Читать книгу Карельская сага. Роман о настоящей жизни - Антон Тарасов - Страница 3

– Кирюша, поторапливайся, нам нужно зайти в магазин, дел полно, тетради проверять надо, – Лена размахивала большой тряпочной сумкой, на дне которой по очертаниям угадывалась лежащая на дне пачка тетрадей. – Оставь этот конструктор, завтра доиграешь.

Кирилл складывал башню из разноцветных деревянных кубиков конструктора. Башня была уже почти готова, ему не хотелось бросать начатое дело. Но всё же он повиновался и, попрощавшись с воспитателем, отправился одеваться. На улице было слякотно, в лицо бил ветер, моросил мелкий дождь. Мама тянула его вперед с такой силой, что иногда он не поспевал за ее шагом и почти бежал.

– Давай быстрее! – скомандовала Лена, завидев троллейбус.

Они успели запрыгнуть на заднюю площадку и, не доехав одной остановки до дома, вышли в магазин. Кирилл не любил магазины. Мама обычно оставляла его у входа, всучив сумку. Кирилл всматривался в очереди в один, другой, третий отделы, народ, снующий от отделов к кассе, на развешанные на кафельных стенах мясного отдела красочные схемы разделки туш. Будучи совсем маленьким, он не понимал, почему это корова и свинья выглядят столь странно, лишь со временем он догадался, что это не животные, а мясо, то самое, что мама покупала завернутым в несколько листов плотной грубой бумаги. Мясо с животными ему ассоциировать было трудно, и он представлял, что так мясо выглядит, когда его делают рабочие на каком-нибудь заводе или фабрике.

Кирилл, облизываясь, поглядывал в боковой проход у входа в магазин, где помещался соковый отдел: в огромных стеклянных тубах, блестящих, слегка суженных книзу, стояли соки. Прозрачный, чуть желтоватый – виноградный, потемнее – яблочный, мутный золотистый – персиковый, темно-красный, даже ближе к черному – яблочно-вишневый. Рядом под пластиковым куполом кружились, омываясь водой, граненые стаканы. Кириллу нечего было и думать о том, чтобы попить соку, ведь на улице еще не было настолько тепло, чтобы мама ему это позволила. Просить было бесполезно. Вернее, почти бесполезно, но он всё же попросил.

– Никаких соков, Кирюш. У нас дома есть, целая банка стоит. Потерпи. Я волнуюсь за твое горло. Вчера ты кашлял, помнишь?

Конечно, про то, как он подкашливал, Кирилл уже успел позабыть. Он не обижался, по-взрослому понимая, насколько, быть может, мама права. До дома они шли долго, обходя лужи и закрывая лицо от ветра рукавами. Кирилл нес сумку, в которой была упаковка молока и кусок сыра во всё той же пресловутой оберточной бумаге. Он не любил сыр, гораздо более по душе ему была колбаса, «Докторская» или «Краковская» – колечки, аппетитно пахнущие чуть подпаленным жиром. Но с тех пор, как к Лене заглянула в гости подруга детства и в красках рассказала, как и, главное, из чего на мясокомбинате клепают столь любимую Кириллом колбасу и сосиски, в их доме эти продукты больше не появлялись. На счастье Кирилла, сосиски иногда давали в детском саду, хотя, поедая их, он всё же задумывался над тем, где же в них спрятаны килограммы картона и «даже дохлятина».

У парадной стояла пожарная машина. Кирилл дернулся и заглянул в кабину через открытую дверь: водитель дремал, у него на коленях лежала пачка сигарет.

– Идем! – Лена дернула за руку Кирилла, и они зашли в подъезд.

В воздухе висела гарь, где-то наверху раздавались взволнованные голоса.

– Да, Кирюш, пожар был у кого-то, теперь весь вечер проветривать будем, вся квартира небось в дыму.

– Но пожар потушили, пожарная машина потушила! – снимая капюшон, возразил Кирилл.

– Толку-то, что потушили, если такой дым стоит и не проветривает никто, – раздраженно сказала Лена, когда они поднимались на лифте. – Сейчас откроем на кухне форточку, и весь этот дым потянет через нашу квартиру. Нигде покоя нет, в издательстве сегодня так краской пахло, даже дурно. Ладно, Кирюш, что-нибудь придумаем, окно откроем, оно и выветрится. Но спать с таким дымом нельзя, голова с утра заболит.

