Читать книгу Ветер и вереск. Книга первая - Анна Линн - Страница 7

Либи родилась в лондонском госпитале святого Томаса, в палате с видом на Биг Бен; Катя подходила к окну, смотрела, и ей сложно было поверить, что все происходящее с ней – правда. Ничем не объяснимый незаслуженный переизбыток счастья. И Катя была заранее готова, что что-то произойдет: или с ней случится внезапная болезнь, или возникнут какие-то серьезные проблемы в родах, и с девочкой – не дай Бог! – будет что-то не в порядке. Катя волновалась, что «заячья губа» может передаваться по наследству, и что бы ей ни говорили врачи, она успокоилась, только заглянув в лицо новорожденной.

Либи родилась здоровой и крупной и кричала очень звонко. Рядом был Брайан; он подержал дочку на руках, ничуть не стесняясь своих счастливых слез и с неохотой передал девочку Кате. Он же предложил тогда позвонить Катиной маме – пусть порадуется рождению внучки, но Кате не хотелось. И она соврала впервые, сказала, что ей сейчас не до того, и она позвонит позже.

Катиной матери имя внучки показалось очень забавным.

– Гос-поди, это что ж за имя? Ли-пи? Влипли! Липа… – ну как ты ж её звать будешь – Липа, Липа иди сюда! Хоть получше придумали б чего, а? Скоко ж имен там красивых – вон в фильмах, я смотрю все иностранные фильмы – как на подбор – Анжелика, а? Барбара, эта… Элизабета, как-то там… красивые все такие, а у вас – Липа.

– Мама, я больше не могу говорить, она плачет, – снова соврала Катя. – До свидания, я ещё позвоню.

Брайан был не против русского имени или межнационального – Мария, Анна, Ева, но особенно ему нравилось «Либерти», и он осторожно выспрашивал мнение жены по этому поводу. Катя подумала, что «Либи» – легкое, ласковое имя, пусть будет, как хочет муж. И в новеньком свидетельстве о рождении появилась запись «Либерти Ханна Кёрсли».

Брайан любил дочь до невозможности. Катя с удивлением наблюдала, как он может искупать новорожденную дочку один, как умело меняет ей подгузник, укачивает на плече, подложив пеленку ей под подбородок, на случай, если срыгнет, как бережно и правильно он поднимает и укладывает Либи. Поведение Брайана сильно отличалось от того, к чему Катя привыкла в России. Муж с радостью делил с ней все заботы о дочке и спрашивал, как и что с ней делать – не у Кати, а у медсестры или врача, и был готов отпускать Катю по её делам хоть на целый выходной день, когда Либи перестала зависеть от грудного молока. И хотя любая другая женщина на ее месте была бы рада, Катю это тревожило. Она чувствовала себя неуютно, словно Либи ей уже и не принадлежала и целиком и полностью была дочкой своего отца. Может быть, это были отзвуки ревности и Катя не могла себе объяснить, откуда берется это странное чувство, но всякий раз внутри что-то испуганно сжималось, когда Брайан любовно прижимал к себе дочку. Или когда Либи успокаивалась на его руках, а не на руках Кати. Либи росла, и Брайан позволял ей все.

– Она у нас красавица, ты посмотри, какая красивая девочка, – часто говорил Брайан Кате, подходя к зеркалу с Либи на руках. Бабушка Брайана была ирландкой и, видимо, по их линии Либи достались тонкие черты лица, светлая кожа и волосы с золотистым оттенком – цвета сахарного сиропа «Голд лайн» в жестяных банках, который Катя иногда добавляла в кашу Либи.

– Kiss me, Либи! – звал Брайан с порога, вернувшись домой после работы, подхватывал на руки подбежавшую дочь и только потом замечал жену. Её это не столько раздражало, сколько смущало. Катя панически боялась почувствовать себя не-хозяйкой в доме, иждивенкой. Брайану она была за все бесконечно благодарна и старалась быть безупречной женой и матерью. Поначалу, привыкшая экономить на всем, чем можно, Катя перенесла русские привычки и в английский семейный быт. Брайан любил чай с молоком, по утрам он наливал полную большую чашку, делал три глотка и отставлял чашку – на этом чаепитие заканчивалось. Когда Катя делала ему чай, она наливала меньше, по полчашки.

