Читать книгу Тайна Медонского леса - Анри Шадрилье - Страница 2

Что может быть прекраснее восхода солнца в лесу! Веселое чириканье только что проснувшихся птиц, горячие ласки солнечных лучей, обливающих ярким, ослепительным светом и скромную, стыдливую фиалку, и душистый ландыш, и ароматную листву зеленого леса. Все вокруг ликует, и этот праздник природы находит отражение в душе человека.

Бедняк, растянувшийся на зЭлен траве Медонского леса, был, вероятно, того же мнения. Лениво потягиваясь и зевая во весь рот, он философствовал и, по всей видимости, нисколько не тяготился тем, что не может валяться на своем собственном диване в парижской квартире.

– Будь у меня моя прежняя комната в Сен-Дени, – спокойно рассуждал он, – я не мог бы наслаждаться этим чудным зрелищем.

Но, поднимаясь с сырой земли и расправляя свои онемевшие члены, он прибавил:

– Прочь, ревматизм! Наступит еще твое время, только попозже… а то, пожалуй, слишком дорого обойдется мне созерцание красот природы. Как хорош все же этот Медонский лес!

Затем, печально склонив голову, он прибавил:

– Хорош-то он хорош, но не для человека, который не ел целые сутки, да и сейчас не знает, сможет ли он хоть чем-нибудь перекусить. Мой желудок совершенно пуст и настойчиво требует немедленного подкрепления. Вот мука! Признайся, мой бедный Фрике[2], что человек – существо далеко не совершенное! Увы! Он не может питаться тем, что природа дает ему в сыром виде.

Говоря это, Фрике посмотрел завистливым взглядом на беспечных воробьев, без умолку чирикавших и весело прыгавших с ветки на ветку.

– Эти воробьи счастливы, сыты… а я бедный!.. – И тощее лицо бедняги вытянулось еще больше; печальный и пристыженный, он смотрел на роскошный праздник природы.

Мы назвали его имя, но, собственно говоря, это было не имя, а прозвище. Фрике завидовал в эту минуту своим маленьким собратьям, которые весело и беззаботно прыгали и порхали перед ним. Позже мы узнаем, откуда взялось это прозвище – Фрике. Он казался очень худ, этот несчастный, и плохо одет. На нем была блуза, когда-то синяя, но теперь неопределенного цвета, дырявые панталоны, стоптанные башмаки и мятая фуражка. Но, несмотря на покрывавшие его лохмотья, у лесного бродяги была весьма приятная и симпатичная наружность. Фрике недавно исполнилось восемнадцать лет, а людям молодым и неопытным свойственно беззаботно относиться к жизненным невзгодам.

Голод брал свое, и, поправляя обтрепанный пояс, Фрике проговорил со вздохом:

– Сам виноват, надо было остаться у месье Лефевра. Там хорошо… там сытно обедают каждый день. – И, заложив руки в карманы, насвистывая веселую шансонетку, Фрике отправился на поиски хлеба.

Но только что начатая прогулка была прервана неожиданно раздавшимся выстрелом. «Ого! – подумал оборванец, приостанавливаясь и напрягая слух. – Я не один прогуливаюсь в такую рань – здесь есть еще люди! Надо мне на них взглянуть».

Осторожно ступая по сухим сучьям и раздвигая густые ветви, Фрике стал подкрадываться к тому месту, откуда раздался выстрел. Скоро он увидел незнакомых людей, расположившихся на широкой просеке. Их оказалось шестеро.

Это была веселая компания, ужинавшая у Бребана. «Однако я думал, что встречу только одного гуляку, а тут их собралось полдюжины! – изумился Фрике. – А! Да это дуэль! Странное развлечение, нечего сказать! Нет худа без добра. Это все-таки позволит мне немного развеяться, и я хоть на время забуду про голод». С этими мыслями он выбрал себе укромное местечко в густой чаще, чтобы спокойно насладиться предстоявшим зрелищем.

Хотя личности эти были ему совершенно незнакомы, Фрике сразу понял, кто дуэлянты, а кто – секунданты: лица первых казались более серьезными и озабоченными, тогда как последние с самым веселым, беспечным видом занимались необходимыми приготовлениями, будто люди эти приехали на веселую прогулку. Молчаливый незнакомец, выведенный из себя дерзостью Марсьяка, сидел на стволе срубленного дерева, как раз напротив притаившегося за кустом оборвыша. Лицо его было серьезно, но спокойно. О чем он думал в настоящую минуту?

«Славный малый этот долговязый, – рассуждал Фрике, рассматривая незнакомца, – мне будет очень жаль, если с ним приключится беда. Он совсем не похож на тех двоих! Какие у них отвратительные физиономии! Особенно у этого черномазого». Он имел в виду Карлеваля и смуглого Викарио, заряжавших оружие.

– Послушайте, Марсьяк, дайте мне что-нибудь, из чего я мог бы сделать пыж, – сказал испанец.

Марсьяк, пошарив в кармане, вынул ненужную бумажку – обрывок журнала или простой оберточной бумаги – и подал ее Викарио.

«А ведь они зарядили только один пистолет, – подумал оборванец, зорко следивший из своей обсерватории за всеми действиями компании. – У богатеев, может быть, всегда так принято, но все же это очень странная манера выяснять отношения».

Между тем Медерик, теперь уже окончательно протрезвевший, разговаривал с Марсьяком и Буа-Репоном чуть в стороне от просеки.

– Вы, однако, заставляете нас черт знает что выделывать, любезнейший Марсьяк! – говорил он.

– Удивляюсь, что умный благородный человек находит странным, что я хочу наказать негодяя за его дерзость, – пожал плечами Марсьяк.

