Читать книгу Тайна Медонского леса - Анри Шадрилье - Страница 4

Пришло время познакомиться с месье Лефевром. Когда-то он был военным доктором. Он стал медиком не по призванию, а в угоду своим родным – он уступил их желанию, но тридцать лет мечтал только о том, как бы ему сменить род занятий. Выйдя в отставку, Лефевр открыл вязально-чулочную мастерскую на улице Сен-Дени. За десять лет он нажил хорошие деньги и купил землю в Кламаре, где и поселился. Тут он вновь вспомнил о своей профессии и стал оказывать помощь всем, кто в этом нуждался.

В то время, о котором идет речь, ему было около шестидесяти лет, но он все еще обладал недюжинной силой и бодростью. Месье Лефевр вел правильный образ жизни, который и помог ему сохранить здоровье. Только одно отравляло ему существование: судьба не дала ему сына. После нескольких лет супружества жена подарила ему ребенка, но это была дочь – та самая мадемуазель Мари, двадцатитрехлетняя девушка, с которой мы встретились, когда в дом ее отца привезли раненого.

Лефевр ни дня не переставал мечтать о сыне. Он был уже в отставке, когда в один прекрасный, или, вернее, счастливый день случайно встретил у конторы для найма кормилиц неизвестную женщину с годовалым ребенком на руках. Она взяла малыша на воспитание за хорошую плату, но так как родители уже несколько месяцев не высылали денег, кормилица явилась в Париж, чтобы вернуть им сына, но, несмотря на все старания, никак не могла их разыскать.

Это был толстый, несимпатичный и притом грязный ребенок, к тому же неисправимый плакса – но все же мальчик. Месье Лефевр заплатил кормилице за все просроченные месяцы, дал ей свой адрес на случай, если родители решат отыскать малыша, и с триумфом понес домой вновь приобретенное сокровище. Ребенок был не крещен. Месье Лефевр, получивший при крещении имя Состена, передал это имя, как крестный отец, своему воспитаннику.

Ребенок тем временем подрос. Нрав у него был невыносимый, но ему все прощалось, так как он был мальчиком. Месье Лефевр хотел сделать его чулочником, но Состен не выказал ни коммерческих талантов, ни способностей к какому бы то ни было ремеслу. Он любил только бегать по улицам и по полям, прыгал и веселился, как воробей, потому и получил свое прозвище, которое закрепилось за ним навсегда. Месье Лефевр, человек терпеливый, старался привить свои взгляды и идеи приемышу, но Фрике выслушивал его скучные рассуждения только для того, чтобы тотчас забыть их. В десять лет Фрике был настоящим уличным мальчишкой, в пятнадцать – законченным сорванцом. А в восемнадцать, незадолго до начала нашего рассказа, месье Лефевр, несмотря на свой мягкий, снисходительный характер, был вынужден выгнать приемного сына на улицу, потеряв всякую надежду на то, что Фрике исправится.

Несмотря на все это, у доброго старика не хватило силы духа выгнать его вновь, когда Фрике явился в Кламар со своей странной находкой. Почти весь день провел добряк Лефевр в комнате раненого. Наконец-то ему удалось привести гостя в чувство, но тут у несчастного начался лихорадочный бред. Напрасно домочадцы стучали в дверь – старик никого не подпускал к своему пациенту. Лишь вечером, дав больному успокоительные капли, месье Лефевр велел позвать к себе Фрике и посадил его перед собой. Старик был серьезен и важен, как следственный пристав. Фрике, еще никогда не видевший его таким, ощутил нечто вроде страха.

– Состен, – начал взволнованным голосом Лефевр, – я воспитывал тебя, и на мне лежит ответственность за то, что твои дурные инстинкты взяли верх над чувством долга и чести, которое я всегда старался внушить тебе.

– Я не забыл ваших добрых советов и наставлений, месье Лефевр.

– Состен, прошу не перебивать меня. Я знаю все твои недостатки, но никогда не мог даже предположить, что ты станешь преступником!

– Я – преступником?! – вытаращил глаза бедный приемыш.

– Пожалуйста, не притворяйся удивленным!

– Но уверяю вас…

– Довольно. Когда я тебя прогнал, у тебя не было денег.

– Не было.

– А теперь они у тебя есть. Ты же нигде не работал, где ты мог их достать? Мне передали, что ты менял в кабаке золотую монету.

– Месье Лефевр, – начал покрасневший как рак Состен, – я не воровал этих денег… я взял их в долг.

– Не лги, Состен! Скажи откровенно: откуда у тебя деньги?

– Я нашел их сегодня утром около того места, где лежал раненый.

– Увы! Может ли еще быть какое-нибудь сомнение… – печально покачал головой старый Лефевр.

– То есть как это… в чем сомнение? – удивился юноша.

– В том, что этот человек не сам наложил на себя руки. Его хотели убить.

Фрике собирался что-то сказать, но приемный отец остановил его.

– Молчи! Ты все равно будешь врать! – произнес он сердито. – Само расположение раны таково, что не допускает даже мысли о самоубийстве. А записке вообще нельзя верить. Строки эти написаны твердой, уверенной рукой. Мог ли так писать человек, решившийся на столь ужасное дело? Я убежден, что записка составлена посторонним.