Она была готова взять свои слова обратно, когда лифт открылся и напротив него вместо двери своей квартиры они увидели темный обуглившийся остов дверной коробки. Сама дверь, слегка раскуроченная, стояла рядом, прислоненная к стене. На Лену и Кирилла смотрели соседи, сочувственно кивали головами, о чем-то спрашивали. Двое пожарных, расстегнув прорезиненные куртки и присев на корточки, совещаясь, заполняли какие-то бумаги. А они замерли у того места, где еще утром была дверь. Внутри квартиры не было ничего, кроме черноты и серых полуобгоревших обоев, свисавших со стен, как древние истлевшие папирусы. Был виден обгоревший остов тумбочки с ворохом обгоревшего тряпья, в котором Лена узнала свое пальто и кофту, которую она надевала дома зимой для тепла. По квартире гордо расхаживал пожарный и грубо топтал места, откуда продолжали струиться тонкие струйки дыма. Увидев хозяйку квартиры с ребенком, он развел руками и с сочувствием произнес:

– Короткое замыкание, гражданка.

– Лена, я же говорил вам поменять все розетки, когда взъезжали! Почему не послушались? Они же сделаны были непонятно как, прикручены плохо. Дом-то со спешкой сдавали, из жилконторы товарищи нас предупреждали, просили внимательнее быть. Эх, молодежь! – сосед-пенсионер, Аркадий Ильич, носился вокруг с видом, будто он и электрик, и те товарищи из жилконторы, и все пожарные, приехавшие по вызову вместе взятые. – Наполучали квартир, а как следует привести в порядок не можете! Молодежь!

Секундное оцепенение – и Лена выронила сумку, выпустила руку Кирилла, которого она тащила за собой. По привычке она потянулась в карман за ключами, но тут же поняла, что они не потребуются, никаких дверей открывать не нужно, они уже открыты, причем окончательно и бесповоротно. Ее никто не удержал, и она оказалась на пороге квартиры, с внутренней стороны, где еще что-то тлело и дымилось.

– Нельзя сюда, гражданка, дайте десять минут, все очаги ликвидируем, проветрим помещение, и можно будет.

– Я… это моя квартира…

– Понимаю и сожалею, но нельзя, – пожарный схватил ее за руку и с силой вытолкал обратно на лестничную клетку. – Я только окно открыл в кухне, в комнате-то стекла сами полопались. Угарный газ еще есть, пусть выветрится.

– А книги, у меня там книги! И мой архив! Понимаете? Вы меня понимаете? Может, что-то еще можно вынести. Да пустите же!

Пожарный, молодой парень с изъеденным ветряной оспой лицом, перепачканным сажей, вновь дернул Лену за руку и вытолкал обратно.

– Товарищи, да скажите же вы ей, нужно хотя бы пять минут проветрить! Мы больше не будем проливать, а то всех нижних затопим.

– Всё сгорело, – простонала Лена и заплакала.

Ей было о чем плакать. Ее не интересовали вещи, недавно купленная на многолетние сбережения мебель, обставленная кухня, игрушки Кирилла. Даже телевизор и перевезенное со старой комнаты трюмо, ящики которого были плотно набиты цветным лоскутьем. Жалко было книги – больше пятисот томов, занимавших целых два шкафа. Она собирала их всю жизнь, часть дарили друзья, пока она писала диссертацию. Привозили их из других городов, разыскивали у букинистов, зная, что Лена работает над очень редкой темой и никак не может найти достаточно материала. Из материалов книг складывался ее архив, бесчисленные карточки, написанные на кусочках чертежного ватмана и разложенные по нескольким ящикам от почтовых посылок. На многих карточках были сделаны карандашные пометки, бесконечные уточнения и исправления.

– Сгорело, – с сожалением ответил пожарный и опустил поднятую руку.

Ему больше не хотелось задерживать эту женщину, которая потеряла всё. Бывает так: люди работают, скажем, врачами и никак не могут свыкнуться с неизбежным, со смертью своих пациентов. Или учителя, многие из которых не верят во взросление и смены интересов своих подопечных. Причем не верят совершенно искренне, без всякой наигранности, без намека на корысть или личные интересы. Так случается и с пожарными: многим из них тяжело смотреть на страдания погорельцев, на то, как к ним приходит ощущение неизбежности, невозвратности.

– Горело сильно, это всё из-за книг. Источник возгорания – розетка в комнате.

