Читать книгу Перемилово - Андрей Панюков - Страница 7

Тем временем, сидя на маленькой скамейке в огороде, под шум воды, звонко льющейся из трубы в большой алюминиевый бак, дедушка с внуком вели неспешный разговор. Но перед этим они наладили водопровод, по которому насос качал воду из пруда, заполняя баки. Для этого им пришлось сначала разложить металлические трубы от огорода до пруда, соединить их резиновыми трубками, а насос на большой металлической треноге дедушка, надев болотные сапоги, занёс и установил прямо в пруд. Он включил электродвигатель, и как только заурчала вода, Веня понёсся к баку и стал ждать, когда из трубы хлынет струя. Бак был огромный – метра два в высоту и полтора в диаметре, кроме того, он стоял на фундаменте, поэтому, чтобы посмотреть, что внутри, нужно было залезть по небольшой приставной лестнице. Напор воды был сильный, но бак всё равно наполнялся медленно.

Веня и дедушка присели отдохнуть, и вскоре между ними завязался неторопливый и обстоятельный разговор. Как обычно, Веня задавал вопросы, а дедушка отвечал.

– А если какую-нибудь рыбу затянет в насос? – спрашивал Веня. – Её прогонит по трубам, и она попадёт в бак?

– Это маловероятно, – отвечал дедушка. – Разве что какую-нибудь совсем мелкую. Да здесь, кроме карася, ничего и не водится, да и тот с полпальца величиной. Вот в реке и в затоне, там серьёзная рыба, а тут так, мелочь!

– А в Кулановом пруду караси есть? – Куланов пруд находился недалеко от жилища Федьки Клыка.

– В Кулановом-то? Там отродясь никакой рыбы не было. Я, когда мальцом был, как ты, везде ловить пробовал, и в нашем пруду, и на той улице, и за дядей Сашей Блохиным – в пруду, что около кузницы. Везде хоть какие-то караси были, а в Кулановом, сколько я ни пробовал, ничего и никогда. Там мужики даже пару раз с бреднем ходили, ещё до войны, и не то, что рыбы – лягушки не вытащили. Гиблое место, даром, что ли, Исидор-колдун там поселился.

– Кто-кто поселился? Какой колдун? – Веня навострил уши.

– Исидор, отец дяди Фёдора, – пояснил дедушка. – У нас в деревне его Колдуном прозывали.

– Почему?

– Как сказать… Слухи разные ходили да бабьи сплетни. Но только я думаю, что всё это ерунда. Просто человек он был скрытный, ни с кем не общался, вроде как не от мира сего. Откуда взялся, кем был раньше, где жил, никто не знал. Ну а народ наш, понятное дело, ежели чего о ком не знает, то обязательно понапридумывает всякого. Исидор-то не особо заботился, чтобы о себе рассказывать, а на сплетни ему, я думаю, плевать было. Да и кто бы стал ему слухи о нём самом рассказывать?

– А что за слухи такие? – заинтересовался Веня.

– Да чего только не болтали, – ответил дедушка, – такого наворотят – и спьяну не придумаешь. Да вот хотя бы Аркаша-конюх: прибежал, помню, глаза выпучены, весь трясётся. «Исидора, – говорит, – видел в лесу, со стаей волков разговаривает». Его Никодим Игнатьич, счетовод наш, спрашивает: «Да ты, мол, часом, не пьян, друг ситный?» Тот божится, что нет. «Давай, – говорим, – рассказывай по порядку». – «Пошёл, – говорит, – я в Монаково на лыжах, – дело-то зимой было, – да у Чёрного лога решил срезать, сошёл с тропы в лес и заплутал маленько. Иду, – говорит, – вдруг впереди вроде как голоса. Я туда. Кто бы это мог быть, думаю, в лесу, да в такую пору? Поднимаюсь по склону, где русло ручья, и вижу, – тут Аркашка затрясся, аж зубы застучали, – стоит посреди поляны Исидор, а вокруг волки, штук двадцать, и он с ними разговаривает, а они вроде как ему отвечают». Аркаша-то от испуга и гнал обратно без остановки, – засмеялся дедушка. – Шапку потерял, да со страху обмарался.

