Читать книгу Паноптикум - Анна-София Дюк - Страница 7

Новое утро расстелило над Антигоной свой полог – пыльный и тяжелый, как театральный занавес. Его хотелось отдернуть и выйти за пределы – в далекое, почти недостижимое «после». Что за «после», Антигона не знала. Может, после смерти? Чушь. Смерти не существует. Куклы не умирают, ведь никогда не знали жизни. Когда завод механического ключа кончается, они отправляются в коробку – смотреть сны о том, как хорошо быть живым, и ждать следующего раза, когда с ними захотят поиграть.

Нет никакого «после». А за занавесом – лишь сцена, на которой продолжается спектакль. С подмостков не соскочить: завода хватает лишь на десяток шагов из одного конца сцены в другой.

Ночь без сна. Снова. Впору заводить календарик и зачеркивать дни до… До чего? Сон – это маленькая смерть, а жизнь – вечная пытка. Сколько лет Антигона живет во сне и спит наяву? Как давно реальность и ирреальность поменялись местами? Год назад? Два? Сотню лет? Тысячу?

Все, что случилось до явления истины, было лишь сном запутавшегося разума. Жила себе девочка со старушечьим именем Антонина, играла на скрипке и писала депрессивные стишки, куталась в черные шмотки и росла, как сорняк, вместо воды впитывая идеи мертвых писателей. Родители мало что сделали для ее воспитания. Ее воспитала книжка «Мифы Древней Греции», дав знания о том, как устроен мир. О том, что боги равнодушны и со смехом смотрят на страдания людей с небес. О том, что жизнью человека управляет беспощадный фатум, и остается лишь покориться ему, принимая уготованное. И Тоня продолжала жить по заветам мифов – сотни книжек пропустила она сквозь себя, но главным ориентиром осталась детская любовь с изображенной на обложке потрескавшейся амфорой.

Ох, как Тоня любила мир внутри своей головы. Как лелеяла свой прыткий ум, как пестовала запретные мысли, как игриво себя за них корила. Каждое новое чувство было острым и сладким, каждая книга, фильм или песня проживались, будто целая жизнь. Стихи – очаровательно неуклюжие – выпархивали из сердца, царапая крыльями ребра. Скрипичный смычок превращался в волшебную палочку. И все это был сон. Выдумка. Бездарный подростковый роман о малозначащих переживаниях глупой девчонки. Приняв новое имя, вкусив плод с древа познания, она пробудилась ото сна. Или…

Ты понимаешь, что спал, лишь когда проснешься. Только во сне ты не задаешься вопросом: сплю ли я? Только во сне не подвергаешь сомнению то, что видишь. А явь – сплошное сомнение.

Что настоящее? Что нет? Что более реально: змея, пьющая кровь, или безликий долг, заставляющий длить свое пустое существование, притворяясь перед отцом «нормальной» дочерью?

Осколки парадоксов кололи череп изнутри. Антигона помотала головой, вытряхивая их, но мысли продолжали думаться без ее участия. Будто кто-то транслировал их в мозг, с характерным стрекотанием прокручивая ручку допотопного кинопроектора.

Внизу хлопнула дверь – пол мансарды качнулся, словно палуба попавшего в шторм корабля. Отец ушел на работу, значит, можно больше не прятаться.

Зря Антигона пыталась поведать ему истину. Отец ничегошеньки не понял. Может, найди она томик трагедий, когда-то подброшенный в отцовский портфель змеей, то звучала бы убедительней, но без вещественных доказательств… Ничего не вышло. Отец смотрел на нее, как на умалишенную.

После того разговора он исчез на несколько часов и вернулся под вечер, собранный и хмурый. Сказал, что в субботу они «кое-куда съездят». Суббота уже завтра – от этой мысли бросило в дрожь. Больше года Антигона не выбиралась дальше магазина, а последний месяц даже выйти за порог стало немыслимо: мир за пределами дома был слишком шумный, яркий и быстрый, и она могла воспринимать его только сквозь защитный фильтр оконного стекла.

С усилием ворочая затекшими конечностями, Антигона поднялась с постели. Тело казалось закованным в железные доспехи. И болело – не физически, но… Просто болело. Боль эта была так велика, что убила бы все живое на земле, но не могла вырваться за пределы крошечной точки в пояснице, где застрял ключ, управляющий движениями куклы на сцене.

