Читать книгу Эффект безмолвия - Андрей Викторович Дробот - Страница 27

«Пытаясь проникнуть в собачью конуру, надо сильно согнуться».

Хрипловатый бас Хамовского, звучавший в конференц-зале, словно бы утрамбовывал и сгущал спертый, замкнутый воздух, который втягивали, обедняли кислородом, и выпускали обратно чиновники, собравшиеся на планерку. Вдыхание выдыхаемого, как воздуха, так и мыслей – объединяющая атмосфера – основа общения зала с индивидуумом. Хамовский мастерски использовал ее, чтобы накачать ответственностью и идеями подчиненных, опасливо замерших под бледным светом потолочных ламп.

Начальственное кресло под Хамовским преувеличивало его размеры, герб города со скрещенными золотыми ключами на синем бархатном фоне и воткнутые в массивную мраморную шайбу официальные флаги города, Ямала и России, утяжеляли слова, но стоило вообразить Хамовского голым на унитазе, как гнет пропадал, и возникала веселая легкость.

«А еще лучше самим унитазом. Унитаз тоже блестит и иногда величественно шумит», – предложил сам себе Алик, сидевший на самом дальнем от Хамовского стуле, с которого было видно все, что происходило в конференц-зале.

Сипов, среднего роста худощавый мужчина, седые волосы которого лежали на голове, словно скошенная трава на полях, сидел на одном из стульев, ближайшем к главе города, как и положено его заместителю по экономике, и безмятежно смотрел в потолок поверх протокола планерки, который держал в руках.

Хамовский опять кого-то ругал, предлагал умножить и сложить цифры, вспомнить год рождения Наполеона и день взятия Бастилии, определял по фамилии национальность и родовые корни присутствующих…, поэтому Сипов и устремил взор в потолок, предполагая за этим потолком и перекрытиями, следующими за ним, чистое небо с истинным хозяином своей судьбы. Он молился, чтобы и эта планерка окончилась для него благополучно.

В тот момент, когда большинство предпочитало бросать взгляды в близкую незримость, сродни тому, как люди в переполненном метро смотрят горизонтально куда-то сквозь, что придает их лицам незадиристое выражение, вовнутренний уход, а может и животную покорность, Сипов являл новый тип чиновника – богообожающего старца, со взглядом, исполненным надежды.

– Слишком много мы получали в последние годы. Особенно те, кто воспринимает работу в бюджете, как своего рода бизнес,… – сказал Хамовский и глянул на Сипова.

***

Хамовскому нравилось доказывать ограниченность ума приближенных, при этом он энергично крутил руками, сводя указательный и большой палец правой руки так, будто они держали прищепом важный документ, помахивая которым Хамовский убеждал присутствующих в их абсолютной глупости и невежестве. Его недовольный хрипловатый бас вместе с летающей системой, собранной в правой руке, создавал мощную, внушающую ужас машину. А потом, потеряв интерес к партнеру по интеллектуальной порке, он клал руки на стол, одну на другую, как школьник, наваливался на них грудью и превращался, если бывал одет в черный костюм, в говорящую глыбу. И эта глыба исторгала речи на какую угодно тему и как угодно долго, едва нащупывала первую фразу:

– Проще матерям, сидящим дома с детьми доплачивать, чем содержать садики…

– Я не хочу, чтобы новогодние подарки разворовывались…

– Я сделаю вас убыточными. Вы наносите ущерб городу своей прибылью…

***

Бредятин, первый главный редактор Алика в маленьком нефтяном городе, а ныне начальник отдела информации и общественных связей, а по сути, – пресс-секретарь, скучал и даже не скрывал этого. Он занимал достаточно высокую должность, чтобы вести себя, как заблагорассудится. Он занимал кабинет, находившийся на одном этаже и даже в непосредственной близости от кабинета Хамовского, и потому на планерке сидел, понурив голову, чтобы не напрягать шейные мышцы.

Чиновники что-то бубнили, отвечая на вопросы. Бредятин иногда поднимал голову и всматривался в отвечающих, и тогда между ниспадавшими к носу длинными седыми волосами угадывались два темных шарика недобрых зрачков. Пальцы его рук принимались мять друг друга и ковырять под ногтями, а стопы без отрыва пяток, похлопывать об пол, как руки зрителя в ленивых овациях.

– Михаил Иудович, как вы оцениваете информацию по подъему цен? – спросил Безмер, еще один заместитель Хамовского, большой специалист по воровству бюджета на взаимозачетах. – Тягунова говорит, что рост цен произошел всего на один процент и он не велик.

