Читать книгу Паноптикум - Анна-София Дюк - Страница 9

Машина исчезла.

Это открытие настолько поразило Вита, что он застыл, тупо пялясь на отпечатки шин на влажном грунте. Невозможно. Бордовый «запорожец» Благих казался незыблемым элементом пейзажа – как и ясень, росший в конце переулка, по которому любила лазить местная ребятня, как делали, наверное, их родители и будут делать их будущие дети. Но машина исчезла – значит, домоседливое семейство покинуло обшарпанные фамильные чертоги и отправилось… Куда же они подевались?

«Твою мать», – констатировал Вит. И прибавить к этому глубокомысленному умозаключению было ровным счетом нечего.

Вчерашний вечер он провел, шерстя список друзей в «ВК» и размышляя, кто из его знакомых психиатров мог бы вести бабочку-скрипачку. «Мою бабочку», – трепетно прибавлял Вит без тени сомнения, что имеет право присвоить ее себе. В конце концов, в эпоху Великих географических открытий новые земли нарекали именем первого человека, ступившего на них.

Спустя три часа мельтешения перед глазами улыбчивых аватарок Вит пришел к неутешительному выводу: никто. Сокурсники – те немногие, кто, как и он, подались в психиатрию… Как он мог доверить Антигону тем, кто еле сдавал со второй пересдачи, кто платил за экзамены, кому Вит сам давал списывать? Кто еще? Из родной-ненавистной областной он испытывал теплые чувства к одному лишь доктору Стояну, благодаря которому познакомился с психиатрией: когда Вит был студентом, тот взял его ночным санитаром к себе в отделение. Да только Пал Антоныч (как Чехов, только наоборот, шутил тот в хорошем расположении духа) питал страсть к обильным возлияниям, иначе говоря, безбожно квасил – вот Вит и сомневался, можно ли поручить ему такое сокровище. Найти бы какую-нибудь милую женщину с ласковым голосом, на которую девочка спроецирует роль матери…

«Что ты за кастинг устроил?» – одергивал себя Вит. Слишком сильно он привязался к этой девчонке, что абсолютно непрофессионально. Хотя… Какой он к черту профессионал? Она ведь такая… такая… тонкая, хрупкая, тронешь – рассыплется. Пальцы еще помнили прикосновение к нежной коже и жар ее дыхания, щекочущего ему ухо. А имя ее, имя – Ан-ти-го-на – тоже удивительное, с северной твердостью и неясной трагической ноткой…

К часу ночи Вит отрубился и задрых крепким сном праведника, добросовестно отпахавшего трудовую неделю. Глаза он продрал только после третьего звонка будильника. Пришлось снова тащиться на работу – долбаная шестидневка. Он подумывал заглянуть к Благим перед сменой, но осадил себя: спят небось, у нормальных людей выходной. Так и ушел восвояси, мазнув взглядом по занимающему положенное место «запорожцу», что тонул в утренних сумерках, как погибший в морской пучине корабль – неподвижный, вросший в донный ил. Ничто не предвещало беды.

На работе Вит был так расхлябан, что даже Вера, обычно хранившая доброжелательное спокойствие, на него взъелась: «Я и без стетоскопа слышу по кашлю, какие там жуткие хрипы в легких! Ты оглох, что ли?»

Закушенная губа, капризно-упрямый взгляд. Перевязанные кислотно-розовыми резинками хвостики угрожающее подергиваются. Наша Белочка неистова в гневе, ха-ха.

«Прости, Вер, плохо себя чувствую. Не выспался», – легко соврал Вит, якобы случайно касаясь ее запястья и вполне намеренно пользуясь тем, что она питает к нему слабость. Вера утешительно погладила его по локтю и упорхнула приготовить новоявленному страдальцу кофе, в котором читалось нечто большее, чем дружеская услуга. Какой-то необычный вкус, с пикантно-пряной ноткой. Что она туда добавила? Корицу? Ваниль? Секретный ингредиент под названием любовь?

