Читать книгу Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус - Андрей Посняков - Страница 2

Открыв глаза, Павел внимательно осмотрел комнату – небольшую, вытянутую к распахнутому в цветущий сад окну, но уютную, светлую, с выкрашенным красновато-коричневой краской комодом с овальными железными ручками, узкой оттоманкой-софою и письменным столом, на котором беспорядочной кучей были разбросаны ученические тетрадки и учебники – математика, русский язык, литература… физика за восьмой класс.

Так… а год издания?

Павел протянул руку и вздрогнул – из висевшего на стене радио – обычного, проводного, в старомодно-овальном, чем-то похожем на тот же комод, корпусе – послышалась громкая музыка, и бодрый голос диктора призвал трудящихся к физической зарядке.

– Поставьте ноги на ширину плеч… Начинаем! И… раз-два… три-четыре… раз-два…

Взяв, наконец, учебник, Павел посмотрел год издания – 1956-й.

Пятьдесят шестой! Ага… вот, значит, как… Интересно… Интересно, есть ли в этой комнате зеркало, должно было бы быть… ага, вон оно, на комоде.

Посмотрев в небольшое зеркальце, Павел невольно усмехнулся, хотя и был готов сейчас ко всему… как и любой ученый, тем более – экспериментатор… и эксперимент-то оказался удачным, более чем удачным.

В зеркале отражался тощий лохматый молодой человек в светло-голубой майке «Динамо» и длинных черных трусах. Похоже, он только что проснулся или только что умылся – с шеи и по плечам стекали, оставляя мокрые борозды, крупные холодные капли. На вид парню было лет пятнадцать-шестнадцать, что-то вроде этого… и всем своим внешним обликом он сильно походил на Павла, на того Павла, каким тот был в том же возрасте, буквально одно и то же лицо, и даже на шее, слева – белесый, еле заметный шрам. Ну, надо же! Как такое вообще быть может? Впрочем, удивляться сейчас можно было всему… точнее даже не удивляться, а радоваться.

В коридоре, за неприкрытой филенчатой дверью, послышались чьи-то торопливые шаги… донесся женский голос:

– Хлеба не забудь купить, Вадик. Я на тумбочке деньги оставила. Да, и в мясной отдел загляни… хоть там и очередь. Ну, я ушла.

Скрипнув, хлопнула дверь, и Павел с облегчением выдохнул, как будто бы эта неизвестная женщина – скорее всего, мама Вадика, – заглянув в комнату, могла увидеть в своем сыне нечто иное… совсем другого человека – Павла. Ну, нет, так не могло быть! Другое дело, что Вадик мог показаться ей немного странным, Павел же не знал, как сей юноша привык общаться, не знал ни его любимых словечек, ни увлечений, ни друзей…

– Да-а, – усевшись на подоконник, молодой человек покачал головой. – Значит, полное замещение… Прекрасный резонанс!

– Вадик! Эй, Вадим, ты там что, спишь, что ли?

У калитки остановилась на велосипеде юная девушка в синем крепдешиновом платье в горошек, со смешными, модными в пятидесятые годы, рюшами. Темноволосая, смуглая… нет, просто загорелая. И где успела уже? Хотя… на дворе-то, похоже, май… или начало июня – сирень в саду цветет, яблони.

Ишь, улыбается, уперлась ногами в землю, вся такая красивая, аккуратненькая. И дамский велосипед – синий, с багажником – аж блестит на солнце.

– Вадим, ты ватман приготовил?

– А? – Павел соизволил ответить, чувствуя себя совершенно по-дурацки… а как еще он мог себя чувствовать?

– Так я зайду? Ну, давай, просыпайся же ты наконец, времени-то уже полдесятого!

– Да-да… заходи, конечно.

Молодой человек спрыгнул с подоконника – где ж тут у этого Вадика брюки? На стуле? Нет, там только пиджак с большим комсомольским значком на лацкане. А, ладно, некогда искать – судя по шуму в коридоре, девушка уже вошла, встречать надо.