Ключ заставил Антигону повернуть голову. Осмотреть себя: на бедрах и руках красовались свежие, слегка поджившие полосы. Как наносила эти порезы, она не помнила.

Наверное, змея окрепла настолько, что смогла сама прокусить кожу.

Эта догадка странным образом успокаивала. Теперь списание платы будет осуществляться автоматически.

Рядом на кровати лежал ноутбук со скорбно склоненной крышкой. Антигона погладила тачпад, и на экране показалась старенькая запись из ее блога. В глубине кукольной души она скучала по Тоне – по ее жизни-сну, по ее безнадежно глупой и бесконечно мудрой юности. Все связи с жизнью «до» – до истины, до Антигоны – были порваны. Кроме одной.

Тоня завела блог в девятом классе. Делилась размышлениями о жизни и робкими стишками. Пыталась придать осмысленную форму пугающим процессам, что происходили у нее внутри. «Броуновское движение чувств», – так она называла это в своих записях.

Обнажать душу перед чужими людьми было страшно и приятно до легкой щекотки. Как и играть в рулетку: найдут ли родители блог? как отреагируют на прочитанное? Но родители ничего не искали, Илья тоже плевать хотел, что там сестра строчит за ноутбуком – «мелкая» наскучила старшему брату, едва ему исполнилось лет тринадцать. У блога было пару десятков читателей, да и те в последнее время не заглядывали.

С молчаливого согласия своего прежнего «Я» Антигона переняла обязанность вести электронную летопись их жизни, но летописец из нее вышел никудышный: мысли выпрыгивали из головы, не желая ровненьким рядком моститься в текст. Зато ей нравилось листать старые записи. Правда, иногда, измучившись болезненной ностальгией, Антигона принималась хаотично удалять посты, а потом рыдала, жалея, что потеряла часть себя. Порывалась даже снести весь блог, но замирала, наведя курсор на роковое «Удалить», и уплывала по волнам памяти, засыпая в обнимку с ноутбуком. Покончить с блогом навсегда Антигона так и не решилась. Примеряя старую кожу – сухую, тонкую, израненную, она вспоминала себя целой и полной слов. Новых-то внутри почти не рождалось, да и те, что приходили, были недоношенные и слабые.

Вдруг что-то подкатило к горлу рвотным позывом, скрутило внутренности. Больное, страшное. Но сильное.

Напиши меня. Вырви меня из себя.

Пальцы забегали по клавиатуре:

«снова бессонница

смахнет песок с лица

а мои легкие

слабокрохкие

жаждут как воздуха глотнуть лавы

извергшейся из Везувия

пытаясь выкашлять гной кровавый

кажется я обезумела

и пишу недостихами

прощайте

Бог с вами»

Антигона нажала «Опубликовать». Не перечитывая. Ее накрыла легкость с привкусом желчи, как после настоящей рвоты.

Выключив ноутбук и сменив пижаму на очередную гигантскую футболку на голое тело (кажется, это была Илюшина, с какого-то музыкального фестиваля), Антигона потопала вниз. Чуткие половицы реагировали скрипом на каждый шаг. В детстве она боялась бабушкиного дома. Большой и незнакомый, ветхий и потрепанный, он представлялся ей умирающим зверем – ослабевшим, но все еще опасным. Так и норовил подсунуть девочке под ноги то тумбочку с острым углом, то внезапную табуретку. Перед глазами всплыла картинка: маленькая Тоня ковыряется пальцами в грязных ворсинках ковра в гостиной, а бабушка Даша – такая же полумертвая, как ее дом, – лежит на диване, обложенная вышитыми подушками. От свалявшейся шерсти ковра пахло гнилью. От бабушки – густо и травянисто, как от чашки чая, но тоже с гнильцой. Тоня предчувствовала, что бабушка скоро умрет. Где-то в ней зияла рана, сквозь которую утекала жизнь. Может быть, бабушка умирала, потому что умирал дом? Может, наоборот, она отдала ему свои последние силы, чтобы дом, состоящий из одних прорех и трещин, протянул подольше? Дом пережил бабушку на много лет. И даже Антигону переживет, когда спектакль закончится, и ее уберут в коробку.