Фрике был восхищен логикой месье Лефевра.

– К тому же тот, кто писал эту записку, совершил большую ошибку. Причиной самоубийства он называет бедность, даже не подумав, что бедняки не одеваются так, как одета его жертва.

Фрике почти с благоговением слушал приемного отца.

– Я уже успел обдумать все это, и согласись, что твоя столь ранняя прогулка в лесу, твое более чем странное объяснение насчет того, откуда у тебя появились деньги, невольно заставляют меня прийти к такому заключению: в Медонском лесу было совершено гнусное преступление, и главный его виновник или по меньшей мере соучастник – ты!

– Я?! – вскочил со стула Фрике.

Теперь он уже не восхищался логикой и прозорливостью своего благодетеля.

– Вы говорите, конечно, от чистого сердца, месье Лефевр, но попрошу вас выслушать и меня, – проговорил он чуть не плача.

И Состен рассказал вкратце все, что видел: о дуэли, о человеке, вытащившем бумажник умирающего, о зарытом в землю портмоне с деньгами.

– Рассказ твой придуман очень ловко, но согласись, что трудно поверить такой басне, – заявил Лефевр. – Что касается зарытого в землю портмоне, то этому я верю – по той причине, что ты сам мог его зарыть, чтобы брать из него деньги по мере надобности. Ты уже, вероятно, попользовался своей подземной кассой?

– Если бы я поступил так, как вы говорите, то, конечно, не стал бы вам об этом рассказывать, месье Лефевр. Значит, вы меня обвиняете в таком ужасном преступлении?

– Пойми, что не я обвиняю тебя в этом, обвиняют тебя факты и обстоятельства дела. К сожалению, против тебя говорит и твое прошлое.

Бедный Фрике был окончательно раздавлен. Он был невинен, а между тем не имел ни средств, ни сил доказать свою правоту. Вдруг его озарила счастливая мысль.

– У меня есть доказательство! – радостно вскрикнул он.

– Какое?

– Я видел на земле, возле умирающего, обрывок конверта.

– Ну и что с того?

– Эта бумага служила пыжом для одного из пистолетов. То, что на ней написано, поможет мне разыскать виновного.

– Что же там написано?

– Окончания каких-то двух слов: …ен …ьер.

– Шутишь со мной?

– Нисколько.

– Так вот оно, твое доказательство! Что же подразумевается под этими загадочными буквами?

– Я и сам еще ничего не понимаю, – ответил Фрике, – но рано или поздно я должен это узнать. Тут, конечно, кроется преступление… конечно, я почти уверен… но только совершил его не я. Убийца – тот человек, который ограбил свою жертву, который хотел выдать своего противника за самоубийцу… Но я найду, найду этого негодяя, потому что не хочу пострадать за чужое преступление!

В словах Фрике было столько энергии, столько неподдельной искренности, что убеждения старика Лефевра невольно пошатнулись.

– Я должен предать тебя в руки правосудия, – сказал он своему приемному сыну, – там сумеют выяснить, прав ты или виновен, но я не хочу губить тебя, хотя и сам не уверен в твоей невиновности. Ты не можешь понять, что значит вырастить, воспитать ребенка и потом видеть его падение, его гибель!

– Говорите что хотите, месье Лефевр: как человек, заменивший мне отца, вы имеете на это полное право… но поверьте мне – я не виновен!

– Докажи мне свою невиновность, и я буду очень, очень счастлив. Вот что я сделаю для тебя: я оставлю здесь этого бедного молодого человека до его выздоровления… или, вернее, смерти. Так как это будет уже не первый больной, которого я взял на свое попечение, никто не удивится этому. Если ты действительно не виновен, то сможешь, когда он будет на ногах, с его помощью скорее разыскать преступника. Если же ты виновен… иди куда хочешь, вешайся на первом попавшемся дереве, забудь меня, старика… ты мне тогда чужой, чужой до гроба. Но выдать тебя, передать в руки правосудия я не в силах. Несмотря на то что ты гадкий, негодный мальчишка, я привык считать тебя своим сыном, я не могу побороть в себе чувства привязанности и жалости к тебе.

– Месье Лефевр, пожелайте мне успеха, дайте мне вашу руку… О! Не бойтесь…

– Тише! Сюда идет Мари…

Несколько минут спустя Фрике был в лесу, на том самом месте, где лежал раненый. Найдя бумажку с таинственными буквами, этот столь важный для него документ, он направился в Париж.

– О! Я найду этого человека! – говорил он себе под нос. – Как? Я и сам не знаю. Но из одного только чувства симпатии и сострадания к этому несчастному я постараюсь разыскать его убийцу. Так у меня будет хоть какая-то цель в жизни. На что я был бы годен, если бы не старался принести пользу ближнему? А ведь добрый месье Лефевр всерьез считает меня убийцей, он, кажется, готов был уже отречься от меня!..

Фрике-Состен был не слишком огорчен и опечален, если мог еще подшучивать над собой. Но ведь ему было только восемнадцать лет! Двадцать раз перевернул он в руках загадочный клочок бумаги, стараясь разгадать таинственный смысл слогов: «…ен …ьер».

– Нет! Надо сходить к Николя и поговорить с ним об этом, – решил, наконец, Фрике.