Читать книгу Драконаполис. Первые искры - Анна Михайловна Рунцо - Страница 10

Спустя две недели Сева начал вставать с кровати и совершать короткие прогулки. Сначала рядом с домом, а затем всё дальше. Ваче терпеливо проделывал с ним разные упражнения. Боль от них была адская. Поначалу Сева не мог выдержать и нескольких секунд. Только твёрдая уверенность в том, что Ваче избавится от него, как только он начнёт жаловаться на судьбу, заставляли подниматься каждое утро до рассвета и тренировать тело до тех пор, пока Сева не падал на кровать в полдесятого вечера, часто не дождавшись ужина. Ваче не скрывал, что процесс восстановления проходил неидеально. Паралич и смерть больше не угрожали, но, когда снимали шейный воротник, было заметно, что голова постоянно наклонена влево. Севе постоянно приходилось напоминать себе: то, что он жив и способен двигаться, уже большой подарок.

Ваче настаивал, чтобы его пациент начинал и заканчивал свой день медитацией, размышлением о предстоящем дне, будущей жизни, целях, которые он себе ставил, осмыслением прошедшего дня и всей прожитой жизни. Сева не видел в пустых размышлениях никакого прока. Окружающая суровая красота вместо того, чтобы успокаивать и помогать в медитациях, только напоминала о том, что она стала причиной его травмы. Утреннюю медитацию он тратил на то, что представлял, какой была бы его жизнь, если бы он не совершил тот или иной поступок, выбрал бы другой путь. Результатом уж точно было не умиротворение.

Чтобы помочь расслабиться, Ваче давал ему горькие настойки на местных и неизвестно откуда привезённых травах. Порой он поджигал пучок травы и давал ему дышать дымом. Что-то вроде ингаляции. Только облегчения Сева совсем не чувствовал. Он задыхался от едкого дыма, а от настоек болела голова. Он ни на чём не мог подолгу сосредоточиться. Но Ваче объяснял, что кошмары ему снились из-за травмы и только его снадобья удерживали от депрессии и немного усмиряли боль от повреждений. «Впрочем, ты можэшь попробовать обойтись без них», – равнодушно пожимал плечами Ваче. И Сева попробовал. Старик был прав: стало в тысячу раз хуже. Он не выдержал и полдня, взмолившись о новой порции гомеопатического обезболивающего.

То ли Сева измучился, то ли перенервничал, но второй сон про страшную тварь в историческом антураже приснился ему всего лишь спустя пару недель после предыдущего. Каждое такое сновидение нелегко ему давалось и отбирало силы. Пот тёк с него ручьями, и наутро все простыни были хоть выжимай. В этот раз он бесконечно долго следил, как кошмарная часть тела чудовища огромными кольцами, раз в триста больше самой большой анаконды, мучительно медленно разворачивалась перед его глазами. Он не видел головы и чем кончается туша – хвостом или лапами, ему лишь было ясно, что тварь ползёт по мраморному полу какого-то просторного и холодного здания вроде Дворца Советов. Вокруг было довольно шумно – мужчины и немногочисленные женщины в коричневых и серых костюмах что-то обсуждали, собравшись в большие или маленькие группы. Никто и ухом не вёл, хотя сама смерть ходила, точнее ползала среди них. Каким-то чудом монстр никого не раздавил и даже не задел своим чешуйчатым пузом. Вдруг раздались крики, и все сбежались в другой конец зала, и Сева тоже, хотя именно там жутко копошилось невидимое остальным чудовище. «Должно быть, у него сердечный приступ! Как же так – он должен был делать доклад в следующей секции!» – услышал Сева у себя за спиной. Бледный пухлый мужчина в отличном коричневом костюме, с выпученными остекленевшими глазами неподвижно лежал на земле. И лишь Сева чувствовал, что не может сделать вдох от ужаса при виде окровавленных челюстей, сомкнувшихся вокруг тела мертвеца. Все вокруг продолжали что-то шептать про инфаркт. Сева не сдерживал слёз, когда проснулся, благодаря Бога за то, что вернулся к реальности, и содрогаясь в попытках избавиться от не покидавшего его ужаса. Весь день он был сам не свой и лишь к вечеру понемногу пришёл в себя.

