] 0685, они были положены в основу всей работы конференции. Доклады там были построены по линии действия нашей авиации и авиации противника. Говорилось и о недостатках нашей работы, вскрывалось всё, что наболело за этот период. Но вместе с тем отмечались и положительные стороны. Проведение этой конференции дало очень много, и не только лётному и техническому составу, но и самому аппарату Управления дивизии, так как в будущем дивизии пришлось принимать новые полки, и итоги конференции явились фактором, который помог в дальнейшем дивизии в её работе. Каждый знал – правильно ли говорит этот лётчик или техник или нет. Было очень много выступлений. Исключительно хорошо выступил ВОЛКОВ. Он показал и свои собственные ошибки, в чём он виноват, и он показал, как нужно действовать, как нужно бить, какой имеется противник, что нужно делать лётчику. Выступал он прекрасно. На конференции присутствовали представили штурмовой и бомбардировочной авиации, и всё, что они говорили, было учтено. Они говорили о том, какое им желательно иметь прикрытие и т. д. Эта конференция явилась таким мероприятием, которое содействовало не только улучшению вопросов пропаганды, но и самой организации будущей работы. И если первые переброски были связаны с большими трудностями, то последующие переброски дивизии проходили более организованно.

Наряду с боевой работой в этот период проводилась и большая боевая работа по подготовке кадров. Я отношу эту работу за счёт тов. АНДРЕЕВА*, заместителя командира дивизии. Он по существу здесь являлся педагогом, воспитателем от начала и до конца. Во-первых, он сам – классический лётчик, он был в своё время командиром полка, и до июня мес[яца] [19]42 г. он воевал под Ленинградом и на Калининском фронте. Имеет несколько сбитых вражеских самолётов; и имеет вообще большой боевой опыт. И по линии тренировки, по линии подготовки лётного состава он положил много стараний и провёл большую работу. Может быть, на этом участке политотдел проводил меньшую работу, так как тренировка проходила в Кимрах, а боевая работа – на фронте. Лётчики приходили к нам из школы сырые, неотёсанные, и нужно было в короткие сроки оттренировать.

Затем на аэродроме Мигалово политотдел также проводил большую воспитательную работу, но главным образом здесь работал, как я уже сказал, тов. Андреев. Кроме того, в отношении воспитания и в отношении подготовки лётного состава много работал и сам Ухов. Нужно сказать, что Ухов заботился и о сохранении материальной части, и о сохранении лётного состава. Он входил во все мелочи работы лётного состава. Кроме того, он – прекрасный организатор и хозяйственный человек, он должен знать всё. Ясно, что каждый командир должен знать всё, и если он не знает, то это, значит, плохой командир. Но Ухов, помимо всего прочего, прекрасно знал людей, он прекрасно знал лётчиков, техников, он знает настроение каждого человека, он следит за каждым человеком. Он также следит за всем ходом событий, ежедневно он делает себе записи, если, например, лётчик не вернулся с задания. Он не даст никому покоя, пока не узнает, где лётчик. И если он знает, что лётчик с самолётом сидит в таком-то месте, то он обязательно должен знать, в каком состоянии находится лётчик и когда он будет оттуда вывезен. А если он ещё не вывезен, то он не успокоится до тех пор, пока его не вывезут. Не случайно мы своими силами вывезли 23 самолёта из 35, не случайно, что Ухов знает, в каких мастерских ремонтируется самолёт, когда он будет готов, причём он и сам туда залетит и сам посмотрит, сам примет все меры к тому, чтобы ввести в строй самолёт как можно скорее.

Когда сообщается, что сбит самолёт, то он зачастую выезжает сам на передовую линию и устанавливает правильность сообщённого. Это, конечно, необходимая черта командира, но не у каждого командира она есть, а у него всё это собрано. К вопросам политработы и воспитательной работы он относится с исключительным вниманием. Очень часто он приходит и говорит, что хотелось бы, чтобы политотдел сделал бы то-то и то-то. Причём никогда не было такого случая, чтобы у командира с политаппаратом была бы какая-нибудь недоговорённость, чтобы командир показал бы себя чванливой фигурой, не явился бы на партийное собрание. Он всегда приходит первым, он всегда выступит, всегда скажет всё, что нужно. Он – глубоко партийный человек. В отношении воспитания лётного состава он не даёт покоя Андрееву – иди, смотри и т. д., т. е. в этом человеке собраны все качества командира, командира-воспитателя, командира, который заботится обо всём, что ему доверяется. В нём есть некоторая резкость, которая не нравится некоторым старшим начальникам, что влияет на отношение к нему вышестоящих организаций. Вообще, полковник Ухов заслуживает больше того, что он имеет. Он прекрасно знает своё место командира, вы никогда, например, не увидите его в нетрезвом состоянии. И если такой командир и поругает кого-нибудь, то люди на него не обижаются, все его уважают, да он зря и не будет ругать.

