Читать книгу От Ржева до Берлина. Воины 3-й гвардейской истребительной авиадивизии о себе и боевых товарищах - Андрей Марчуков - Страница 3

КОМИССИЯ ПО ИСТОРИИ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ

СТЕНОГРАММА БЕСЕД С ЛИЧНЫМ СОСТАВОМ 3-Й ГВАРДЕЙСКОЙ АВИАЦИОННОЙ ИСТРЕБИТЕЛЬНОЙ ДИВИЗИИ

(Беседы проводились на боевых аэродромах научн[ым] сотрудн[иком] Комиссии Грицевской Е.М. Стенографировала Крауз О.В.) 11–23 июля 1943 г.

Гвардии полковник УХОВ Валентин Петрович

Командир 3 ГИАД. 1908 г. рожд[ения.] Член партии с 1939 г. Награждён двумя орденами Ленина и боевым орденом Красного Знамени[10]

Родился в Куйбышевской области, Мелекесском районе, селе Мулловка в семье служащего – отец работал бухгалтером. Мать была домохозяйкой. Кроме меня в семье имелись три сестры и маленький братишка.

С восьмилетнего возраста я начал учиться в г. Сызрани, так как к тому времени отец служил в армии в Сызранском гарнизоне. Закончил семилетку, потом попал в профтехническую школу в Мелекесы, а в Мулловке работал на практике. Вначале работал учеником слесаря, потом уже перешёл на самостоятельную работу. Затем стал начальником паросиловых установок[11]. После переехал в Куйбышев[12], где работал слесарем на чугунолитейном машиностроительном заводе. В комсомол я вступил ещё в семилетке, в [19]22 году.

В 1928 году комсомол меня откомандировывает в лётную школу. Вообще обстановка у меня была довольно тяжёлая. Я был старшим в семье, отец всю жизнь трудился, а к тому времени, когда я окончил школу, он уже был пожилым и несколько больным. И я поэтому после окончания профтехнической школы пошёл сразу работать. А фактически я был в таком возрасте, что надо было только учиться, и при этом желание учиться у меня было. Но положение было такое, что нужно было если и не помогать отцу, то не быть ему в тягость. Мысль же об учёбе у меня засела крепко. И как раз к тому времени комсомол мне предложил идти в лётную школу. Авиация тогда ещё находилась в стадии своего зарождения, но я, конечно, видел отдельные летающие самолёты, и когда мне предложили ехать в лётную школу, то я, естественно, ухватился за эту мысль и быстро стал готовиться, представляя себе, что это – очень серьёзная вещь. Причём родители мои ничего об этом не знали. А я за тот короткий срок, который имелся тогда в моём распоряжении, засел за книги, за литературу и стал повторять всё, что когда-то проходил, так как я кое-что уже успел и позабыть. Всё это делалось втихую, больше ночами. Папаша и мамаша немного косо посматривали на меня – что это, дескать, с сыном делается, другой парнишка придёт с работы, оденется и пойдёт гулять, а этот придёт и сядет за книги, всю ночь сидит – в общем, всех удивлял.

Примерно дней через восемь я сдаю в Куйбышеве первые испытания и получаю отличную оценку. Как сейчас помню, нас было 110 человек, а прошло только шесть – все остальные были забракованы, т. е. отбор был жуткий.

Когда я объявил обо всём родителям, то мамаша, как обычно, – в слёзы, а папаша сказал:

– Ах, армия[13], я всегда в армию верил и знал, что армия человека куёт!

После этого я отправился в Ленинград и был 20 мая [19]28 г. зачислен в Военно-теоретическую школу лётчиков[14].

Спустя две – две с половиной недели умер мой отец. Семья осталась без своей главы. Я был самым старшим в семье. Матери было, конечно, трудно сразу перестроиться и начать служить, да она и не могла по существу работать. Мне тогда было 20 лет, но взять на попечение семью я не мог, так как я был курсантом. И передо мной встала проблема – либо учиться, либо пойти вновь работать. Мне дают отпуск. Командование говорит – смотри сам, тебе виднее. Но мамаша здесь подошла благоразумно и решила – учись, а там что будет. И я продолжал учиться. А через год я окончил теоретическую школу и стал более или менее обеспеченным человеком и семью обеспечивал, пока всех сестёр замуж не повыдавали. Затем переехал в Борисоглебск продолжать учёбу. Борисоглебскую школу[15] я закончил через полтора года со званием младшего лётчика кадров РККА по классу истребителей. Итак – я истребитель! Причём истребитель я был с огоньком, за что мне иногда очень сильно попадало. Из школы я попал в отдельную 2-ю эскадрилью в Баку.

Я страшно любил пилотировать, и когда я взлетал, то мне ничего не стоило сделать 100–150 фигур. Я набирал высоту тысяч пять метров и кувыркался там на своём истребителе до тех пор, пока не надоедало или кончалось уже горючее. С такими полётами я «на повестке дня», как у нас тогда выражались, бывал постоянно, начнут, бывало, разбирать, как и почему. Командование обижалось на меня за это и рассматривало меня как ходячую катастрофу. Однажды был даже такой случай. Я, стоя на балконе, слышу, как проходящий внизу командующий ВВС говорит, конечно не подозревая, что я его слышу:

– Всё равно он убьётся.

А я тут перегнулся и сказал:

– Типун вам на язык, думаю, что проживу ещё много.

Он стал смеяться.

И вот однажды ночью, возвращаясь, я бью машину уже на аэродроме. Причём не так уж крепко, но довольно основательно поцарапался, были побиты ноги и, главным образом, была побита физиономия – пришлось потом отлеживаться с забинтованными глазами. Этот случай решил мою судьбу. К этому времени я был уже старшим лётчиком, меня снижают в звании, делают младшим лётчиком, и за это своё «воздушное хулиганство» я был долго в опале. После я был переведён в корпусную авиацию[16] в Тифлис[17]. Потом проходит время, я опять пошёл учиться на Липецкие курсы. Потом снова возвратился в Тифлис. В Липецке меня приглашали снова в истребительную авиацию в Баку, но я решил, что туда не пойду, так как был обижен за наказание.