Кое-как доработав смену, Вит отправился домой, где и обнаружил загадочную пропажу. До флигеля он не дошел. Просто упал на крыльцо дома Благих, чувствуя, как скрипит под весом тела треснувшая ступенька. Естественно, ступени были мокрые и грязные после утреннего дождя, но Вита уже не волновало состояние его одежды.

По небу ползли длинные темные облака, похожие на свернутые из газеты самокрутки. Вит усмехнулся пришедшему на ум сравнению и достал сигареты. Закурил. На западе искристо потрескивало и грохотало; гроза возвращалась. Он выпустил колечко дыма – трюк, которому давным-давно научился в общежитии, – пытаясь отвлечься от тревожных мыслей. Куда они пропали? Если вчерашний разговор сподвигнул Якова Ильич отвезти дочку в психбольницу – отлично. Да только поликлиническое отделение в субботу не работает.

Перед глазами отчетливо встала картина: вот Антигона привстает на носочки, осматривая кухонные полки, и слабые солнечные лучи высвечивают дорожки боли на девичьем теле, вытоптанные ее собственными пальцами, созданными для смычка, а не лезвия… По бледным рукам ветвятся линии вен – русла рек, нарисованные на выцветшей от времени карте. Что, если в этот раз она вогнала острие чуть глубже, и реки вышли из берегов?

«Почему ты не настоял? Не схватил этого старого идиота за шкирку и не вдолбил доходчиво, что девочке нужна срочная помощь? Дурак! Хотел поиграть в информированное согласие? Дать пациентке и ее семье время на осознание? Чертов западный подход! Это только в учебниках работает. А в жизни – вот что случается».

«Ты ничего не должен этой девочке. У нее есть отец, чтобы о ней заботиться. Он и виноват. Кто она тебе? Никто. Просто экспонат для твоей коллекции бабочек с оборванными крылышками, долбаный ты маньяк».

«Помнишь, как она плакалась тебе? Разве сердце не екнуло, а? Так уже и никто?»

Какой-то манихейский бред7. Вселенская борьба добра и зла за его драгоценную душу. Вит выкурил сигарету до самого фильтра и взялся за следующую. Бессмысленный внутренний спор хотелось оборвать. Врезать самому себе – смачно, до крови. Только ему, чистоплюю, не прилетало аж со второго курса, когда Вит спьяну попытался отбить у старшекурсника девушку. Ни ее лица, ни лица оппонента он припомнить не мог, а вот ощущение саднящей скулы, которая потом налилась горячей тяжестью синяка, все еще жило в памяти. И ощущение это было приятным. Он и подумать не мог, как приятно получать в морду заслуженно.

Из пачки улетучилась третья сигарета. На этой стадии курение уже не приносило удовольствия, превратившись в механический процесс. До Серпомолотовска гроза все еще не добралась – только кромка неба вспыхивала ломанными серебристыми полосами. Бредущая по переулку старушка поздоровалась с Витом и остановилась, намереваясь что-то спросить (например, почему он развалился на чужом крыльце в таком неприглядном виде), но не решилась и поковыляла дальше.

Пролетели еще несколько пустых минут. Над головой пару раз громыхнуло – слабенько, почти беззлобно. Вит задушил малодушную мыслишку спрятаться от возможного дождя в доме и зажег четвертую сигарету.

Телефонный звонок заставил его вздрогнуть. Вит вгляделся в экран: номер был незнакомый.

– Алло, Вит Анатольевич? – прохрипели в трубке.

– Слушаю, – не вынимая сигареты изо рта, буркнул он.

– Вит, здравствуйте. Это Яков Благой. Ваш сосед, вы мне визитку оставляли. Моей дочке… очень плохо. Нужна помощь.

– Что? – В голосе Вита сквозила неуместная радость. Она жива. По крайней мере, жива. Остальное поправимо. – Бред? Галлюцинации? Агрессивное поведение?

– Она просто застыла. Ни на что не реагирует.

– Вы пытались растормошить ее? Трясти, бить по щекам?

– Ничего не помогает.

На секунду Вита охватила игольчатая паника. Как давно он этого не делал… Черт, да никогда он такого не делал – не оказывал психиатрическую помощь по телефону.