Стиль работы командира – совершенно правильный. Он входит во все детали жизни дивизии, он знаком со всем тем, что творится в его хозяйстве. Если нужно что-нибудь сказать, он всегда прямо скажет, а не будет кривить душой, и, кто бы перед ним ни был – начальник ли штаба или рядовой работник, он всегда скажет ему прямо то, что находит нужным. Это очень хорошее качество командира.

С ЯНЬКОВЫМ мы встретились ещё в декабре [19]41 г., и с тех пор мы с ним и работаем вместе. Как коммунист, тов. Яньков – очень сильный коммунист и политически хорошо развит. Он очень честный человек и беспощадно относится ко всякого рода антипартийным и антигосударственным проявлениям, даже готов здесь идти на перегибы. Его работа как комиссара была сильно ощутима не столько в отношении руководства политотдела, и, как комиссар, он поднял престиж политотдела очень высоко, в работе партийных органов чувствовалась большая лёгкость. Я говорю о прошлом периоде, уже не говоря о настоящем периоде работы, так как Ухов сам исключительно партийный человек, и трудностей здесь никаких не возникало, мы всегда держим его в курсе всех наших дел.

Как комиссар, тов. Яньков очень чутко относится ко всем, всегда всех выслушает. Так, например, когда ему было доложено о случае в 63[-м] полку, он очень быстро на это реагировал, дал соответствующие указания. Оценку людям он даёт очень правильную. Он уделяет очень большое внимание, даже, может быть, слишком большое, лётному составу, возможно, что является некоторым недостатком, но, с другой стороны, это является и положительной чертой, хотя не нужно забывать и техника, так как техник проводит огромную работу. Но, несмотря на такое внимание, если что-нибудь лётчик натворит, то и ему пощады не будет.

Был такой период, когда тов. Яньков был только заместителем командира дивизии по политчасти, и мне кажется, что это был самый тяжёлый для него период. Здесь вопрос шёл об единоначалии, и заместители вообще, как таковые, не находили себе места, так как болтался ещё и начальник политотдела. Об этом мы говорили, что будет одна лишняя единица. Если влезать в работу политотдела, это будет, значит, подменять начальника политотдела, а если не вмешиваться в эту работу, то что будет делать заместитель командира по политчасти. Этот период как раз совпал с крупнейшей зимней операцией, когда все другие работали, но работа заместителей по политчасти была несколько нарушена, и они оставались как бы незамеченными. Теперь и он, и мы находимся в совершенно ином положении. Он возглавляет политотдел, и получается теперь так, что, когда нужно слово начальника политотдела, мы его имеем, когда нужен помощник или заместитель командира дивизии, мы его также имеем. И сейчас он вполне удовлетворён своим положением, и мы удовлетворены, так как у нас было два человека в аппарате политотдела, которые могли друг другу только мешать. А сейчас у нас – один человек, один начальник тов. Яньков.

Стиль его работы не изменился. Когда идёт составление плана политработы, он набрасывает сам намётки, какие вопросы нужно поднять. Потом мы говорим, что в таком-то полку есть такие-то слабые места. И когда он посылает человека, он даёт ему целую программу, вокруг которой он должен провести определённую работу. Затем он сам поинтересуется, спросит, что сделано в этом отношении, как проведена эта работа. Он имеет уже определённый актив, который так необходим для каждого политработника, для каждого командира и руководителя. Поэтому он – в курсе всех дел. И это – вполне правильный стиль в работе, так как он никогда не бывает захвачен врасплох, при любых обстоятельствах он находит выход. Мне кажется, что у Ухова и Янькова есть что-то общее, так как не было случая, чтобы у них была какая-нибудь недоговорённость. Главная работа проходила, конечно, в период формирования дивизии. После уже стало работать легче, так как работа пошла своим чередом. Мы принимали полки, знакомились с людьми, мы знали, у кого какие недостатки, кое-кого пришлось снять. В 169[-м] полку мы сняли комиссара[102], секретаря партийного бюро тоже сняли. Вскрывались отдельные факты в отношении плохой боевой работы, мы приняли соответствующие меры, кое-кому крепко всыпали, провели ряд воспитательных мероприятий, и полк начал прекрасно работать, стал гвардейским полком.

