Читать книгу Тёщина дорожка - Андрей Недельский - Страница 8

На следующий день с утра Надю увезли в Рыбачье; мне с ней даже не удалось нормально попрощаться – помахали друг дружке ручкой, когда она уже сидела в автобусе. Взамен Надежды Вадик привёз с побережья не одного, а целых трёх человек: рыжего надутого парня Гену из «Солнышка» и ещё двух кадров, зубоскалов Толю и Колю, на роли подменных вожатых; этих последних наш руководитель «чисто случайно», по его словам, надыбал на пляже в Рыбачьем. Таким образом, Вадим Львович одним мастерским махом привёл соотношение «мальчики-девочки» среди персонала лагеря почти к идеалу; женское население «Горного водопада» заметно приободрилось и повеселело.

Гену физрук тут же прозвал «Крокодилом». (Кличка закрепилась до конца смены). Надутым он был, потому что перевод с берега моря в какие-то горы считал, конечно же, понижением. Но постепенно, в нашем здоровом весёлом коллективе, Крокодил отошёл, и оказался весьма смешливым и компанейским парнем. Я спросил его о Сане Кохане, моём однокурснике, приятеле и медбрате в «Солнышке». «Да что ж, – отвечал Гена, – ясное дело, как ваш брат устраивается: как сыр в масле катается». Что, конечно же, было чистой правдой: ни к кому в мире жизнь не была так благосклонна, как к студенту-медику в пионерлагере.

Толя же и Коля, оказавшиеся студентами-германистами из Харькова, тоже удивительно органично влились а нашу дружную команду. Они приехали на море «дикарями» и, как бы это сказать помягче, за неделю умудрились прогулять все деньги, запасённые на месяц. После чего не знали, как добираться домой, спали под лодками на пляже и уже несколько дней соблюдали очень строгую диету. В общем, студенты эти готовы были удариться или в нищенство, или в воровство, когда Вадик поманил их пальцем с пляжа; так что оба считали приглашение в наш лагерь вмешательством высших сил и старались оправдать оказанное доверие.

Свету было не видно, так что день прошёл спокойно. Я зализывал раны, читал специальную литературу, повторял латинские названия человеческих членов и органов по «Атласу анатомии человека» Синельникова (я взял с собой два первых тома из четырёх). После обеда был случай запора: здоровый лоб из первого отряда пришёл пожаловался, что третий день не может сходить «по-большому». Из предложенных на выбор лечебных средств: клистир или касторка? – он выбрал, конечно же, последнее. После чего так загадил общевойсковой сортир, что уборщица пригрозила уволиться. Пришлось выздоравливающему самому таскать туда воду вёдрами и замывать свои монохромные художества.

Через день после битвы гигантов в медсанчасти, сразу после завтрака, Света Шумейко снова околачивалась возле моего кабинета. Я читал и делал вид, что её не замечаю. Где-то минут через двадцать она просунулась в открытую дверь и сказала:

– Ну, и где они?

– Где что? – я поднял от атласа глаза.

– Как что? Извинения, конечно, – проворковала детка, вопросительно шаря по мне своими зелёными зыркалками. – Ведь вы же позавчера оскорбили, избили, унизили женщину; не хотите за это извиниться?

Наглость её была, поистине, беспредельна.

– Шумейко, уйди, пожалуйста, отсюда. Где, кстати, твои обещанные наёмные убийцы?

– Ждут приказаний; я вся в раздумьях. Может, соглашусь вас помиловать. Если будете себя хорошо вести.

– Иди, иди, Шумейко. Мне противно с тобой разговаривать. Да и видеть тебя противно. Меня от тебя тошнит.

Она хмыкнула.

– Между прочим, у меня после вашего припадка садизма на теле синяки. Пойду в милицию, сниму побои.

– Вали прямо сейчас! Да и врёшь ты всё.

– Ах, вру!

Она быстро заскочила в кабинет, закрыла за собой дверь; повернулась ко мне спиной, одним движением спустила шорты и выпятила зад. Синяки действительно были, но не слишком-то сильные. Трусов под шортами снова не было. Света привела себя в приличный вид и повернулась ко мне.

– Ну, что? Убедились?

– Лишний раз убедился, до чего же ты бесстыжая девица, Шумейко. Вот это, действительно, скромность и застенчивость! Ещё на кого-то гонишь волну, – мол, будущие шлюхи. А сама? Мало же я тебе дал. За твои художества надо было бы так тебя отхлестать, чтоб неделю сесть не могла.

– Да меня в жизни никто пальцем не тронул! – возвысила она голос. – А ты кто такой, чтобы меня наказывать?

Я встал из-за стола.

– Так, пионерка Шумейко. Прошу немедленно покинуть расположение медсанбата. Иначе буду вынужден вытащить вас за ухо.

Она вышла, хлопнув дверью. До обеда не появлялась, но после тихого часа нарисовалась снова.

– Ну ладно, Сергей Иванович, – начала уже совсем другим тоном, почти умоляюще, останавливаясь перед дверью. – Забудем старое. Возможно, в чём-то я была не права: неоднократно пардонирую. Так и быть, я вас прощаю.

– Я бы тебя, может, и мог простить, Шумейко, – сказал я устало, – но как насчёт всех других людей? Ведь ты же почти всему лагерю уже поперёк горла стала. Вон, вожатая шестого отряда из-за тебя уволилась…

– Вожатая шестого отряда сама виновата.

– В чём?!

– Сами знаете.

– Ничего я не знаю… Что я знаю наверняка, так это то, что ты вечно дерёшься, со всеми грызешься и скандалишь; только и знаешь, как бы новую какую подляну выдумать.

Потупив глаза, она молчала. «О, боже, – в изумлении подумал я, – неужели тут возможно раскаяние?»

– Ну хотите, – наконец, чуть слышно сказала она, – дайте мне ремня. Только простите. – На глазах её показались слёзы.

– Ну чего ты ко мне привязалась? Ты ж такая козырная, всё тебе с рук сходит, – найди себе мальчика-мажора с «мерседесом», какого-нибудь министерского сынка. Будете два сапога пара; а меня оставь в покое. Ну сама посуди – я тебя избил, унизил, как ты говоришь; ну, чего ты ходишь ко мне?

Тут она расплакалась.

– Не знаю, – хныкала Света, ровным слоем размазывая слёзы по рожице, – я бы очень хотела не ходить, но, блин, тянет и тянет, как магнитом. Ни о чём не могу думать. Никогда со мной такого не было. После того, что вы со мной тогда сделали – думала, убью. А прошло два часа, и опять к вам тянет. При том, – Света повысила голос чуть не до крика, – я же отлично выжу, что вы такой же козёл, как все прочие.

Здесь она начала рыдать самым жалчайшим образом. Сердце моё сжалось. Я встал, обнял её за плечи, подвёл к умывальнику.

– Ну ладно, ладно, Света. Хватит мокроты. Успокойся, умойся.