Через год меня быстро выдвигают – до командира отряда. Очень заботливо ко мне отнёсся теперь генерал-полковник Никитин*[18], который тогда был начальником штаба ВВС. Он приехал ко мне на квартиру, побеседовал со мной и уговорил меня ехать в Баку. Я согласился, прибыл в Баку и получил там отряд. Это было уже в начале [19]35 года. Через некоторое время отряд мой стал очень сильным, а примерно через шесть месяцев после того, как я его оставил, целиком выехал в Испанию. Я же из Баку поехал учиться в Одессу на курсы высшего пилотажа. Будучи курсантом Одесской школы[19], я тоже отправился в Испанию.

Туда я приехал уже довольно подготовленным, крепким лётчиком. Но поскольку я нигде не участвовал в боевых операциях, то здесь мне с боевой обстановкой пришлось столкнуться впервые. С прибытием в Испанию я получил эскадрилью, которую и стал водить в бой. Помимо техники управления воздушным боем, которой я овладевал в учебном порядке, здесь, конечно, уже подсказывалось самой жизнью, что нужно для того, чтобы хорошо воевать и действовать и в части манёвра, и в части техники пилотирования, и в части отдельных тактических приёмов, и в части построения, и в части боевого порядка – вообще, всё это были жизненные вопросы, которые было необходимо освоить для успешного ведения войны.

Уместно заметить, что самолёт-истребитель, на котором я работал, – И-16, по тому времени был самолёт совершенной конструкции, но в нём не было нужной огневой мощи, не было достаточно пулемётов, не было пушек, и тех двух нормального калибра пулемётов[20], которые он имел, было недостаточно. Зато скоростью по горизонтали и скоростью по вертикали мы располагали большей, чем противник, и мы имели возможность навязать бой, закончить бой и потом, в зависимости от наличия горючего и сопротивления, могли диктовать противнику свою волю: хотели – догоняли и били, хотели – оставляли его.

Противник со своей стороны нам противопоставлял немецкий «Хейнкель-51»[21], итальянский истребитель – «Фиат»[22]. В отношении нашего И-16 это были самолёты, которые уступали в скорости нашим самолётам. «Хейнкель» был равен нашему истребителю по огню – не по количеству точек, а по эффективности вооружения. Итальянский «Фиат» уступал И-16 по своим аэродинамическим качествам, но по огню он был сильнее. Он имел два крупнокалиберных пулемёта, которые стреляли зажигательными снарядами и если попадали в мотор, то даже разбивали его. Но, во всяком случае, в вертикальных манёврах мы имели преимущество, т. е. я мог пойти с принижением, потом кверху, горкой, и потом опять свалиться – это было преимущество на нашей стороне, и за счёт него мы успешно могли бить немцев.

Во всяком случае, в тот период времени мне было уже ясно, что представляет из себя противник в части его тактических данных и отдельных манёвров, в части построения боевых порядков и групп, т. е. я понял после этой войны, какого противника можно ожидать в будущей войне. Причём по продолжительности и по тактике предполагалось, что это будут бои те самые, с которыми мы теперь и встретились.

Таким образом, война в Испании была для меня предварительной солидной репетицией в части ведения воздушных боёв.

Эта война дала также определённый взгляд и на построение самолётов, его конструкцию, на организацию наших воздушных сил, ряд взглядов и теоретического порядка, дала целеустремлённость отдельным умам в этом отношении. Но ошибка заключалась в том, что масштабы войны в Испании – это не масштабы Отечественной войны, и поэтому делать из неё смелые выводы, конечно, нельзя было. Но эти смелые выводы, по-видимому, были всё же кем-то сделаны. А в отношении тактики боя, использования современной техники мы всё же получили оттуда то, что у каждого нашего командира, который там дрался, была уверенность, было на сегодняшний день представление, как нужно драться, как нужно наводить, как нужно строить группу, как нужно бить противника.

Поэтому я явился в СССР с боевым опытом авиационного работника и руководителя, по тому времени совершенным. И с тех пор я командую соединениями и командовал даже армией[23].

После того как я приехал из Испании, я стал начальником Одесской школы. Потом – начальником Борисоглебской школы. Поскольку потом началась серия войн, то школы высшего пилотажа приостановили свою работу, народ у меня стал бездействовать, и я принял меры, чтобы отправить людей в части воевать. Так, напр[имер], воспитанниками моей школы были такие люди, как Грицевец*, П.Т. Коробков*[24] и другие. После Борисоглебской школы я принял 69[-ю] авиабригаду, затем 43[-ю] авиабригаду в Одессе. Учился я на оперфаке Академии им. Жуковского[25]. Интересно то, что сегодня я заканчиваю оперфак – завтра начинается война. Будучи в Академии, я был уже командиром 61[-й] авиадивизии под Смоленском. Дивизия только что сформировалась и выехала на фронт. Обстановка была тяжёлая, так как немцы напали неожиданно. Я схватил то первое, что мне попалось под руку, – несколько полков и стал с ними воевать. Позднее я получил приказ вывести дивизию в район Москвы. Там я сдал полки, а сам был направлен на Брянский фронт. Мне дали другие полки, и здесь я с 61[-й] дивизией и действовал против группы Гудериана*.

Дивизия у меня была очень сильная. Это была своего рода армия – у меня было шесть полков по 40–60 самолётов. Сюда входили и бомбардировщики СБ, Пе-2, и бомбардировщики типа Су-2, и истребители – машин было много, и поэтому удары были мощные и сильные. Наступательных операций с нашей стороны в тот период на этом фронте не было. А задача состояла в том, чтобы сдержать натиск противника и в случае, если он где-либо сумеет прорваться, ликвидировать прорыв. Это было задачей всего фронта.

Проходит время. Противник начал наступать. О том, что противник начал наступать, я своей авиацией быстро выяснил. Доносило об этом и командование пехоты. Но фронта противник ещё не прорвал. Но когда он прорвал, я вылетаю по двум дорогам – в сторону Новгорода-Северского и Почепа. Противник пошёл колоннами в направлении Севска. Это была одна основная колонна, которая двигалась в районе Новгорода-Северского на Севск. Вторая колонна двигалась на Юхнов. Таким образом, с Брянского фронта в обхват шли северная колонна и южная колонна, в которой и шла группа Гудериана. Он шёл в направлении: Севск, Дмитриев-Орловский, Кромы, Орёл. Противник шёл с боями. И когда он дошёл до района Почеп и Новгород-Северский, он углубился в нашу оборону. А после того, как он прорвал нашу оборону, он стал расходиться по всем направлениям. В основном направления по всем дорогам шли на север. Когда группа Гудериана стала действовать, с юга стало усиливаться давление, и они, как щупальца, стали распространяться в сторону Карачева. Всё это происходило у меня на глазах.