– Ты же все равно не допиваешь, зачем переводить продукты? – сказала как-то она, когда он спросил, почему чашка не полная.

Брайан посмотрел на неё с таким удивлением, что Кате моментально стало неловко и стыдно.

В тот же день муж привез несколько упаковок молока и чая, молча выгрузил их на кухне перед Катей, и она стала оправдываться – как маленькая девочка, что он не так её понял, ей же хотелось как лучше, она просто старается беречь его деньги. Брайан рассмеялся и сказал, что был бы рад, если её перестанет волновать вопрос денег, и что сегодня они поедут ужинать в ресторан: «Кэти, надень, пожалуйста, свое серебряное платье и поедем».

Он никогда её не ругал. Только однажды у него случился приступ ярости. Либи сосала палец, Катя никак не могла отучить её от этой привычки и придумала намазать ей руку перцем чили. Либи запихнула палец в рот и закричала так, что из гаража прибежал Брайан – посмотреть, что случилось с его принцессой (Катя не догадалась это все проделать без мужа). Брайан вырвал у неё из рук вопящую дочку, промыл водой руку и рот Либи, завернул в одеяло и долго носил по саду. Тогда он впервые назвал Катю «stupid cow». Катя ушла в комнату и молча смотрела на них из окна второго этажа, покорно ожидая, чем это все закончится. Катя чувствовала себя виноватой и не выходила из комнаты весь вечер, пока Либи сама не отправилась разыскивать маму. Брайан тоже избегал в тот день общения с женой, а на следующий привез ей букет цветов и попросил прощения.

У Кати была своя кредитная карточка, и денег на ней было много. Сначала она экономила, а потом перестала: Брайан ни разу за 7 лет не спросил, что она покупает.

Только однажды, когда они были в ТК МАХ, он предложил купить Кате понравившееся ей дорогое платье. И когда Катя ответила, что вчера она уже купила себе два платья на распродаже, Брайан её похвалил и только спросил – нужны ли ей ещё деньги и сколько?

…Брайану стало хуже внезапно: ни Катя, ни он сам не ожидали такой стремительности. Он болел бронхиальной астмой с детства, ходил всегда с ингалятором, раз в год ложился в больницу на обследование. В последнее время он часто просыпался ночью, садился в кровати, сипел, кашлял, уходил в другою комнату, чтобы не потревожить жену, а Катя всегда просыпалась, и лежала тихо, прислушиваясь к его шумному затрудненному дыханию. Все чаще он стал подолгу откашливаться в ванной по утрам, склонившись над раковиной, и тогда лицо его приобретало пугающий сине-фиолетовый оттенок.

– Брайан, иди к врачу, это серьезно, – уговаривала Катя, и муж неизменно отвечал:

– Я знаю все, что мне скажет врач, за столько лет все его слова стали очень предсказуемыми.

А потом, спустя недели две, Брайан позвонил ей и сказал, что находится в госпитале. То, что ему очень плохо, Катя поняла, как только услышала его голос в телефонной трубке – Брайан говорил с трудом, выталкивая из себя вместе со свистящим дыханием слова. Врач долго объяснял Кате, почему произошло резкое ухудшение, она слушала рассеянно и кивала, хотя не понимала почти ни одного медицинского термина на английском. Она боялась больничной атмосферы с детства – её оперировали в детстве, как раз по поводу злосчастной заячьей губы. Катя запомнила, как лежала в больнице одна, без мамы, и ко всем приходили родители, бабушки и дедушки с подарками и игрушками, а к Кате изредка приходила мама и приносила почему-то все время слипшиеся в комок конфеты «Монпансье», от которых болели зубы. Медсестры на Катю часто ругались, и держали руки во время перевязок, чтобы она не закрывала ими лицо, и только одна пожилая толстая нянечка-армянка всегда угощала Катю домашними масляными пончиками.