Павел поспешно распахнул дверь и улыбнулся:

– Ну, это… привет. Хорошо, что зашла.

– Как и договаривались! – войдя в комнату, гостья по-хозяйски уперла руки в бока и внезапно похолодевшим тоном поинтересовалась: – Ну, и где же ватман? Ты что, его вчера не забрал?

Да, и где же этот чертов ватман? Павел и сам хотел бы знать.

– Нет, точно – забыл! – девчонка обиженно всплеснула руками. – Я, между прочим, так и знала! Еще вчера, после бюро, когда ты с Ленкой Берцевой любезничал.

– С кем любезничал?

– Любезничал, любезничал! С Ленкой. Ворковали, как два голубка – смотреть противно. Еще комсомольцы называются!

Молодой человек потупился, не зная, что сказать в ответ – гостья-то оказалась обидчивой. Интересно, что у них с Вадиком? Просто дружба или нечто большее? Скорее всего – просто дружба, легкий такой флирт – записочки, провожания – на дворе-то, судя по учебничкам, где-то конец пятидесятых, не самое приличное время для «нечто большего». А, впрочем, ладно. Не хотелось бы обижать девчонку…

– Ничего у нас с этой Ленкой не было! Просто болтали и все.

– Ага, говори, говори…

Взмахнув ресницами, гостья гордо повела плечом… однако видно было, что слова Вадика (вернее – Павла) ей пришлись по душе. Девушка даже соизволила улыбнуться… а потом вдруг повернулась к радио:

– Ой, вальс какой замечательный… пам-падам… пам-падам… Я погромче сделаю, да?

– Конечно!

Облегченно кивнув, молодой человек уселся на оттоманку.

– Пам-падам… пам-падам…

Немного покружившись под льющуюся из ретранслятора музыку, девушка, неожиданно застыв перед Вадимом, схватила парня за руки:

– А давай потанцуем! Ну, пожалуйста, а? Музыка такая замечательная, правда?

– Правда…

Поднявшись, Павел сглотнул слюну, обхватив девчонку за талию и чувствуя на своих плечах нежные девичьи руки.

Ах, какие глаза! Серые, сверкающие, словно жемчуг! Темные пушистые ресницы, волосы по плечам, чуть вздернутый носик… Господи! Как она похожа на Полину! Нет… в самом деле, очень похожа! Как будто и не было никакой аварии, как будто Полина… нет, не просто воскресла, а помолодела на десять лет… да и сам Павел прилично годков скинул!

– Пам-падам… пам…

Какие глаза… Ведь они, они – глаза любимой, Полины!

Когда музыка кончилась, они так и остались стоять, обнимая друг друга…

– Полина! – едва слышно прошептал Павел… и тут накрыл губы девушки поцелуем… – Полина! Любимая!

– Отпусти! Пусти сейчас же! – гостья отстранилась далеко не сразу… и вдруг улыбнулась и приникла к губам…

И снова отпрянула:

– Ты где это научился так целоваться?

– Да так…

– Я помню тогда, в апреле, после весеннего бала… Но ты тогда не так…

– Тебе не нравится?

– Нравится… Очень… Ой, Вадька! Что ж мы с тобой делаем-то?

– Ничего такого. Просто целуемся.

И снова поцелуй – затяжной, глубокий – и трепет юной красавицы, и горячая кожа под тонким крепдешиновым платьем… И глаза – серо-палевым жемчугом…

Полина! Полина!

Обнять! Крепче прижать к себе… Расстегнуть платье… Ага! Попробуй-ка расстегни – никакой молнии и в помине нет – пуговицы! Смешные тугие пуговицы…

– Подожди… – томно дыша, девушка повернулась спиной. – Расстегивай… ну, давай же, не жди! Но помни – мы просто целуемся!

– Конечно…

Пробежались пальцы… Поцелуй в нежное плечико, теперь – меж лопатками, теперь…

– Это что ж вы такое тут творите-то, а?