Ноги привели ее на кухню, и Антигона решила полюбопытствовать, что имеется из съестного. Склизкая овсянка, которую отец оставил в кастрюле на плите, аппетита не вызывала, поэтому выбор пал на буханку хлеба и банку вишневого варенья. Сделав бутерброд, она уселась на табуретку, только собиралась откусить, как уловила движение слева: кто-то наблюдал за ней из дверного проема. Не отец – он еще не мог вернуться, да и силуэт был изящнее. И не змея – та, в конце концов, рептилия, а это человек.

Боясь повернуть голову, Антигона рассматривала пришельца боковым зрением. Фигура приближалась, обретая четкость. Антигона выронила бутерброд из похолодевших пальцев. Забралась с ногами на табуретку и поджала колени. Закрыла глаза – для верности руками, как в детстве, когда играла в прятки.

– Здесь никого нет, никого нет, – повторяла она себе под нос.

Щеку обдало теплым дуновением воздуха.

– Никого нет…

– Почему ты боишься? – Голос раздался над самым ухом. – Посмотри на меня.

– Нет…

– Посмотри, прошу. Ты узнаешь меня. Ты уже узнаёшь, верно?

Это был ее собственный голос.

Антигона убрала руки от лица. К ней склонилось зеркальное отражение ее самой – нет, ее улучшенная копия. Нос потоньше, глаза побольше, лоб без единого прыщика, блестящие здоровые волосы. Словно ее ожившая фотография, отредактированная в фотошопе.

Одета гостья была в белоснежную тогу, волосы – скручены в небрежный узел и перетянуты на лбу лентой. Она улыбалась – ласково и печально. И Антигону осенило.

– Исмена. Сестра. – Она вскочила и кинулась той на шею. От Исмены пахло чистотой, зеленью и почему-то свежей типографской краской. Волшебное сочетание. – Ты вернулась.

– Я должна была вернуться. Тебе так плохо.

– Мы с отцом так давно в изгнании. Мы скучали. – Антигона все не могла выпустить сестру из объятий – сестру, которой у нее никогда не было, потерянную и найденную в одночасье. – Он будет счастлив тебя видеть. Ты дождешься его?

– Ты ведь знаешь, отец не увидит меня – он слеп. Так что не стоит говорить ему о моем визите, чтоб не расстраивать. – Исмена мягко отстранилась и предложила им присесть. Ее античный наряд был удивительно органичен в тесной захламленной кухоньке. Да и сама кухня преобразилась, будто сменились декорации: сквозь стены проглядывала тенистая роща, где росли лавр, виноград и маслины, где посланница с печальными вестями нагнала своего отца, Эдипа-изгнанника, и сопровождавшую его дочь – так написано в Книге Истины…

– Как там братья? – спросила Антигона.

– Бог весть… Но между ними страшное творится.

– Воюют?

– Воюют.

– Такие они, наши братья… Знаешь, для отца всегда существовал лишь один – спортсмен, трудяга. А второго, мятежника, он проклинал и не желал знать. А я люблю обоих, даже если они один… – Она нахмурилась, запутавшись, но Исмена все поняла и так. – Я так долго ждала тебя. С самого детства мечтала иметь сестру – моего духовного близнеца, чтобы понимала с полуслова, чтобы знала обо мне все… Почему ты не приходила раньше?

– Раньше я не была нужна тебе так, как сейчас. – Исмена сжала ее руку. Антигона просидела бы рядом с ней вечность —молча, просто ощущая, как струятся навстречу родной душе мысли, не нуждающиеся в озвучивании.

– Ты останешься со мной навсегда? – Ее голос звенел робкой надеждой.

Исмена закусила губу. Поспешно отпустила ее ладонь и сцепила руки в замок.

– Я ухожу, а ты, сестра, покуда побудь с отцом: труды во имя близких не следует и почитать за труд4.

Антигона словно заранее знала, что та ответит именно так. Но все же попыталась надавить на жалость:

– Мне… мне все время твердят о труде, о долге, но я устала, так устала… Отдавать кровь, играть роль…

– Потерпи, милая. Ты же… Ничего на свете не умеешь делать лучше, чем терпеть.

– Знаю. Я сама так всегда говорю.

– Не переживай, я буду рядом. Вот здесь. Ты можешь позвать меня, и я приду. – Исмена коснулась ее виска, убирая за ухо прядь волос, и запечатлела на лбу легкий поцелуй. Антигона моргнула – и сестры рядом уже не было.