«Соберись, – приказал себе Вит. Разжал пальцы, отпуская почти истлевшую сигарету в свободный полет, а затем звонко щелкнул ими в воздухе. – Все, теперь выполняй свою работу».

Мысли раскручивались скрипучими шестеренками. Попадались ли такие случаи в его недолгой психиатрической практике? Безусловно: больные нередко пытаются спрятаться в кокон, когда тонкие нити, из которых соткан их разум, рвутся, не выдержав соприкосновения с грубым холстом реальности. В голове замелькали эпизоды больничной жизни: округлые руки медсестер, полные тайного телесного знания, дарованного не книжной пылью, а многолетним опытом, их мягкие голоса и уверенные движения, отмеренные так же точно, как высчитана доза препарата в пластиковом цилиндре шприца. Да, Вит знал, что нужно делать.

– Попробуйте согнуть ее пальцы, прижав к ладоням. Только большие не трогайте. Ну как? Нет? Ладно. Тогда скажите ей что-нибудь, что может вызвать у нее эмоции. Сильные. Желательно негативные.

– Что… что мне сказать?

– Не знаю, придумайте, у вас мозги есть? – взорвался Вит и тут же осадил себя: эй, спокойнее. Кто бы мог подумать, что в такой ледышке, какой он сам себя считал, проснется столько пыла, когда дело касается чего-то… его. Да, суть в этом. В иррациональном чувстве принадлежности – а значит, ответственности.

В трубке неразборчиво затрещало: видимо, Яков Ильич убрал телефон от уха.

– Не помогает, – вздохнул он спустя несколько секунд. Виту показалось, что старик едва сдерживает слезы.

– Хорошо. Теперь диагностическая часть. – Собственный голос звучал, словно со стороны. Когда Виту требовалось сохранить хладнокровие, он все меньше походил на человека и превращался в машину, отдающую распоряжения. Убегал от эмоций в действия и логику, чтобы страх – вполне закономерный страх неопытного юнца, притворяющегося бывалым врачом, – его не догнал. На научном языке этот механизм психологической защиты называется «интеллектуализация». И Вит успешно его использовал, снискав славу уверенного в себе и эмоционально зрелого молодого человека. Вот и Яков Ильич ловил каждое его слово, не подозревая, как у доктора Стеблевского трясутся поджилки.

– Посмотрите на зрачки. Расширены? – В ответ донеслось утвердительное мычание, и Вит продолжил: – Ударьте ее по щеке. Посильнее. Зрачки должны расшириться еще больше при реакции на боль. Нет? Поздравляю, вероятно, у вашей дочери кататонический ступор, – бодро резюмировал он. – Точнее скажу, когда приеду. Где вы?

Едва он услышал слово «монастырь», самообладание Вита здорово покачнулось.

– Ч-что… – он сделал паузу, выбирая слова помягче. – Что вы там забыли?

– Ездили… – Яков Ильич почти зеркально отразил его заминку. – На службу.

Оба понимали, что сейчас не время вдаваться в обсуждения.

– Не сходите с места, – велел Вит. – И больше не пытайтесь ее расшевелить, иначе станет только хуже: ступор может смениться возбуждением. Документы у вас при себе? Чтобы дать согласие на госпитализацию.

– Госпитализацию? – эхом прошелестело в ответ.

– А вы что думали? – почти весело воскликнул Вит. Кривая, болезненная улыбка растянула уголки рта. – Допрыгались вы, Яков Ильич. Долечились словом Божьим. Теперь будут работать специалисты. Я вызову психиатрическую бригаду скорой помощи. Они будут часа через два, но я приеду раньше.

– Бригаду? Не надо…

– Вы не понимаете? Вашей дочери нужна медицинская помощь.