Мамаша пришла! Точно! Эх, дверь-то позабыли закрыть, дверь…

Дверь скрипнула под дуновением ветра… Нет, не дверь – это окно. Хотя – какое, к черту, окно? Окно Павел еще месяц назад поставил пластиковое – вот как раз сюда, в мансарду, старое-то уж совсем скособочилось.

Так что же тогда скрипит? Или это внизу, на крыльце? Пришел кто-нибудь? Ладно, подождут.

Сняв с головы металлическую сетку – антенну, Павел отсоединил от компьютера электроды и взглянул на экран.

Пятнадцать минут сорок семь секунд чистого времени! Вот это удача! Так долго еще никогда не удавалось, не получалось настроить резонансные колебания, впрочем, настроить-то можно было, а вот удержать… И все-таки – пятнадцать минут! Почти шестнадцать. А ведь еще на той неделе и одна минута за великое счастье. А теперь – пятнадцать! Шестнадцать почти. Если дела так и дальше пойдут…

– Хозяин! Эй, хозяин!

Ну, точно, кричали внизу, с крыльца. Принесла кого-то нелегкая. Может, электрики? Но те вроде должны были бы на той неделе заглянуть.

Подойдя к окну, Павел распахнул створку и свесился вниз, увидев на крыльце двух незнакомых парней лет по двадцати или около того. Оба в резиновых сапогах, в грязных джинсах, один – толстоморденький – в красной баскетке.

– Нам бы проводку проверить.

Ага – электрики все же.

– Сейчас спущусь. А я вас через неделю ждал.

– Так у нас это… в планах окно появилось, вот думаем – осмотрим пораньше. А то потом осень, дожди, грязь. А кому охота по грязи шляться?

– Это верно, никому… – спустившись по узкой лестнице, Павел гостеприимно распахнул дверь. – Проходите.

Несмотря на молодость и общий дебиловатый вид а ля «реальные пацаны», электрики оказались весьма вежливыми, даже на пороге разулись.

– Мы у вас немножечко тут посмотрим…

– Смотрите, смотрите.

Парни управились быстро, да и что тут было смотреть – старая дача в две комнаты с печкой и мезонином, ну, телевизор с ресивером, ноутбук на столе.

– В мансарде есть что?

– Нет, нет, – Павел улыбнулся как можно беспечнее. – Там даже розетки нет.

– Ну и ладно, – покладисто кивнул тот, что в красной баскетке, похоже, он был в этой паре за главного – напарник-то за все время визита ни словечка не проронил.

– Хозяин, вы завтра целый день дома будете?

– А что? Что-то не в порядке?

Поправив баскетку, мордастенький улыбнулся:

– Да с нашей стороны никаких претензий нет, просто пожарник просил узнать – Леха. Он-то тоже обход задумал. Чтоб до осени, не по грязи. Так завтра-послезавтра как? Не уедете?

Павел рассмеялся, потеребив небольшую бородку, придававшую ему вид типичного «антилигента». Ой, как не любила эту бородку Полина, все время заставляла сбривать. Эх, Полина, Полина… и черти тебе тогда понесли… в гололед. Ну да, осторожно всегда девочка ездила, да и резина новая, зимняя… это у нее. А вот у того грузовика… Не ты – так тебя!

– Лехе-пожарнику передайте – завтра пусть не приходит, – подумав, промолвил молодой человек… молодой – если так назвать тридцативосьмилетнего кандидата наук, да не каких-нибудь – а физико-математических, да еще и технических в придачу! Наверное – все-таки можно, Павел Петрович Ремезов всегда выглядел подтянуто и моложаво, особенно когда Полина еще была жива… а тому уж полтора года… Да и что там говорить – тридцать восемь лет – для кандидата наук – не возраст! Именно что – молодой. Бородка и очки – для чтения, вдаль-то Павел и без них неплохо видел – его, конечно, старили… так, слегка.

– Кстати, господа электрики, – вспомнив, Ремезов стукнул себя ладонью по лбу. – А скачка напряжения случайно сегодня не было? Ну, вот только что, буквально минут двадцать назад.

