Читать книгу Тёщина дорожка - Андрей Недельский - Страница 5

Со своей будущей женой я познакомился в Крыму семь лет назад. Студентов-медиков охотно брали пионервожатыми в любые, даже самые крутые, лагеря, так что и на самом пике сезона нашему брату и сестре можно было съездить на море на месяц-другой, да ещё и заработать какую-то копеечку. Проблема была с билетами на юг, но это уже совсем другая парабола.

Итак, после четвёртого курса, отбарабанив сессию, мы с Саней Коханом плотно насели на профсоюзного лидера института, симпатичную моложавую даму. Обаяли её очень быстро и в самом начале июля месяца, бросив жребий, мы двинули на юга – Сане досталось самое то, легерь «Солнышко» в Рыбачьем, на ЮБК; я же попал в горы, в пионерлагерь «Горный Водопад», часа полтора от Рыбачьего по серпантину на автобусе.

«Горный Водопад» с первого шага в нём поразил моё воображение большими красочными плакатами типа: «Энцефалитный клещ – злейший враг пионера»; «Пионер! Увидев змею – не подходи к ней! Запомни место, скажи вожатому»; или: «Ребята! Укус каракурта может быть смертелен, укус скорпиона или сколопендры – очень болезненным! Ни в коем случае не берите их в руки и не бросайте за шиворот товарищам!» Плакаты были старые, сильно выгоревшие, но всё же на них легко можно было разобрать изображения всех этих страшных и мерзких тварей, как я от души надеялся – в сильно увеличенном виде. «Во жесть! – мелькнула неприятная мысль. – Ну, я и попал!» Тут же услужливое воображение представило перед умственным взором картину: какой-нибудь несознательный, или попросту неграмотный, не могущий прочитать плаката, пионер, подкрадывается ко мне сзади и бросает за шиворот мясистого скорпиона или извивающуюся сколопендру; я содрогнулся. Помимо плакатов, тут и там на территории лагеря стояли таблички: «Аллея Зари», «Бульвар Хорошего Настроения», «Площадь Улыбок». Несколько выпадал из общей обоймы и потому сразу меня насторожил указатель «Дупло». «Что бы это могло быть? – подумал я. – Не забыть бы спросить у аборигенов».

На Площади Улыбок стоял высокий металлический флагшток, на котором развевалась зелёная в белый горошек тряпка, сильно напоминавшая мужские семейные трусы. Эта деталь мне с первого взгляда очень понравилась; от неё сразу повеяло чем-то родным, юморным и неформальным. Чувствовалось, что здесь обитают люди, любящие пошутить и посмеяться. «Может, всё не так плохо? – с надеждой рассуждал я сам с собой. – Раньше так любили преувеличивать. Особенно в пионерлагерях.»

Условия по тем временам были сказочные: меня брали с распростёртыми объятиями как медбрата и подменного вожатого, на 90 гривен в месяц. Нашёл самый главный кабинет и представился заведующему, Вадиму Львовичу, молодому мужчине с трагическим выражением лица, в ужасающую жару ходившему в застёгнутом на все пуговицы тёмном костюме и галстуке и при этом ничуть, кажется, не потевшему. Пока я с ним калякал о разной чепухе типа моей зарплаты и служебных обязанностей, в контору подрулил лагерный врач, Пётр Васильич, краснорожий тощий мужик лет пятидесяти пяти, и тут же повёл меня в медсанчасть показывать наше хозяйство. На прощание заведующий поразил меня вопросом: не скалолаз ли я случайно?

«Здесь будет интересно, – подумал я, шагая рядом с доктором то по бугристой бетонной дорожке, то по песку, то по пружинистому ковру из прошлогодней опавшей хвои. – Может, и трудно, но точно интересно.» Однако сложившееся ещё в Киеве предубеждение против крымского лагеря не на берегу моря, а где-то в горах, оставалось; зависть к Сане Кохану неприятно сосала под ложечкой.