Вся партийно-массовая работа строится на партийно-воспитательной работе, на агитационно-массовой работе. Конечно, сейчас мы не ставим своей целью изучение людьми какого-либо отдельного вопроса. А нашей основной задачей является внедрение в сознание человека, что он – русский, что немец является его заклятым врагом, которого он ненавидит всей своей душой. Мы, например, сейчас не ставим своей целью изучение истории партии и т. п. вопросов, так как этого сейчас и не требуется. И когда мы принимаем в партию техника или лётчика, мы не задаём им вопроса: а знаешь ли ты Устав партии и читал ли историю партии. А мы ставим им вопрос: а как вы работаете, сколько у тебя было срывов в твоей работе, как ты дерёшься?

Наша агитационная работа сейчас заключается в доведении до сознания людей всех решений партии и правительства, то, что относится к массовости. Но широкой пропагандистской работы мы не можем поднять, и пропаганды в глубоком смысле этого слова мы не ведём. Если мы делаем доклады, проводим беседы, то всё это идёт не по линии пропаганды, а по линии широкой агитации. Нашей задачей является распропагандировать приказ [№] 227, но опять-таки распропагандировать не в узком смысле, а показать на конкретных примерах. Или, например, зимой вышел приказ [№] 345 о введении знаков различия и погон[103]. Здесь появились всякого рода толки, и нашей задачей здесь явилась не пропаганда, а объяснение, с какой целью это сделано и что это значит. И для этого у нас имеется база. Так, например, и ликвидация института комиссаров, создание условий единоначалия – здесь мы накопили целый ряд материалов на данном периоде. И работа строилась на конкретном материале. Так что похвалиться большими теоретическими познаниями мы не можем, а мы можем похвалиться прекрасными боевыми делами.

В отношении роста партийной организации можно отметить такой интересный факт, что если нет боевой работы, то нет и роста партийной организации. Как начинается боевая работа, так начинается и рост партийной организации.

Техническую работу в отношении приёма в партию мы зачастую проводим где-нибудь под плоскостью самолёта, на ходу, там, где удаётся. После формирования дивизии в первое время не было настоящей работы, не было большого приёма в партию. В июле [19]42 [г.] рост был небольшой, а в августе, когда началась самая боевая работа, мы наблюдаем и самый большой рост нашей партийной организации. Когда человек работает, ежечасно рискует своей жизнью, он становится как бы ближе к партии. А когда он свободен, он думает о том, чтобы погулять, да и нет, может быть, и данных для подачи заявлений о приёме в партию. Когда же начинается боевая работа, у человека появляется какое-то особое настроение, он как бы формируется. И в августе очень наглядно мы имели рост нашей партийной организации. За этот год мы приняли в партию 169 человек, из них 29 чел[овек] лётчиков, т. е. состав одного полка. В мае и июне этого года[104] мы почти не росли. В июле мы имеем уже пять оформленных, принятых товарищей, и ещё нужно принять пять человек в 32[-м] полку и 7 человек в 63[-м] полку. Причём здесь мы имеем таких людей, как Гаранин, Келейкин[105], Суханов, Маканов[106] и другие.

Иногда человек только что прибыл, мы его не знаем, но он идёт в бой и показывает себя с прекрасной стороны. И во время боевой работы чувствуется, что начинается жизнь и в работе партийных организаций. А кончается боевая работа, и замечается некоторое ослабление всей работы.