– Скачка? Не, не было… вроде…

Быстро попрощавшись, парни-электрики ушли, мордастенький аккуратно закрыл за собою калитку. Павел прошелся по саду, не большому и не очень ухоженному – именно такой и должен был олицетворять матушку-природу. Недавно прошел дождь, и пахло мокрицей, а, может, и какой другой травою, Ремезов не очень-то вникал в огородно-сельскохозяйственные дела; дача эта – километрах в ста от Смоленска – досталось ему, в общем-то, случайно, от двоюродной тетки, о существовании которой племянник, к стыду своему, и думать давно забыл, а тетушка, видать, помнила, завещала домик, так кстати теперь пригодившийся. Вообще-то, институт находился в Москве, обычный «почтовый ящик», из тех, что не полностью исчезли в девяностые, и ныне приносящий неплохую прибыль. Здесь же, на даче, Павел, подсуетившись, устроил неплохую лабораторию по изучению психо-физических резонансных воздействий. Установил необходимые приборы, компьютеры, все, что нужно – и, кстати, именно тут ему и повезло! Шестнадцать минут – еще бы!

Испускаемые мозгом колебания, которыми занимался Ремезов, изучались на стыке наук – физики общего энергетического поля, физиологии, медицины, исторической психологии, – обычному ученому трудно было бы сделать в этой области хоть какие-то открытия. Правда, вот Ремезов все же был не обычный, а из тех, что не так давно именовались энциклопедистами. Физики, психология, медицина – казалось бы, что между ними общего? А вот есть, оказывается – явление психо-исторического резонанса, изучаемого Павлом не само по себе, а комплексно, в свете общей теории поля, разрабатываемого когда-то еще Эйнштейном. Кстати, сам великий физик еще в двадцатые свернул все работы по этой теме, как говорят – ужаснувшись возможных последствий. Ремезова же последствия вовсе не ужаснули, наоборот – обрадовали… и потрясли до такой степени, что, полностью отдаваясь работе, он на какое-то время забывал Полину.

Полина…

Войдя в дом, молодой человек уселся на диван, перед стоявшим на круглом – тетушкином еще – столе портретом. Черно-белым, в строгой деревянной рамке – Павел с детства еще увлекался фотографией – ФЭДами, «Сменами», «Вилиями», да и сейчас «цифру» лишь на работе признавал, считая, что для души лучше обычная черно-белая пленка, а к ней – красный фонарь, фотоувеличитель, ванночки. Ничто так нервы не успокаивает, как обычная фотопечать, когда в красном приглушенном свете на листе фотобумаги под тонким слоем разведенных в воде реактивов вдруг начинают появляться какие-то контуры, фигуры, быстро приобретающие знакомый облик. По сути – волшебство какое-то, даже для кандидата наук! Волшебство, знакомое с детства.

Черно-белая Полина, улыбаясь, смотрела с фото… еще бы не улыбаться – снимал-то Павел старинным, отцовским еще, ФЭДом! Один из последних снимков. Как хорошо, выразительно вышли глаза – большие, блестящие, и немного грустные, несмотря на растянутые в лукавой улыбке губы. Черные, цвета воронова крыла, волосы, светло-серые жемчужные глаза, чуть припухлые губы, ресницы, длинные и густые, как берендеевский лес… все-таки Полина была редкой красавицей, и выглядела на удивление юно – никто ей не давал тридцати лет, девчонка и девчонка. Правда, профессия – старший следователь районной прокуратуры… Сей факт Павла, говоря молодежным сленгом – «прикалывал».

И все же, все же! Как похожа на Полину та девчонка из недавнего «резонанса»! Как похожа… И парень, Вадик – судя по отражению в зеркале, почти вылитый Павел в ранней юности. Быть может, тут должно присутствовать не только внутреннее, психо-физическое совпадение, но и внешнее? А что? Ведь почти целых шестнадцать минут в чужом теле да еще в пятьдесят каком-то году – успех несомненный!