Она открыла кран и стала умываться, продолжая реветь. Я дал ей полотенце и задумался. Девчонка и впрямь, видать, влюбилась. Мне предоставлялась возможность сказать новое слово в педагогике – перевоспитание через любовь! Смешно, ничего не скажешь.

– Ладно, чего ты от меня хочешь? Что я должен сделать, чтобы прекратились твои хулиганские выходки?

Она тут же оживилась и отложила полотенце, так нормально и не вытершись.

– Вы должны прекратить видеться, и лапать, и трахать всех этих паскуд, что липнут к вам, как мухи сами знаете на что.

– Что ты говоришь! Какие слова! Какая культура и начитанность!

– Да! – сбить её было не просто. – Всё же это пионерский лагерь, а не публичный дом! Иначе я пойду на преступление.

– Хо! Ничего себе! А что взамен? Предупреждаю: интим не предлагать!

– Взамен я буду хорошо себя вести. Буду вас слушаться. Обещаю.

Я задумался. Да, такая была многообещающая поездка! И что из всего этого вышло. Ну надо же – такая необычная, неожиданная лажа со мной случается именно тогда, когда я так, казалось бы, отлично устроился. Когда у меня, в кои-то веки, появилось своё отдельное, независимое помещение. В тот самый момент, когда вожатая пятого отряда Ксюша, – блондиночка, спортсменка и просто красавица, – уже почти согласилась прийти ко мне на медосмотр. И вот вместо всего этого мне ставит ультиматум какая-то шмакодявка! Но выбора, похоже, у меня уже не было.

Повязка у меня с запястья сползла и упала на пол. На руке была свежая кровь.

– Напрасно всё это; «напрасные потуги любви», как сказал поэт. Знаешь ли, Шумейко, что после твоего укуса я неминуемо взбешусь, и, чтобы я не перекусал тут вас всех, милиции придётся меня пристрелить?

Света нервно засмеялась и подняла повязку.

– Давайте я вас перевяжу. Только вы мне подсказывайте, как.

– Ладно.

Я пошёл взял бинт, перекись. Следуя моим указаниям, Света стала перевязывать мне руку. Я очень внимательно на неё смотрел. В сущности, она была довольно симпатичный ребёнок. Ха! Завидная невеста. Ой, держите меня!

– Как ты вообще, Света? – спросил вполне дружелюбно. – Икота больше не досаждает?

Как я ни старался, а удержать улыбку при воспоминании о лечении пионерки народными средствами не смог. Света тут же вспыхнула, словно новогодняя ёлка, и только начавшие было подсыхать её глаза снова наполнились слезами.

– Вы теперь до смерти мне будете это вспоминать? – трагическим шёпотом спросила она, останавливая перевязку. – Каждое моё унижение и позор будете теперь смаковать в своё удовольствие?

– Послушай, – отвечал я уже несколько сердито, – ты не находишь, что в каждом своём унижении и позоре виновата сама? И потом – о каком позоре ты говоришь? Что естественно, не безобразно. Странно, что девица с твоим багажом и претензиями может быть так начисто лишена самоиронии. Знаешь, о чём я говорю? О способности посмеяться над собой. Теперь, по крайней мере, ты должна лучше понимать, что чувствовала вожатая Надя, когда по твоей милости показала всему пляжу свой голый зад.

Тут легчайшая, как летучая паутинка, улыбка показалась на её губах. Она шмыгнула носом и возобновила обматывание бинтом моего левого запястья.

– Да, – пробормотала Шумейко, – если взглянуть со стороны, всё это было довольно смешно… Но схема с заколками для волос была гениальна, согласитесь!

– Соглашаюсь! – с готовностью подтвердил я, с близкого расстояния раглядывая её веснушки, длиннющие густые ресницы, облупленный крошечный носишко и рыжеватые космы. – Вот сюда ещё раз заверни, и всё. Спасибо. Неплохо для первого раза.

– Вы бы кружок какой открыли для юных санитаров, – заметила Света, завязывая узелок. – Всё была бы какая-то польза. Я бы первая к вам записалась.

Света снова шмыгнула носом.

– Кружки по интересам весьма способствуют взаимному сближению, – пробормотала она едва слышно.

– Кружок, говоришь, – переспросил я, – а ведь это отличная идея! Тут же иду к заведующему!

Я прямо загорелся. Мы вышли из кабинета, я закрыл дверь, навесил замок, защёлкнул. Критически осмотрел будущую юную санитарку.

– В общем, я подумаю над твоим предложением, Шумейко. Но согласиться с ним могу только частично.

– Типа?

– Типа, ты говоришь: не прикасайся ни к какой женщине. На это я пойтить не могу! Мне будет нужно, может, сделать кому-то укол, кому-то массаж. Это моя работа!

– Но целоваться и обниматься?! – вскричала она с отчаянием.

– Этого не будет.

– Ух! – она вздохнула с облегчением.

– Но есть и у меня к тебе одно условие.

– Какое? – с тревогой спросила она.

– Я пойду в библиотеку, возьму оттуда кое-какие книги, и ты должна будешь их до конца смены прочесть. Видишь ли, – прибавил я, – если у нас всё-таки дойдёт до свадьбы, мне нужна образованная, умная жена, а не босячка, что не может два слова без жаргона сказать.

Надо было видеть, как расцвело и засияло это детское личико! Из зелёных глаз брызнули такие тёплые лучи, что у меня сразу повеселело на душе.

– Я читаю, – пролепетала она, – и довольно много.

– Я знаю, что ты культурная и начитанная просто до офонарения. «Любовник леди» – это, конечно, необходимо для молодой девушки, но нужно ведь и русскую классику знать.

– Гы, гы, – сказала Света, улыбаясь шире лица, и убежала с подскоком в неизвестном направлении.

Предложение по созданию кружка Вадик сперва воспринял скептически.

– Да ну, – сказал он, зевнув, – были у нас эти кружки каждое лето, и ни фига хорошего не вышло. Сперва запишется несколько человек, а через два дня никто уже и не ходит. А зарплату массовику-затейнику плати.

– А какие кружки были?

– Бального танца, чтеца-декламатора, что ещё… Как-то был здесь один гончар из Херсона, кружок лепки организовал, человек пятнадцать к нему записалось; но они там так этой глиной на каждом занятии кидались, что он сбежал ещё до конца смены. Заколебался, говорит, после ваших детей глину с рожи отмывать.

– Ну, неудивительно, с такими-то кружками. Ты бы, например, в детстве, пошёл бы на чтеца-декламатора?

Заведующий сонно посмотрел на меня.

– Слушай, ты приключений себе ищещь? Оно тебе надо? Откуда вообще взялась у тебя эта идея?

– Света Шумейко подсказала. Она же первая в мой кружок и пойдёт.

Вадик прямо подскочил в кресле.

– Сама подсказала? Без балды? Но это же в корне меняет дело! Это именно творческий подход! – довольно говорил он, потирая руки. – Вот это называется: разумная инициатива снизу!

Он вскочил и в ажитации заходил по кабинету.