– Помощь…

– Яков Ильич, – Вит постарался говорить максимально кротко, – пожалуйста, держите себя в руках. Ради дочери. Я понимаю, вам тяжело и страшно, вы не знаете, что происходит. С ней все будет хорошо, я обещаю. Ступор – не самое редкое состояние в психиатрии, и врачи знают, как с ним справиться. Только скажите все-таки, с собой ли у вас документы…

– Нет… Дома… Ключ… – Реплики перемежались то ли хрипами, то ли всхлипами. – Матушка… Кажется, моя мать оставляла ключ соседям. Вашим арендодателям, спросите. Да, должно быть, незадолго до смерти. Шкаф в гостиной… Большой такой, гардеробный… Найдите синюю папку, там наши паспорта.

– У вас сохранились старые медицинские записи? С тех времен, когда вы водили дочку к психиатру в Городе. Чтобы врачам было, с чем работать.

– В Серпомолотовске – нет. Может, в городской квартире что-то осталось, но здесь…

– А вещи? Зубная щетка там, смена белья… Я захвачу. Где они лежат?

– Д-да… Там же, в шкафу, спортивная сумка, туда сложите. Тонина зубная щетка в ванной – фиолетовая. Ее комната наверху, в мансарде. М-мы… Мы ждем вас.

Только когда из трубки полились короткие гудки, Вит позволил себе подробно и с вниманием к анатомическим деталям выругаться.

Но на слабость времени не было. Он набрал номер станции скорой помощи при областной психбольнице, молясь, чтобы трубку не взял кто-то из знакомых. Но нет, голос диспетчера – мужской, слегка гнусавый – совершенно не отозвался в памяти.

Следующим в списке дел значилось проникновение в дом, а для этого нужен был ключ. Пока Вит, позвонив в дверь, переминался с ноги на ногу на хозяйском крыльце, его настигло осознание: он опрометчиво пообещал приехать – еще и быстрее скорой! – хотя понятия не имеет, каким транспортом добираться до монастыря. Не успел он как следует отругать себя за дурость, как в дверном проеме показалась хозяйка – раскрасневшаяся, слегка запыхавшаяся, в зеленом фартучке, испачканном в муке.

– Вит? Здра-авствуйте… – Ее тонко выщипанные брови поползли вверх; синхронно с ними – уголки губ, будто подвязанные за веревочку.

– Добрый день… – отозвался он, с удивлением ловя себя на мысли, что не помнит, как ее зовут. Кажется, имя начинается на «И». Ирина? Да, точно, Ирина. И отчество на «И» – то ли Ивановна, то ли Игоревна. Есть такая категория людей, которые принимают участие в твоей жизни исключительно как функции. Поэтому и запоминаются под ярлыками «парикмахер», «вахтерша» или, вот, «хозяйка жилья».

– Случилось чего? – Ирина картинно помрачнела: на лбу пролегла глубокая складка. – У вас вид такой…

– К сожалению, случилось. Но времени на объяснения нет. Яков Благой мне сказал, что у вас может быть запасной ключ от их дома.

– Да, Дарья Павловна когда-то оставляла, а что-о… – Губы вытянулись идеальной, как на картинках в азбуке, трубочкой. Нет, правда, с нее бы какой-то мультяшный персонаж срисовать: такая выразительная мимика.

– Они с дочерью уехали. И… в дороге… – Вит тщательно подбирал слова, чтобы не плодить сплетен, которые потом обрастут фантасмагорическими подробностями. Как он помнил из разговора с Жанной Геннадьевной, Благим и так из-за слухов неважно жилось. – Девочке стало плохо. Яков Ильич позвонил мне, и… В общем, ее придется положить в больницу, и меня попросили привезти документы и личные вещи.

– Ой, ужас какой! – запричитала Ирина. – Я посмотрю, должен быть ключ. Проходите, не стойте на улице, я сейчас…