Лагерный медпункт оказался отдельностоящим, одноэтажным деревянным строением, крашеным синей краской. Крашен он был давно, и вся эта синева теперь изрядно облупилась и потрескалась, и сильно была покрыта пылью. Стояла санчасть в тени старых, покрученных, как ревматические питоны, акаций и шелковиц, и состояла из приёмного кабинета со смотровой кушеткой, холодильником, весами, ростомером, столом и умывальником, и смежной с приёмным покоем комнаты с четырьмя пружинными кроватями – лазарета. Ещё была подсобка без окон, с запиравшейся на висячий замок дверью, где угрюмо под слоем пыли маячили медицинский стеклянный шкаф с лекарствами, биксами и шприцами, и несгораемый сейф. Ни туалета, ни кладовки не было. Окна приёмного покоя выходили на восток, так что вкупе с тенью от дерев, полумрак на большую часть дня был там обеспечен. Зато два окна лазарета смотрели на запад; но, к счастью, на них были довольно толстые светлые портьеры. На стенах кабинета висели разные интересные плакаты про глистов, клещей и тарантул, а также таблица для определения остроты зрения.

– Какой факультет? Лечебный? Курс какой? Четвёртый закончил? Ну, да ты уже почти что старшая медсестра. – Доктор говорил быстро и весело. – Спать можешь здесь, в лазарете, постельное бельё тебе выдадут. В принципе, это запрещено, нужно типа или со спиногрызами в бараке, или в общежитии для персонала возле хоздвора; но я сплю здесь, когда остаюсь. Убедил заведующего: если никого не будет, местные весь медпункт за одну ночь разнесут. Наркоманов здесь – тьма; будут искать, чем бы догнаться. Так что ты ещё и типа сторожем будешь. А вообще здесь – рай земной: кормят неплохо, накатить никто не откажется в любое время, и заведующий первый. А из болячек: синяки, ссадины да изредка понос. Первые дня два, правда, будет работа: детей взвешивать. Сегодня как раз их завезли. Потом ещё раз придётся, в конце смены, – проверять, насколько поправились. Традиция, ещё со времён самых первых советских пионерлагерей. Сейчас это кажется смешным, конечно, но тогда, при хронической нехватке кормов, очень даже имело смысл.

Когда я без лишних слов выставил на стол привезённые поллитра, Васильич не просто расцвёл, но заколосился, заискрился и зафонтанировал. Ну и засуетился, конечно.

– Так-так-так, – затараторил он, – стаканчики, мензурочки, ёмкости, пробирочки. Это пойдёт! – Он выставил на стол две стограммовые мерочные мензурки.

– Так-так-так, – побежал к холодильнику, – на закусон есть кабачковая икра, полбуханки хлеба, и какой-то, чёрт его знает, плавленый сырок. «Дружба»! Откуда он взялся? Пенсионного возраста, но пойдёт!

После первой же рюмки я спросил старшего коллегу, – правда ли, как утверждают плакаты, что здесь на каждом шагу змеи, каракурты, скорпионы и тарантулы?

Пётр Васильевич от души рассмеялся.

– Да ну, в самом деле! Клещи, правда, есть, но только выше в горах, в лесу; а всё остальное нужно искать долго и старательно! Плакаты! Да ты вспомни, какие у нас совсем недавно по всей стране висели плакаты! И что, им кто-то верил?

Доктор сперва говорил много, но уже после третьей рюмки стал клевать носом.

– Слушайте, Васильич, – спросил я его, вдруг вспомнив, – а что это за «Дупло» такое?

Васильич очнулся и сморщился, точно разом откусил пол-лимона.

– Камера хранения. Открыта с 10 до 11 и потом с 4 до 5 ежедневно. Это чтобы дети ценные вещи там хранили. Кстати, если у тебя есть что ценного, лучше тоже сдай – здесь стырят нараз. Если не дети, то местные. Народ у нас тут по этой части бедовый.

– А чё название такое стрёмное?

Васильич опять ужасным образом наморщил рожу.

– Старшая пионервожатая придумала. Видел прочий бред – «Аллея Зари», «Бульвар Улыбок», и так далее? Старая дева, уже под сорок. Это её поэтическое творчество. Предупреждаю – будет к тебе ходить каждый божий день: то у неё это болит, то то. А надо ведь ей только одно средство! Самое надёжное, универсальное лекарство! От всех болезней! Но его-то как раз ей катастрофически не хватает. Достала меня – сил больше нет! И ты не поддавайся.

– А почему на флагштоке что-то типа трусов висит?

Доктор криво улыбнулся.

– Это и есть трусы, вожатого третьего отряда. Какой-то юморист повесил ещё на первой смене; они уже вторую неделю висят.

– Круто. Мне нравится.

– Да ты что, – недоверчиво усмехнулся Васильич, – думаешь, они по нашей воле висят? Типа – мы повесили, потому что нам нравится?