– Я сегодня опять звонил в Межколхоз, в который раз просил перевести её в другое место, хотя и знаю, что это безнадёжно… Знаешь ли, что её семья порядочно башляет этот лагерь? А Света, видишь ли, здесь типа «смотрящей»; пару раз в неделю звонит по межгороду родителям, отчитывается о проделанной работе. Ну, вот. Да, а сегодня мне там конкретно так сказали: ни о каких других лагерях больше ни слова, она хочет быть только у нас. Ей здесь, видишь ли, нравится! Представляешь, какая честь? Но теперь у нас есть шанс взять эту бестию на поводок!

Я пожал плечами. Вадим снова плюхнулся в кресло.

– Вообще-то, – директор лагеря сморщился и кашлянул несколько смущённо, – я по другому поводу звонил… Хотел, понимаешь, кран заказать, чтобы снять эти чёртовы семейники. Мне лично надоело проводить линейки под мужскими трусами вместо флага.

– И вправду, – насмешливо заметил я, – под женскими было бы намного симпатичнее. Срочно нужно перевесить.

Вадик посмотрел на меня с укоризной.

– Тебе вообще всё на свете шуточки! Аполитично рассуждаешь!

Я расхохотался. Руководитель нового типа, сощурившись, строго смотрел на меня.

– Я, конечно, не сказал, для чего мне кран, – чуть понизив голос, продолжил он. – То-есть, насвистел им, что мне типа крышу нужно починить в главном корпусе. Так там такую цену загнули – я чуть не упал со стула!

– Дались тебе эти трусевичи. Забей! – дружески утешил его я. – Сколько там того лета осталось!

– Ну да! – протянул Вадим. – Ещё полтора месяца! Пойми – поднятие и спуск флага – это краеугольный камень любого пионерского лагеря. Всё вертится вокруг этого; так было задумано с самого начала. Потом – а ну, как комиссия какая-нибудь припрётся? И увидит этот бардак на мачте?

– Скажешь, что у нас в лагере месячник солидарности с угнетённой Африкой, они это любят; и поэтому мы вывесили флаг Лесото. Или Свазиленда. Или там Буркина-Фасо.

Вадик изумлённо выпучил глаза; однако видно было, что идея эта ему нравится.

– А если кто из комиссии знает, какой флаг у Лесото? Или у Свазиленда?

Я скептически осклабился.

– А ты хоть раз видел такого члена проверочной комиссии?

– Я нет, но вдруг?

– Тогда скажешь правду: как всё было, и кто главный подозреваемый. Не нравится – пусть тогда они сами присылают кран.

Вадик прямо засветился.

– Да… Арригинальна… Может, ты и прав. Не будем торопить события. Будем действовать по распорядку… Начнём с кружков, а там – как карта ляжет.

Заведующий снова встал из-за стола, прошёлся по кабинету, подошёл ко мне.

– Слушай, Иваныч, – он понизил голос, – если ты эту Шумейку, это самое… Нейтрализуешь до конца смены, если больше никаких фокусов она не натворит… Будет тебе такая премия! Будет такая характеристика – закачаешься!

– Да ладно, – беспечно отозвался я, – не затем я всё это… Ну да ладно. Пойду я.

– Давай, – отозвался Вадим, снова усаживаясь в своё директорское кресло, – иди сперва к художнику, он сейчас в своей каморке на хоздворе; пусть объявление напишет.

– Ещё вот что, – я повернулся уже от двери, – Львович, хорошо бы ещё пару кружков открыть. Для отвода глаз, чтоб не так явно, что всё это из-за Светы.

– Дело говоришь! – он слегка задумался. – Что же тут ещё можно придумать?

– Только не чтеца-деаламатора!

– Исстесссна… А, ну вот: пусть качок открывает свой кружок, то ли борьбы, то ли штанги. А ещё, ещё… Что бы ещё удумать?

– Кулинарный?

Он поморщился.

– Радиодела?

Он поднял брови.

– Это, может, и пойдёт. Пока хватит… Будь другом, зайди к физруку и радистке, сообщи им радостную новость. Скажешь, я распорядился. Если что-то им не нравится – пусть идут ко мне.

– Замётано, – я пошёл на поиски коллег, напевая «К новым приключениям спешим друзья, эй, прибавь-ка ходу, машинист».

Было полчаса личного времени до занятий, и физрук качал в спортзале штангу в положении лёжа. Новость о кружке он принял подозрительно легко.

– Ни борьбы – ни бокса – никакого – не будет, – выдавливал он из себя ритмически, вместе с толчками штанги и пыхтением. – На фиг – мне – это надо – ещё они – друг друга – покалечат – а я потом – отвечай. – А вот – секцию – атлетической – гимнастики – или – даже – волейбола – могу – забабахать – как нефиг – делать. – Только пусть – прибавку – даёт.

– Слушай, а большого тенниса можешь?

– В теннис – тоже – могу – но корт – на фиг – ёкнулся.

– Как ёкнулся? А что, здесь был теннисный корт?

– Был – есть – но оползень – этой – весной – засыпал – пол-площадки.

– А починить сложно?

– Было бы – желани – е но ведь это – крупный – гемо – ррой.

– То-есть, нужно просто расчистить и выровнять площадку?

– Точно. – Инвентарь – сетки – ракетки – мячи – всё – у нас – есть.

– Отлично! Ладно, с этим позже. Давай, мне надо бежать.

– Постой. – Он положил на держаки штангу и встал со скамейки. Пот струился по его рельефному телу, он тяжело дышал. – По пятьдесят капель не желаешь? Есть хороший коньяк.

– По пятьдесят капель можно.

Он пошёл в свою подсобку, показался в дверях с бутылкой. Подумал секунду, поманил меня к себе.

– Знаешь, Иваныч, давай лучше сюда. Ещё зайдёт кто.

Я вошёл в подсобку со стойким запахом старых боксёрских перчаток. Перчаток нигде видно не было, но запах этот ни с чем спутать нельзя. Мы присели на короткую деревянную лавку.

– Что, была здесь боксёрская секция?

– Точно, была когда-то, – промямлял он, разливая коньяк в два стограммовых гранёных стаканчика. – Наш лагерь – бывшая школа. Откуда про секцию знаешь?

– По запаху. Перчатки здесь хранились, сто пудов.

– Точно. – Он посмотрел на меня с интересом. – А ты чё, боксом занимался?

– Два года, в старших классах школы. До третьего места на городе дошёл. Как мне это потом в армии пригодилось!

– Да-а, – протянул он, внимательно глядя мне в лицо, не в глаза, а куда-то в переносицу. – Не ошибся я в тебе, Иваныч. Ну, будем!

– А закусить чем-то есть?

– Была где-то шоколадка. – Он встал, пошёл, порылся в каком-то ящике и, действительно, вернулся с полурасплавленной шоколадкой.

– Вздрогнули!

Мы выпили; я отщипнул кусочек шоколода, он только понюхал фольгу.

– Слушай, ты на меня не сердись за то утро, – миролюбиво начал Миша, шаря глазами по каким-то закоулкам, – ты ж понимаешь, мне эта девка самому поперёк горла.