– А что же тогда это было?

– А кто ж его знает? Я так думаю, что волков-то он действительно видел, волки зимой у нас не редкость. Увидал, испугался, а у страха, сам знаешь, глаза велики. Когда человек боится – верить ему нельзя. Со страха люди чего только не наплетут.

– Значит, Исидор ему примерещился?

– Я так разумею. Исидор, Фёдора отец, у нас на особых статьях был. Суров излишне, людей не любил, доброго слова от него не услышишь. Не только мы, молодые, но и старики его побаивались. Служил он лесником, целыми днями где-то в лесах, на деревне редко бывал.

– А дядя Фёдор, это он в него такой?

– Нет, что ты, сынок, Фёдор как раз не в их породу. Это он сейчас такой, а в молодости каким молодцом был! Все его любили, а отца-то его побаивались. Да и как не бояться? Вот, например, случай был. Был у нас в деревне Стёпка Бык (прозвище такое) – молодой, здоровый мужик, но глупый и задиристый. Силушкой-то его природа и верно, не обидела, подковы да пятаки гнул.

– Да?! – ахнул Веня.

– То-то и оно, силён был, да умом недалёк, думал, что в жизни всё одной силой решить можно. Хотел он как-то себе леса на строительство бани нарубить, Исидор разрешения ему не дал – лес-то у нас заповедный, валить его не положено. Вот Стёпка Бык и затаил на него обиду. Приходит как-то раз Исидор в правление за получкой, а Стёпка уже поддат был, ну и давай его задирать да хаять. Мужики Стёпку урезонивали, да куда там, больно здоров был, кулачищи, что твой чугунок. Как пошёл ими на лесника махать, думали, убьёт. А Исидор не промах оказался. Хоть и в годах уже был, а от кулаков Стёпкиных увернулся, а потом взял да и ткнул дураку посохом в подвздошье. Вроде и незаметно так, а Стёпка будто бы споткнулся, рухнул на колени, глаза выпучил, рот открыл, ни крикнуть, ни вздохнуть не может. Домой его на телеге повезли. И месяца не прошло – вся сила из него вышла, да так, что и с кровати вставать перестал. А ещё через месяц свезли Стёпку Быка на погост.

– Куда? – не понял Веня.

– На погост. Кладбище так по-старому называется. Доктор с ним бился, да всё без толку. Вроде и кости целы, и внутренние органы в порядке, а зачах Стёпка как растение, у которого корень подрубили. Отчего помер – никто не знает. Жалко дурака, говорили же ему: не буди лиха пока оно тихо. И дёрнул его чёрт с колдуном этим связаться.

– Дедушка, ты и впрямь думаешь, что он колдун?

– Да это я так, к слову пришлось. Колдуном ведь его прозвали, Исидора-то. Я, конечно, не верю, но другие поговаривали, что Стёпка не просто так помер. То ли в какую точку Исидор ему попал, то ли ещё чего. Кто ж его знает? Однако после того случая лесника многие бояться стали. Суеверия, конечно, но всё же: как это объяснить? Ну-ка, сынок, посмотри, сколько там уже налилось? – дедушка указал на большую бочку.

Веня быстро забрался наверх по лестнице.

– Ого! – крикнул он. – Сантиметров пять до края!

– Хорош, – решил дедушка и отключил питание насоса.

Гул воды сразу смолк. Дедушка перевёл трубу во вторую, меньшую по размеру бочку, и снова включил питание. Зашумел тугой напор воды.

– А что же дальше с ним было? – спросил Веня, когда они с дедушкой снова уселись на скамейку.

– С кем? – не понял дедушка.

– С отцом дяди Фёдора.

– А, с Исидором. Да тоже ничего хорошего. Сгорели они с женой перед войной.