Противник начал растекаться. Наше сопротивление было сковано.

Позднее мне пришлось действовать с пехотой. Чтобы не потерять её, я должен был держать с ней систематическую связь. Приходилось ей всё время помогать.

В итоге получилось так, что противник, в силу удачного наступления – а Орёл был ему сдан очень быстро, – продолжал двигаться в этом направлении. Перед тем как был взят им Орёл, я информирую командование, что противник движется к Орлу. А в это время десять танков противника пересекли Кромы и вышли в поле, где и замаскировались соломой. Так они там и сидели. А у нас никто их не видел, да если авиация уж не видела, то едва ли ещё кто-нибудь мог заметить, а если и видели бы, то всё равно не смогли бы донести во фронт[26]. Но всё же наутро я обнаружил эти 10 танков – они уже двигались к Орлу, а связь с Военным советом и вообще со всеми была прервана. Причём нужно сказать, что перед этим меня бросили в район Курска, но я несколько схитрил и оставил связь со своими старыми точками. Я базировался – Орёл-гражданский, Хотынец, Хотьково, Александрово, Мёртвый, Нарышкин. На прежние мои аэродромы села другая авиация, и мне пришлось взять их в своё управление. А когда я вышел в район Ельца – и выходил уже из окружения, то я стал там и пехотным, и танковым, и авиационным начальником.

Здесь я провёл удачную операцию в части вывода всей авиации, а также по концентрации её. Тогда сотни самолётов я обрушивал на эту группу противника, за что и получил второй орден Ленина.

После я стал командовать ВВС 61[-й] армии[27]. Вскоре началась реорганизация, ликвидировали ВВС армии и стали создавать вновь дивизии. Я получаю на Калининском фронте 210[-ю] дивизию.

* * *

Решением Ставки была сформирована 210[-я] истребительная дивизия. Командиром этой дивизии я и был назначен. 20.06.42 [г.][28] был уже приказ о сформировании дивизии, дивизия считалась оформленной. Свою годовщину мы празднуем 21 июня. Я прибыл первый на то место, где мне было приказано сформировать дивизию. Не было ещё ни одного человека. Затем ко мне приезжает начальник штаба полковник СКЛЯР*, замечательный начальник штаба (сейчас он отозван в штаб корпуса). Через некоторое время ко мне приезжает ЯНЬКОВ со своим политотделом. Работники штаба были взяты из расформированной ВВС 31[-й] армии. В конце концов, управление дивизии к 20 июня [19]42 г. было укомплектовано, и дивизия начала работать. Полки находились в составе Калининского фронта, 3[-й] Воздушной армии, а к этому времени формировались и отдельные воздушные армии. В дивизию пришёл 1[-й] гвардейский краснознамённый и ордена Ленина полк. Командиром полка был ЮДАКОВ*. Полк пришёл ко мне уже потрёпанный в боях, с остатками материальной части, с обновлённым личным составом. Что касается материальной части, можно сказать, что он пришёл даже без неё, так как та материальная часть, с которой он пришёл (английские самолёты типа «Харрикейн»[29]), была сдана. И тут же полк стал получать новую материальную часть.

Затем пришёл 163[-й] полк, он пришёл тоже полуразбитый, потрёпанный в боях, с остатками материальной части. Но всё же у него материальная часть была на половину полка.

Третий полк – 521[-й] – сам по себе молодой полк, в общем, мог бы воевать неплохо, но он имел всего шесть самолётов.

Таким образом, дивизия в составе частей была укомплектована полностью, но в материальной части и в личном составе была укомплектована не полностью[30].

Таким образом, в задачу дивизии входило сколотить полки, которые ей были даны, как-то их увязать в смысле взаимодействия между частями дивизии. Нужно было, во-первых, чтобы они понимали друг друга в воздухе, чтобы они знали друг друга, чтобы, находясь в воздухе, могли бы помочь друг другу. Нужно было провести большую организационную работу, нужно было укомплектовать и подготовить личный состав, пользуясь боевым опытом, который был у меня уже и в этой войне. Нужно было укомплектовать дивизию материальной частью. Причём нужно было, чтобы 1[-й] гвардейский полк изучил и усвоил «яки», которые были ему даны. Полк и начал работу над освоением этой материальной части. Те два полка уже были на «яках», они уже усвоили эту материальную часть, но машин у них не было. Но ту молодёжь, которая была им дана как пополнение, нужно было ещё учить.

И я взялся за эту работу немедленно, и вскоре дивизия была уже введена в бой.

В районе Белый – Оленин[о] в то время была окружена наша 39[-я] Армия[31]. Она находилась в очень тяжёлом положении. Когда противник её окружил, она ещё могла собраться в какой-то кулак, выйти на северо-запад в направлении на Белый и ударить, прорвать войска противника и выйти спокойно в сделанную горловину. Но чтобы помешать ей это сделать, противник начинает нашу армию уничтожать авиацией, а кроме того, его наземные войска противодействовали наступлению наших войск. Затем своими наземными частями противник здесь уже начал действовать. Наша штурмовая авиация уничтожала их. Поэтому нужно было всеми силами способствовать успеху нашей штурмовой и бомбардировочной авиации, т. е. оградить её от нападения вражеских истребителей, прикрыть нашу ударную авиацию от их нападения. И перед нами стояла серьёзная задача в общем ходе операции – уничтожение самолётов противника в воздухе и защита нашей ударной авиации от истребителей противника.

Здесь началась усиленная борьба. В силу такой создавшейся обстановки дивизия и выполняла свою боевую работу. Все задания мы получали через 3[-ю] воздушную армию, которой командовал тогда М.М. Громов*. Мы должны были во что бы то ни стало решить эту задачу. Дислоцировались мы в районе Торжка – деревни: Никольское, Коробово, Б[ольшое] Ильино.

