Читать книгу Драконаполис. Первые искры - Анна Михайловна Рунцо - Страница 4

В оранжевом свете факела раздавался оглушительный лязг тяжёлых мечей, опускаемых то на остроконечный шлем, то на лёгкую броню сражавшихся. Из-под железных пластин, защищавших голени и ступни, то и дело летели искры от соприкосновения с покрытым бурой пылью камнем. Обоих противников доводили до изнеможения холод и усталость. Мгновение слабости решит, кого сбросят со стен крепости в неглубокий ров, а кто честно выполнит свой военный или сторожевой долг. Оба были изнурены: один – изматывающей осадой и штурмом неприступной крепости, другой – долгими днями голода и жуткими миазмами запертого города. Стражник оступился. Он упал на спину и готовился к смертельному удару уже занесённого над ним меча. Но тут гримаса торжествующей злости на лице его противника сменилась смертельным ужасом. Штурмовик смотрел куда-то поверх головы своей жертвы. Два огромных жёлтых глаза над хищной клыкастой мордой бесстрастно глядели из темноты. Чудовище двигалось в сторону дерущихся мужчин, медленно выползая из мрака галереи. Пляшущий отсвет факела упал на кожаные, как у летучей мыши, крылья, только гигантские, под стать своду собора.

***

Сева, вздрогнув, проснулся. Серпантинная дорога впереди вилась в лучах фар. Невозмутимый водитель рядом с ним привычно вёл машину одной рукой. Все Севины мышцы всё ещё были напряжены после резкого пробуждения. Такие реальные исторические сны с одной и той же фантастической тварью, которую он никак не мог рассмотреть целиком, снились ему несколько раз в жизни. Должно быть, подсознание готовило его таким образом к ударам судьбы, потому что обычно ничего хорошего после подобных снов не случалось. Сева дотронулся до лба. Он вспотел во сне, и прядь волос неприятно липла к коже. От такого сна нельзя так сразу отмахнуться, неприятное воспоминание будет долго ещё преследовать и портить настроение. Он обернулся назад – Тамара дремала на заднем сиденье. Прямо сейчас нет причин для тревоги. Они всего лишь… Прежде чем почувствовать адский удар, он услышал оглушительный треск. Всё замельтешило перед глазами. Оборванный крик, скрежет металла, вкус железа во рту, он забыл, как дышать.

Когда грохот стих, Сева ещё с минуту не мог вздохнуть. Было больно, и он сначала совсем не чувствовал тела. Очки слетели, и он видел перед собой лишь размытые пятна – оранжево-жёлтые сполохи. Голова превратилась в раскалённый шар. Шевельнуть головой он не мог – шея адски болела. Он попытался позвать Тамару, но из горла вырвался лишь хрип.

Страх, что тело парализовало, быстро рассеялся. Едва пошевелив рукой, он почувствовал, будто на переносице взорвалась петарда – так шарахнуло, что он чуть не потерял сознание. Особенно давило в левом боку. Прошло время, прежде чем он разобрался, что машина лежит на боку со стороны водителя и это ремень безопасности больно впивается в тело, удерживая его на весу. Фары освещали кусты перед опрокинутым капотом, но в салоне толком ничего не было видно. Было жутко тихо. Сева пошарил в кармане и достал телефон. Врубив фонарик, он направил луч на сиденье водителя рядом. И тут же опустил руку. Парень был мёртв: глаза открыты и шея неестественно вывернута. Боковое стекло было пробито куском ствола сухого дерева. Как раз на уровне шеи рваные края бревна вошли в тело, прикончив его. Будь склон, по которому кувырком катился внедорожник, длиннее или короче, Сева сам был бы на его месте. Бедолаге, судя по всему, не было и двадцати пяти.

С заднего сиденья раздался слабый стон. Сева попытался позвать Тамару, но ничего толком не вышло. От звука собственного голоса полыхнуло болью в висках. Тамара шевелилась – был слышен шорох. «Сева! Ты жив?» – раздался её встревоженный голос. Немного успокоившись, Сева почувствовал, как, несмотря на отчаянное положение, досада на миг победила ужас. Какая нелепость привела их сюда! Глупая выдумка, химера, сказка. Погоня за драконом! Конечно, самым главным было вернуть сбежавшего Витю. Но немалую роль в том, что он потащился следом за чужими, в общем-то, людьми, сыграли эти абсурдные мальчишеские теории, в которые он, как дурак, поверил.