Она подняла с пола бутерброд, выкинула его в мусорное ведро и протерла тряпкой оставшееся на линолеуме пятно от варенья. Можно было сделать себе другой, но аппетит пропал. Заведенный в спине ключ побуждал к действию, и Антигона передислоцировалась в гостиную.

Обычно, чтобы деть куда-то энергию, она либо играла на скрипке, либо танцевала, но сейчас руки слишком дрожали. Значит – танец. Антигона сгоняла в мансарду за ноутбуком, поставила его на диван и нашла папку «Music», куда скачивала треки с пиратских сайтов. Музыка накатила волной, вымывая будоражащие звуки враждебного мира и оставляя чистое аудио-блаженство. И Антигона пустилась в пляс.

Неважно, что звучало из динамиков – лишь бы шум заглушал мысли. Ритм тоже ничего не значил. Ее танец не вписывался ни в один из существующих стилей – так древние шаманы, войдя в транс, призывали грозу. Антигона размахивала руками, подпрыгивала, хохотала и застывала в вычурных позах. Прибитые к стенам иконы ходили ходуном от ее топота. Через какое-то время, взмокнув, Антигона сорвала с себя футболку и продолжила танцевать почти голышом. Дикарская пляска становилась все страшнее: распущенные волосы реяли крыльями летучей мыши, руки складывались в магические пасы, а губы с выступившими на них капельками слюны что-то непрестанно бормотали…

В дверь постучали – звук тонкой иголочкой врезался в воспаленный мозг. Показалось? Антигона поставила проигрыватель на паузу. Секунд через десять стук повторился. Кто это? Отец так рано вернулся? На ходу натягивая футболку, она бросилась открывать.

Но на пороге стоял не Яков Ильич, а кое-кто другой, тоже ей знакомый.

«Ой», – внутренне пискнула Антигона, представив себя со стороны.

Но было поздно. Такой ее и увидел Вит – красной, растрепанной, в надетой шиворот-навыворот футболке, что не скрывала ни дрожащих коленей, ни старых и новых шрамов. Вблизи романтический ореол бабочки-скрипачки растаял, и Вит отчетливо заметил и дряблость ее мышц, и нездоровый цвет лица. От девушки веяло жаром и потом, а от тела отходили невидимые язычки пламени, что окружают всех безумцев. Вит ощущал их сверхъестественным чутьем – маленькие колкие лучики, будто от бьющегося током свитера.

«Психомоторное возбуждение, – отметил он. – И пренебрежение личной гигиеной. Уплывает наш клиент».

Весь прошлый день Вит разрабатывал план, как попасть к Тоне-Тане домой. Искал в больничной картотеке данные о ком-либо с фамилией Благой, но нашел только старую медицинскую карту Якова Ильича. Последняя запись в ней датировалась концом восьмидесятых и почти выцвела. Там сообщалось о снятии психиатрического диагноза – вроде бы какого-то подтипа шизофрении. Значит, Жанна Геннадьевна не соврала – Яков Благой действительно лечился в психбольнице и, судя по медкарте, довольно долго. А вот у его дочери карты не было – по крайней мере, в Серпомолотовске.

Вит решил поговорить со скрипачкой, пока ее отец в школе – у него как раз была послеобеденная смена, можно перед работой заглянуть. Потом, вооружившись результатами первичной диагностики, он серьезно пообщается с Яковом Ильичом.

Вот Вит и топтался на крыльце, всем видом излучая открытость и радушие.

– Здравствуйте, – произнес он заготовленную фразу. – Я ваш сосед из дома напротив, переехал недавно.

Скрипачка молчала. Застыла каменной статуей. Казалось, она вообще не дышит.

Вит продолжил, не снимая маски дружелюбного соседа:

– Прошу прощения, у вас не завалялось соды? Мне нужно оттереть плиту. Представляете, заляпал жиром вчера, когда готовил мясо. Я неважно готовлю, а тут решил поэкспериментировать…

– Сода продается в любом магазине, – вдруг ожила скрипачка. Голос у нее оказался низкий и глубокий – таким жрицы темных богов изрекают страшные пророчества.

– Да, но так быстрее.

Девушка не удостоила его ответом, но Вит был терпелив.

– Вы подглядывали за мной, – вдруг заявила она.

– Подглядывал, – Вит не стал отрицать. – Вы волшебно играете.