Молодой человек улыбнулся, поправив стоявшие в вазе цветы. Увяли уже… Съездить завтра в Смоленск, купить розы? Павел глянул в окно, на припаркованную рядом с яблонями светло-зеленую «Шевроле-Лачетти», и покачал головой. Нет, не завтра. На завтра наметил он одно важное для своего эксперимента дело. А что, если резко повысить силу тока и, может быть, напряжение? Ведь эти шестнадцать минут… скорее всего, в местной сети был-таки скачок, врали электрики, точнее, не врали, а не признавались, кто ж признается – вдруг у кого какая техника «полетела», холодильник там, ноутбук. Не у всех же фильтры стоят.

Повысить! Да-да, именно так – повысить. Откуда только его взять, напряжение… а заодно и силу тока.

Откуда, откуда! Все оттуда же – из трансформаторной будки, до которой, если считать от мансарды – ровно сорок девять метров тридцать пять сантиметров, Павел лично позавчера измерял. Так вот и…

Ох! Слышала бы эти мысли Полина! Тут же бы щелкнула Ремезова пальцем по носу: «А не задумали ли вы, дорогой товарищ, похитить общенародную собственность? Ну, или, скажем, муниципальную, федеральную, на худой конец – частную? Ах, говорите, электрический ток… Так он ведь тоже не сам по себе в проводах завелся, тоже кому-нибудь да принадлежит!» Именно так бы и сказала… Старший следователь районной прокуратуры, Полина была женщина с юмором, не хуже, чем у Павла… на том, во многом, и сблизились, та как раз от второго мужа ушла, а Ремезов… Ремезов со своей женой да-авно развелся, правда, не сказать, чтоб одной работой жил – случались девушки, и довольно-таки часто, но… вот именно что «случались». А с Полиной… С Полиной почти сразу ясно стало – вот она, «вторая половинка»… Увы, недолго музыка играла… вернее, другая стала музыка – похоронная.

За те полтора года, что были прожиты без Полины, Павел с головою ушел в работу и с горем своим справился на удивление быстро, вовсе, впрочем, не потому, что зачерствел душой. Просто любимой это горе бы не понравилось, она вообще не любила выставлять напоказ чувства, может, это было профессиональное, а, скорее всего – вполне искреннее желание не выставлять на чужие глаза своего личного счастья. Чтоб не сглазили.

Не помогло, увы…

Однако горя уже давно не было, осталась лишь мягкая грусть, да вот цветы рядом с фотографией, в вазочке. И еще – работа, работа, работа!

Кстати, надо бы купить кабель – пятьдесят метров хватит.

Чу! Ремезов вздрогнул – показалось, что Полина на портрете сурово нахмурила брови… ну, как же – старший следователь прокуратуры все ж таки!

А кабель он сегодня же купит! Вот прямо сейчас съездит в Смоленск и…

Нет, для начала глянуть почту – что там прислали коллеги? Со вчерашнего дня не смотрел, и было такое ощущение, что – прислали, и нечто важное.

Ну, да – так и есть! Дождавшись, когда загрузится рыжая лисица «Мозилла», молодой человек открыл входящие… и возликовал душой!

Графики! Наконец-то Мишка прислал графики!

Мишка – Михаил Полонский – это был старый друг, психолог и историк, которого исследования Ремезова задели за живое, да так, что Михаил и сам стал помогать, явно обрадовав Павла – исторической психологией вообще-то в России мало кто занимался. А ведь даже наши родители – не говоря уже о более ранних предках – воспринимали окружающий мир совсем не так, как мы. А взять средневековых людей, древних… По сравнению с современными людьми – они абсолютно иные, при всей внешней схожести… да и насчет схожести тоже еще проблема. Взять любого дворянина века семнадцатого, поставить, рассмотреть пристально… любой скажет – урод! Икры – толстенные, как у слона (от каждодневной верховой езды), руки в предплечьях – такие же мускулистые, причем правая явно больше левой (шпага!), остальная же мускулатура крайне неразвита. Взглянуть – тихий ужас! Ну да, никаких анаболиков и «качалок» не было, развитые мускулы – это к простонародью.

Графики!