– Сгорели? – охнул Веня.

– Да, пожар был. Что и как – никто не знает. Хватились, когда уже под крышу полыхало. Хорошо, Фёдора не было, а то бы тоже сгорел. Ты историю, как он в лесу пропал, слышал?

Веня кивнул.

– Эту историю все знают, – продолжал дедушка, – потому как Фёдора все любили, а вот родители его – другое дело. Да и мало осталось тех, кто их помнит. Я, бабушка, да ещё два-три человека со всей деревни. С Фёдором-то мы дружили раньше. Он хоть и изменился после того случая, но о дружбе нашей по сей день помнит и меня отличает.

– Дедушка, – решил задать Веня давно мучивший его вопрос, – а ты у дяди Фёдора дома бывал?

– А ты почему спрашиваешь? – прищурился дедушка и внимательно посмотрел на внука.

– Да так, – смешался Веня, стараясь сохранить непринуждённый вид. – Просто я подумал, что раз вы друзья были, наверное…

– То-то и оно, – вздохнул дедушка. – Никогда я в дому у них не бывал. Ни до войны, пока родители его живы были, ни после, когда он новый дом себе прямо на пепелище поставил. Хоть и дружили мы с Фёдором, и парень он был хороший, а в дом к себе никогда не звал, говорил, мол, отец не велит. Ну а потом, как я с войны вернулся, хотел зайти к нему, да только он ко мне на крыльцо вышел, а в избу не пригласил. Я сначала-то удивился. «Что ж, Фёдор, в хату не зовёшь? – спрашиваю. – Ты же теперь здесь хозяин». А он отвечает: «Отец не велит». Тут я подумал, что видать у Фёдора после всего пережитого мозга набекрень съехала. Мне ли его судить? Столько всего на него тогда навалилось, кто ж такое выдержит? А какой Фёдор парень был когда-то! Душа нараспашку, а уж в драке силён – он один во всей округе Стёпку Быка, не будь помянут, на землю клал. Да и дрался-то с ним только потому, что Стёпка покойный сам всех задирал. Фёдор-то что тогда, что сейчас – мухи не обидит. А как-то раз он, считай, всю деревню спас.

– Это как?

– А вот слушай. Времена послевоенные неспокойные были, народ на фронте к крови привык, ни своей, ни чужой не жалели. Кто после войны к мирной жизни вернулся, а кто и по другой дорожке пошёл. Оружия фронтовики понавезли с собой трофейного.

В пятьдесят третьем, как Сталин умер, стали уголовников по амнистии выпускать. Ехали они поездами с востока, и через наш районный центр составы шли, от которого до Ефремово совсем недалеко. Уголовники-то народ бешеный, выпустили их, а они словно как звери дикие. Перепились в поезде, а на станции буфет громить начали, да близлежащие магазины. А часть из них грузовик захватили, человек двадцать их было, с оружием, и по деревням поехали. А народ-то весь в лугах, на покосе, дома старики, дети да больные. Пока до нас они доехали, в трёх сёлах побывали и везде стога, а где и дома поджигали, сволочи. Грабили, брали всё, что могли, грузили в машину, но долго нигде не задерживались, видать, хотели обратно к следующему поезду вернуться.

Как к нам мазурики эти ехали, повстречался им на дороге Степана Аркадьевича, фельдшера нашего сынок, Алёшка. Они остановились, схватили его и в машину к себе. Боялись, наверное, что увидит их, да расскажет кому. Алёшка-то потом и поведал нам, что дальше было.

Клыковых дом, как ты знаешь, недалеко от дороги стоит, и при подъезде к деревне он первый. Вот туда-то они и завернули. Может, хотели разузнать сначала, много ли народу в деревне, а может просто решили с него начать и пограбить.