Над ухом щёлкнул замок ремня безопасности. Тамара осторожно высвобождалась, стараясь удержать равновесие и не рухнуть вниз. Дверь с её стороны, как люк в танке, теперь находилась прямо у неё над головой. Узкая щиколотка опёрлась о край сиденья водителя прямо перед Севиным лицом. Кто бы мог подумать, что эти двое попадут вместе в такой переплёт, несколько месяцев назад – в тот день, когда они ещё только познакомились?

***

Сева почти всю жизнь прожил в квартире на Третьей Рыбинской улице в Сокольниках. До окончания школы – с бабушкой, потом, в институте, снимал на пару с товарищем квартиру неподалёку. Бабушка Маша умерла через пару лет после того, как он нашёл постоянную работу. Оставшись без единого близкого родственника в Москве, он поселился там, где взгляд то и дело падал на предметы и места, воскрешавшие в памяти множество картинок и мелких происшествий его детства. Каждый день, спеша к метро, он шёл той же главной аллеей парка Сокольники, по которой мчался на своём первом двухколёсном велосипеде. Севин глаз раздражённо отмечал, что старый музей восковых фигур давно уже превратился в дешёвую блинную, а мозаичная стела на входе в детский городок, изображающая бегущего за воздушным змеем мальчишку, недавно была отреставрирована кем-то старательным. Уж лучше бы стояла, как прежде, с облупившимися глазурованными квадратиками, оставляла зрителя догадываться, что же там изображено. В ветхости и заброшенности Сева видел больше истории и души, чем, скажем, в радостно обновлённых и отполированных фонтанах на ВДНХ. Теперь они уже мало чем напоминали осколки советской выставки – не отличишь от новодела по стандартным чертежам. Этот дух истории, всё больше ускользавший из Москвы, как песок сквозь пальцы, манил Севу с тех пор, как он помнил себя. Пятилетним мальчиком он замирал, находя под детскими сандалиями осколки узорчатой старинной плитки, которую никто, кроме него, не замечал. Он безошибочно определял старую кладку на зданиях, даже под плотным грунтом казённой серой краски. На истфаке он не пропускал ни одной археологической экспедиции, и его вскоре стали считать талисманом – каждый раз на раскопках находился уникальный артефакт. Подчас такие находки меняли представления об устоявшихся и не подвергавшихся сомнению исторических фактах. Севе посчастливилось прославиться в своей среде, написав блестящую докторскую. Со временем она превратилась в научно-популярный бестселлер. В двадцать семь его имя было известно в узких научных кругах даже за рубежом. Он сотрудничал с несколькими солидными изданиями, а уж на телевидении его так полюбили за молодость и ироничный стиль, что он в последнее время всё чаще отказывался от участия в телепередачах, замечая, что начинает повторять свои остроты в ответ на одни и те же вопросы.

В деньгах он не нуждался, тем более что мог совмещать свои путешествия по Европе с поездками на конгрессы и конференции, за которые сам не платил. Курортный отдых его мало интересовал. Он со вкусом одевался – хотя гардероб был невелик, он обходился пятью дорогими рубашками тёмных цветов и неяркими брюками схожего между собой кроя. Носил он всё это с расслабленной вальяжностью поэта Серебряного века, придавая современной одежде некую вневременную театральность. Он вообще был довольно экономен. Дорогая кофемашина, добротная одежда, мебель, посуда и вкусная еда – вот и все его слабости. В остальном он вёл довольно скромный образ жизни. И вот, внезапно этот избалованный, утончённый тридцатипятилетний молодой человек решил устроиться работать в школу. Не на кафедру Сорбонны, не ведущим программы на телевидении, а в обычную московскую школу, хоть и престижную частную. На вопросы коллег отвечал, что хочет чувствовать биение молодой жизни, питаться нестандартными идеями, а не вращаться среди закоснелой пожилой публики, неспособной пересмотреть свои взгляды и привнести что-то новое в науку. Внешне альтруистический поступок был на самом деле весьма амбициозным планом по воспитанию мыслящей молодёжи. Сева планировал потрясти сами основы образовательной системы, ни черта в ней, в общем-то, не понимая. Хотя, если уж мыслить широко, идти бы ему преподавать в обычную муниципальную школу, какую он и сам закончил – там такие же молодые пытливые умы. Как ни странно, такой вариант ему в голову даже не пришёл. Да и расположенные к нему коллеги и друзья сразу бросились подыскивать для этого пресыщенного оригинала вариант получше и попрестижнее. Когда несколько школ вежливо отказали ему в трудоустройстве, он удивился, но нисколько не возмутился и не обиделся. Если бы его когда-либо останавливали отказы, он бы не был тем, кем стал. Пришлось задействовать обширные связи, чтобы получить место учителя истории в школе на Алексеевской. Его пожилой коллега, посодействовавший в этом, предложил кандидатуру Севы, когда срочно нужна была замена – его предшественник умер в зимние каникулы и нужно было найти нового учителя истории в считаные дни.