Вит переступил порог, и его накрыла волна душного тепла. В воздухе был разлит густой аромат свежей выпечки. Из-за приоткрытой двери в гостиную бодрой скороговоркой вещали новости. Дверной косяк украшали черточки фломастером с приписками вроде «Яна 12 лет», «Толя 8 лет». Возле верхней черточки, самой яркой, значилось: «Толя 19 лет». Наверное, Толя и Яна уехали в Город и не живут с родителями… Вит опустил взгляд: на светлом линолеуме остались грязные отпечатки его туфель. Ему стало стыдно за то, что он наследил, и он удивился своему стыду, ведь стыдно ему бывало редко – наоборот, весело, что он ставит кого-то в неловкое положение. Вит прикрыл глаза, привалившись затылком к стене, и расслабленно выдохнул. Атмосфера в хозяйском доме разительно отличалась от той, что царила во флигеле. Обстановка там была скромной, пусть и не лишенной вкуса, но ощущалось, что там не живут – только временно проживают. Но здесь – здесь все дышало любовью и жизнью. Даже дома – вернее, в доме, который он с легким сердцем покинул в семнадцать, чтобы возвращаться лишь гостем, – Вит не чувствовал себя так уютно. В родительской квартире, выполненной в стиле хай-тек, все было таким белым, что по коже пробегали холодные мурашки, и чистым до безжизненности: отец блюл стерильность как в операционной, так и дома. И вот эти черточки на косяке, черточки, которые никак нельзя было представить дома у родителей, – эти черточки отдались в Вите неясной тоской. Он и сам не знал, по чему тосковал, но не успел распробовать это чувство: Ирина вернулась, держа в руках объемную связку ключей, и сняла с нее один – со ржавым брелоком в виде сердца, с которого слезала мнимая позолота.

– Кажется, этот… Вот, держите. Вы знаете, как доехать? Скажите адрес, мы подскажем…

– Я в GPS-навигаторе задам.

– А лучше берите нашу машину! – вдруг оживилась она. – Вы же умеете водить?

– Конечно.

– Все равно в такую погоду мы никуда не поедем. Саш! – Ирина обернулась к приоткрытой двери. – Пусть возьмет, а?

– Да, без проблем, – прогундосил в ответ добродушный бас.

Она выдала Виту еще два ключа – от машины и от гаража, и он, сжав их в кулаке и глупо кивая, задумался о том, как удивительны здешние люди. Сначала говорить, что сосед «с придурью», а дочка его – «инвалидка», а потом спокойно дать полузнакомому квартиранту ключи от машины, чтобы ехал помогать этим самым соседям. В Городе, наверное, было бы наоборот: все бы приторно посочувствовали, но на деле никто не помог.

Вит попрощался с хозяевами и перешел на противоположную сторону переулка. Взбежал по ступеням и повернул ключ в замке. Если из флигеля, едва отворялась дверь, веяло сыростью, из хозяйского дома – теплом, то из этого дома – пылью. Потревоженные ветерком, серебристые пылинки заискрились в воздухе, медленно опадая вниз. Вит направился в гостиную. Шкаф, который можно было счесть «гардеробным», здесь имелся только один: допотопный, с полированными полосатыми дверцами. Такие шкафы обычно используют как кладовки, храня там все – от старого лыжного костюма до юношеской любви. Вит выволок на ковер парочку пакетов с каким-то тряпьем и отыскал скрученную в бараний рог спортивную сумку. Дальше добрался и до папки. Сквозь синий пластик с одной стороны просвечивала официальная бумага с печатью, с другой – толстый блокнот, из-за которого папка и была такой пухлой. Вит присмотрелся: официальная бумага оказалась свидетельством о смерти. «Светлана Андреевна Благая… умерла 20.02.2012». Он отвел взгляд, подмечая внутри странное чувство – трепещущее, словно огонек свечи на ветру. Такое состояние возникает, когда соприкасаешься со смертью, даже незнакомого человека: вроде не больно, но смерть – всегда смерть. Граница между живыми и мертвыми, которую Вит остро ощущал с самой юности, вдруг истончилась, и с той стороны повеяло сладостью и тленом. Захотелось закурить, чтобы прогнать этот призрачный запах. Тяжело вздохнув, Вит запихал ненужные вещи обратно в шкаф, а папку сунул в сумку – всю целиком, решив, что не имеет морального права рыться в ней самовольно, выискивая паспорта. И отправился в мансарду.