Здесь мы вели работу и в ходе работы имели успех и неуспех. В воздухе мы имели успех. Мы дрались здесь неплохо, несмотря на то что мы не успели ещё как следует сформироваться и сколотить свои части. Мне же подбросили материальную часть, и я с ходу бросил её в бой. Здесь уже ни на что не обращалось внимание, всё было направлено к тому, чтобы только выполнить возложенную на нас задачу.

Таким образом, в задачу истребителей входило – не дать ударной авиации противника бомбить наши наземные войска, не давать истребительной авиации противника уничтожать наших штурмовиков и бомбардировщиков. Затем – вести разведку поля боя и обо всём своевременно информировать командование. Уничтожать авиацию противника.

Эти задачи, как узаконенные, всегда ставились перед истребителями. Их мы должны были выполнять и здесь.

В работе авиации есть свои детали.

Вот, например, имеется какая-нибудь точка на земном шаре. Вам говорят – летите туда и сбросьте бомбу. Как будто бы это сделать просто – прилетел, посмотрел, сбросил и улетел обратно. Но когда вам говорят – летите и сбейте самолёт противника в воздухе – это уже более сложная задача, и даже очень сложная. Если я лечу и меня кто-то хочет сбить, то я тоже хочу его сбить, и я ему противодействую. И самый трудный элемент работы нашей авиации заключается в том, чтобы сбить самолёт.

В чём заключается сложность этого момента? Если вам говорят: летите на Берлин и сбросьте туда бомбу, то Берлин стоит на месте, это – солидная махина, и он никуда не денется. Если нужно сбросить бомбу на какой-нибудь завод, то это тоже колоссальный объект. Если туда летит бомбардировщик, его дело – сбросить туда прицельно бомбу, и можно свободно попасть, хотя не всегда и попадают. Но вот у вас на скорости порядка 500–600 километров ходит маленькая цель, точка, и вам говорят – сбейте эту цель пулькой. И если на завод бросают двухтонные бомбы, то в эту точку я должен попасть пулей. Причём она двигается и двигается отнюдь не по прямой. И опять-таки, если бы она двигалась по прямой, то я бы взял некоторое упреждение, выпустил бы пулю с упреждением и попал бы – всё это достигается эмпирическим путём. Но эта точка двигается не по прямой и двигается на каких-то скоростях. Двигаюсь и я. И таким образом, мне нужно учесть скорость противника и свою скорость так, чтобы мой снаряд совпал бы с этой точкой в пространстве. Причём я могу стрелять различными способами. И когда я по нему бью, то и он по мне бьёт. И он так же успешно может маневрировать. Допустим, я за ним гонюсь, выпускаю очередь, но получается неудачно, потому что он встал в какое-то положение, может быть, перевалился, и я не имел успеха.

Причём когда мы стреляем из пистолета, даже по мишени, мы говорим – попади все пять в «яблочко», и когда попадают в 8 или в 5, то мы говорим – как плохо! Но в этом случае мы стоим спокойно, тщательно наводим пистолет. Попробуйте вы попасть в пространстве, когда всё движется и кувыркается. И мы попадаем. Но попасть в самолёт в воздушном бою на маневре – куда труднее, чем прийти и сбросить бомбу в определённом районе на определённый объект.

Для истребителя же может быть и более лёгкая задача – расстрелять автомашину или повозку, движущуюся по дороге, по прямой. Я беру и по дороге вывожу точку упреждения и выпускаю туда свой снаряд. Снаряд летит, и машина подбита. В воздухе таких линейных ориентиров нет у меня, и поэтому сбить самолёт в воздухе не такая простая вещь.

И мы говорим поэтому – молодец, виртуоз, ас, потому что он – смел. И мы говорим поэтому, что для того, чтобы расстрелять самолёт, нужно подойти к нему в упор и в упор его расстреливать. А если будешь бить за километр, за полтора, то это будет затея с негодными средствами, и тебя тогда собьёт враг. Поэтому я говорил своим лётчикам – бейте его с 20 метров, нужно бить в упор, и тогда только он[32] будет страшен для противника. А если противник будет расстреливать наших в упор, тогда мои люди будут бояться, и я не буду иметь успеха. И вот за счёт таких жёстких требований у меня и был успех в боевой работе. И мои истребители имеют хорошую славу, приезжают к нам товарищи из Москвы и рассказывают, как там отзываются о лётчиках 3[-й] дивизии, или о лётчиках Ухова, и мне это приятно как руководителю.

Затем у меня есть такой личный взгляд, может быть, он и неверный с чьей-нибудь точки зрения, но я считаю его правильным и не откажусь от него. Страна готовила в течение какого-то времени лётчиков. За это время лётчики выбывали, были войны, они погибали, и вообще какая-то убыль была. Из школы приходит зелёный молодняк. Его нужно быстро научить, так как время не ждёт, фронту нужны силы, кругом течёт море нашей русской, советской крови. И если я сейчас скажу, что не могу воевать, потому что у меня – молодняк, его нужно тренировать, то мне просто скажут – уходи ты к чёрту, мы здесь другого посадим. Поэтому тренировка молодых лётчиков должна быть организована чрезвычайно быстро. Старший вывозит его над линией фронта – пусть посмотрит, освоится. Спросишь – всё ясно? Всё. Он никогда ещё не стрелял в жизни, а я ему говорю – стреляй в противника в упор, нужно лезть на противника так, чтобы не дать ему возможность повернуться. И такое смелое настойчивое требование вселяет в людях уверенность. Я ему говорю – там сидит такой же человек, как и ты, и бей его. Он так и делает. И противник начинает бояться этого сосунка. Он не видит, кто там сидит в самолёте, а чувствует в нём какого-то зверя, который бросается на него[33]. И когда их бросается двое, четверо или восемь, то противник уже начинает теряться. Так они и действуют под руководством опытного ведущего.

Затем в ходе действий по ликвидации Ржевской группировки мы дерёмся ещё в составе 3[-й воздушной] армии за Ржев. Ржев нам встал очень дорого. Пошли сильные ливневые дожди, почва была размыта, операция на время затормозилась, противник успел сконцентрировать свои силы и оказал нам активное противодействие. Это и помешало нам тогда взять Ржев. За это кой-кому попало, но в основном была виновата погода.