Волнуясь, Павел наложил присланное Мишкой на снятые со своего мозга кривые… Что-то совпало… что-то нет…

Господи, неужели все же хоть с чем-то совпало? Интересно – с чем? То есть – с кем…

Оп-па! С Сократом пролетел… ёшкин кот, а было бы приятно! Как и с Сенекой – увы…

Зато вот – Аттила… М-да… И еще – Субэдей-багатур… нечего сказать, хорошая компания! И вот – Стефан Баторий, Меншиков…

Ремезов понимал, конечно, что все Мишкины графики и прикидки основаны лишь на том, что известно историкам, и все же было как-то обидно, что, скажем, с Аттилой он, Павел Петрович Ремезов, может вступить в резонанс, а с Сократом – нет… Рылом, что ли, не вышел? Или, точнее – мозгом.

Интересно, а если, как и собирался, резко увеличить силу тока и напряжение, то… то можно ли будет хотя бы на какое-то время оказаться в теле Аттилы? Да, наверное, можно. И не наверное, а – на самом деле, зря, что ли, затеял эксперимент!

А вообще, если честно, Павел хотел бы срезонировать (так он это все называл) в себя самого. На полтора года назад или чуть раньше, когда Полина еще… Эх, а вдруг получится? Почему нет? Поднять напряжение и силу тока…

Да! Кабель срочно купить. Ровно пятьдесят метров – столько до трансформаторной будки.

В будку Ремезов проник, ежели выражаться романтически – «под мягким покровом ночи», а если же использовать термины, принятые в среде Полины – «воспользовавшись недостаточной видимостью в условиях вечернего времени суток». С замком провозился недолго – все ж таки технарь, физик – отпер, посветил фонариком, присоединил «крокодилами» и, переведя дух, вытер рукавом джинсовой куртки выступивший на лбу пот.

Кабель лег, как придется – через забор, по грядкам, меж яблонями – Ремезова это по большому счету не интересовало, к утру он собирался закончить и все «следы преступленья» убрать.

Потому сейчас и спешил – успеть бы!

Уселся живенько к компьютеру в кресло, нахлобучил на голову металлическую сетку-антенну (собственное изобретение, которым очень гордился, но пока никому не показывал – «обкатать» надо было).

Так… Сила тока… Есть! Напряжение… наверное – так. Да, на первое время – достаточно. Павел улыбнулся широко и открыто, словно Гагарин перед отправкой в космос… Гагарин, кстати, тоже отсюда, со Смоленской земли.

Улыбнулся, прищурился и точно по-гагарински прошептал:

– Ну, поехали, что ли?

Щелчок… Треск… С силой сдавило голову… перед глазами поплыл голубоватый дым…

Голубоватый дым сигарет заполонил всю комнату, пусть и большую, пусть и балконное окно-дверь было распахнуто в ночь, все равно – в комнате находилось слишком много народу – молодые, богемного вида парни, девушки. И все курили!

– Марсель, старик, ты что, отключился?

Нал лежащим на диване Павлом… над тем, в чьем теле он сейчас был – участливо склонилась светловолосая девушка, не очень красивая, но вполне миленькая и обаятельная, в потертых джинсиках-клешах и длинной клетчатой рубашке в обтяг. Странная мода… У всех – клеши, поголовно – джинса – куртки с «лапшою», туфли на каблуках. Нет, вон тот очкарик с красным шарфом – в желтом вельветовом пиджаке. И тоже в клешах. Все парни – волосатые, музыка играет – вон и проигрыватель – здоровущий! – винил крутят… «Дип Пёрпл». Павел хоть в музыке не очень-то разбирался, но классику рока знал. Что-то помнил с детства, а к чему-то – к «Стратовариус», например – приобщила Полина.

Не иначе, как в семидесятые занесло! Куда вот только?

– Марсель, друг мой, да проснись же!

Рядом на диван, едва не пролив на Павла красное вино из прихваченного с собою бокала, плюхнулся тот самый очкарик в желтом пиджаке. Тряхнул шевелюрой:

– Перепил, что ли? Или чего покруче принял? Lusy in the Sky with Diamonds?