Что касается просветработы, то ей заниматься мы не можем. Кино своего мы не имеем, нас в этом отношении должен снабжать батальон, обслуживающий нас, но и у него кино нечасто бывает. Мы можем давать только такие вещи, как шашки, шахматы, домино, гармонии и т. д. Что касается проведения какой-нибудь самодеятельности, то это в наших условиях – невозможно. Газет – мы получаем не так много. Полк получает 24 газеты центральных, кроме фронтовых, из них 13 «Правды», 8 экз. «Красной Звезды», по одному экз. «Комсомольской правды». А примерно всего получают газет до 40–50 экземпляров.

Что касается агитаторов, то в лётных частях вопрос с агитаторами обстоит несколько своеобразно, так как человек может быть хорошим агитатором, а выйдет у него неудачный полёт, вот уже он и не агитатор. А вот, например, есть у нас такой лётчик ЗАПОРОЩЕНКО[107]. Попробуйте из него выдавить какое-нибудь слово, он не может быть агитатором, но его дела агитируют лучше всяких слов. Так что если брать агитатора в широком смысле слова, то он должен быть агитатором и на словах, и на деле. Так что в отношении агитаторов у нас дело обстоит несколько односторонне. Хорошим агитатором является ХОЛОДОВ. В 63[-м] полку прекрасным агитатором являлся командир эскадрильи БУНДЕЛЕВ[108]. Он агитировал и словом, и делом. Он другой раз зачитывал людям приказ и, сам того не замечая, начинает говорить своим людям – помните, что если мы не выполним приказа нашего фронта, это значит, что мы не выполним приказа [№] 195[109]. И я один раз как раз присутствовал при такой его беседе. Он зачитал приказ и очень логично и кратко привёл конкретный пример из боевых действий. У Холодова, может быть, несколько слабее дело идёт, но всё же получается тоже хорошо. То же можно сказать и о ЧИСЛОВЕ, о ГОРШКОВЕ.

В первые дни формирования нашей дивизии мы имели почти тот же состав работников. Если взять наших инженеров, то Большаков приехал в первые дни формирования дивизии. Борисов – инженер по вооружению – также, инженер по спецоборудованию – Крауз тоже пришёл в начале формирования. Савельев – инженер по эксплуатации – также пришёл в начале. В первое время по вооружению у нас работал инженер Капцелович* – работал он отвратительно, эксплуатация материальной части была неудовлетворительной. Это было отмечено политотделом и доложено командованию. Меры к исполнению недостатков были приняты.

Работой нашей инженерно-технической службы мы занимались много. Люди там подобрались хорошие. Тов. БОЛЬШАКОВ – уважаемый товарищ, хороший и умелый руководитель. Кроме положительного о нём ничего нельзя сказать. Человек этот не имеет большой технической подготовки, но имеет прекрасные организационные способности, напористость, хорошо знает материальную часть, имеет большую практику работы. Все эти качества вполне заменяют отсутствие у него специального технического образования. Он очень заботится о своём хозяйстве, более[т] о нём, он может дать любую консультацию по специальным вопросам. Кроме того, он – прекрасный коммунист и агитатор по линии технической пропаганды. И в то же время он – требователен в отношении своих работников, причём предъявляет грамотные технические требования. Так что это человек, который вполне отвечает всем предъявляемым старшему инженеру дивизии требованиям.

САВЕЛЬЕВ* в первые дни не сразу приспособился работать, не сразу нашёл своё место. У него получалось нечто вроде того, как говорил Энгельс – нет на свете скачков, так как всё состоит из скачков. У него не было напористости, и даже теперь у него есть такая слабость, но он крепко взялся за работу. И всё было бы хорошо, если бы у него не было тенденции посматривать на Москву. Он закончил Военную академию, имеет хорошую подготовку, но в этом отношении у него не всё благополучно.

БОРИСОВ* – инженер по вооружению. Он окончил Ленинградскую школу[110]. Это – вдумчивый и серьёзный человек, хорошо знающий своё дело, человек напористый, он очень много работает, и вооружение у нас действует хорошо. Борисова мы поставили на место Капцеловича. Борисов был инженером полка, и потом мы его взяли в дивизию. Руководством его народ очень доволен. Как коммунист, он тоже – хороший товарищ.