После этого полки были выведены в район Калинина, где велась тренировка. Затем мои полки забирает Калининский фронт, а мне дают новые полки: 434[-й] (32[-й] гвардейский) и 169[-й] (63[-й] гвардейский). С этими полками я вошёл в состав 1[-го истребительного] корпуса и вышел вновь на Калининский фронт, где встал против Белого[34] на аэродромах Зубково и Гряды. Действуем мы здесь в составе 1[-го] корпуса против Белого, но операция уже стала развёртываться в районе Великих Лук. Там было несколько туговато в воздухе в том смысле, что противник был очень активен, и нужно было обеспечить в воздухе господство. Поэтому мою дивизию снимают и бросают к Великим Лукам. Господство в воздухе нами было обеспечено. Здесь мы уничтожали и бомбардировщиков, и транспортные самолёты, в частности, теперь наш 63[-й] гвардейский полк, тогда 169[-й], уничтожил за один вылет 12 бомбардировщиков[35].

После операции по ликвидации Демянской группировки[36] Новиков* не успел подписать приказа на присвоение моей 210[-й] дивизии гвардейского звания. Все материалы пошли в Москву. На Северо-Западном фронте моя дивизия действовала одна из всего корпуса. Но корпус хотел быть тоже гвардейским. И когда операция закончилась, а закончилась она неплохо для нас, авиационных командиров-истребителей, то Новиков подписал приказ на присвоение звания гвардейского и корпусу, хотя фактически работала там одна дивизия.

32-й гвардейский полк представляет собой мобильную единицу с сильным лётным составом по своей квалификации. Командовал полком полковник Сталин*, он отобрал в полк самых лучших лётчиков, и в результате была создана мощная боевая единица. Материальной частью полк владеет прекрасно, и поэтому всюду, где бы он ни появлялся, он имеет успех. У него грамотная техника действий. У него грамотное построение тактики, у него боевые порядки всегда соответствуют решению поставленной задачи. Полк всегда умеет расставить свои кадры так, чтобы это содействовало успеху операции. Его ведущие также были соответствующим образом подобраны, прекрасные, сильные лётчики, в воздухе они вели себя совершенно спокойно. А если ведущий уверен, что в его строю идут смелые лётчики, то он идёт совершенно спокойно, зная, что его лётчики сумеют схватиться с врагом. Он идёт стремительно и смело в атаку, все берутся за дело, и получаются прекрасные результаты.

В чём выражается их умение, тактика и техника действий?

Во-первых, этот народ не просто бросается «на ура» в атаку с любого положения. А увидев противника, не выпускает уже его из поля своего зрения. После того как противник замечен, наши лётчики занимают исходное положение для нанесения удара, для атаки. Если противник оказался выше них, тогда группа наших самолётов 8—10 разбивается, например, пополам. Одна группа остаётся в том же положении, а вторая отходит куда-нибудь в сторону и начинает набирать высоту. А первая группа идёт на сближение с противником. Когда они идут на сближение с противником, то противник вынужден либо удирать, либо принять бой. Если противник убегает, то отошедшая группа возвращается к своим. Если противник принимает бой, то свободная группа продолжает набирать высоту, а потом сверху уже наваливается и ударяет. Таким образом, противник становится как бы скованным, и в этом случае группа достигает успеха.

Если противник находится ниже нашей группы, то делается всё очень просто. Группа заходит со стороны солнца и сваливается, в большинстве случаев вся, на противника. Начинает его бить. А пара или четвёрка ходит и смотрит, как у них идут дела – успешно или неуспешно. Ага, здесь – неуспех, они сваливаются – раз, помогут и опять занимают своё положение. Такого рода хитрости в приёмах, использование солнца, облачности и т. д. прекрасно используются лётным составом 32[-го] гвардейского полка, всё это говорит о том, что здесь мы имеем грамотный, сильный состав, с хорошим боевым опытом, которого просто так, голыми руками не возьмёшь, разве только кто-нибудь из-за угла подойдёт, но у меня этого почти никогда не было.

В части боевых порядков у них ведущими идут сильные товарищи. Его прикрывают один-два или три человека, наиболее опытных, на которых ведущий надеется вполне. Таким образом, вторая пара идёт тоже сильная, которая увлекает за собой в атаку остальных. Последняя парочка – крылья – могут быть несколько слабее, потому что впереди получается броня, таран, которым группа идёт вперёд, начинает драться, это ударная её сила. Первая сильная четвёрка нападает, получается какой-то эффект, а тогда уже и остальные, предварительно каждый заняв своё место, тоже переходят в атаку, конечно, всё делается в зависимости от обстановки, которая диктует тот или иной боевой порядок.

Вот так и распределяются кадры в бою.

Построение порядка может быть такое, что четыре идут на одной высоте, а четыре ещё выше. Или же может быть оставлена пара в стороне. Она смотрит на группу, смотрит за воздухом, ходит она высоко, и, как только начинается бой, она неожиданно, сверху вносит дезорганизацию в ряды противника.

Таким образом, лётный состав 32[-го] полка – храбрый, умелый и умный народ, народ очень сильный. И поскольку это сильный полк, приходится его и использовать соответствующим образом. У меня, например, есть в дивизии молодой полк 160[-й] (командир Яманов*). Этот полк у меня начинает работать с утра, поскольку утром не предполагаются встречи с крупными силами противника. А противник ведь в ходе операций уже нами изучается, мы следим за тем, как он себя ведёт, в какое время чаще всего появляется, на каких высотах, какими группами, в какое время суток, в каком районе он чаще всего появляется, какими группами над какими своими наземными войсками, какие у него самолёты, какие боевые порядки. Всё это нами тщательно изучается, всё это нами учитывается, конечно, не в деталях, так как в деталях противника расшифровать трудно, да притом, пока расшифруешь, операция закончится. Берёшь основные характерные моменты, а детали уже вырисовываются в зависимости от той эскадры, которая здесь представлена, и они могут быть различными у различных групп.