На ЛСД, что ли, намекает? А похоже на то. Вот так попал – в наркоманский притон! Угораздило же… То-то имена здесь какие-то странные – Марсель…

– Соланж, за вином на кухню сходишь?

Соланж опять же… Да, странные. Интересно. Как этого очкастого чувака зовут? А и спросить вот прямо так, внаглую!

– Чувак, а ты кто?

– Ха! – собеседник, казалось, ничуть не удивился вопросу, лишь только развеселился, захохотал даже. – Ну, ты даешь, старик! Я ж Этьен, друг твой! Хорошо, хорошо, не парься – Соланж сейчас вино принесет… да вон она уже!

Девчонка принесла вино, присела рядом:

– Я сказал, чтоб «Джетро Талл» поставили. Люблю «Джетро Талл», хоть тебе, Марсель, и не нравится.

– Чего же не нравится-то? – ответил за Павла Этьен. – Это он все Полетт позабыть не может, вот и грустит. Да и перебрал, видно. Может, не надо тебе уже больше вина? Пойдем-ка лучше на балкон выйдем.

– А я что говорила? – встрепенулась девушка. – Лучше б в ресторан пошли. Я знаю на Бастилии один хороший, он недавно открылся…

– На Бастилии много хороших…

– Так я о чем? Или можно ближе, на Монпарнасе – «Ле Дом», «Ля Куполь», «Ротонда»…

Поправив смешные роговые очки, Этьен удивленно присвистнул:

– У тебя, Соланж, лишние деньги завелись? Ты б еще в «Максим» позвала!

Девчонка пожала плечами:

– Ну, предложила же – на Бастилии.

– Вина-то дайте! – Ремезов, наконец, открыл рот, озадаченно раздумывая – а на каком языке здесь все говорят?

Монпарнас, «Ля Куполь» – по всему выходило, что на французском! Но Павел-то его не знал, хоть во Франции бывал неоднократно и один, и с Полиной. Не знал… Но вот, похоже, что разговаривал. И все понимал.

Да-а… удивительно – почему так? Значит, все же не полный резонанс происходит? Или – просто в данном случае так вот произошло? Почему? Слишком велико напряжение? Сила тока? Странно… и требует последующих размышлений. Именно, что последующих – сейчас голова кружилась, и все происходящее вокруг воспринималось словно в тумане, в бреду. Видать, Марсель сегодня принял на грудь немало.

– Пошли на балкон, старик, покурим, – в тему предложил Этьен. – Да не думай ты о своей Полетт. Держись веселей да глянь, сколько здесь девчонок!

А пошел ты! – именно так почему-то вдруг захотелось сказать Павлу, даже не просто сказать, а выкрикнуть…

С чего бы? И ведь едва-едва удержался… Поставив стакан на пол, Ремезов встал с дивана и, пошатываясь, вышел на балкон вслед за друзьями Марселя.

Вышел… Вдохнул полной грудью свежий ночной воздух, глянул вниз… Мать честная! Ну, ведь так и знал! Догадался уже, куда занесло.

Внизу, с высоты этажа эдак примерно шестого, в сиреневом свете узорчатых фонарей хорошо был виден лев, вполне по-хозяйски расположившийся на небольшом постаменте. Лев, конечно, не живой – памятник работы знаменитого скульптора Бартольди, кстати – автора статуи Свободы. И памятник – «Бельфорский лев», и парижскую площадь Данфер Рошро Павел узнал сразу – когда-то вместе с Полиной снимали здесь неподалеку номер в маленькой гостинице «Флоридор». Полина…

Полетт!

Это имя… и возникший – вспыхнувший! – на секунду образ словно ударили обухом. Молодой человек склонился над балконной решеткой и пристально посмотрел вниз, на припаркованные автомобили… А если броситься вниз головой? Полетт…

Сжав руками виски, Павел помотал головой, отгоняя невесть откуда взявшиеся суицидные мысли. Стоявший рядом Этьен хлопнул его по плечу:

– Ну, как, старик? Полегчало? А помнишь, пять лет назад – ка-ак тут все полыхало?! И баррикады тянулись – аж от самой Сорбонны!