На следующий день они рыбачили на озере. Оно было далеко от хижины, но Ваче настоял на первой длительной прогулке. Они сидели в лодке, и Сева прямо спросил Ваче:

– Неужели ты и вправду можешь благодарить судьбу за всё, что произошло в твоей жизни? Извини Тамару за то, что она мне всё рассказала, но ведь твоя жизнь была разрушена. Как ты можешь не проклинать тот день, когда всё полетело в тартарары?

– Если бы я нэ смог принять всё, что произошло, я бы уже умер. Ты можэшь спросить, зачем вообще нужна такая жизнь. Я и сам нэ знаю. Боль никуда нэ ушла, она такая же острая, как в тот первый день. Но я нэ могу сказать, что моя жизнь бесцельна. И я нэ могу нэ благодарить Бога за то, что в моей жизни было счастье. Я встретил любовь, а она в жизни одна и очень рэдко встречается. Все люди перетасованы, большая удача, что мы встрэтились. Другой быть нэ может. Дочка у меня растёт умница. Собственно, выросла уже. У меня уже две внучки. Я нэ обнимал их никогда и, возможно, никогда нэ увижу, но у них всё хорошо – за этим я слежу. Я спас много людэй, много знаю. Я могу дать много любви взрослым и детям, особенно своим, если они когда-нибудь позволят. И ад, и рай существуют на земле – тэбе нужно просто выбрать, где ты хочешь находиться. Я знал рай, знал ад. Ад выбрать легче – для этого совсэм ничего нэ нужно делать. Чтобы попасть в рай, нужно много медитировать и каждый день двигаться к своей цели. Сама по сэбе дорога к ней может стать для тебя раем. Рай – это нэ эйфория, нэ момент экстаза, это знание, что ты делаэшь всё, что можешь, чтобы мир стал лучше. Ты должен простить сэбе все решения, принятые в прошлом, тэперь всё равно ничего нэ изменишь. Просто скажи себе, что эти решения были самыми правильными в тот момент. Важно знание, что из той нити, которую для тебя отмерила судьба, ты ткёшь красивый узор, который украсит жизни других людей.

– Это всё теория, – отмахнулся Сева. – Многие жизни ты изменил к лучшему, сидя в отшельничестве здесь?

– Из известных тэбе – твою и жизнь Тамары, – спокойно ответил Ваче.

– Я не уверен, что моя жизнь меняется к лучшему. Я боюсь думать о будущем. – Произнося эти слова, Сева пристально смотрел на Ваче. Не сочтёт ли он это нытьём и не выгонит ли его в ту же секунду?

Ваче молчал. Тут дно лодки закачалось, будто под ним проплыло бревно, а метрах в пяти над поверхностью воды появились мелкие пузырьки. Сева испуганно схватился за борта лодки. Ваче не шевельнулся и, казалось, совсем ничего не заметил.

– Что это было? – спросил Сева, вглядываясь в снова спокойную воду. Предзакатное солнце окрашивало красноватым светом берега и половину лица старика.

– Большая рыба играет с нами. Но нам пора. Ты очень мэдленно идёшь. Будэт совсем темно, когда мы придём домой.

Во время одной из частых передышек по пути Сева решил поделиться с Ваче тем, что беспокоило его уже несколько дней.

– Мне снился странный сон: какая-то чешуя переливается, горят жёлтые глаза. Я испытываю одновременно и страх, и восторг. Мне кажется, что я на краю гибели или какой-то невероятной славы. Потом я просыпаюсь в крошечной комнате и вообще не понимаю, откуда такие странные сны. Может, это действует проглоченный змеиный яд? Воскрешается какая-то забытая детская травма?