И например, здесь я знаю, что с утра больших встреч не бывает, появится какая-нибудь парочка, и я считаю очень полезным для группы Яманова встретиться с такой парочкой, и не потому, что они должны победить её, а потому, что они имеют возможность здесь получить какой-то боевой опыт, они могут, встретив врага в малом количестве, напасть на него, подраться с ним. А потом они делятся своими впечатлениями. После этого я эту группу Яманова подкрепляю четвёркой из 63[-го] полка (Иванова) на всякий пожарный случай, если они встретятся с большой группой противника, то всё же смогут выйти из тяжёлого положения. А уже с 18 по 21 час держишь в кулаке весь 32[-й] полк. И я уже нюхом, интуицией чувствую, что вот-вот уже надо вылетать, нажимаешь кнопку, даёшь установки станции наведения, которая находится в соответствующем месте. Она уже передаёт, что противник идёт таким-то курсом, в таком-то направлении, нацеливает, исправляет. И вот вылетает штук 20 и начинается сильная схватка. И при такой тактике я не имею потерь. А когда у меня идут четвёрки – это уже хуже, это не даст нужного успеха. Но приходится считаться здесь и с приказами сверху, так как иногда сил не хватает, приходится учитывать все свои возможности и организовывать бой.

Так что 32[-й] гвардейский полк – полк очень сильный, это, конечно, объясняется и методом подбора его кадров, а также и пополнения его, так как он пополнялся не молодняком, а пополнялся старыми опытными лётчиками, и поэтому он сохранил свою боеспособность и на сегодняшний день.

Теперешний 63[-й] гвардейский пришёл в дивизию молодым полком (169[-й]), который имел очень слабый налёт[37]. Лётчики были молодые, только из школы, но сразу пришлось идти в бой. И когда я перед ними поставил вопрос так, как я говорил, что бейте в упор, бейте на 20 метров, они просто навели ужас на немцев. Пленные немцы считали, что у нас в самолётах сидят не наши русские лётчики, а американцы, и летают они не на русских самолётах, а на американских типа «Бруствер»[38]. А наши молодые лётчики сбивали их «рыцарей», их асов. И этот молодой полк, у которого я не видел особых боевых перспектив, дал мне прекрасные показатели именно за счёт такой постановки вопроса. Одним словом, об этом полке стали говорить по всему фронту, и даже слух о нём дошёл до Москвы. И теперь к нему там относятся очень внимательно, дают хорошие машины – обязательно 63-му, его там любят, хвалят и ценят.

Командиром этого полка – гвардии подполковник Иванов Николай Павлович. Это внешне несколько, может быть, даже флегматичный человек, не столь острый на мысль, не очень живой. Кажется, что он ходит иногда и о чём-то думает. Он необычайно исполнительный человек, обязательно сделает так, как ему сказали. В последнее время он уже оформился в самостоятельного командира: иногда ему говоришь – делай так, а он уже делает какое-либо предложение. Например, сегодня утром Иванов мне звонит:

– Товарищ командир, я четвёрками ходить не могу, прошу усилить группу, например, можно идти восьмёркой по четвёркам, тогда наши будут ходить на встречных курсах друг к другу.

Это его тактический приём, его понимание вопросов войны. Они тогда будут видеть друг друга, будут видеть противника, будут друг другу помогать.

Таким образом, в те установки, которые ему даются, Иванов теперь старается внести известные коррективы, он обнаруживает большую деловитость, и его предложения очень дельные. Этот командир формируется в самостоятельную фигуру и может быть скоро командиром дивизии. Эти его способности дали ему возможность вывести свой полк в армии на почётное место, вывести 169[-й] полк в 63[-й] гвардейский полк. Сам Иванов получил в нашей дивизии два ордена. Сейчас он представлен к званию Героя Советского Союза. Имеет сбитых 14 самолётов. Конечно, для рядового лётчика такое количество сбитых самолётов, может быть, и неудивительно, но, когда командир полка сбивает 14 самолётов – это очень серьёзные показатели. И сейчас я хочу дать ему и английский орден.

Таким образом, говоря о 63[-м] полке, я ещё раз повторяю, что когда мы имеем возможность для учёбы людей, мы их учим, тренируем, а когда нет такой возможности, то вводишь их в действие путём определённой постановки вопроса.

Здесь играла роль, безусловно, и работа политотдела. Политотдел, зная мои установки, подхватывает их, и вся система политотдела, весь его аппарат включается на обеспечение моих требований в отношении всего личного состава. Они следят, всё ли так выполняется, как говорил командир дивизии. Вам как говорил командир дивизии? А вы как делаете? Таким образом, они претворяют все мои мысли в практику, для достижения единой цели – успехов в боях, а успехи эти были.

Тактика противника

Из опыта боевых действий можно заключить, что противник так же, как и мы, постепенно перестраивает тактику своих действий в связи с ростом нашей Красной Армии, ростом нашей авиации, ростом наших истребителей в частности.

Нужно сказать, что в самом начале боевых действий немец действовал так, что если у него идут бомбардировщики, то для их прикрытия даётся два и максимум шесть истребителей. Построение его группы носило несистематизированный характер. Летит общая масса бомбардировщиков и где-то в несистематизированном порядке болтаются истребители, т. е. без определённого места, где хотят, там и идут со своей группой.

Но вот прошёл первый период войны, когда наши истребители были ещё не так организованы, как сейчас, и противник уже не может появляться отдельными парочками или маленькими группами. А нашим истребителям он начинает противопоставлять массу своих истребителей.

Какие здесь можно отметить детали? Когда-то в своё время противник действовал очень смело. Их способ «молниеносной войны» сказывался во всём и во всех видах оружия германской армии. Эта молниеносность, развёртывавшаяся сначала по какому-то их плану, потом вдруг застопорилась. И сейчас, как известно, они говорят уже о продолжительной войне, которая, в конечном счёте, должна окончиться их победой.

Раньше они надеялись на моральный эффект своей бомбардировочной авиации так же, как и при быстром передвижении танковых групп. Но теперь противник изменил и эту тактику. Вот, например, в настоящей Орловско-Курской операции[39]. Здесь идут группы самолётов по 60–70 штук, и прикрывает их группа истребителей в количестве 20–30, т. е. свои бомбардировщики он прикрывает массой истребителей, так как наша истребительная авиация выросла, выросли наши кадры и по своей квалификации, и в смысле осознания, оценки противника. Раньше видели немца, но ещё не знали, что он из себя представляет. А теперь народ подходит к этому немцу как к такому противнику, которого нужно уничтожить, а для этого нужно уметь с ним драться. И вот это упорство, эта настойчивость наших истребителей и заставляет изменить немцев тактику их действий и ходить большими массами истребителей. Кроме того, он теперь вынужден строить своих истребителей не просто на хитрость, а вынужден их строить эшелонированно, так как он идёт в атаку. Раньше он действовал хитро, из-за угла, старался действовать из-за облака, заходя с тылу или сверху, падая на наши самолёты. А сейчас он вынужден идти в открытую, так как иначе его бомбардировщики будут сбиты нашими самолётами. Наши истребители действуют прямо и открыто, и поэтому он должен всё время находиться около своих бомбардировщиков.