– Да ладно, хорош об этом. Не такая она, может, и плохая девка. Одно хочу спросить.

– Что?

– Она тебе тогда нажаловалась?

– Да нет, ни фига. Говорю же тебе: вижу, бежит вся в слезах от тебя. Да и как она могла пожаловаться? Она вообще не в курсе, что я за ней присматриваю.

– Ну, хорошо. Всё в прошлом.

– Ну, раз не сердишься, отлично. – Он заметно повеселел. – Какие-то проблемы твои могу решить? Местные не достают?

– На днях приперлись трое, после отбоя.

Фёдорыч поднял бровь.

– Чё хотели?

– Димедрол.

– Ну, а ты?

– Погнал их на фиг.

Он передёрнул мясистыми плечами.

– Ну, с этим я разберусь. Больше не придут.

Я рассеянно кивнул. Мордастый Мишаня расплылся в улыбке.

– А чтоб ты поверил, что у меня к тебе полное расположение, открою тебе – и только тебе – страшную тайну. Но только после второй.

– Мне половинку, даже меньше; мне ещё в радиоузел идти. Да и утро ещё, в общем.

– Знаешь пословицу: утром выпил, весь день свободен? Но – как скажешь.

Мы снова выпили. То ли коньяк, трёхзвёздочный «Арарат», был такой крепкий, то ли день выдался неблагоприятный, но стало меня разбирать.

– Ну, что за тайна?

– Видишь ли, сегодня суббота. И не просто суббота, а вторая суббота месяца.

– Ну, и что?

– А то, что только во вторую субботу месяца, и только в этот день, старшая пионервожатая выходит на вечернюю линейку без трусов. То есть она идёт в своей обычной синей юбке, – белый верх-тёмный низ, – но трусов под всей этой фигнёй нет.

Я внимательно посмотрел на него: не шутит ли? Но на этот раз он свои нагловытые, слегка навыкате, болотного цвета глаза не отводил, а строго выдерживал мой вопросительный взгляд. И это взрослый мужик, ему уже где-то под сорок… Думая, что я жду разъяснений, он стал рассказывать.

– Обнаружил это явление я прошлым летом на первой смене, чисто случайно, – обстоятельно начал бубнить физрук. – Как-то вечером складывал под этой грёбаной трибуной кирпичи – там всегда было что-то типа склада, – и как-то задремал ненароком. Жара, усталость, всё такое. Проснулся, оттого что её шпильки стучат по доскам. Линейка; вылезать, как ты понимешь, было уже невозможно – не поймут. Затаился. А там щель такая во всю длину – в смысле, щель в досках, в самом этом настиле – и сучкѝ кое-где повыпадали… В общем, всё видно. Тут идёт она: клац, клац, клац! Стала прямо надо мной. «Лагерь, равняйсь, смирно!» Мама родная, смотрю – а она-то без трусов! Вот это был шок! Дня через два снова вечерком затаился, чисто из спортивного интереса – а вот хрен вам! Уже в трусах. Провёл ещё пару опытов – ни фига! В трусах и всё; правда, разного цвета. Стал я тут размышлять, как Шерлок Холмс. Вспомнил точно, в какой день её ущучил, и вот в тот же самый день, во вторую субботу месяца, но в следующий месяц, уже на другой смене, занял позицию опять. Если сейчас не будет явления народу, думаю, – значит, была чистая случайность: трусов свободных не оказалось, или что-то такое. Прекращу научные опыты. И что ты думаешь?

– Опять без трусов?

– Точно. И вот с тех пор не пропускаю.

Физрук сиял и лоснился всей своей обширной рожей. Капельки пота падали с его ушей, сильно напоминавших пирожные «слоеные трубочки».

– Круто!

– А то! Но ты мне скажи: есть медицинское объяснение этому загадочному явлению?

Я наморщил лоб.

– Эксгибиционизм? Да нет, она ведь никому ничего не показывает. Шиза, просто. По-научному, идиосинкразия – только не в смысле индивидуальной реакции на определённые лекарства, а более широко. То есть – на первый взгяд необъяснимая странность в поведении.

– Как, как?

– Идиосинкразия.

– Класс! И вот я тебя, как друга, приглашаю на сегодняшний просмотр этой, как её, идиотокразии.

– Не, спасибо, Миша, но я пожалуй, откажусь.

– Чего?

– Знаешь, я как бы на это уже насмотрелся.

– Да разве на это можно насмотреться?! Притом, ты ж небось на трупы разные насмотрелся, или там на больных всяких. А здесь такая женщина! Скажу более: этим летом она у себя там подбривать стала. Зрелище – закачаешься.

– Слушай, Фёдорович, а ты вообще-то, женат?

– Ясное дело.

– Дети?

– Двое, мальчик и девочка, тринадцать и десять лет. Да вон, девчонка моя в четвёртом отряде. Валей зовут. Валя Комарова. Пацан в деревне у деда с бабкой, в Херсонской губернии.

– Слушай, если тебе Ангелина нравится, чего ты к ней не подкатишь? По моим наблюдениям, она очень открыта в этом направлении.

– Да подкатывал, и не раз. Ни фига! Только замуж хочет. Так – ни за что. Старое воспитание. Этим, если честно, она меня ещё больше заводит.

Тут мне в голову пришла одна мысль.

– Слушай, а если у неё на этот день месячные придутся? Неужто она и тогда без трусов пойдёт?

Физрук ошалело посмотрел на меня.

– Во, блин! Что значит медик. А я об этом не подумал. Даже мысли не было.

– Знаешь, Фёдорович, я пожалуй, с тобой пойду. Где встречаемся?

– Давай в девять, возле хоздвора. Возьмём там пару труб водопроводных и типа под трибуну понесём складывать. Алиби всегда должно быть: кто знает, как карта ляжет.

– Ладно. Давай!

– А по третьей?

– Не, мне хватит. Бывай!

– Ну, бывай, – вздохнул физрук, наливая себе снова.

Радистка Галина встретила сообщение о кружке не то что без энтузиазма, но с неприкрытой злобой.

– Да к-к-какие т-там н-на фиг к-кружки! Т-тут мне б-блин инва-валидность с-светит с этими з-змеями, а они там б-бредят п-про какие-то, б-блин, к-кружки!

– Послушайте, Галя! Я вам очень сочувствую, поверьте. Но, как медик, скажу: заикание ваше, или логоневроз, психогенного свойства, возникшее в результате сильного нервного шока…

– А п-по п-проще, доктор?

– Чего уж проще: как внезапно появилось, так и пройдёт. Пока же не прошло, отчего бы вам не взять пару детей с хорошими голосами, чтобы они за вас всё объявляли? К тому же, заведующий обещал за кружок денег накинуть…

(Ни фига он не обещал, это я так думал).

Эта мысль ей понравилась.

– Это м-можно д-доктор. А м-меня вы-вылечить н-нельзя? Убы-бы стрить п-процесс вы-выздоровления? Я хо-хо-дила к-к д-доктору, он с-сказал с-само, т-типа, пы-пы-райдёт… Н-но, б-блин, к-к-когда! А? Н-ну т-там укол к-какой-то сс-сделать?