В свой первый рабочий день, не сомневаясь в успехе, но всё же приятно нервничая, Сева вошёл в учительскую за двадцать минут до своего урока. Комната была довольно просторной – светлые стены, зелёные тяжёлые шторы на окнах. На стенах никаких портретов или картин. Несколько шкафов с методическими материалами, аккуратно расставленными за стеклянными дверцами. Только столы преподавателей давали представление о его будущих коллегах: на одном был брошен журнал по садоводству, на другом лежало сложенное вязание. Самым захламлённым было рабочее место справа у окна. На нём громоздились неровные стопки рабочих тетрадей с изображением бурлящих колб, ещё там валялся халат, чистый, но с прожжённой на груди дырой. За этим столом восседал молодой мужчина. Он был похож на викинга: рыжеватые длинные вьющиеся волосы, борода, богатырское телосложение, разве что ростом невысок. Кроме него в комнате больше никого не было. Не колеблясь, Сева занял пустой стол напротив: тоже у окна, только левее.

– Сева, – протянул он руку бородачу. – Буду преподавать историю средним и старшим классам.

Викинг улыбнулся в усы и пожал ему руку своей лапищей.

– Влад. Химия. Это Вы вместо нашего Никонора Владимировича? Жалко мужика. Зелёный змий сгубил. Дети его любили.

– Что с бородой? – Сева опустил глаза на опалённый кусок бороды, решив, что ещё успеет узнать печальную историю своего предшественника.

– Экзотермическая реакция, – ответил Влад мрачно.

– Опасная у Вас работа. И часто такое случается?

– Постоянно, – проворчал новый знакомый. – Я раньше даже прихватку держал в лаборатории, чтобы тушить возгорания. Но эти обормоты прозвали меня Хагридом. Как назло, свидание сегодня. Попробую записаться к своему мастеру – заодно укорочу. А то не ровён час не то что Хагридом – Гэндальфом станут называть. – Влад с улыбкой подмигнул.

В таком духе они ещё немного поболтали, пока обоим не пришло время отправляться на урок. Сева уже почти не волновался. Ещё ни разу не было, чтобы его аудитории было скучно.

Класс был небольшой – всего человек двадцать. Подростки выжидающе смотрели на Севу.

– Меня зовут Всеволод, – начал он, рассматривая лица учеников. – Вы мне должны будете помочь. Я занимаюсь историей и преподаванием давно, но с такой молодой аудиторией ещё не работал.

Двадцать пар глаз продолжали равнодушно изучать его.

– А как Ваше отчество? – поинтересовалась девочка в очках, сидящая за первой партой рядом с дверью.

– Я думаю, имени вам достаточно, – отмахнулся Сева, смутно подозревая, что сокращение дистанции с учениками может быть не такой уж хорошей идеей. – Я вижу, вы начали изучать времена правления Петра Первого. Может, вкратце поделитесь вашими мыслями о пройденном? Странное слово «пройденное». Что это такое: прошли и забыли, уроков не извлекли? «Прошлое» уместнее звучит.

Сева поймал себя на том, что начинает умничать и разговаривать сам с собой. Вероятно, учителя как-то иначе ведут урок, не отвлекаясь на лирические отступления. И голос у них, наверное, бодрый и деловой, они не говорят мягким расслабленнным баритоном, как поэты на творческом вечере.

Задние ряды засуетились, не зная, чего ожидать от высокого молодого мужчины в очках в простой оправе и с непривычной для преподавателя творчески взлохмаченной причёской – волосы падают на глаза и закрывают уши. Девочки отметили у нового учителя тонкие черты немного вытянутого лица. Даже припухлости под глазами хотя и придавали ему немного утомлённый или болезненный вид, в сочетании с молодой чуть смуглой кожей почему-то делали его лицо интересным и загадочным. Он казался человеком с богатым внутренним миром и, возможно, скрытой печалью. Кто знает, почему маленькие изъяны во внешности придают некоторым людям особенную привлекательность.

Зашелестели перелистываемые страницы. Модные девицы за первыми партами уверенно встретили Севин испытующий взгляд и с делано скучающим видом откинулись на спинки стульев или небрежно подпёрли подбородки тонкими руками.