– А разве нет?

– Нет, конечно. Снять невозможно.

– Как так?

– А так. Ты этот флагшток видел? Стальная труба метров десять высоты, сверху и внизу два стальных блока, а на них стальной же тросик. Тросик приводится в движение двумя стальными же шестерёнками; вся эта байда неразборная, капитальная. Советская ещё работа, шестидесятых годов, – вечное сооружение, словом. И вот, представь: какая-то зараза берёт и ночью поднимает на флагштоке трусы, а между двух шестерёнок вставляет камешек, да так ловко, что мы до сих пор не можем вытащить. Да и вряд ли теперь вообще вытащим: Фёдорыч, физрук, недавно попытался этот камешек перемолоть шестерёнками, как жерновами. Что называется – «выход на силу».

– И неужто снять никак нельзя?

– Пытались: физрук полез было, да сорвался и грохнулся метров с трёх, потом неделю хромал. Больше никто не пытался. Уж очень неудобно туда лезть, из-за этого троса. И лестницу не поставишь; да и самая длинная наша лестница метра на четыре до верха не достаёт.

– И кто ж это всё провернул?

Лагерный врач ядовито усмехнулся.

– Есть у нас сильное подозрение на одну особу, но доказательств нет…

Сославшись на какое-то неотложное дело, Васильич оставил мне ключи и уехал в город.

Я поставил в холодильник недопитую бутылку «Немировской», убрал со стола, умылся и пошёл представляться коллегам. Получил постель, познакомился с вожатыми: половина была студенты из Крыма, половина наши киевляне из универа, – историки и филологи. Были симпатичные девчонки. Тут же меня пригласили сегодня после отбоя отпраздновать знакомство. В общем, месяц обещал быть интересным и насыщенным.

Вечерняя линейка прошла занятно: поскольку флагшток был занят, один пацан из старшего отряда вышел с государственным флагом и стал перед трибуной по стойке «вольно», держа древко флага небрежно и отстранённо; свободной рукой он то скрёб у себя в голове, то ковырял в носу. Так он развлекался до тех пор, пока в радиорубке не включили запись гимна: тогда знаменосец состроил торжественную рожу и начал слегка помахивать стягом из стороны в сторону. Решение было свежо и оригинально, и я его оценил. Однако дети, все как один, смотрели на бойко развевающиеся высоко в небе трусы вожатого третьего отряда и весело посмеивались.

Короче: несмотря на подстерегающие вокруг опасности, я вдруг почувствовал себя здесь как дома, в своей тарелке. «Медработники нужны везде, – сказал я себе. – В конце концов, это твой долг.»

На следующее утро единственной моей целью, мечтой и желанием было: дотянуть до послеобеденного сна. Состояние было крайне тяжёлое; полночи мы пропьянствовали, ещё полночи искали какое-то горное озеро, которое так и не нашли. В лесу под кипарисами я попытался соблазнить самую симпатичную вожатую, ялтинку… ялтовчанку… жительницу Ялты. Она как бы была не против, но в результате дальше снятого лифчика дело не пошло. «Не, ну не в первый же раз. Потом, позже», и т. п. Поразил физрук, здоровенный мужичина лет под сорок: на нашей вечеринке он пил больше всех, почти не закусывая, ночью поспать мог не больше двух часов; а утром проводил зарядку такой свежий, бодрый и румяный, как будто бы дрых часов восемь после трезвого, вегетарианского ужина. Да; вот же есть здоровье у людей!

Васильича всё ещё не было. Чтобы чем-то себя занять, я решил убрать медпункт: стал мыть полы, вытирал пыль, раскладывал по полкам какие-то папки… Пришла старшая пионервожатая (на пьянке её вчера с нами не было) и стала меня расхваливать – ах, какой молодец новый медработник, сразу же стал наводить порядок, вот это мы любим, это мы приветствуем… Лет ей, действительно, было под сорок, и была она, в общем, совсем недурна собой. Единственная из всего лагеря, она носила на шее алый пионерский галстук. Принципы не ржавеют! Вскоре прибежал пацан, позвал её куда-то, и она свалила.