– Я же тэбе говорил, что змэя нэядовитая, – вздохнув, как маленькому, объяснил Ваче. – Это тебе нэ галлюциногэнные грибы. – Ваче засмеялся во второй раз с момента их знакомства своим смехом несмазанной дверной петли. – Тэбе что, и раньше снилась такая бесовщина?

Ваче подождал ответа и, не получив его, продолжил:

– Возможно, во снах ключ к твоэму выздоровлению. Но ты сам отказался вернуться в город. Тэбе нужен хороший психолог. Я нэ могу помочь.

В этот вечер сил у Севы немного прибавилось. Он с удовольствием сидел с Ваче у костра, обложенного большими камнями из горной реки, жарил рыбу на решётке.

– Тебе больно вспоминать твою жену? Как её звали? – вдруг спросил он, немного опасаясь, что за такие вопросы тоже вполне может вылететь.

– Я помню о нэй всегда. Её звали Алиса. Родители обожали Льюиса Кэролла. В Советском Союзе это имя было достаточно редкое, поэтому представь, как интэрэсно ей было слушать эту историю, будто бы написанную про неё саму. Она даже была похожа на девочку с иллюстраций. Как и наша дочь, – добавил он и замолчал на несколько мгновений. – Она была большим вэзунчиком во всём – ей всё давалось легко, и при этом она очень радовалась своим удачам: поступлению в вуз, нашему роману, своей бэрэменности, получению квартиры, поездкам. Свою болезнь она восприняла спокойнее, чем я – как расплату за свою прэкрасную жизнь. И даже просила у меня прощения, говорила: «Ну смотри, как мне повэзло: если бы это ты заболел или Вэра, я бы скулила да выла как бэлуга. Будь сильнее меня, пожалуйста, не вой как бэлуга, хотя я понимаю, как тэбе хочется сейчас». Вэра – это дочка наша.

– Но это же так обидно, так несправедливо, что всё было так хорошо и вдруг в одночасье разрушилось! – Сева замер, понимая, что перешёл черту и сделал старику больно.

– Обидно, – ухмыльнулся Ваче и повторил, словно пробуя слово на вкус: – обидно. В этот момэнт всё очень просто – ты можешь разрушить себя или даже убить, до смерти. Тем более мне как врачу достаточно было выпить бэзболезненного яда, чтобы уйти. Или принять смертельную дозу анэстезии, той самой, после которой Алиса не проснулась. В то время единственной радостью для меня было придумывать, как себя убить. Очэнь, знаешь, успокаивало, что я это могу сделать в любой момэнт. Мэня остановила Вэра. Хоть она и прокляла меня после этого случая, не говорила со мной больше, смерть второго родителя ей ни к чему была. А так я без её ведома могу им помогать.

– И ты сам дошёл до такой философии? Смог победить боль и нашёл силы жить дальше?

– Ну что ты. У мэня был учитель. Сдаться было проще. Но сэйчас я очень рад, что нэ сдался. Я нэ сумею тебе так же объяснить, почему нэ надо сдаваться. Но, поверь мне, бороться стоит. И нэ просто бороться, чтобы потом сдаться, а бороться, чтобы побэдить. А что такое побэда, ты решишь для себя сам.

– Ты хороший учитель, Ваче, – серьёзно сказал Сева, чувствуя почти благоговение, глядя на освещённое всполохами костра лицо мужчины напротив. – Даже если бы мы с тобой никогда не встретились, а кто-то просто бы рассказал мне твою историю, это был бы важный урок для меня. При условии, конечно, что я бы поверил, что такие люди, как ты, существуют.

Ваче не пил алкоголь и редко курил. Самокрутки он делал сам из высушенного табака. Сначала Сева морщился от резкого запаха, но со временем привык к нему настолько, что он его даже успокаивал.