Наконец, по спецоборудованию работает КРАУЗ. В первое время у него замечались некоторые ошибки организационного порядка. Он не всегда умел организовать свою работу так, чтобы она являлась показательной и вместе с тем включала бы в себя и воспитательный элемент. Он сразу принял несколько начальнический тон. Приедет на аэродром, пошумит, покричит. Ему об этом было сказано, и лично я даже сказал. И он очень быстро это воспринял. Я ему сказал – ты отбрось этот начальнический тон, лучше разговаривай меньше, и люди всё сделают. И теперь у нас сложилось о нём самое лучшее впечатление, мы имеем о нём самые хорошие отзывы. Это энергичный, напористый и настойчивый работник, если он за что взялся, так доведёт обязательно до конца. Из него получился настоящий руководитель и организатор. Мы его приняли недавно в партию, и он стал настоящим большевиком. Я лично очень доволен им. Он выполнит любое поручение, которое даётся, и выполняет его хорошо. Он сам очень активен, и если он требует для чего-нибудь людей, то требует их совершенно законно. Его работа у нас имеет большое значение, так как внедрение радио нужно отнести за счёт его личной работы. Это исключительно его заслуга, так как не всякий мог так напористо проводить эту работу, работать, сколько он работал. Для этого нужно было иметь большое терпение и крепкие нервы, нужно было убедить людей в необходимости этого дела. И этим он добился победы в своём деле. Так что сейчас плохого о нём ничего сказать нельзя, это – дисциплинированный, исполнительный товарищ.

Связь у политотдела с инженерной службой – самая близкая. Пожалуй, ни одна служба у нас не стоит так близко к политотделу, как инженерная служба дивизии. Весь коллектив у них работает очень дружно, по любому вопросу они нам помогают, и у нас создалось хорошее взаимопонимание. На протяжении года работы у нас не было такого случая, чтобы мы когда-либо отметили в наших донесениях очень плохую работу нашей инженерной службы, за исключением того периода, когда у нас работал Капцелович.

Причём наши инженеры зачастую работают и не по своей специальности. Предположим, есть приказ командира – Крауз, лети на самолёте к Ржеву или куда-нибудь ещё и посмотри состояние самолёта, который сел на вынужденную посадку. И человек летит, хотя это – работа не по его специальности. Так что кроме положительного о работе нашей технической части ничего сказать нельзя.

Затем – служба связи. Связь вначале у нас не клеилась. Над этим крепко поработал подполковник КРАВЧЕНКО*, но в последнее время связь стоит у нас не на должной высоте. Люди остались те же, за исключением руководства, и выходит, что руководство изменилось, и дело ухудшилось. Рота связи осталась та же. К нам вначале пришли девушки, которые не знали, куда вилку сунуть, в какой штепсель. А потом стали прекрасно работать. Они не имели понятия об аппарате «СТ» или «Морзе»[111], а теперь они сидят и пишут на машинах. Таким образом, люди выросли, люди работают. Но нормальной связи у нас нет, нет настоящего, хорошего руководителя, так как Пискунов* как начальник связи не соответствует своему назначению, не может поднять дело. И это сказывается на всей работе. Причём нужно сказать, что и Кравченко в своё время не совсем правильную линию проводил. Пришлось его раза два-три одёрнуть, и он очень быстро перестроился и сделал всё, что возможно. Ему, правда, все помогали, и связь работала хорошо. Были случаи даже, когда связь работала на два участка, когда и полки были на нашей связи, в частности на Северо-Западном фронте. Таким образом, недостаток заключается, по-видимому, в руководстве, так как девушки работают прекрасно.

Следующие службы – штурманская и ВСС (воздушно-стрелковая служба). Как человека, я уважаю каждого штурмана. Штурманом дивизии у нас – майор ТОРШИН*, но меня этот специалист не удовлетворяет. Если имеются блудёжки, то это одно уже показывает, что здесь не всё благополучно. Он – хороший человек, неплохой руководитель. Начальник ВСС – капитан БЕРНИКОВ[112]. Задачей этой службы является научить людей стрелять, но главное, конечно, чтобы попадать. И здесь очень трудно сказать, как проходит работа этой службы, так как очень многое зависит от субъективных качеств человека.