– Я же говорил – розетка, Лена, розетка, – погрозил пальцем Аркадий Ильич. – Всех нас на тот свет чуть не отправили.

– А вы, товарищ, помолчите, поддержали бы, посочувствовали, а разводите тут… – пожарный постарше, тот, что присел в углу вместе со своим коллегой и заполнял бумаги, выпрямился и строго посмотрел на Аркадия Ильича и на плачущую Лену. – Как так можно! Вы же соседи!

– Соседи, – пробурчал Аркадий Ильич.

Кирилл не понимал до конца происходящего. Он так и замер: стоял, держа в руках сумку с продуктами, и даже не пытался двигаться. Он не знал, почему плачет мама, ведь пожар мог случиться где угодно и у кого угодно, только не в их квартире, где в холодильнике стоит целая трехлитровая банка яблочно-вишневого сока, а в комнате – большая деревянная машинка, к которой только вчера мама приклеила неожиданно отвалившееся переднее колесо. Где на столе стоит мамина печатная машинка, ящики с карточками, к которым прикасаться строго-настрого запрещено, и много книг.

– Как же мы теперь…

Пожарный взял Кирилла на руки. Он не сопротивлялся, хотя побаивался высоты и капризничал, когда это делал дядя Саша. Сумка болталась в руках Кирилла, он продолжал сжимать ее ручки.

– Как мы теперь, Кирюша, как жить, как? Всё сгорело, всё, – Лена снова попыталась зайти в квартиру, но сама остановилась на пороге. – Книги, архив, все вещи. Я же всё потратила на эту новую мебель. Если бы я только знала!

– Да вы не расстраивайтесь, гражданка, главное все живы и здоровы, с этим всё в порядке.

– Да-да, я… вы правы… причем тут вещи, – Лена всхлипнула. – Все живы, только вот на лестнице дым, соседей снизу залили. Здесь всё закоптили, что натворили.

Она подняла голову и посмотрела на потолок лестничной клетки – и все сделали то же самое. Потолок был не белым, а серым, а над входом в квартиру – черный, будто из-за двери наружу вырывался микроскопических масштабов ядерный гриб, не иначе.

– Это ничего, – пересилив себя, произнес Аркадий Ильич. – Главное, все целы. Жизнь начать заново, ремонт сделать – это пара пустяков.

– Товарищ, я же вас просил, – умоляюще сказал старший пожарный. – А вы, гражданка, можете пройти в квартиру, посмотреть. Но не осталось ничего, всё выгорело. Там осторожно, не наступите. Саня, что стоишь как пень, проведи гражданку в квартиру, покажи всё.

– Проходите, – не нашел ничего лучшего, как сказать именно это, молодой пожарный и сам, наверное, удивился собственной глупости. – Диван нам пришлось выкинуть в окно, там тлел поролон, потушить его невозможно было. Вот.

Он стоял за спиной всхлипывающей Лены и не знал, что еще можно сказать. Профессиональная черствость не давала возможности поддержать, утешить. Одна эмоция – хоть одна, незначительная, ничего не значащая – и самообладание могло быть потеряно. Причем навсегда. И плакали тогда и лейтенантские погоны, и карьера, и все мечтания пошли бы крахом. Лена обернулась и посмотрела на Кирилла. Он не плакал, а как-то вздыхал, осматривая и не узнавая квартиру с высоты плеч пожарного. Его больше интересовал пожарный шлем и воротник, сшитый из какой-то гладкой лоснящейся ткани. Кроме большой деревянной машинки, набора кубиков и медведя, из которого беспрестанно лезли опилки, других игрушек у Кирилла не было. Впрочем, к игрушкам отчасти он был равнодушен, особенно к тем, что были у него. Дорогой конструктор, которым хвастались некоторые ребята в детском саду, мама лишь обещала ему купить. Да и мало было обещать, нужно было еще и найти. В «Детском мире» и в магазине на Антикайнена такие игрушки привозили довольно редко, да и за ними нужно было отстоять огромную очередь.

– Как мы теперь? – снова спросила сама у себя Лена и снова взглянула на Кирилла. – Мамины книги сгорели, документы сгорели, вещи сгорели. Как мы теперь без документов? Это же нам в милицию нужно?

– Товарищ, мне казалось, вы что-то выносили отсюда еще до нашего приезда, нам женщина из пятнадцатой квартиры сказала, – строго сказал старший пожарный и поставил Кирилла обратно. – Давайте показывайте, а то впору на вас в милицию заявлять.