– Укол – это вряд ли.

– А м-массаж?

– Массаж – это можно. Но вообще-то заикание хорошо лечат гипнозом.

– А в-вы ум-меете?

– Что-то читал, но ещё не пробовал.

– П-п-попробуем! Д-давайте, доктор!

– Попробуем, но позже. Мне ещё надо подготовиться, почитать литературу.

– А н-на м-мм-м… В-вот б-блин… н-на м-м-м…

– На массаж приходите хоть сегодня, после полудника.

– С-с-пасибо, д-доктор!

К художнику я решил пока не идти. Пускай на линейке объявят о кружках, посмотрим на реакцию детей, а там уже и нарисуем. До обеда меня никто не доставал, обед был вкусный, а после я устроил себе тихий час. Встал под физкультурные песни бодрый и свежий. Вспомнил о ещё одном деле: пошёл в библиотеку.

Библиотека, в которой здорово пахло мышами, только что открылась: библиотекарша, милая, очень интеллигентная старушка, сидела и читала «Огонёк».

– Здравствуйте!

– Добрый день!

– Как, извините, ваше имя-отчество?

– Софья Павловна.

– Софья Павловна! Я Сергей Иванович, тутошний медбрат.

– Очень приятно! Чем могу?

– Хотел бы взять у вас книжек почитать.

– Да ради бога! Дети почти ничего не берут читать, кроме глянцевых журналов и справочников по разным единоборствам. Хорошо, хоть вожатые ещё что-то читают.

– Так мне что, сделать список?

– Да зачем список: идите по рядам, да и выбирайте, что вам нужно.

Я отправился по рядам. Книг было довольно много; для начала я взял «Анну Каренину», «Преступление и наказание» и «Отцы и дети». «Посмотрим, как это пойдёт».

– Вот, запишите, пожалуйста.

Увидев, что я выбрал, бабушка расцвела.

– Классику ещё читает молодёжь! Ну, – может, всё не так плохо, как говорят.

– Всё совсем не так плохо, Софья Павловна.

Вернувшись с книгами к санчасти, я обнаружил, что меня уже там поджидает радистка Галя; для сеанса массажа она надела своё самое нарядное платье, туфли на каблуках и накрасилась в три лоснящихся слоя. «Вот же ж коза, – подумал я. – Ну ясно же сказал: после полудника. Ладно, чем быстрее с этим покончим, тем лучше. Главное, чтобы скромная и застенчивая сейчас не припёрлась». Я отпер дверь и, воровато оглянувшись по сторонам, пригласил Галину входить. Она вошла и стала возле кушетки, лукаво глядя на меня и улыбаясь от уха до уха. Я закрыл за собой дверь.

– Ну что ж, – кисло сказал я, – снимайте платье и ложитесь на кушетку. Я отвернусь.

– Т-т-только п-платье? – игриво поинтересовалась Галина.

– Да.

Она стала возиться со своми замками и пуговицами. Я же, поверх белых занавесок, внимательно оглядывал подступы к медсанчасти. Предчувствия меня не обманули: на всех парах от столовой прямо на меня, счастливо улыбаясь, бежала Света Шумейко.

– Я гы-гы-готова, ды-доктор.

Я оглянулся: Галина лежала на животе на кушетке. Чёрный бюстгальтер она не сняла, но зато эта дура не придумала ничего лучше, как напялить на себя стринги, так что практически весь её зад был оголён. Вот чёрт!

Что-то сейчас будет. У меня моментально пересохло во рту.

Дверь рывком открылась и на пороге показалась Света. Улыбка в одно мгновенье улетучилась с её лица, которое тут же превратилось в хищную, даже жестокую, мордочку.

– Ага! – скрипучим голосом сказала Света. – Вот они, пресловутые мужские обещанья!

Галина недовольно повернула голову на голос. Увидев вошедшую, она скорчила такую гримасу, что даже меня передёрнуло.

– Послушай, – как можно спокойнее сказал я, – тебя не учили, что перед тем, как войти, нужно стучать в дверь?

– Меня учили, – голосом, не предвещавшим ничего хорошего, стала чеканить девчонка, – что слово своё нужно держать, если не хочешь быть галимым козлом!

– П-п-пошла в-вон отсюда, с-сопля зы-зелёная! – прошипела с кушетки радистка.

– А ты заткнись, укротительница змей, я не с тобой разговариваю! – накинулась на неё Светка, скаля зубы. – Дойдёт ещё и до тебя очередь!

– Д-да я т-тебя…

– Замолчали обе! – заорал я, в запальчивости схватил только что принесённые из библиотеки книги и со всей силы шмякнул ими о стол. Звук получился оглушительный: зазвенела лежащая на столе ложка, зашатался графин с водой, задребезжал стакан. Света тут же закрыла рот; радистка, не видавшая с кушетки, как я размахивался, от неожиданности ойкнула и даже слегка подскочила. Я глубоко несколько раз вздохнул, поклявшись себе больше не терять самообладания ни при каких обстоятельствах.

– Итак… Сообщение для пионерки Шумейко: я исполняю свои врачебные обязанности. Пациентке для снятия стресса требуется массаж. Теперь: сообщение для Галины… э… а…

– Викторовны…

– Для Галины Викторовны, радистки: пионерка Шумейко состоит в кружке юных санитаров и будет мне помогать, то-есть ассистировать, при проведении медицинских процедур.

– Во блин, нашёл себе помощницу, – зло проворчала с кушетки радистка.

Я тут же почувствовал какую-то перемену, какую-то смену тональности, но в первое мгновение не смог понять, что к чему. Зато отлично всё с полоборота поняла юная санитарка.

– О, блин, ты уже не заикаешься… Во медицина делает чудеса. И вправду – охренеть можно!

– Санитарка Шумейко, – прикрикнул я на свою помощницу. – Фильтруй базар! То-есть: следи за своей речью, культурная и начитанная! А вы, Галина Викторовна, скажите, пожалуйста, что-нибудь ещё!

Я хотел было попросить её сказать какую-нибудь скороговорку типа «из-под выподверта», или присловье про мудака Греку, но вовремя одумался. Зачем искушать судьбу? Ещё опять начнёт заикаться.

– Что тут скажешь, – изумлённо промычала радистка. – Я и вправду просто хренею…

– Ну, всё, – деловито отчеканила ассистентка, – заикание вылечено, массаж отменяется. Больная, можете одеваться.

– Сама ты больная, – автоматически откликнулась пациентка; улыбка недоверчивого счастья искала, где бы утвердиться на её лице.

– Санитарка Шумейко, – авторитетно заметил я, – если вы не заметили, здесь распоряжения отдаю я. Ничего не отменяется. Идите мойте руки.

– Может, я и вправду пойду? – робко спросила Галина. От радости она прямо лучилась.

– Лежите, пациентка. Вам был предписан массаж, вы его получите.

Света стала мыть под краном руки.

– С мылом! Удивительно, как теперешний младший медперсонал на знает таких элементарных вещей.