– Я не требую, чтобы вы разыгрывали из себя труса, но, конечно, только между нами, любезнейший Марсьяк, сознайтесь, что не он вызвал вас на ссору и что вы выказали совсем несвойственную вашей натуре ранимость…

– Но зачем же вы согласились быть секундантом этого господина, если не признаете оскорбление достаточно серьезным?

– Однако вы неподражаемы, Марсьяк! Да сознавал ли я, что делаю, когда Викарио повез меня сюда? В ту минуту дуэль представлялась мне всего лишь оригинальной забавой, но теперь я нахожу ее нелепой.

– Ну, это уж слишком сильно сказано, любезный Медерик.

– Слова мои искренни, друг мой. Двухчасовая прогулка в экипаже заметно освежает голову, и теперь я прекрасно понимаю, что, приехав сюда, совершил непростительную глупость.

– Но теперь поздно сознаваться в этой глупости, – со смехом возразил Марсьяк.

– Ваш противник принадлежит, по-видимому, к хорошему обществу, а благовоспитанные люди легко прощают друг другу нечаянно сорвавшееся, необдуманное слово, к тому же сказанное под влиянием винных паров.

– Покончим с этим, – резко оборвал его Марсьяк. – Если я дерусь с противником, даже не зная его имени, значит, считаю его достойным себя, и если сам позаботился о том, чтобы достать ему секундантов, значит, уверен в том, что он не посрамит их.

– Обстоятельства говорят в пользу вашего противника, и потому ему, действительно, нельзя не посочувствовать, – заметил Медерик.

– В таком случае что же вы не пошли развлечь этого симпатичного человека – ему же скучно одному.

Медерик подошел к незнакомцу, который, устремив рассеянный взгляд в пустое пространство, был углублен в какие-то думы, явно далекие от происходивших событий.

– Милостивый государь, прошу извинить, что не вовремя прерываю ваши мысли, но я один из ваших секундантов, и так как я нахожу данный поединок более чем странным, то считаю себя обязанным обратиться к вам за некоторыми необходимыми разъяснениями, – проговорил он, раскланиваясь с незнакомцем.

– Сударь, к сожалению, я не могу дать никаких разъяснений… Могу только выразить вам живейшую признательность за то, что, во-первых, вы не отказались быть секундантом человека, совершенно вам неизвестного, а во-вторых, за то, что вы избавляете этого человека от необходимости прибегать ко лжи, называя вам имя, которое не было бы его настоящим именем.

– Если вам угодно непременно сохранить инкогнито – мы не препятствуем вам, сударь. Что же касается лично меня, то я пусть и не знаю вашего имени, но заранее уверен, что имею дело с человеком из хорошего общества, благородным и придерживающимся возвышенных убеждений.

– Не могу не поблагодарить вас за такое лестное мнение обо мне, и поверьте, что я сам умею ценить людей и всегда стараюсь оправдать их доверие.

– Но чем вы рассердили Марсьяка?

– Я? – улыбнулся незнакомец. – Думаю, напротив, что я проявил излишнее терпение. Но, знаете, есть случаи и положения, которых человек, уважающий себя, не может и не должен допустить.

– В таком случае почему же он настаивает на дуэли?

– Это мне неизвестно. Знаю только, что он проявил непонятную, невероятную настойчивость. И потому мне тем более приятно и лестно, что даже в столь несправедливых обстоятельствах я нашел благородных секундантов.

– Как честный человек, говорю вам, что вы мне очень нравитесь, сударь. Если нам придется еще когда-нибудь встретиться, прошу помнить, что Медерик всегда готов служить вам чем и как только может. Но если вы хоть сколько-нибудь доверяете моим словам, не считайте порядочным человеком вашего второго секунданта.

Незнакомец только улыбнулся.

«Странная дуэль! – прибавил про себя Медерик, пожав плечами. – И дернула меня нелегкая впутаться в это темное дело!»

Приготовления между тем были окончены. Викарио подал пистолет незнакомцу, а Карлеваль – Марсьяку. «Черномазый-то дал молодому господину пистолет, который не заряжен!» – подумал Фрике, от зоркого глаза которого ничто не ускользнуло.

Отсчитали пятнадцать шагов – условленное расстояние, – потом кинули жребий, кому стрелять первому. Судьба благоприятствовала таинственному незнакомцу. Когда дым от его выстрела рассеялся, он увидел перед собой целого и невредимого Марсьяка. Искоса взглянув на своего второго секунданта, он сказал сквозь зубы:

– Это странно и непостижимо, что он остался на ногах!

Медерик уже радовался в душе, что дуэль, затеянная из-за пустяков, пустяками и закончится. Он был уверен, что Викарио и Карлеваль дали обоим противникам незаряженные пистолеты. Марсьяк, поднимая руку, в которой держал оружие, и целясь в грудь противника, повернулся к журналисту со словами:

– Я хочу доказать вам, насколько я миролюбив и незлобен. У вас еще есть время извиниться, – обратился он затем к незнакомцу.

Но тот, окинув его гордым, презрительным взглядом, бросил резко:

– Человеку, на которого направлено дуло пистолета, неблагородно выказывать презрение, сударь!

– Вы сами видите, что я вынужден поступить так, как поступаю.

– Вижу, вижу… что Марсьяк хотел этого, – проворчал сквозь зубы журналист.

Марсьяк прицелился – раздался выстрел. Противник его упал, обливаясь кровью, успев только воскликнуть:

– Мать! Бедная моя мать!

Пуля раздробила ему правое плечо и засела в ключице.