На пороге он застыл, исполненный предвкушения чуда, будто собирался приоткрыть дверцу платяного шкафа, чтобы попасть в Нарнию. Здесь, здесь жила черноволосая тайна по имени Антигона. И сейчас Вит остался наедине – пусть не с самой тайной, но с местом, несущим в себе отпечаток ее личности.

Комната просто кричала: здесь обитает человек, находящийся в ужасном эмоциональном состоянии. Постель была не убрана, простыни посерели от грязи. У кровати стоял ноутбук с полуопущенной крышкой. На полу валялась скомканная одежда, упаковки от чипсов и куски заплесневелого хлеба, громоздились кособокими домиками выпавшие из шкафа книги. Все это напоминало художественную инсталляцию вроде «Моей кровати» Трейси Эмин8, которую обожала девушка Вита университетских времен, помешанная на современном искусстве. В расположении вещей, казалось, сквозил некий смысл, которого ему, обывателю, было не понять. Их хаос вещей отражал хаос в голове их хозяйки.

Осторожно обходя разбросанные предметы, словно боясь нарушить композицию, Вит подошел к комоду – он здраво рассудил, что чистая одежда лежит именно там. Сгреб в охапку трусы, две футболки, спортивные штаны и несколько пар носков – на первое время хватит. Забрал фиолетовую щетку из ванной. И ушел.

Он забежал во флигель за зонтиком и медицинским чемоданчиком, который хранил там на случай срочных вызовов на дом, отпер хозяйский гараж и забрался в потрепанный серебристый минивэн с полосами грязи по бокам кузова. Под зеркалом заднего вида болтался ароматизатор-елочка с противным химическим запахом, а над ним торчала мятая иконка Иисуса Христа. Вит вспомнил, куда едет, и раздраженно стиснул зубы.

– Если б ты существовал, не допускал бы всякого дерьма, – бросил он иконке и стал выруливать из гаража. Проехал Вит недалеко – ворота были заперты. Пришлось выйти из машины, снова постучаться к хозяйке и попросить очередной ключ, затем снять с деревянных створок тяжелый железный засов, проехать – и вновь закрыть замок. Эти запутанные манипуляции сожрали еще минут десять драгоценного времени. Наконец Вит вернулся на водительское сидение, вбил название монастыря в «Гугл-картах» – и отправился в путь.

Ему вообще нравились дорога и скорость. Свист ветра в ушах заглушал нескончаемый внутренний монолог, обычно, конечно, монолог – ветер, но верилось, что однажды получится и наоборот. У Вита даже была подростковая мечта купить себе мотоцикл. Он любил примерять на себя мечты – странные и не очень – и щеголять в них перед окружающими, гаденько наслаждаясь осознанием, насколько его манера поведения и увлечения не вяжутся со смазливой внешностью пай-мальчика. Правда, когда-то за этой оболочкой пряталась молодая веселая злость и едкий сарказм, но сейчас за ней – просто погрязший в самокопании невротик. Ему бы еще начать стишки калякать для полноты образа.

Как-то раз… Нет, только не сейчас! Как-то раз Вит рассказал ей о своей глупой мечте. Никогда не стесняйся своих желаний, сказала она, запуская длинные накладные ногти ему в спину, и в отсветах привычной, почти родной боли слова ее отпечатались в памяти еще ярче. И Вит послушал. Он всегда слушался ее, когда она делала ему больно. Это был единственный раз, когда они были вместе вне ее кабинета, единственный раз, когда он выкрал ее у мужа и пациентов. Они взяли напрокат мотоцикл и… Едва минивэн выкатился на трассу, все ощущения воскресли: как ветер дул в лицо, как прижималось сзади женское тело – обещая, предвкушая то, что будет позже, на обочине трассы, на обитом кожей сидении. Она хохотала, снимая шлем и салютуя им встречным машинам, и медные пряди летели Виту в лицо… Он все еще помнил. У него была слишком хорошая память.

– Сука, – сплюнул Вит – то ли описывая сложившуюся ситуацию, то ли адресуя характеристику конкретному лицу. Он врубил радио и оставшуюся часть дороги старался сосредоточиться на музыке.