…Брайан лежал в госпитале уже третью неделю. Катя ждала, когда же ему станет лучше, и ей было страшно думать, что будет, если состояние мужа не улучшится. Особенно тягостными были для неё часы, которые она проводила в палате с мужем – надо было что-то говорить ему, как-то поддерживать, а у Кати это не очень хорошо получалось. Она рассказывала в подробностях об успехах Либи в садике и на занятиях, о погоде, о последних новостях, а Брайан молчал, и Катя гадала – интересна ли ему её болтовня или, может, она снова делает что-то не так. Затем к ним приехали мать и сестра Брайана из Оксфорда, и Кате стало полегче с дочкой: Либи уже не надо было оставлять в садике на весь день.

Брайану становилось все хуже; Либи подхватила насморк, стала кашлять, и Катя надеялась, что сможет отговориться простудой дочери и бывать у мужа реже. Но вот как-то поздним вечером позвонила Эмма из больницы и сказала, что боится, Брайан не переживет эту ночь. Катя усадила сонную дочь в автокресло прямо в пижаме, и, стиснув зубы, чтобы не заплакать от безотчетного страха, села за руль. Катя пришла в палату испуганная, на ватных ногах, растормошив дочку. Либи не плакала только потому, что ей была обещана встреча с папой.

Лицо Брайана стало одутловатым, землистого оттенка, губы казались бронзовыми. Катя, оцепенев, смотрела, с какой силой и трудом поднимается и опускается его грудь с прилепленными разноцветными кружочками датчиков, как вздуваются на шее вены. Брайан поцеловал Либи, обнял её и долго не отпускал, потом сказал, что любит их, и что он с ними всегда был счастлив. Либи не испугал папин вид, она только с любопытством щебетала «Папа-дэдди, вотс вис?» показывая пальчиком на мониторы и датчики. А потом стала тянуть его за руку: «Кам он, папа, пойдем домой». Увидев это, Барбара, мать Брайана заплакала, Эмма бросилась её успокаивать, вывела из палаты, и Брайан подозвал к себе Катю. Она закрыла глаза, и никак не решалась открыть их и заглянуть в страшное, почти неживое лицо мужа, но послушно склонилась над ним и позволила его синюшным губам коснуться своих. Ей хотелось только одного – чтобы все поскорей закончилось. Брайан повторил, что любит её, просил беречь Либи и если что понадобится, всегда обращаться за помощью к Эмме. Он с трудом, даже не столько голосом, сколько нутром, выталкивал слова наружу. Катя кивала, держа его серую сухую руку, и все-таки расплакалась, выбежала из палаты, и, получив свою порцию успокоительного от медсестры, вернулась.

Она села на стул, рядом с кроватью мужа, со спящей Либи на руках. Брайану ввели очередное лекарство, и он заснул, все так же шумно и мучительно заталкивая в легкие кислород. Паузы между вдохом и выдохом становились все короче. Потом Либи проснулась, стала капризничать и плакать, и Катя уехала с ней домой. Катя не спала в эту ночь, сидела в детской рядом с Либи, смотрела на медленно светлевшее небо в полоске окна между неплотно сомкнутых штор и ни о чем не думала. В ту ночь Брайан впал в коматозное состояние, и его перевели на аппарат искусственного дыхания. Катя снова приезжала в больницу днем, оставив Либи в садике. В тот день она впервые позволила себе то, на что буквально месяц назад ни за что бы не решилась: поспорила с Эммой и Барбарой. Они просили, чтобы Катя снова привезла Либи к отцу попрощаться, а Катя настаивала на своем: нечего маленькому ребенку смотреть на отца в таком состоянии. И впервые за многие годы у возмущенной Кати мелькнула мысль о том, что в России о таком и речь бы не зашла: приводить трехлетнего ребенка в реанимацию, посмотреть на отца в коме. Катя посчитала это бесспорным, и едва ли не единственным достоинством родины.

В полпятого утра следующего дня раздался звонок из больницы и Кате сообщили, что она стала вдовой. Брайан Джеймс Кёрсли только что покинул этот мир. Катя перешла из комнатки Либи в их с Брайаном, легла на кровать и заплакала. И вместе со слезами пришло странное ощущение облегчения – все закончилось. Наконец.

Liberty.

Она была благодарна Брайану за всё.