Дверь в медпункт стояла открытая, и то и дело я выходил на улицу – то вылить грязную воду, то вынести мусор. В один из таких выходов вдруг прямо передо мной, взявшись буквально ниоткуда, нарисовалась невысокая загорелая девчонка: белобрысая с заметным уклоном в рыжеватость, с большущими зелёными глазами и очень небрежно заплетёнными двумя косичками. Вокруг махонького курносого носишки в изобилии было у неё рассыпано веснушек. Разумеется, обе коленки были у неё сбиты и покрыты корками заживания. Была она в очень коротких обтягивающих джинсовых шортах и жёлтой майке с надписью «Holy shit!»; я не знал, что это значило, но точно это была какая-то гадость. Лет ей было, по-моему, где-то 13—14.

Остановившись прямо передо мной, юное это создание совершенно бесцеремонно стало меня разглядывать.

– Тебе чего, девочка? – спросил я её, стараясь дышать в сторону.

– А вы кто? – выпалила белобрысая, продолжая нахально меня рассматривать. Из последних сил я постарался быть вежливым, корректным и педагогичным.

– Я ваш медбрат, по совместительству и вожатый. Подменный. А ты кто? Из какого отряда?

– Из второго, Света Шумейко. А Васильич где?

Беспардонность этой особы начинала мне надоедать.

– Пётр Васильич уехал до делам в город. Иди, девочка, не отвлекай медработника от уборки его рабочего места.

Дитя убежало, но несколько раз в тот день я видел его в непосредственной близости от медпункта. Похоже, у малютки был сложный характер, потому что всякий раз она или дралась с кем-то, или ожесточённо ругалась, или за кем-то бежала, или кто-то из старших детей бежал за ней. А махалась она со знанием дела, лихо выбрасывая в самых неожиданных направлениях как руки, так и ноги. Видна была тренированность в этих самых восточных мордобоечных системах. Раз мне даже пришлось вмешаться и растащить спарринг-партнёров по углам. Пацан, на голову выше её, которому в драке с этой девчонкой приходилось очень туго, вздохнул с облегчением, посмотрел на меня с благодарностью, шмыгнул носом и тут же убежал. Эта же, как её, Света Шумейко, осталась и глядела на меня со злобой.

– Ну, и чего вам надо было этого урода выручать? – сердито спросила она, склонив набок голову и сверля меня своими пронзительными зелёными гляделками исподлобья. Я тут же вспомнил нужные слова и рассмеялся.

– Чё это вы? – недоверчиво спросило дитя.

– «Что ж ты, милая, смотришь искоса, низко голову наклоня» – а я всегда думал, что за слова такие отмороженные! А это, оказывается, про тебя!

– Вы чё, больной на всю голову? – невинно спросила девочка.

Я рассмеялся ещё сильнее.

– Нет, только на часть. Вот здесь болит, вот тут. Ой! А здесь не болит. Почти.

– Не, ну, в натуре… Во медиков набирать стали – дурдом отдыхает.

Тут я заметил, что одна коленка у неё опять сбилась и кровит.

– Слушай, как тебя? Света? Смотри, Света – у тебя кровь. Пошли, я тебя обработаю.

Она презрительно хмыкнула.

– Это разве рана? Ну ладно, пошли.

Мы зашли в медсанчасть, и я сразу пошёл в подсобку. Нашёл нужный ключ, достал банку с перекисью, зелёнку и вату. Вернулся в приёмную, поставил всё на стол, стал мыть руки.

Девчонка развалилась на стуле, ногу за ногу, а левый локоть закинула за спинку. Наглая особа, по всему видать. Такая точно, не сморгнув глазом, бросит за шиворот товарищу и сколопендру, и каракурта.

– Спиртянский? – с уважением спросила она, кивая на бутылку.

– Не, просто перекись водорода. А ты чё, потребляешь?

– Перекись? А чё, вставляет? Нужно попробовать. А то полотряда целыми днями по мусоркам шастают, клей ищут. А тут что-то новое: тренд запущу.

Я внимательно посмотрел на неё: было непонятно, то ли она шутит, то ли серьёзно. С этими современными детьми вообще хрен чего поймёшь. Говорила эта пацанка быстро, строчила, как из пулемёта, но была в её речи какая-то странность, чувствовался какой-то почти неуловимый, непонятный акцент; ещё иногда она неправильно ставила ударение в словах. «Наверное, папаша —бывший партийный работник», – подумал я, смачивая вату в перекиси.

Я промыл ей рану, помазал зелёнкой. Она всё вытерпела стоически, молча, без обычных девчоночьих стонов, вскриков и причитаний.