Если говорить о работе медицинской службы, то мы о таких медиках, как МИЛАШИН – врач 1[-го] полка*, ГОЛУШКО, врач 163[-го] полка[113] и ВАЛУЕВ – врач 63[-го] полка*, я могу сказать только хорошее. Мы видим с их стороны большую заботу о человеке. Что касается Голушко – это очень спокойный человек, и трудно понять с внешней стороны, что он собой представляет. Он – хороший коммунист и врач – такое сочетание в работе даёт очень хорошие результаты, так как он заботится о людях исключительно. Например, кажется, такое дело, как баня, никакого отношения к нему не имеет, но он занимается этим вопросом. Он вмешивается и в питание, и по линии тренировки, он везде поспеет, везде сунет свой нос. Или если, например, у Валуева спросить, как живут у вас люди, он вам расскажет о всём с начала и до конца. Он у нас получил орден Красной Звезды. Это люди, которые заслуживают особого внимания. Забота о человеке для них – всё. И Милашин, и Валуев как-то особенно любят свою специальность. А Голушко, наоборот, всеми силами души не терпит её и говорит – уйти бы всё равно куда, только не быть врачом. Но в полку Голушко был консультантом по всем вопросам – по любому вопросу идут к доктору. К комиссару не идут, а к доктору все идут – или чтобы домой письмо написать, или чтобы посоветоваться по какому-либо личному вопросу. И доктор чрезвычайно сжился со всеми, он знал, кто чем дышит, так как человек выкладывает ему всё от начала до конца. Чуть что – пойду к Фёдор Фёдоровичу. И он сам другой раз скажет нам – вот с этим не хорошо, мудрит что-то.

Что собой представляет врач 32[-го] полка Кузнец*? Он себя мнит большим специалистом и о себе вообще высокого мнения. Он в то же время очень замкнутый и необщественный человек. Комсомолец, но его вывели из состава бюро комсомола. И ко всему этому большой подхалим, а это характеризует его и в остальном. Он знает, кому что надо. Когда был в полку полковник Сталин, он чуть ли не спал вместе с ним, следил за его каждым шагом. И как только человек повыше других стоит, так он за ним и ходит. Так что этому человеку нельзя дать положительной характеристики[114].

Как у нас работают девушки? Вообще, я стою за использование девушек на работе в армии, но ими нужно уметь руководить. К нам прибыло 14 девушек в роту связи. Были они у нас и в полках, но главным образом они работают в роте связи. В первое время у нас были большие трудности в отношении приведения их в надлежащий, так сказать, солдатский вид. Хорошо, если пришла простая деревенская девушка, она привыкла в родительском доме жить попросту, ей приказывала мать или старший в семье, и она выполняла. Но у нас есть девушки, которые пришли из более или менее культурной среды, есть и такие, которые окончили институт, или работавшие учительницами в средней школе. И большинству девушек было очень трудно привыкать к военной форме подчинения. Я, например, как-то вызвал девушку и спрашиваю: что у тебя с твоим начальством не ладится, а она ничего мне не говорит. Тогда я спрашиваю – тебе, может быть, трудно подчиниться человеку, который стоит ниже тебя в культурном отношении? И это было действительно так. И вообще нужно сказать, что первоначально к девушкам применили неправильные воспитательные меры. Сразу же началась строгая военная дисциплина – встать, пойти и т. д. Это их страшно коробило. Есть, например, у нас одна девушка Надя. Если её попросишь – она всё выполнит. А если ей сказать – приказываю, у ней руки опускаются, как она говорит, всё в ней перевёртывается.

Также и комсомол несколько неправильно подошёл к девушкам, он не понял свою задачу в этом отношении и встретил их здесь не по-граждански, а по-военному. А нужно девушек воспитывать по-иному, чем мы воспитываем того же красноармейца. Как хотите, но это – женщина, и её нужно постепенно вводить в курс нашей военной жизни. Во-вторых, приказная система – вещь, может быть, и хорошая, но нужно и в этом отношении как-то особо подходить к девушкам и без надобности не приказывать, а сказать просто – Надюша, сделай. Затем нельзя замыкать девушку сразу на ключ, применять к ней жёстко казарменное положение. Нужно дать ей немножко свободно дышать. А у нас такое положение создаётся: отбой – ложись спать, хоть умри, а то, пожалуй, ещё на наряд не выйдет.