– Да, весело было, – тут же откликнулась Соланж. – Я тоже помню.

Этьен усмехнулся:

– А тебе сколько лет-то тогда было? Десять? Двенадцать?

– Ага… вам, можно подумать, больше!

Насколько сообразил Ремезов, речь сейчас шла о знаменитых студенческих беспорядках в мае шестьдесят восьмого года. Перед глазами его вдруг возникли быстро пробегающие картины, словно слайд-фильм: горящий автомобиль, полицейские в белых шлемах, что-то скандирующая молодежь, портреты Че Гевары, Троцкого, Мао…

Эта память была точно не его! Выходит…

– Ну, пошли, что-то я уж замерзла… – докурив, Соланж зябко повела плечиками, но услыхав вновь донесшуюся музыку, улыбнулась. – О! Наконец-то они поставили «Джетро Талл»! Марсель, твои соседи точно уехали?

– Уехали, уехали, – хохотнув, отозвался за Павла Этьен. – Кто же будет сидеть весь уик-энд в пыльном и жарком городе?

– Не сказала бы, что уж очень жарко…

Внизу, сворачивая на бульвар Распай, промчалась полицейское авто – как положено, с сиреною и мигалкой.

– Вот, кто людям спать не дает, а вовсе не мы! – Соланж тихонько засмеялась и выскользнула с балкона.

Ремезов отправился следом за ней, однако к группе расслабленно танцующей молодежи не примкнул, прошел по коридору к кухне… Да, судя по запаху – к кухне… А зачем он туда пошел? Или – не туда?

Пожав плечами, молодой человек толкнул первую попавшуюся по коридору дверь… В синем свете ночника группа абсолютно голых – двое юношей и две девушки – азартно занимались любовью.

– Ха! Марсель! – как ни в чем ни бывало оглянулся один из парней. – Давай к нам!

– Не…

Павел дернулся и махнул рукой – что-то не хотелось вот так, по-скотски…

– Ну, как знаешь. Только не говори, что это кровать твоей матушки!

Ремезов раздраженно прикрыл дверь и, сделав пару шагов, вошел в другую комнату, небольшую, с рабочим столом, проигрывателем и окном с раздвинутыми шторами, сквозь которое был хорошо виден рвущий ночь луч прожектора, бьющего с Эйфелевой башни.

На столе, кроме блокнота и каких-то книг – пластинки в пластмассовом держателе: «Лед Зеппелин», Джонни Холидей, «Холлиз»… рядом с ними – горящая настольная лампа и портрет в овальной пластмассовой рамке. Портрет красивой темноволосой девушки… Господи!

Присмотревшись, Павел едва не выронил фото из рук… Полина!!! Галлюцинации какие-то… Но нет, нет! Все ее – и глаза, и улыбка… А вот на стене… на стене тоже ее фотографии – черно-белые, большие, одна за другой… Даже в обнаженном виде, «ню»… и хорошо видна родинка. На левой груди, чуть пониже соска…

Полина!!!

Полетт…

Полетт!!! Скоро я буду с тобой… прямо сейчас…

А вот это уже были вовсе не ремезовские мысли, о, нет, чья-то чужая воля, чужое сознание вдруг вспыхнуло в голове ядерным взрывом, и молодой человек уже не соображал, что делал. Как с размаху грохнул портрет об стену, как выбежал, как хватанул по пути чье-то недопитое виски, как выскочил на балкон, и с разбега, не останавливаясь, сиганул вниз, навстречу каменной мостовой площади Данфер Рошро, некогда именовавшейся площадью Ада!

А дальше уже не видал ничего. Ни взволнованно выбежавших на балкон друзей, ни круглые глаза Соланж, ни полицейскую машину.

Только тьма. И каменная кладка. И кровь – темная, вязкая. И раскалывающий небо луч – прожектор с Эйфелевой башни.