В этот вечер Ваче, не выпуская свою собственную самокрутку из угла рта, впервые предложил Севе самодельную сигаретую. Сева почувствовал, что сейчас очень важно разделить этот момент с Ваче, и нерешительно взял сигарету. После приступа кашля, когда он впустил непривычно едкий дым в свои лёгкие, ему удалось, наконец, как следует затянуться. Поборов подступавшую поначалу тошноту, он ощутил лёгкое головокружение, похожее чем-то на опьянение, но голова оставалась ясной. Сева лёг на землю и стал смотреть на невероятно большие и яркие звёзды в обрамлении верхушек деревьев. Небо было невероятным и вечным. Внутри рождалось ощущение, что он на грани сна и реальности.

Вдруг послышался хруст ветки, и Сева почувствовал, что его будто обдало горячим воздухом, хотя костёр находился с другого бока. Он приподнялся на локте, но в кромешной темноте ничего невозможно было рассмотреть.

– Что это было? – снова спросил он у невозмутимого отшельника.

– Что? Вэтка хрустнула? Мало ли.

Спать они отправились поздно. Севе было жаль заканчивать этот вечер: впервые они разговаривали так долго и непринуждённо. Перед сном Ваче, как обычно, больше часа провёл в тесном сарае, служившем конюшней, расчёсывая и без того идеальную шелковистую гриву Боливара и шепча ему что-то успокаивающее. Сева и сам расслаблялся и задрёмывал от этого монотонного бормотания. В тишине даже в его комнате слышались отдалённые звуки. Под них он и уснул.

Под утро Сева проснулся минут за десять до своего обычного времени – он уже научился определять время по цвету неба. Вот-вот займётся рассвет и небо начнёт светлеть. Пока же темнота была почти кромешной, лишь вдалеке можно было различить смутные силуэты гор и деревьев. Он попробовал медитировать. Это был первый раз, когда он смог обратиться к воспоминаниям спокойно, наблюдая за своими поступками будто со стороны. Он не испытывал ни злости, ни досады. Как будто он проверял тетрадь ленивого и не слишком симпатичного ему ученика.

Внезапно его вернул к реальности громкий удар в раму окна комнаты откуда-то снаружи. За первым ударом последовал ещё и ещё один, с каждым разом всё мощнее. Под натиском заскрипела и вылетела из стены оконная рама. Стекло разбилось с оглушительным грохотом, и крупные осколки усеяли весь пол между кроватью и стеной. В окне показался чёрный силуэт. В соседней комнате почти тут же послышались удары и треск дерева. Сева судорожно шарил по тумбочке в поисках тяжёлого предмета, которым можно было отразить нападение. Его единственное преимущество состояло в том, что в кромешной темноте он наверняка лучше ориентировался в знакомом помещении. Доля секунды ушла на то, чтобы нащупать трёхлитровую банку с букетом полевых цветов. Он теперь всегда держал их у себя в комнате: так Тамара как будто всегда была где-то рядом. Тяжёлая банка с водой разбилась, со всей силы опущенная на голову незваного гостя. С глухим стоном тело обмякло.

Сева услышал выстрелы из соседней комнаты и очень испугался за Ваче. Он отчаянно надеялся, что это он стрелял из винтовки, захваченной Тамарой из машины.

– Сева, беги! – с облегчением услышал он голос Ваче. Последовало ещё два выстрела.

Превозмогая боль, он сделал шаг по осколкам к проёму окна. Выломав остатки рамы, он выпрыгнул в темноту и сильно ударился, ободрав ногу и локоть.

Он различил по крайней мере два незнакомых голоса, разговаривавших на иностранном языке. Через несколько мгновений свет фонаря запрыгал по веткам деревьев как раз в том направлении, куда он собирался бежать. Он решил, что нужно бежать к озеру, хотя не мог себе объяснить, как это могло его спасти. Просто нужно было выбрать какое-нибудь направление.