Таким образом, отличительные черты тактики немецких лётчиков в настоящее время сводятся, во-первых, к тому, что мы сейчас видим массированные полёты, и, во-вторых, соответствующее построение боевых порядков для защиты охраняемой группы бомбардировщиков.

Чем вызвана такая их перестройка? Это вызвано ростом наших истребителей, тем, что наши истребители действуют теперь по-иному, у наших истребителей появилась своя определённая тактика действий, которую противник не может не учитывать.

Затем дальше, если раньше противник своими бомбардировщиками ходил на низких высотах, поскольку он не встречал нашего сопротивления и просто свободно и даже варварски зачастую расстреливал гражданское население и наши войска, то сейчас мы не видим у линии фронта такого положения, чтобы бомбардировщики подходили бы к нам на низких высотах. Они сейчас идут на высоте порядка 5–6 тысяч метров в надежде на то, что в случае если поднимутся наши истребители, то они, имея такую высоту, за это время могут далеко уйти, так как скорость у них 300400 км/ч, и за пять минут они, конечно, уйдут. Причём на больших высотах он сейчас ходит и в прифронтовой полосе[40] – и это очень важно отметить. Казалось бы, уже здесь вражеский самолёт должен идти пониже, так как ему нужно всё высмотреть, всё узнать, но он всё же ходит на большой высоте, что в корне отличается от его прежней тактики действий.

Таким образом, наша организованность, наша активность в противодействии заставили изменить противника свою тактику.

В порядке конкретного примера я могу привести такой случай. 19 июля в направлении нашей территории шла большая группа бомбардировщиков. Причём они шли в 20 часов, т. е. когда уже начинало темнеть и, по их расчётам, наши истребители уже успокоились, что давало им возможность безнаказанно нанести свой удар. Днём это сделать очень трудно, а вечером они могут защитить себя темнотой. Таким образом, открытых действий, которые раньше немцы вели под Москвой, сейчас они вести не в состоянии. Сейчас они действуют очень и очень осторожно, стараются сохранить свои силы, так как те потери, которые они несут, обходятся им, как говорится, в копеечку и создают в стране большое напряжение. И в смысле вот такой осторожности немцы сейчас сильно перестроились.

Что касается нашей авиации, то она в большинстве действует в открытую. Во-первых, у наших лётчиков – открытая русская душа. Он увидел – «ура», и заставляет противника удирать. Но, не говоря об этом, конечно, нужно признать, что наша авиация сильно выросла. И материальная часть у нас – другая. Конструкторы дали хорошие самолёты и хорошие моторы. И такое сочетание хороших самолётов и моторов дало машину, в которую лётчик верит. В частности, мы теперь имеем мотор воздушного охлаждения, который не имеет воды, и если пуля в него и попадёт, то вреда реального она ему не принесёт. Если же пуля попадает в мотор водяного охлаждения, то из него выливается вода и машина выходит из строя. Поэтому лётчик с таким мотором[41] действует смелее. Причём мотор весь стальной, у него имеется крепкая броня. Лётчик свободно может подставлять его под вражеские выстрелы, он свободно может идти в лоб противнику. Всё это даёт лётчику уверенность, а в силу этого у лётчика выросла и моральная сила. И в смысле огня – это сильная машина[42]. На самолёте стоят две пушки, а не пулемёты, и они стоят прямо на моторе, стоят не широко, а узко, и здесь же у него прицел, что даёт ему возможность свободно расстреливать противника.

Все эти факторы, вместе взятые, создают такую фигуру в воздухе, которую немцы начинают серьёзно опасаться. А когда наш лётчик чувствует, что немец его боится, то его моральная сила возрастает ещё больше. Всё это плюсуется, и мы немцу противопоставляем большую силу.

Так что в ходе войны обстановка по линии авиации изменилась в нашу пользу.

* * *

Машина Лавочкина[43] и Фокке-Вульф-190[44] на поле боя появились одновременно. Трудно сказать, какая из них появилась раньше. Раньше у нас был самолёт ЛаГГ-3 (Лавочкина – Гудкова[45]), но Лавочкин учёл то обстоятельство, что мотор воздушного охлаждения имеет ряд преимуществ, быстро начал работать, чтобы поскорее ввести такой мотор в действие, и машина оказалась замечательной. Теперь он уже выпустил на фронт много таких машин. Немцы тоже убедились, что мотор с воздушным охлаждением лучше, чем с водяным, и тоже перестроили свои машины.

«Фокке-вульф» имеет шесть огневых точек, но особой цены эти шесть точек не имеют, и наши две точки в равной степени сильны. Нужно, главным образом, то, чтобы снаряды из этих двух точек попали бы в уязвимое место машины. И если мы выпустим залп в одну очередь 50 снарядов и только один попадёт в уязвимую часть самолёта, он будет сбит. Таким образом, этот снаряд может быть и первым, и пятидесятым. Основное – чтобы снаряд попал в цель и произвёл эффект, т. е. или зажёг бы самолёт, или разрушил бы мотор. Для этого нужен бронебойный снаряд, чтобы он вонзился в металл мотора и разорвался бы там внутри. Таким образом, можно поставить сколько угодно огневых точек на самолёт и выпускать неограниченное количество снарядов, но если эти снаряды не имеют тех качеств, о которых я говорил, то эффективности стрельбы также не будет. У немцев их огневые точки разнесены по крыльям, а у нас пушки стоят рядом – через винт и тут же – прицел, т. е. снаряд, выйдя из пушки, идёт на той же линии, на которой я прицелился. А здесь я имею две вместе расположенные точки, и куда я целю, туда снаряд и должен попасть. И это для лётчика очень важно. Если я даю огонь из двух точек, то если попадаю, то сразу двумя, а так как стреляешь осколочно-зажигательными или бронебойно-зажигательными, то это – очень большая сила. Так что можно сказать, что если бы пришлось драться с противником один на один, то, несмотря на различное количество огневых точек, эффект получился бы равный, так как основное – в расположении этих двух точек, т. е. то, что они расположены через винт, а их шесть точек разнесены по крыльям. А мы отказались от того, чтобы монтировать пушки на крыльях, так как такая крыльевая пушка даёт меньший эффект, чем та, которая находится на моторе. Поэтому мы говорим, что эти две пушки нас вполне удовлетворяют. И немцы теперь уже об этом тоже говорят – зачем эти лишние точки, они только создают лишний груз, они только утяжеляют машину, лучше снять эти пушки и увеличить скорость. И сейчас уже попадаются немецкие самолёты другого варианта, на которых вместо шести точек имеются только три или две точки, т. е. самолёты уже с увеличенной скоростью.