– На меня? – удивленно помигивая глазами, выпалил Аркадий Ильич. – Нет уж, увольте. Мы чужого не брали, только вынесли, что успели, когда тушить пытались сами. Но вы не подумайте, мы ломали дверь и тушили уже, когда вас вызвали, Люда Санна из пятнадцатой засвидетельствует, с супругом ее дверь ломали, пока Любочка воду в ведро наливала. Сломали дверь, а там уже огонь везде, всё горело, а в комнате такое синее-синее. Говорил же, розетки надо было переделать, когда только въехали. Что за молодежь? Тянули-тянули. Ясное дело, мужика в доме нет, так есть электрик. Непонятно мне, правда, почему пробки не выбило, видать, там ерш стоит вместо пробок.

Аркадий Ильич шаркающей походкой направился к себе в квартиру и открыл дверь нараспашку.

– Вот, смотрите, товарищи, мне скрывать нечего, чужого не брали, только спасли всё, что могли. За это в милицию не заявляют, уж увольте, – он одернул тельняшку и указал пальцем в угол. – Это всё, Люда Санна с супругом и Любочка подтвердят. Вы только спросите их, не надо тут эти грязные слухи распускать, будто я мог что-то там сотворить. Нет, вы спросите, спросите их! Я человек трудовой, уважаемый, я такого не потерплю.

– Успокойтесь, товарищ, – властно сказал пожарный, отчего Аркадий Ильич притих и включил в прихожей свет.

На паркете в углу лежали вещи – куртка, кофта, детская куртка и шарф, большой шерстяной платок. Сверху на них лежали две папки из плотного полиэтилена, набитые бумагами, несколько книг и радиоприемник. Лена закрыла лицо и заплакала. Аркадий Ильич опустил голову и продолжал шептать какие-то оправдания, что доберется и до райкома, если его продолжат обвинять в неслыханно коварных поступках. Вытерев слезы рукавом, Лена прошла и нагнулась над вещами.

– Спасибо, спасибо вам, Аркадий Ильич, – чуть слышно сказала она.

– Вот! Слышали! – Аркадий Ильич потер руки. – Сам чуть не погорел, а вы обвинять бросаетесь. А еще при исполнении. Да я схватил первое, что попалось под руку, сгреб одежду с вешалки, когда уже дверь горела и в дыму всё было!

– Гражданка, вы подтверждаете, это ваши вещи?

– Мои, – вздрогнув и обернувшись, чтобы посмотреть на сына, произнесла Лена. – Я всё подтверждаю, всё мое.

– Ну, значит, спасибо вам, товарищ. А вам, гражданка, завтра с утра в милицию, документы восстанавливать.

– Документы здесь, все целы, – Лена тряхнула папку, и из нее посыпались какие-то справки, паспорт, дипломы, свидетельства о рождении. – Спасибо вам, Аркадий Ильич, дорогой, спасибо. Даже не знаю, что сказать. Извините, никак не приду в себя, никак. Что теперь будет, не представляю даже. Хотя живы все, правильно вы сказали.

Пожарные засобирались. На руках у Лены осталась бумага о том, что тогда-то и тогда-то по такому-то адресу случилось возгорание, причиной которого явилась неисправная электропроводка, что пострадавших нет. И приписка: помещение для проживания непригодно. Всё происходило почти молниеносно: пожарные ушли, Аркадий Ильич продолжал бормотать, соседка, скрестив на груди руки, охала и поддакивала ему. А Кирилл стоял рядом и старался заглянуть маме в глаза, найти в них ответ на вопрос, что случилось и как они будут дальше без любимых маминых занавесок, книг, его игрушек и новых кухонных табуреток, на которые не разрешалось забираться с ногами.

– Тебе есть куда пойти? Ах, что я такое спрашиваю! Совсем дураком старым сделался, – Аркадий Ильич знал, что родителей Лены, живших в деревне, давно нет в живых, брат трудится далеко на Севере. – Времени-то уже сколько! Время пролетело. Только вот пообедали с Любочкой, еще сказал, погода никудышная, выходить сегодня не буду. И тут – бац, Любочка гарь услышала. Она у меня молодец в этом плане. А сейчас – ай-ай, совсем поздно. Люба! А Люба!

Из квартиры, покачиваясь и прихрамывая, вышла соседка. Один ее вид указывал на то, что суета, возникшая вокруг случившегося пожара, порядком ей надоела. Она взглянула на мужа и недовольно наморщила лоб.