После санитарки помыл руки я. Мы подошли к кушетке и стали над лежащей радисткой, которая оказалась разноцветной: лицо её порозовело от радости, зад был молочно-белый, недавно обгоревшая спина бордового цвета, а ноги, руки и шея – коричневыми от загара. Света веером растопырила пальцы, как это делают хирурги над операционным столом в самых глупых фильмах про больницу. Я осторожно отодвинул кушетку с пациенткой от стены, чтобы ассистентка могла стать с другой стороны. Указал ей подбородком на её место, каковое она тут же и заняла.

– Так, – докторским голосом сказал я. – Первое правило массажа: обязательно дожна быть смазка!

– Ну, это не только к массажу относится, – довольно заметила пациенка. – Это вообще на все случаи жизни.

Говорила она с удовольствием, просто-таки смакуя каждое связно произнесённое слово.

– Пожалуй, вы правы, – согласился я, – однако продолжим…

– А обязательно, – вдруг перебила меня юная санитарка, – пациент на массаже должен быть с голой жопой?

– Так, ассистентка Шумейко… Если вы не научитесь быть корректной и вежливой, из вас ничего не выйдет. Поймите, вежливость – это краеугольный камень профессионализма, особенно во врачебной профессии.

– Ладно, молчу, – покладисто согласилась Света. – Так что вы там говорили про смазку, доктор? Куда её нужно сунуть?

– Самое главное – нужно смазать руки, чтобы не повредить кожный покров. Тем более, что пациентка недавно перебрала солнечных ванн. – С нажимом произнёс я, подбородком указывая на спину радистки. Света и ухом не повела. Я продолжил.

– Хорошо бы оливковое масло, или масло из виноградных косточек. Но у нас есть только детский крем, но и он пойдёт.

«А есть ли он? – тут же подумал я. – Что-то не припомню, чтобы я его где-то видел».

– Может, ну его на фиг, детский крем? – снова подала голос пациентка. – У меня платье новое.

– Как, однако, приятно, – взяла слово ассистентка, – когда пациентки приходят на процедуры в новых платьях, стрингах и в туфлях на высоких каблуках. В таких туфлях очнь удобно ходить по песку, которым столь изобильно окружена со всех сторон наша передовая больница.

– Женщина должна всегда выглядеть идеально, – с готовностью откликнулась пациентка. – И санитарки, которые не понимают этого простого правила жизни, так до старости и остаются босячками и дурами. Кстати, из санитарок их очень быстро переводят в уборщицы.

– Так, ну, может, хватит?

Они замолкли.

– Итак… Далее… Вот юная санитарка заметила о голой ж… обнажённости пациентки. Отвечаю: в идеале, для массажа пациент должен быть совершенно обнажён. Иногда отдельные части тела массажируемого, до которых очередь ещё не дошла, накрывают полотенцем, чтобы они не переохлаждались; но в принципе, в тёплой комнате – это просто понты.

– Кто-то тут призывал воздерживаться от жаргона… – скромно заметила санитарка.

– Спасибо, ассистентка Шумейко, – ядовито огрызнулся я. – Однако приступим… Будем без крема, очень легко.

– Сначала – руки… – я стал массажировать Галине руки. – Движения такие: вот отсюда – сюда, в этом направлении. Сильно не нажимаем, потому что без смазки… Левая рука… так… хорошо. Ассистентка, вы всё поняли?

– Чё ж тут не понять!

– Массируйте правую руку пациентки.

– Нет, уж, спасибо, – решительно стала приподниматься с кушетки радистка. – Вы, доктор, это одно дело, а этой особе я до себя прикасаться не позволю.

– Пациентка Галина! – возвысил я голос. – Проявите сознательность! Ведь вас уже вылечили; потрудитесь немного для науки.

– Ох! – радистка со стоном повалилась на кушетку снова. – Теперь я ещё и в роли подопытного кролика!

– А вы бы, конечно, хотели быть в роли удава? – язвительно заметила санитарка. – У вас какая-то нездоровая слабость к змеям.

– Санитарка Шумейко! – опять пришлось мне повышать голос. – Начинайте массаж руки!

Света начала массировать, и хоть Галина тут же скорчила страдальческую мину, я видел, что массаж этот ей не неприятен.

– Так, хорошо… Теперь ноги… Левая: ступню, пальцы и пятку мы пропустим, это высший пилотаж, это в следующий раз; начнём с икроножной мышцы… Так, вот так… Ещё: сюда, округлыми нажатиями и ладонью, и кончиками пальцев. Идём выше: движения остюда – сюда, вверх, вот так, и ещё кругообразно… Опять же: без крема сильно нажимать нельзя, можно только слегка, что в сущности, является не массажем, а простым поглаживанием… Идём ещё выше…

– Ещё выше нужно снимать трусы, доктор, – бесстрастно заметила ассистентка.

– Ничего не надо снимать, у пациентки и так почти всё открыто… Но сначала – санитарка, давайте вторую ногу.

Света под моим руководством промассировала вторую ногу. Сначала я не думал Галине массажировать круп, но внезапно решил, на зло Светке.

– Так, идём дальше… Для общей информации: массаж ягодиц очень важен, особенно для женщин. Там много очень важных нервных окончаний… Света, смотри внимательно… Итак: начинаем отсюда, сверху. Круговыми движениями, с нажимом более сильным, потому что в этих местах больше и мышц, и жировых отложений… Вот так, вот так… Теперь сдавливаем, мнём, как пластилин, или как будто разминаем тесто… Теперь сильно нажимаем здесь, с боков, вот в этих точках, и массажируем вот так, как бы раскачивая…

С кушетки послышался стон чуть ли не сладострастия.

– Вы бы поосторожнее, доктор, – холодно заметила юная санитарка, – а то как бы от чрезмерного удовольствия пациентка опять не стала заикой.

– Ты за меня не переживай, – тут же откликнулась Галина. – Очень хорошо, доктор, чувствую такое облегчение; продолжайте, пожалуйста…

– Так, теперь шея и спина… Пациентка, уберите, пожалуйста, волосы… Спасибо… Запомните, Шумейко: шея – самое важное. Там столько нервных окончаний и кровеносных сосудов, что массировать нужно очень осторожно и строго по правилам. Если же начать фигню пороть, можно довести пациента до обморока и страшной головной боли… Показываю как: начинаем вот здесь, от затылка… Такими вот движениями… Вот сюда… Теперь вот так… Сюда и сюда…

Радистка тихонько похрюкивала от удовольствия.

– Так… Теперь спина. Спина в критическом состоянии, так что я только покажу направление движений, очень осторожно. Ассистентка, будьте добры, расстегните на пациентке бюстгальтер.

– Не-не-не, – затараторила радистка, решительно поднимаясь с кушетки. – Всё-всё-всё. И так спасибочки вам огромное. Вылечили. За один, блин, сеанс, как в кино! Вот ведь не думала!

Она быстро одевалась. Я отвернулся к окну, санитарка Шумейко с отсутствующим видом уселась на стул. Через минуту Галина Викторовна, порозовевшая и помолодевшая, уже взялась за ручку двери.