Скрипачка кивнула и нервозным жестом отбросила волосы за спину. Вит невольно взглянул на ее шею – длинную, молочно-белую, девственно-чистую. Никакой странгуляционной борозды. Откуда ей там взяться?

Это ведь не она, а другая девушка любила, когда ее душат.

– Мне очень понравилось, – зачем-то повторил он. – У вас талант.

– Ага-а…

– Вам плохо? – Вит заметил, как девушка переменилась в лице, и, воспользовавшись ее замешательством, шагнул в дом. – Я могу помочь?

– Нет, все хорошо… – тускло возразила она, хватаясь рукой за стену.

– Вы уверены? Я врач.

– Мой папа ненавидит врачей. Говорит, они шарлатаны и прихвостни режима.

«Как интересно», – присвистнул про себя Вит. Это многое объясняло из обрывочной истории семейства Благих, что была ему известна. Кажется, отца многолетнее лечение в психбольнице не убедило в том, что он болен, и теперь он не дает лечиться дочери. Отрицание болезни – распространенная реакция. С отрицанием еще можно разобраться, главное, чтобы они не оказались адептами антипсихиатрии, которые начитались сомнительной литературы и лечатся молитвой и сушеным куриным пометом.

– Поверьте, я не такой, как обычные врачи. – Вит одарил собеседницу самой очаровательной из своего арсенала улыбок. – Меня зовут Вит, а вас?

– Антигона.

«Вот как – не Тоня и не Таня. Ну и креативщик ее папочка».

– Необычное имя. Греческое?

– Д-да.

– Знаете, у меня родители тоже оригиналы. С одной стороны, хотели выпендриться, с другой – боялись выставить ребенка посмешищем. Вот и получилось, что называется, ни рыба ни мясо. Не Виктор, не Виталий, а просто Вит. Мое имя вечно коверкают. Ваше, наверное, тоже? – Он думал растопить лед забавной историей, но ничего не вышло. В состоянии «заводной куклы» участвовать в светской беседе Антигона была неспособна.

Гуляющий по переулку ветер захлопнул за спиной Вита входную дверь. Едва внешний мир скрылся за заслонкой, Антигоне чуть полегчало, и она попыталась отделаться от гостя:

– Слушайте, я не уверена, есть ли у нас сода…

– Посмотрите, пожалуйста, у меня смена скоро, я не успею в магазин.

Она приняла это глупое объяснение и отрешенно кивнула:

– Хорошо, я гляну быстренько, а потом вам придется уйти. Вы зашли, откровенно говоря, не в лучший момент.

«О нет. Я как раз вовремя. Я здесь, чтобы спасти тебя от самой себя».

– Конечно-конечно…

Вит последовал за Антигоной на кухню и, не дожидаясь разрешения, плюхнулся на табуретку.

– Мило тут у вас, – прокомментировал он, хотя совсем так не думал. Кухня была убогая и запущенная: измазанная жиром – вот кому нужна сода! – доисторическая плита, полопавшиеся обои, выцветшие до оттенка застарелой мочи, шаткий колченогий стол. В раковине громоздилась Пизанская башня немытой посуды, на столешнице валялись хлебные крошки, а на полу, прямо у его ботинка, темнело не до конца отмытое липкое пятно. – А скажите, если можно поинтересоваться… Почему у вас чердачное окно заколочено? Чердак нежилой?

– Жилой. Там… там моя комната, – ответила Антигона. – Я не знаю, почему. Окно всегда было заколочено. Надо у папы спросить…

В груди Вита разлилось тепло: он оказался прав насчет того, где живет бабочка. Ему чертовски нравилось быть правым.

Антигона хлопала створками шкафов в поисках никому не нужной соды. Когда она тянулась вверх, ее футболка тоже задиралась, демонстрируя смешные трусы с сердечками и впалый живот. Но взгляду открывалось и другое: сеточка шрамов, покрывающих кожу. Большинство давно зажили, но парочка казались совсем свежими.

«Самоповреждение режущими предметами, – Вит поставил галочку в воображаемом блокноте. – Классика».

Что-то начинало выкристаллизовываться. Внутри разгорался исследовательский азарт.

«Нужно узнать, бывают ли у нее перепады настроения. А как дела с остротой мышления? Изъясняется вроде связно…»

Вит вдруг заметил, что на одной из ран – самой глубокой, на левом бедре – выступило несколько алых капель. Они потекли вниз по ноге, сливаясь в единый ручеек.