– Любочка, мы же не бросим наших погорельцев? Вот скажи мне на милость, не бросим? Ты посмотри на них и на часы. Куда идти?

Соседка сразу же преобразилась в лице: уже скоро она засуетилась на кухне с ужином, изредка покрикивая на внуков и на Кирилла, возившихся в комнате с игрушками. А Аркадий Ильич с Леной и соседом снизу тем временем разгребали пожитки в квартире, решая, что еще может сгодиться, кое-как прилаживали на место выломанную дверь и закрывали окна местами потрескавшимся, сложенным в два слоя, тепличным полиэтиленом и кусками фанеры.

В одной из комнат трехкомнатной квартиры, выделенной Аркадию Ильичу с его женой как заслуженным работникам какой-то очень важной отрасли народного хозяйства, не было ничего, кроме двух кресел, ковров на стене и на полу и тумбочки с телевизором в углу. Телевизор был старый и неуклюжий, и, чтобы не пугать своим видом гостей – а комната как-никак была гостиной, – накрывался белой ажурной салфеткой. Лена с Кириллом кое-как устроились между кресел на расстеленном прямо на ковре матрасе.

– Спи, – тихо сказала Лена, и Кирилл почти сразу уснул, забыв и обо всем произошедшем, и о пожаре, и о сгоревших игрушках и маминых книгах, хоть в воздухе дым еще чувствовался.

Лена ночь почти не спала, обдумывая, что ей делать дальше. О том, чтобы ремонтировать квартиру, не было и речи. По крайней мере, сейчас, когда Лена в средствах была весьма ограничена и большая часть всех накоплений и без того ушла на переезд и обустройство на новом месте. Можно было взять ссуду в кассе взаимопомощи, но чем и когда возвращать, Лена не имела представления. И о какой работе в университете могла идти речь, если весь архив и книги сгорели – Лена сама видела то, что осталось от посылочных ящиков с карточками и твердых ледериновых книжных корешков. Сколько уйдет на восстановление всего этого? Не меньше трех лет. «Как много, как долго, как сложно», – подумала Лена и закрыла глаза. Перед глазами проплыли лица родителей, школьная парта, экзамен в институт, муж. Ей не хотелось вспоминать о нем, о неудачном замужестве, длившемся полтора месяца. Коллеги в школе наверняка организуют сбор денег и вручат ей в конверте определенную сумму – какой бы она ни была, Лена не могла себе позволить ее принять. Она привыкла всего добиваться сама: сама – выбираться из трудных ситуаций, сама – работать и зарабатывать, сама – решать бытовые вопросы, ориентироваться в мелочах. Она могла позволить поучаствовать во всем мужу, но при мысли об этом она сжимала кулаки и говорила себе строгое «нет».

Когда невнятный рассвет едва забрезжил, а по всему дому то и дело стали звонить будильники – слышимость в доме была прекрасной, – Лена лежала, подперев голову руками. План действий у нее созрел до мельчайших подробностей. Хотя, если считать мельчайшими подробностями знание того, как она поступит в ближайший день и где в конце концов окажется, то она действительно продумала всё, если посмотреть глубже, то ничто толком не казалось ей простым и понятным.

– Какую майку надеть в садик? – спросил, проснувшись и одеваясь, Кирилл.

– Ты в садик сегодня не пойдешь, – равнодушно ответила Лена, жалея о том, что все-таки не вздремнула часок-другой. – Надень ту, вчерашнюю, надень что-нибудь, Кирюш, хотя бы на сегодня, а там видно будет.

– Я останусь здесь?

– Почему ты так решил, сынок?

– Но ты же уйдешь на работу!

– Я никуда не уйду.

– Как не уйдешь?

– Вот так, Кирюш, не уйду и всё. И сейчас будет очень хорошо, если тетя Люба накормит нас завтраком и мы уйдем вместе. Правда? – Лена провела его по волосам, про себя отметив, что нужно не забыть взять из квартиры ножницы, отмыть их от копоти и подстричь уже порядком обросшего Кирилла.

– Куда?

– Кирюш, не спрашивай, всё узнаешь в свое время.

Открыв дверь и выглянув из комнаты, Лена обнаружила, что все давным-давно проснулись, что на кухне о чем-то громко спорит Аркадий Ильич, а его внуки, погодки Сережа и Саша, бегают и отнимают друг у друга зубные щетки.