– Спасибо вам, ребята… И вылечили, и размяли! Вот это врачебная помощь! Ё-моё – вот это сервис! Доктор, с меня причитается! – она улыбнулась, подмигнула мне, и ушла под солнечные лучи, увязая шпильками в песке и спотыкаясь почти на каждом шагу.

– Ну, поздравляю с боевым крещением, санитарка Шумейко, – я повернулся к Свете. Она смотрела исподлобья.

– Ещё раз эту стерву здесь увижу, и до конца смены она не доживёт.

– Какая ты всё-таки, санитарка Шумейко… Культура и начитанность из тебя просто-таки прёт! Ведь мы же только что вылечили человека, – не знаю, правда, надолго ли! – сделали ему добро… Неужели ты не хочешь порадоваться вместе с ним, сопереживать за него?

– Если бы я не пришла, она бы ноги перед вами расставила!

– Опять ты за своё… Сказал же тебе – этого не будет! Странная ты, Света. Вроде жила в нормальной стране, ни в чём не нуждалась, а столько в тебе злобы…

– Откуда вы знаете, как я жила в нормальной стране?

Она насупилась.

– Ну, ты же не рассказываешь… Ладно, оставим это.

Я придвинул ей по столу книги.

– Вот это нужно прочесть до конца смены.

Она с интересом стала рассматривать сперва толстый кирпичик, потом томик потоньше, а затем и совсем тоненькую книжицу. Не скажу про «Анну Каренину» и Достоевского, но я точно помнил, что в школе мы проходили «Отцов и детей». Значит, и она должна бы; но Света ничего не сказала, прочитав название книги. Что означало лишь одно: училась Светлана за границей.

– Спасибо, – сдержанно обронила Света, складывая книги стопкой.

– Ещё одно дело у меня к вам, санитарка Шумейко…

Света с интересом посмотрела на меня.

– Да?

Я замялся.

– Видишь ли, Света… Давно хотел тебе сказать…

– Что такое?

– Понимаешь… Почему ты ходишь без нижнего белья? Ну ты же понимаешь – личная гигиена, особенно для девушки…

В один миг Света стала пунцовая. Уму непостижимо, как это могло сочетаться в одном человеке – крайнее бесстыдство и способность так неистово краснеть по малейшему поводу!

– Я отлично понимаю про личную гигиену, но если почти всё бельё у меня стырили?

Я был ошеломлён.

– Как стырили? Трусы и лифчики?

– Вот так: взяли и стырили. Я сдуру привезла оттуда лучшее своё бельё, фирменное, – ну там Симон Перель, Фокс энд Роуз… и после первых же стирок оно пропало. Два комплекта ещё на первой смене, ещё два уже на этой, недавно. С хоздвора, с нашей сушилки. И купальник от Ля Сенза, кстати, тоже спионерили.

– Когда?

– С неделю назад.

– А вожатым своим ты сказала?

– Сказала тогда же.

– А они что?

– Сказали, купят.

– Ну и?

– Ну и вот: до сих пор покупают.

– Так что у тебя, вообще ничего не осталось?

– Осталось три комлекта всего, постарее и попроще, и один купальник. Я вас тогда не обманула.

– Ну и ну!

Как-то это в голове не укладывалось: воровать девчоночье бельё, да ещё ношеное… Да ещё не у кого-нибудь, а у самой Светы Шумейко! Никто в лагере не мог сравниться с авторитетом Светы Шумейко: ни физрук, ни тем более заведующий Вадим. Все дети хотели быть, как Света: так же лихо драться, издеваться над вожатыми и персоналом, плевать с высокой башни на распорядок дня, – и всё это совершенно безнаказанно. И да, все хотели бы иметь таких же богатых родителей… В общем, Света была, ни много ни мало, всеобщим идеалом. И воровать у неё бельё? С другой стороны, на трусах и лифчиках не написано, что они Светины…

– Слушай, а ты ничего не путаешь? Ну сама подумай: кому нужны твои трусы и лифчики?

Света посмотрела на меня с сожалением.

– Сергей Иванович, это дизайнерское нижнее бельё… Одни такие трусы или лифчик сто баксов стоят.

– Ты издеваешься надо мной?! Девчоночьи трусы-лифчики по сто долларов?!

Улыбаясь моей наивности, Света быстро-быстро закивала головой.

– И ты ходила в таких шмотках?

– Ну да.

– Зачем? Какого чёрта?

– Ну, мне как бы по статусу положено… Там всё делается, как по статусу положено. Машина по статусу, дом… Ну, и бельё тоже.

– А ты что, дочь миллионера?!

– Ну, где-то так… Только миллиардера.

– О-бал-деть!

В голове у меня начались звоны и фейерверки… У дочери миллиардера в пионерлагере воруют бельё по сто баксов штука… Окочуриться! Да, по территории лагеря всё время шатались местные, и Вадик даже поговаривал о том, что по вечерам нужно организовать патруль из вожатых и персонала. Но заходили на территорию только парни, и искали они, как я сам имел случай убедиться, совсем другое; представить же, что сельские пацаны настолько разбираются в женском белье, что тут же замечают дорогое дизайнерское, и воруют его по ночам… Это была чепуха. Что ещё? Тайно влюблённый в Шумейко вожатый-фетишист? Ха-ха. Обхохочешься.

– Сергей Иванович, да не переживайте вы так! Да чёрт с ним, с этим бельём. Купим другое, неприметное.

– Нет, постойте, санитарка Шумейко, я просто стараюсь понять… Если кто-то украл, значит, этот кто-то разбирается в дорогом импортном женском белье… Ну хорошо, допустим; но было бы это бельё нормального женского размера… но кому может быть нужен твой размер? Только такой же пионерке, как ты. Одно дитё ворует у другого дизайнерское бельё – это же бред! Бред чистейшей воды! Нет, это явно кто-то шутит; прикалывается, по-вашему.

– Хорошенькие приколы! Женщину оставили практически голой.

– Да кому может быть нужно бельё такого размера!?

– А вот это уже грубо! – возмущенно вскрикнула Света. – Это подло, вот так оскорблять женщину!

Я опешил.

– Да чем же я тебя оскорбил?

– Вы намекнули, что у меня слишком маленькая грудь… Знаете, что здесь, может быть, таится величайшая трагедия?

– Да в чём же трагедия?

– А в том, что она, может быть, так и не вырастет!!

– О боже, Света!

Я не мог не улыбнуться.

– Да всё у тебя вырастет, не переживай.

– А если нет?!

– Света, какая же ты всё-таки ещё глупенькая… Пыжишься предстать женщиной-вампом, а какой же ты, в сущности, ещё ребёнок…

– Это вполне взрослые мысли, просто мужчинам этого не понять. Но всё равно: уже лучше, и гораздо.

– Что лучше?

– «Глупенькая» – это гораздо лучше, чем «дура». На днях вы меня дурой обозвали, если помните.

Я надул щёки.