Фёдор, как мотор услыхал, на крыльцо выглянул. Бандиты эти из кузова высыпали, страшные, пьяные, да с оружием. И был среди них вожак, авторитет по-ихнему, возрастом он был постарше, ехал в кабине, куда Алёшку посадили, и командовал этим сбродом. А они хоть и банда бандой, а слушались его, боялись видать.

Вот подбегают мазурики эти к крыльцу, сгрудились вокруг, а дальше не идут. Главарь их из кабины вылез и пошёл к дому неторопливо. «Чего сопли жуём?» – спрашивает. «Да вот, – отвечает один, – хозяин не пускает». – «Чего-чего?! – пьяно-лениво удивился бандит. – Покажите-ка мне этого хозяина!» – а сам финку (это нож такой) достал и пошёл к крыльцу вразвалочку.

Подошёл к Фёдору, что в дверях стоял, ножом в руке поиграл и спрашивает с издёвкой:

«Ну что, герой, в гости пригласишь или сами зайдём?»

«Отец не велит» – сказал Фёдор и захлопнул перед носом у бандита дверь.

«Дай его мне, я его на ремни порежу!» – истошно завопил один из уголовников и, получив разрешение (главарь дёрнул головой в сторону двери), рванул скобу, заменяющую дверную ручку, на себя и скрылся внутри. За ним толпой повалили остальные бандиты, а вожак зашёл в дом последним.

Снаружи остались только Алёшка и шофер, которому было поручено стеречь мальчонку. Водитель вылез из кабины, погрозил Алёшке кулаком – «Сиди здесь!» – и разлёгся на траве, прислонившись к переднему скату. Наступила тишина.

Алёшка стал подумывать о том, как бы тихонечко вылезти из машины и дать стрекача, и уже было начал осторожно поворачивать ручку двери, как внутри дома раздался приглушённый закрытой дверью, но жуткий, леденящий душу и какой-то нечеловеческий вой. Алёшка оцепенел от страха, а шофер-уголовник вскочил на ноги. Вой всё продолжался и продолжался, казалось, бесконечно долго, пробирая до костей и заставляя вибрировать от ужаса каждую клетку. Потом жуткий звук оборвался, и на какую-то долю секунды установилась тишина, вслед за которой внутри дома раздался треск, шум и сливающиеся в истерическую какофонию дикие крики.

Шофер метнулся к крыльцу и почти успел взбежать на него, как был сбит и затоптан рвущейся наружу безумной толпой. Алёшка прилип к боковому стеклу, заворожённо глядя на вылезшие из орбит глаза и искажённые ужасом лица бандитов, которые, давя друг друга, падая и дико крича, разбегались в разные стороны от дома.

Раздался хруст и звон стекла – главарь с диким воем выбросился наружу, выбив окно. Некоторое время он лежал, вцепившись руками в землю и сотрясаясь всем телом. Потом вскочил и, издавая пронзительные вопли, бросился куда-то в сторону.

Ничего не понимающий шофер, кое-как оправившись и припадая на одну ногу, побежал к машине. Алёшка вышел из оцепенения, кубарем выпрыгнул из кабины и, ежесекундно оглядываясь, рванул к деревне. Его, впрочем, никто не преследовал. Водитель завёл двигатель и дал газу по направлению к городу, на подъезде к которому был остановлен милицией и застрелен при попытке к бегству. Уголовников ещё несколько суток отлавливали по окрестным лесам. А что уж там случилось в доме Фёдора Клыкова, так никто никогда и не узнал.

Веня молчал, потрясённый этим рассказом. Неужели… Перед его внутренним взором в который раз промелькнула картина преображения человека в волка, и холодный ужас снова вцепился в позвоночник острыми коготками.

Дедушка, сам увлёкшийся рассказом, не сразу заметил выражение лица внука, но потом спохватился, дружески обнял его и потрепал по плечу.

– Ничего, Венька, не журись! Порассказал я тебе тут всяких сказок. Бак вон почти полный, я по звуку слышу. Давай-ка выключи насос, да пойдём обедать. Бабушка, наверное, нам что-нибудь вкусное приготовила.