– У тебя кровь… – «Ты» вырвалось свободно и легко.

Антигона попыталась оттянуть футболку вниз, скрывая порез.

– Надо обработать перекисью. Как тебя угораздило?

– Кошка поцарапала, – буркнула она. – Ерунда.

– У тебя ведь нет кошки, так? – Вит решил поэкспериментировать с прямотой.

Антигона промолчала, вжимаясь спиной в раковину.

– Скажи, ты обсуждала с кем-то свои проблемы? С отцом, с друзьями? – Вит добавил в голос участливости. Давай, ломайся, обнажай сокровенное, изъеденное драгоценным ядом нутро… – Может, папа водил тебя к доктору?

Антигона до боли закусила губы. Что, если открыться ему? Вчера это казалось хорошей идеей. Но она уже обожглась с отцом, так чего ждать от случайного призрака, которого неведомые ветра принесли к ее порогу?

– Я была как-то у драконихи. Она была большая и страшная. И совсем мне не понравилась.

– Я знаю, тебе очень плохо. Тебе кажется, что ты в коконе, сотканном из боли. До кокона не долетают чужие слова, а твои крики о помощи тоже теряются, не вырываются за его пределы. Твое израненное тело – вот он, твой крик. Я слышу его. И хочу помочь.

Антигона рвано всхлипнула, застонала и сползла вниз, сжавшись в комок на полу. У нее совсем не осталось сил бороться, но пришел он – такой умный, такой понимающий – и предложил руку помощи. Нужно с кем-то поделиться, иначе череп лопнет, иначе коктейль, что взбалтывается и смешивается в бокале ее разума, перельется через край…

– Не бойся. – Вит присел рядом с ней на корточки. – Я не такой, как другие врачи, я уже говорил. Мне можно доверять.

– Вы действительно сможете мне помочь?

– Конечно.

– Вы прогоните змею? Она… она меня скоро досуха выпьет, вообще крови не останется. И ключ, ключ в спине. Он все время тарахтит, я уже две ночи спать не могу, приходится музыку включать, чтобы не слышать… Если его вытащить, как думаете, я стану настоящей?

– Да, с ключом в спине жить, конечно, неудобно. Но это можно исправить. Поможешь мне его нащупать?

Вит решил опробовать этот метод – довольно экстравагантный. Не спорить, не переубеждать, поверить вместе с больной в ее бред и попытаться распутать его. Взять факел и вывести за руку из темной чащи.

«Не многовато ли на себя берешь, доктор Хаус?» – хмыкнул внутренний голос. Вит велел ему заткнуться.

Антигона придвинулась ближе к нему. Ее горячее, несвежее дыхание пахнуло Виту в лицо. Он приподнял край ее футболки и положил руку на мокрую от пота спину.

– Где он? Здесь?

– Ниже.

Вит продвинулся вниз по пояснице, ненавидя себя за то, каким томлением в животе отдается прикосновение к разгоряченной коже. Это томление погубило его однажды. Погубит и сейчас.

– Ниже, – ее шепот щекотал ухо. – Теперь выше. Вот здесь.

Он поводил рукой из стороны в сторону, ущипнул кожу и потянул на себя.

– Кажется, лезет.

– Неправда, – Антигона резко отстранилась, – ключ внутри меня. Чтобы достать его, нужно сделать разрез. Но спасибо за попытку.

Вит хотел что-то ответить, но их прервал скрип двери и грузные шаги.

– Тоня! Чего дверь открыта? – Полный тревожных предчувствий, Яков Ильич, не разуваясь, побежал на кухню, где и застал Антигону и Вита, устроившихся на полу и беседующих, почти соприкасаясь головами.

– Что… здесь…

Не теряя ни секунды, Вит вскочил на ноги и протянул ему руку:

– Добрый день, я ваш сосед…

– Да-да, – поддакнула Антигона, наскоро вытирая слезы и поправляя футболку, и тоже встала. – Он за содой зашел, пап, ничего такого.

– Конечно, – сплюнул Яков Ильич, – ничего такого. Вы тут обжимаетесь. Извращенец! Вы подглядывали за моей дочерью через окно, а теперь, теперь…

– Скажите, ваш мозг способен обрабатывать информацию, которую передает зрительный нерв? – Вит успел заочно возненавидеть этого человека, в упор не замечающего состояния собственной дочери, поэтому не церемонился в выражениях. – Это похоже на «обжиматься»? А я – на извращенца? У девочки случилась истерика, которую пришлось успокаивать мне, потому что вам плевать…

– Что вы себе позволяете?