– Ну вот Вы, – Сева обратился к девочке, которую почему-то посчитал самой популярной в классе. – Что думаете про эту одну из самых загадочных эпох в мировой истории? Отвечая, называйте своё имя. Так мы с вами быстро познакомимся, – добавил он, обращаясь уже ко всему классу.

– Александра Самойлова. – Отличница явно готовилась к уроку. – Это был переломный период. Благодаря личности Петра Первого Россия за несколько десятков лет вышла на мировую политическую арену, укрепились дипломатические связи. История страны пошла по другому руслу.

– Благодарю Вас. – Сева выдержал паузу. – То есть Вы считаете, что Пётр – выдающийся политик? – Он покосился на девочку, будто не веря своим ушам.

– Ну конечно, – немного удивилась Александра.

– А какие качества, Вы считаете, должны быть у лидера державы?

– Дальновидность, стратегическое мышление, решительность, – не моргнув глазом отвечала девушка.

– И в его детстве, изложенном на страницах учебника, Вы видели много доказательств этим качествам? – Сева поднял бровь и улыбнулся.

– При чём тут детство? – чуть раздражённо ответила она, зеркально подняв аккуратную бровь. – У него были советники, и вообще он долго учился в Европе перед проведением реформ. Его вообще во время этой поездки, говорят, подменили.

– Кто говорит? Очевидцы? – Сева уже откровенно издевался.

– Свидетельства очевидцев в том числе, да. – Всё ещё сохраняя самоуверенность, Саша уже начала подозревать неладное. Она ещё не понимала, куда он ведёт.

– Тех, кто утверждал, что он Антихрист? – уточнил Сева на всякий случай. – Какие факты мы знаем из его жизни? На что мы можем опираться, оценивая его как личность?

– Он слинял в Лавру, когда стрельцы пришли его убивать, – послышался голос с задних рядов. – Виктор Газарян.

Тут бы и сказать, что Сева распознал с первого взгляда того самого живого, думающего подростка, за которым он пришёл учительствовать в школу. Но нет. Историк был слишком увлечён собой, чтобы угадать в щуплом четырнадцатилетнем мальчишке родственную душу. Напротив, сонное лицо, невыразительные черты, сутулость и растрёпанные густые тёмные волосы немного раздражали его. Парень наклонил голову, выглядывая из-за плеч одноклассников.

– Это так, – вынужден был согласиться свежеиспечённый педагог. – Чем он ещё увлекался?

– Строил ботики. Сергей Вавилов, – раздалось из другого угла класса. – Создавал потешные полки. Дружил с немцами. Кутил.

– Это уже факты. Вы не обязаны мне верить, можете обратиться к малоизученным первоисточникам. Они доступны в той же Ленинской библиотеке и косвенно подтверждают такую официальную историческую версию. Все доказательства не подделаешь и не уничтожишь. Если что-то в истории исправлять, как это часто бывало, всегда где-нибудь проскочит нестыковка. В мелочах. Чего я кричу? – оборвал Сева сам себя. – Меня предупреждали, что не нужно громко говорить. Ну ладно. Какие самые крупные реформы Пётр осуществил за своё правление?

– Взял Азов. – Белокурая девчонка, не обращая внимания на холодный взгляд своей соседки Александры, подалась всем корпусом вперёд, вовлекаясь в игру чудаковатого учителя. – Светлана Ильченко.

– Ну, это не реформа, – рассмеялся долговязый парень, сидевший наискосок от её парты. – Зато он Питер построил. Иван Горай.

– Я согласен с Вами, Иван. Реформы и изменения – это разные вещи. Взятие Азова – это исторически важное событие, а создание морского флота, благодаря которому это стало возможно, – ещё какая реформа. Пётр уникален тем, что был жаден до знаний и вспыльчив. Продуманные реформы давались ему тяжело. Понравилась западная мода – начал рубить бороды и резать кафтаны, приглянулась архитектура – построил на костях Петербург. И плевать ему, в общем-то, было, больше пользы или вреда от этих нововведений. До него многие правители, например, Софья и его отец, Алексей Михайлович, смотрели в сторону сближения с Западом, но эти изменения были очень медленными и плавными. Пётр всё сделал быстро и радикально. Тем, кто разделял его новаторские взгляды, он дал возможность реализовать себя. Людям старой закалки внушал ужас и отвращение: как можно полюбить и понять новый уклад, если инакомыслие топится в крови?

Сева уловил краем глаза, что дети, как загипнотизированные, следят за взмахами его рук. Он и раньше не раз ловил себя на манерных, почти театральных жестах. «Тьфу ты», – огорчился историк и ещё более драматичным жестом поправил упавшие на лоб волосы.