Нужно учитывать и такие мелочи, что, скажем, молодёжь хочет потанцевать. С одной стороны, мы говорим, что такие развлечения, как танцы, вполне уместны, а с другой стороны, говорят – нельзя, проспят и т. д. Вот, например, у нас проходило празднование годовщины Красной Армии. Был доклад, а потом начались танцы. Я специально там сижу. Танцуют час, два. Потом я подзываю одну девушку и говорю – слушайте, а завтра не проспите? Она говорит – товарищ майор, поверьте, что за полчаса будем раньше на смене. И действительно, назавтра никого не нужно было будить, никто о них не беспокоился, а они все сами явились на своё место. Вот вам результат такой меры воспитания. А если бы им не дали повеселиться, у них начались бы переживания, возникло, может быть, и раздражение, и качество работы, безусловно, снизилось бы.

Способны ли девушки служить в армии? Я считаю, что они вполне могут служить в армии. Правда, может быть, не везде. Но в такого рода войсках, как связь, как регулировка, как всевозможные вспомогательные батальоны, они являются незаменимым контингентом. Я уже не говорю о столовых – там, где девушки работают, – там работа проходит без шума, быстро, а если только посадить мужчину, то начинается ругань и всё, что хотите.

Какие недостатки в работе девушек? Вся беда заключается в лёгкости их отвлечения от дела. Вот, например, все сидят за аппаратами, и вдруг захожу я. Здесь все обёртываются, всё остановилось. А уж если заговоришь, то окончательно работа забыта. У мужчин этого нет. Кроме того, девушки необычайно обидчивы. Но всё это мелочи, и при правильном руководстве, при правильном направлении работы все эти недостатки легко изжить.

Среди оружейников у нас были одно время тоже девушки, но это очень тяжёлая для них специальность. Я бы встал на путь изъятия людей из ряда отделов и замены их девушками, а тех нужно обучить соответствующим образом и здесь использовать.

Вообще мы до сегодняшнего дня ни одну девушку не потеряли и ни от одной девушки не откажемся.

В отношении той девушки Нади[115], о которой я говорил, у нас был такой случай. Она имеет среднее образование, окончила товароведческий техникум. Раньше она работала на ППС[116], у ней пропала посылка, и её перевели к нам в роту связи. Бывало, ей скажут – Надюша, беги бегом, так как машины там нет, а они посылали связного посыльного, она посмотрит на сапоги, и все смеются. И тут как-то Суражевский* сказал – Надя, бегом. А она посмотрела, засмеялась и пошла тихо. Её посадили и решили за это отдать под товарищеский суд. Она сидит, ни с кем не разговаривает. Идёт командир – не говорит, ни с кем не хочет разговаривать, объявила настоящий бойкот. Тогда я сказал Сухареву[117] – пойди, поговори. Сначала она и с ним не стала разговаривать. Тогда он её спрашивает:

– Ты откуда?

– Из Свердловска[118].

– Кто у тебя дома?

– Отец и мать.

– А если мы возьмём и напишем отцу и матери, разве будет красиво?

Постепенно разговорились. А потом она сказала, чем она страдает – не знаю, говорит, что со мной, но если скажут, Надя, сделай, всё сделаю, а если начнут приказывать, у меня ноги не идут.

Мы договорились с Яньковым, что суд отложим, а назавтра я позвал её к себе, посидел с ней, поговорил. Я привёл пример, что с ней может быть. Спросил:

– Принимала присягу?

– Принимала.

– А ты знаешь, что будет за измену присяге? А потом батька и матка думают, что вот дочь родину защищает, а она вот чем занимается. Хочешь оставаться в роте связи?

– Не хочу.

– Тогда пойдёшь в запасный полк и оттуда в какую-нибудь часть.

Она задумалась. Я говорю:

– Или пойдёшь в запасный полк, или останешься у нас, а мы суд отменим.

– Ну ладно, – говорит, – буду работать в роте связи.

А теперь я её встречаю, спрашиваю:

– Ну, как дела, Надюша?

– Хорошо.

– И всегда так будут?

– Всегда.

Затем у нас есть звено связи У-2, Емельянов* и Чусовской[119]; работают они очень хорошо, имели 3725 вылетов за год и 1775 часов налёта. Подходили близко к линии фронта, за 3–3,5 км. Вывозили людей с вынужденной, отыскивали самолёты.

НА ИРИ РАН. Ф. 2. Р. I. Оп. 79. Д. 3. Л. 26–37