– Хорошо. – Вит приказал себе остыть и заговорил ровным тоном: – Возможно, я выразился грубовато. Если я представлюсь и извинюсь за свое поведение, вам станет спокойней? Меня зовут Вит Стеблевский, я новый участковый терапевт в поселковой больнице.

Руку ему Яков Ильич так и не пожал. Какое-то время он молчал – и вдруг рявкнул:

– Тоня! Оденься, в конце концов, ходишь тут голая перед чужим человеком…

Шмыгая носом, она унеслась в мансарду, а Вит решил предпринять еще одну попытку достучаться:

– Слушайте, я прошу прощения за тот случай с… подглядыванием. И за сегодняшнее вторжение тоже. Я просто должен был убедиться в своих опасениях и поделиться ими с вами. Не знаю, помните ли вы, но мы с вами встречались. В первой городской больнице. Вы спросили у меня, где кабинет психиатра. Ваша дочь еще у него наблюдается?

Яков Ильич нахмурился, припоминая.

– Что нам тот психиатр… Таблеток насоветовала. Им лишь бы человека транквилизаторами закормить, превратить в овощ. Тоня абсолютно нормальная девочка. – Он едва ли верил в то, что говорил, но нужно было спровадить этого выскочку поскорее, чтобы не лез не в свое дело. – Может, немного замкнутая. Но это ничего, она ведь натура творческая. Стихи пишет, на скрипке играет. Все творческие люди слегка эксцентричны. Я бы увидел, если что не так…

«Все вы так говорите, – пронеслось в голове у Вита. – Я бы увидел, я бы заметил… Но на деле вам легче закрывать на все глаза, ведь осознать, что́ творится с вашими близкими, слишком страшно».

– У нее все тело в порезах, – принялся перечислять он. – Она рассказала мне, что уже несколько суток не спит, и, судя по всему, у нее галлюцинации. Она не просто творческая натура. Ей требуется серьезное лечение. Возможно, госпитализация. Покажите дочку врачу.

– И кто же этот врач? К той мымре я не попрусь! Может быть, вы, юноша? Вы же возомнили себя экспертом! Что вы ей пропишете: галоперидол, сульфозин, мажептил? Или сразу гильотину – лучшее средство от головы?

«Какой сульфозин? Его давно не применяют…»

– Нет, я обыкновенный терапевт, но мой долг как человека, давшего клятву Гиппократа, обратить ваше внимание на существующие проблемы. Послушайте… – Вит понимал, что ступает на минное поле, но выбора не было. – Вы понимаете, что заболевание может быть наследственным? Простите, что вообще заикаюсь об этом, я добыл информацию не самым этичным способом, но… Я знаю, что вы лечились от шизофрении. Сейчас уже другое время. Поверьте, современные препараты вызывают гораздо меньше побочных эффектов. Постоянно разрабатываются новые психотерапевтические методики, позволяющие снизить потребность в медикаментозном лечении до минимума. Если вы побороли болезнь, значит, и она сможет… Не лишайте дочь необходимой помощи.

Мир перед глазами Якова Ильича покачнулся.

– Вы ничего не знаете о том, что со мной было, – процедил он, леденея от ярости. – И о Тоне ничего не знаете.

– Ладно. – Вит отступил. – Подумайте над моими словами. Вот моя визитка. – В этот момент он порадовался, что главврач настояла на том, чтобы всем сотрудникам больницы их напечатали. Одна удачно завалялась в кармане. – Здесь мой телефон. Если вдруг что случится, звоните. Прибегу по первому зову.

Яков Ильич не протянул руки, чтобы взять визитку, поэтому Вит просто положил ее на кухонный стол.

– Только прошу вас, не затягивайте. Не доводите дело до… неприятных последствий. А я пока наведу справки и посоветую вам хорошего психиатра.

– А теперь убирайтесь! – скомандовал Яков Ильич. – И не смейте больше входить в этот дом без моего разрешения.

Вит скомкано попрощался и оставил того обдумывать полученную информацию. Завтра он собирался проверить, как у Антигоны дела.

Лишь бы не стало слишком поздно.