– Может, так и надо было, чтобы что-то двинулось с места? – Александра не могла смириться с тем, что кто-то перетянул на себя всё внимания класса. – Если несколько царей до него уже пытались изменить Россию, но она такая неповоротливая, что ничего не менялось, значит, только так и надо – радикально.

– Да что ж Вы такая глупая? – нежно проворковал Сева, оставив Сашу в возмущении хлопать ресницами. – Насилием и кровавой революцией людей не изменишь. Правление жёсткой рукой не может принести процветание народу. Как же так вышло тогда, что после смерти Петра неуклюжая медведица Россия не вернулась к старым порядкам, а продолжила начатые реформы? Как хаотичные и беспорядочные изменения перетекли в долгосрочную политику?

– Он выбрал себе хороших советников! – оживился Витя. Причём видно было, что такое оживление очень ему несвойственно и он даже толком не знает, как себя вести при охватившем его энтузиазме.

– Он их себе выбрал или они его? – То ли с деланным, то ли с искренним интересом Сева приблизился к парте ученика и наклонился, внимательно его рассматривая. – Пётр был вспыльчивым, решительным, – продолжил он и снова заметил, что его тонкая кисть перелистывает воздух, как страницы. – Он был хорошим тактиком. Но вот был ли он стратегом? Это видно по истории его внешней политики, которая в основном вся состояла из войн. Он учился на ошибках. Только получив отпор на Азове с моря, додумался создать флот. В войне со Швецией армия несла огромные человеческие потери только потому, что он бросал в сражение необученных солдат. У Петра действие всегда шло вперёд мысли. Воевать ему было интересно, а вот управление государством тяготило его. Он мог действовать только принуждением. Как же ему удалось изменить сами мысли своего народа и направить историю России в новое русло?

И что тут началось!

– Всем заправлял Меншиков! – неслось уже с задних парт.

– Нет, Лефорт!

– Погодите. И тот и другой были те ещё ловкачи и по-своему умные люди, – вмешался Сева. Он спохватился, что нужно было держать обсуждение в рамках, чтобы урок не превратился в базарный гвалт. Для каждого вывода должен быть аргумент. – Но интересы ли страны они преследовали? Скорее всего, их цель, как у всех людей, не лежала дальше собственной выгоды и комфорта. Так что, добились они своего? Как сложилась их судьба после смерти Петра?

– Фигово сложилась, – сокрушённо признал Иван, голосовавший за Меншикова.

– Может, есть род или знатная фамилия, которые существовали до Петра, были после и, возможно, благоденствуют поныне? – подсказал Сева. – Можете погуглить, – наконец милостиво разрешил он.

– Разве Вы не говорили, что истина не лежит на поверхности? – злорадно поинтересовалась Александра. – Вряд ли Гугл – это малоизученный исторический источник.

– Вы что же, Александра, Эдгара По не читали? – Сева широко улыбался, как бы удивляясь наивности своей собеседницы. – Самые большие тайны лежат на поверхности. Нужно только сопоставить факты.

– Багратионы! – ошеломлённо возвестил Серёжа. – Древнейший род.

– Посмотрите! Есть даже версия, что Пётр был незаконорождённым сыном Ираклия Багратиони. Он с детства рос при дворе Алексея Михайловича и был приближённым матери Петра, Натальи Нарышкиной, – прибавила Света.

– Какие всё же важные для России соглашения и реформы провёл Пётр? – снова спросил Сева.

Из вороха вариантов было сложно выбрать, но Сева твёрдо решил, что, сколько бы времени на это ни ушло, ребята должны сами найти ответ и подкрепить его железной логикой рассуждений. В итоге все сошлись на том, что самое важное значение имел Ништадтский мир и торговые отношения с Востоком.

– Получается, – подал голос в наступившей вдруг тишине Витя, – что кто-то позволял Петру играть в войнушку, а тем временем тихой сапой под предлогом лучшей организации военных сил внушил ему реформу дворянских служб и развитие промышленности?

Сева едва заметно кивнул, широко улыбаясь. Но улыбка быстро сошла с его лица, когда он повернул голову и столкнулся с суровым взглядом молоденькой учительницы геометрии. Её урок шёл уже двадцать минут, и на него не пришла ни одна живая душа. Ни учитель, ни класс не слышали звонков, увлечённые обсуждением.

Домашнее задание пришлось продиктовать в спешке и скомкано. Сева, поддавшись внезапному вдохновению, вдруг решил предложить ребятам провести своё детективное расследование любого исторического события.