Когда противник думает наступать, он сосредотачивает силы на определённом участке, он накапливает большие силы, давление его бывает очень сильное, но и мы стараемся ему противодействовать. И успех будет у того, у кого больше сил.

И здесь, на Орловском направлении, мы имеем у немца очень много бомбардировщиков и не так уж много истребителей. У нас истребителей – больше, мы всегда висим над полем боя, одни уходят, другие приходят, а противник на поле боя бывает не всё время, а он поднимает большую группу бомбардировщиков и кидает на их прикрытие всех своих истребителей. Они пришли, ударили и ушли. Т. е. они не в состоянии висеть, как это делаем мы, а в определённые единицы времени у него получается перевес сил. Поскольку же мы наступаем, мы его обязаны ловить, а он старается нам не попадаться.

На Калининском фронте у немцев «фокке-вульф[ов]» было очень мало, там у него было больше «мессершмиттов». И несмотря на то что тогда в количестве у немцев был перевес, мы всё же имели успех. Успех был потому, что, во-первых, у нас качественный состав лётчиков был лучше, лётчики, в частности, 32[-го] полка у нас были очень сильные, и 169[-й] полк тогда дрался прекрасно. В основном тогда у противника были «МЕ» с мотором водяного охлаждения[46], и было штук 30 «фокке-вульф[ов]», которые сидели далеко от линии фронта, а мы были от линии фронта близко.

Причём есть ещё такая деталь в отношении нашего самолёта Ла-5. Он очень легко идёт кверху. Когда самолёты идут по прямой, то «фокке-вульф», может быть, и перегонит наш самолёт, но когда нужно идти кверху и делать горку, то здесь наш самолёт перегонит «фокке-вульф». И в части аэродинамических качеств наш самолёт имеет преимущество перед немецкими конструкциями, потому что они везут свои шесть точек, а мы везём только две. Имея такое преимущество, наши лётчики на манёвре занимают более выгодное положение. Если противник идёт кверху, то наш идёт обязательно за ним, так как он знает, что он там его всё равно снимет – догонит и в упор расстреляет, тем более что тот имеет мёртвое положение и должен как-то повернуться, а в этот момент наш его и расстреливает. Поэтому естественно, что немцы стремятся облегчить свои самолёты за счёт уменьшения количества огневых точек. Но пока на этом фронте из всех попадавшихся нам сбитых самолётов был только один с тремя точками.

Есть и ещё одна небольшая деталь нашей тактики, которая содействует нашему успеху. Мы меньше, чем восьмёркой, в боях не действуем, а противник попадается и четвёркой, и парой, и шестёркой. Здесь мы имеем перевес. И так почти систематически бывает. Но, как исключение, бывает и так: 20–30 штук они выпускают истребителей и штук 70 бомбардировщиков. И в таких случаях нужно уже уметь реагировать. И вот недавно, когда полетел Гаранин* из 32[-го] полка, я как раз был на поле боя и нацеливал их – противника было очень много, а наших – мало. В это время нужно было бы поднять просто всю дивизию. И вот нужно всё в такие моменты учитывать, нужно поймать такой момент, и поймать его очень трудно, так как здесь, помимо всего, нужно техническое совершенство, нужно иметь определённую массу авиации.

Например, здесь – линия фронта. От линии фронта в одном, двух километрах в нужном направлении помещается наш КП[47]. От него идёт провод ко мне в дивизию, а кроме того, из дивизии идут провода в полки. На аэродромах сидят люди в самолётах, часть отдыхает, если же посадить всех в самолёты, то они могут просидеть и час, и два, и полдня, и целый день – сколько же можно сидеть? А только вышли, будет сигнал о вылете. Так что нужна определённая масса авиации, чтобы люди могли бы чередоваться посменно. А сейчас мы делаем так: составляем график на три дня, и группа за группой летают целый день, всю авиацию мы не поднимаем, как это бывало раньше – есть истребительная авиация, и её используют зачастую без надобности. Это сильно выматывало людей и обходилось очень дорого государству. Это называется «война большими силами». А нужно «бить не числом, а уменьем». Для этого нужно опираться на хорошую технику, на хорошую связь, а связь у нас тоже частенько хромает. А если раньше ещё можно было дать сигнал, по которому все взлетают и идут куда нужно, то сейчас это трудно, так как теперь всё делается на скоростях.

О Гражданинове*

Это человек, который дрался просто исключительно. Он, например, в одном бою расстреливает самолёт противника, во второго не попадает, идёт в лобовую, затем поворачивается к третьему и опять его расстреливает. Буквально с остатками самолёта возвращается на свой аэродром, тут же берёт другой самолёт и опять дерётся.

Это был такой человек, которого знали и любили не только его товарищи-истребители, но его хорошо знали и штурмовики, и бомбардировщики. Он получал очень много писем, где ему писали – тов. Гражданинов, поздравляем тебя с очередной победой – его знали все.

О Перцове

В прошлом преподаватель, политработник. Преподаватель социально-экономического цикла, очень неглупый человек, не верхогляд. Очень содержательный и честный человек, имеет неплохую подготовку и природную ориентировку. Я его очень уважаю и считаю его очень дельным товарищем. До этого он был комиссаром штаба. А когда прошла реорганизация[48], я решил его никуда не отпускать, и сейчас он у меня работает начальником оперативного отдела.

НА ИРИ РАН. Фонд 2. Раздел I. Опись 79. Дело 1. Л. 1—14