Гнал Вит на полной скорости и к монастырю прикатил уже через полчаса. Припарковавшись у подножья холма, выбрался из машины и набрал номер Якова Ильича. Параллельно, плечом прижимая телефон к уху, сунул в зубы сигарету. Нос щипала морось – противная, но слишком мелкая, чтобы раскрыть зонт. Можно только понадеяться, что огонек не погаснет.

– Где вас найти?

– Мы в гостевой спальне. Отец Евгений вас встретит и проводит.

Отец, значит. Ну ладно. Вит не особо жаловал церковников. И вообще, в храмах чувствовал себя неуютно, ведь сам был, как когда-то шутил его сосед по общежитию, «ортодоксальным атеистом». Как врач, да еще и недоделанный психиатр, Вит знал, что жизнь человеческая – прозаичная биология, а бессмертную душу, которую все порываются спасти, по-научному нужно именовать психикой. Да и это понятие Павлов («Светоч! Отец родной!» – восклицал один его преподаватель) ставил под сомнение, утверждая, что высшая нервная деятельность – сплошные рефлексы, ни капли духовности. В голове Вита жило убеждение, что умный человек по умолчанию не может быть религиозным, а к верующим он относился со снисходительностью, в минуты поганого настроения граничившей с презрением.

Однако, зайдя в монастырский двор, Вит невольно залюбовался: гроза раскрасила мир в волшебные, электрические цвета, и храмовые купола – три золотых, один черный – ярко вырисовывались на фоне темного неба.

– Это вы доктор Стеблевский?

Дорогу ему переступил парнишка в рясе. Назвать его монахом было трудно, не спасала даже куцая бороденка: просто парнишка, зачем-то напяливший черный балахон. Рыжий. Высоченный. Спортивно сложенный. Лицо густо обсыпано крупными темными веснушками, будто парень сунул голову в мешок с крупой, и зернышки налипли на кожу.

От Вита не укрылся изучающий взгляд, каким смерил его парнишка. Он выглядел полной противоположностью юного монаха, пышущего здоровьем и молодой силой: тощий, со слабой пигментацией кожи, в деловом прикиде, но с развязно зажатой в зубах сигаретой. На плече – спортивная сумка, а в руке болтается пластиковый чемоданчик с красным крестом; а ведь именно врачи повсюду трубят о вреде курения.

Уж простите, отче, какой есть…

– Я самый. Можете звать меня Вит. А мне как вас величать, святой отец?

– Евгений. – Монах протянул ему руку. Вит с удивлением пожал ее: не думал, что для церковников характерен этот мирской жест. Рукопожатие было крепкое, даже слишком, и он невольно задумался, кем этот парень был раньше. – Просто Евгений. Идемте. Кстати, курить здесь нельзя, – бросил он через плечо.

– А то что, Бог покарает? – Евгений посмотрел на него таким взглядом, что Вит растерял желание шутить. – Ладно, я понял.

Окурок он выкинул в урну – сорить на территории святого места не решился, хоть и подмывало. Евгений провел его в длинное одноэтажное здание с треугольной крышей – будто обыкновенный домик взяли с двух сторон и растянули, как лакричную палочку, – и указал на дверь в конце коридора. Вит первым ринулся к ней, Евгений поспешил следом. За дверью оказалась маленькая, скудно меблированная комнатка: у стены примостилась кровать, застеленная коричневым шерстяным покрывалом, колючим даже на вид, рядом располагались тумбочка, письменный стол и стул. Над кроватью висело распятие, а на постели поверх покрывала лежала Антигона. Ее бессмысленный, абсолютно нездешний взгляд был направлен в потолок, грудь слабо подергивалась. Даже будь ее глаза закрыты, никто бы не подумал, что она спит: таким напряженным было ее тело.

Очень, очень похоже на кататонию…

Яков Ильич сидел рядом с дочерью, поглаживая ее запястье. При виде Вита он вскочил. Они молча смотрели друг на друга, глаза в глаза; все было ясно без слов.

«Я убью его, – понял Вит. – Я убью его за то, что он это допустил».