Бредятин неспешно поднялся, как поднимается с сеновала ленивый конюх. Измятые брюки светло-серого костюма повисли на нем как заношенные шаровары, явив присутствующим вытянутые матерчатые пузыри на коленях.

– Я абсолютно не согласен. Один процент совсем не мало. Это целых шестнадцать рублей! – важно произнес он.

Тягунова относилась к отделу Сипова, поэтому Сипов освободился от божественных мыслей и ехидно на манер Хамовского громко спросил:

– Так если шестнадцать рублей это один процент, так по-вашему, Михаил Иудович, колбаса в магазине стоит одну тысячу шестьсот рублей за кило? Где вы такое видели?

Бредятин не ожидал, что кто-либо, кроме Хамовского, умеет мгновенно пересчитывать в уме, и, словно бы выплевывая слова хитросплетений, на которые так способны маститые журналисты, замахал языком, как виляет хвостом заискивающая шавка.

***

Хамовский следил за разговором подчиненных и думал о своем: «Чтобы властвовать над людьми, надо читать им молитвы. Надо услаждать их слух и разум и карать отступления от веры. Надо гипнотизировать и карать. Надо действовать как церковники».

Через знакомство со многими церковными служками и даже с архиепископом Тобольским и Тюменским Хамовский постиг, что основы успешной земной власти надо копировать с власти церковной. Приравнивая себя к Богу, снижаешь вероятность падения. Поэтому даже свою книжку, посвященную истории Сибири, он назвал «Дар Божий», то есть в каком-то смысле дар Семена Хамовского.

Он посмотрел на настенные коричнево-серые кварцевые часы с фальшивым маятником и такой же позолотой, подумал: «пора разнимать» – и сказал:

– Господа, скоро нас менять всех надо будет, стареем…

***

Понченко, для своих – Поня, начальник пожарной охраны маленького нефтяного города, сидел на первом ряду офисных стульев, уютно как старый дед в кресле качалке, и спал, точнее – дремал, закрыв глаза. С места, откуда глава города нес бред относительно государственных событий, представляя всех кроме себя, абсолютными дураками, не было видно открыты ли глаза Понченко или нет. Тем более, что Понченко опытно наклонил лоб, и его голова в этом состоянии напоминала полулысую головастую собаку, уснувшую на словно бы запыленном зеленом газоне – который при данной аналогии представляла его форменная одежда.

В вольности, которую позволял себе начальник пожарной охраны был большой символический смысл. Он делал широкий жест уже тем, что приходил на эту планерку, потому что от главы города он был совершенно независим – его организацию финансировал федеральный бюджет. Поэтому он мог позволить себе закрыть глаза и лишь иногда открывать их и лениво водить головой из стороны в сторону, в поисках отвечающего, всматриваться в него, отдавая дань этикету и чинопочитательству.

***

В конференц-зале строилась политика маленького нефтяного города. Шло обсуждение городских проблем, но куда больше проявлялась иная тема – регулярное доказательство Хамовским неслучайности своей власти. Каждый присутствующий получал не только задание, он и уносил частицу Хамовского, его мир, его религию.

«Человек несовершенен куда больше любого созданного им прибора – в нем нет кнопки отключения чувств, чтобы избегать ненужных волнений, информаций, затрат, – думал Алик в последнем ряду. – Он создан включенным постоянно и может быть застигнут врасплох, когда не способен сопротивляться. Любая власть использует постоянное включение для вживления идеологии, любой власти выгодно, чтобы в подвластных присутствовало как можно больше ее мировоззрения. И в каждой ветви власти работают свои художники.

Задача настоящего художника – одурачить человека так, чтобы он сам открылся для новых идей. Кто-то называет это околдовать творчеством, я бы скорее назвал это одурачиванием, поскольку используются природные механизмы доверия: особая череда звуков и слов, особенных звуков и слов, особая игра красок… Хамовский, несомненно, настоящий художник власти».

Алик вспоминал его в первые годы правления, когда он был грубым и невыдержанным, и сравнивал его с сегодняшним, умело улыбающимся и театрально радушным, и не мог не поразиться жажде власти, подтолкнувшей Хамовского на столь радикальную перемену себя внешнего.

Парадокс состоял в том, что Алик тайно писал книгу о власти, о журналистике маленького нефтяного города, о взаимодействии журналистики и власти, где определял Хамовского, как человека непорядочного, но сотрудничал с ним и даже уважал.