– Ну всё, Света. Можешь идти.

Но идти она явно никуда не собиралась; нахально шарила глазюками по кабинету.

– А вы чё, правда санитар?

– Нет, я студент мединститута. Буду врачом.

– Круто! Гинекологом, небось?

– Хм! Ну почему же непременно гинекологом? Хирургом.

– Говорят, гинекологи больше всех зашибают.

– Кто говорит?

– Девчонки. Но они дуры, конечно.

– И правда, дуры. Хороший хирург всегда больше хорошего гинеколога заработает. Сама подумай: гинеколог только женщин лечит, а хирург всех. И детей в том числе.

– Намекаете, что мне нужна врачебная помощь? Типа психиатра?

Я состроил невинную мину.

– А гинекологические хирурги бывают?

Я решил поменять тему.

– А ты откуда?

– Сейчас в Киеве живу.

– О, так мы земляки. А раньше где жила?

– Да, там… – она замялась. – Далеко.

– А кем хочешь быть?

– Чёрт его знает… Не решила пока. Животных типа люблю, некоторые советуют на биологический идти. Но там химия, а я её ненавижу.

– Я тоже терпеть её не могу. Но кое-что приходится учить.

Тут по радио приятный женский голос объявил: «Внимание, пионерлагерь „Горный водопад“! Приготовиться к обеду! Шестой отряд, готовность 15 минут!»

– Ну ладно, – сказала Света, – пойду. Обед скоро. Пока.

Она пошла, но тут же вернулась:

– Да, чуть не забыла: а звать вас как?

– Сергей Иванович.

– Ладно, Сергей Иваныч. Пока!

– Пока!

После обеда новоиспечённый медбрат, предусмотрительно обходя всякие скопления людей, кратчайшим путём пошёл на своё рабочее место. Там он схитрил: открыл изнутри окно лазарета, вышел и запер входную дверь на амбарный замок. Положил ключ в карман; оглянувшись по сторонам, прокрался на другую сторону деревянного сооружения и залез в лазарет через окно. После чего завалился в постель и блаженно продрых до ужина. Его искали, но не нашли. Статус медработника начинал приносить свои замечательные плоды.

Тем же вечером в лагере произошёл неприятный казус: когда мы стояли на вечерней линейке, любуясь нашим флагом в горошек, в некотором отдалении, строго на север, вдруг раздались звуки моторов, засияли какие-то огни, и через минуту сильно потянуло химикатами. Дело в том, что с севера наш лагерь граничил с большим фруктовым садом, отделённым от нас высокой металлической сеткой. Очевидно, умные сельскохозяйственные головы именно сегодня вечером решили опрыскать деревья от вредителей.

Уловив знакомый аромат, заведующий Вадим Львович, прервав рапорты вожатых, выскочил вперёд и заорал, сильно маша руками:

– Всем в помещения! Закрыть все окна! Это – яд! Яд!

Вожатые бегом повели свои отряды по палатам. Я, прикрывая рот и нос смоченным в воде носовым платком, бегал по лагерю, проверяя все закоулки и уличные туалеты на наличие в них спиногрызов. В женском туалете кто-то был: я крикнул, чтобы все немедленно выходили и шли по палатам, потому что в воздухе был яд! Яд! Из сортира что-то пробурчали в ответ, но никто не вышел. Я предупредил, что захожу, зашёл и тут же наткнулся на давешнюю девчонку, Свету Шумейко. В золотушном свете единственной анемичной, пыльной лампочки она как раз подтягивала шорты после сделанного дела.

– Быстро беги в палату! – сказал я ей. – Надышишься этой дрянью, потом спасать тебя.

– А вам, можно подумать, не всё равно? – дерзко ответила девчонка.

Я схватил её за руку.

– Нет, мне не всё равно! Сама дойдёшь или проводить тебя?

– Сама дойду! – она вырвала руку и побежала к главному корпусу. Я пошёл за ней, и успокоился только тогда, когда увидел, что она забежала в здание и закрыла за собой дверь. Быстрым шагом пошёл в санчасть. Вонь стояла – хоть топор вешай. Ко всему прочему, ещё и ветра не было.

По счастью, никаких медицинских жалоб после вечернего опрыскивания не было. Вожатые-крымчане очень возмущались этим случаем и грозились написать в местную газету; киевляне, пережившие Чернобыль, только иронически улыбались.