– Ну, извини… Я ведь всё-таки не педагог, а медик… Кстати, – ты меня тоже на днях обозвала «козлом». Меня, который гораздо старше тебя, медицинского работника…

Света довольно хрюкнула.

– Ладно. Извинения принимаются. Ну так что, вы будете мне бельё покупать, или нет?

– Так может, твои вожатые уже купили?

Света сокрушённо вздохнула.

– Да… Видать, придётся мне без гигиены жить до конца смены… Точнее – до конца лета! А скоро уже и критические дни…

– Ну ладно, – заторопился я. – Говори, какой у тебя размер. На днях у меня будет выходной, куплю в Ялте.

«Думал по чеховским местам походить, а вместо этого будешь дечоночьи трусы-лифчики искать» – злорадно прошамкал где-то глубоко в утробе внутренний голос.

– Проблема в том, что здесь размеры другие… – озабоченно протянула Света. – Ну всё равно, запишите… Вот бумажка, – она мигом оторвала кусок от газеты на столе.

Я взал бумажку, карандаш и приготовился записывать.

– Ну, в общем, если это штатовский сайз – будет 32А, если британский – 32В, а если общеевропейский – 70С.

Я записал.

– Ну, а если местный?

Света пожала плечами.

Я критически взглянул на её бугорки, потом на бёдра, и сделал пометки на бумажке.

Свету это насторожило.

– Чё это вы там написали?

Она быстро вырвала у меня бумажку и стала читать вслух:

– Так: «Шт. – 32А, Бр. – 32В»… Ладно, а вот что значит это: «Лиф. – лим. Тр. – голова»?

– Это значит, что лифчик – как на два лимона, приблизительно, а трусы – я прикинул, что по размеру будут приблизительно, как на мою голову. Надо же мне будет как-то им объяснить.

Широко распахнутыми глазами Света смотрела на меня, не мигая.

– Какие на фиг два лимона? На какую голову? И вы записали всё это, чтобы не забыть? И эту бумажку вы хотели показывать продавщице?

– Ну, скорее всего, и не стал бы показывать. Сказал бы на словах.

Вдруг Света закинула голову назад и расхохоталась. Это в первый раз я слышал, как она смеется. Надо сказать, что искренний, звонкий и заразительный женский смех очень на меня действует. По-моему, это одна из самых привлекательных черт слабого пола.

Света так заливалась, что я не выдержал и стал подхохатывать с ней, хотя и не вполне понимал, в чём дело.

– А-ха-ха… О-хо-хо… Ой, держите, меня!.. Лифчик на две лимона, а трусы на голову. Хи-хи-хи! Трусы на голову мерять будете? Ой, не могу… О-хо-хо!

Мы смеялись довольно долго. Я с удовольствием на неё пялился. «Чё, залюбовался миллиардершей?» – опять злорадно вопросил внутренний голос. Улыбку мою тут же как смыло. Наконец и Света остановилась, вытерла слёзы и сказала почти серьёзно:

– Сергей Иванович, да вы понимаете, что с этой бумажкой вас в дурку заберут прямо из магазина? Прямо из этой дурацкой, как её.. лэнжери… хэбердэшери… как же по-вашему?

– Галантереи?

– Ну да. Дорогой мой доктор – это серьёзно! Это похоже на маразм.

– Да я просто, механически сделал пометки… Света, я никогда не покупал женское бельё!

– Да причём здесь бельё! Здесь явное полоумие.

– Света, до знакомства с тобой я был совершенно нормален, поверь.

– И опять, возвращаясь к этому вашему бреду… Какие, на фиг, два лимона?

Наклонив голову, она критически посмотрела на свою грудь под безрукавкой. Потом потрогала её обеими руками.

– По крайней мере, это яблоки.

– Чё-то очень мелкие какие-то яблоки, – заметил я не без злорадства. – Явно не антоновка, и уж тем более не белый налив. Это райские яблочки!

– Да ну вас! Хорошо, скажем, – ранет шампанский.

– Это пойдёт. Самый мой любимый сорт, кстати.

– Вот это уже приятно слышать, – Света лукаво стрельнула в меня глазами, совершенно по-женски кокетливо. Я даже несколько испугался.

– Ну, ладно. Идите в отряд, санитарка Шумейко. Скоро полдник, а там и ужин не за горами. А там и линейка.

С улыбкой, длинно-зелёно посмотрев на меня, Света ушла.

В пять минут десятого мы тащили с Фёдоровичем две ржавые трубы к лагерной трибуне на Аллее Зари. Сбросив нашу пачкотливую ношу у деревянного люка, физрук стал шарить по карманам ключи, но я указал ему, что замок уже был открыт и висел на одном из ушек. Миша рывком открыл люк и на четвереньках полез под трибуну. Заглянул туда и я.

В полумраке подтрибунного помещения скорчилось пять пацанов, здоровые лбы из второго и первого отрядов, и один малой из пятого: присутствие этого последнего под трибуной объяснялось тем, что его старший брат был известный местный бандит.

Великолепная четвёрка старших хлопцев была хорошо известна в лагере: это были самые «правильные пацаны» «Горного водопада». По их глубочайшему убеждению, всяких рокеров, металлистов и прочих панков необходимо если не убивать, то по крайней мере месить до полного посинения. Целыми днями эта «банда четырёх» не занималась ничем иным, как выискивала, выспрашивала и вынюхивала тех, кто мог быть обвинён в самом страшном грехе: желании быть не таким, как все. Причём делали они это не просто так, а строго «по понятиям»: то есть для «наездов» выбирали только тех, у кого совершенно точно не было ни крутого старшего брата, ни отца в милиции, ни кого-то ещё, кто мог за него нащёлкать по роже. Отроки, благополучно прошедшие проверку, украшались фонарями, желваками и гулями; те же, у кого имелась надёжная «крыша», преспокойно продолжали и дальше считать себя рокерами, панками и металлистами.

На одной моей футболке было несколько металлических заклёпок; четвёрка уже два раза подозрительно интересовалась, уж не металлист ли я ненароком? Заинтересовавшись в свою очередь, я беседовал с этими фанатичными людьми, и открыл для себя поразительные вещи. Оказывается, быть нарко- или токсикоманом среди «правильных пацанов» считалось если и не очень престижным, то вполне нормальным; алкаши котировались несколько повыше, особенно если могли дать по морде. Бомжи и попрошайки были самой презираемой кастой: их вообще, по мнению единственно правильной четвёрки, следовало убивать безо всякой жалости. Самым же крутым, пределом их мальчишеских мечтаний, было слыть авторитетным бандитом. Милицию они не слишком-то уважали, но признавали, что «крутые» попадаются и среди ментов. А вот выделяться из толпы в виде хиппи, панка, рокера, металлиста или даже митька было крайне постыдно, «не по-пацански»; такая наглость требовала немедленного и сурового наказания. Среди девчонок у них вызывали презрение не проститутки вообще, а лишь те из них, кто мало зарабатывал и неважно выглядел; напротив, валютные жрицы любви, получавшие за свои услуги огромные суммы и выглядевшие, словно киноактрисы, вызывали всеобщее восхищение.