Читать книгу Карельская сага. Роман о настоящей жизни - Антон Тарасов - Страница 9

Лене не хотелось ехать в город. Она уже редко вспоминала прежнюю городскую жизнь, работу, новую квартиру, в которой они с Кириллом успели пожить совсем немного. На поездке настаивал Алексеич:

– Да тебе самой дела в порядок привести надо, квартиру проверить, на работе объясниться. Никто другой за тебя это не сделает.

– А что мне сказать им? Они и так всё знают! И мне они что скажут? Поблагодарят, что я взяла и, никого не предупредив, сбежала?

– Поверь, им плевать на это, – Алексеич опустил голову, чтобы не смотреть Лене в глаза.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю.

– Откуда?

– Просто знаю и всё, – он обиделся, взял куртку и вышел. В окно Лена увидела, как Алексеич пошел по дороге обратно к себе в поселок.

Лена уже успела усвоить, что бежать за ним бесполезно. Иногда Алексеичу требовался покой, чтобы обдумать кое-какие вещи, поразмышлять в полном одиночестве. В комнате колхозного общежития ему никто не мешал. На следующее утро он обычно возвращался с новыми мыслями и идеями, даже не вспоминая о сказанных накануне колкостях.

– Надо, поедешь, – сказал он день спустя. – Сама же себя зауважаешь, если съездишь. По магазинам пробежишься, вдруг что дают. У тебя ребенок раздет, сама поизносилась, вроде при деньгах, а всё ждешь, что к нам чего завезут. Никаких дефицитов тут не бывает. Езжай. Составь список, что купить нужно. Если на работе начальство, ты говоришь, знало о пожаре и не совсем конченые сволочи, то дадут расчет…

– Какой расчет, Дима?

– Такой расчет. Прекрати спорить. Ты что, поехала туда и всё узнала? Нет. Ты уже какой день со мной по этому поводу споришь. Зачем? Ну, хорошо, с работой ясно, тебе виднее, как там, в школе и в твоем этом издательстве. Но квартира, которую ты бросила. Посуди сама, случись что здесь, ты всегда сможешь вернуться туда.

– Там всё выгорело, вообще всё, окна и те фанерой забиты.

– Да не об этом я!

Алексеич чувствовал, как Лена мало-помалу начинает задумываться о поездке. Она продолжала спорить, отказывалась говорить на эту тему, уходила в огород. Он нисколько не удивился, когда в один прекрасный день она заявила, что взяла выходной и поедет в город, чтобы показаться на работе, посмотреть, что делается в квартире, внести квартирную плату и купить по списку всё то дефицитное, что в поселковом магазине вряд ли появится.

Из окна электрички всё вокруг казалось незнакомым: зеленеющий лес, поля, дачники, копошащиеся в огородах, дымящие на некоторых домишках трубы. Было душно и даже сквозняк, возникавший в те моменты, когда на остановках кто-нибудь дергал двери тамбура, не спасал. С огромным облегчением она сошла на вокзале, села на троллейбус и отправилась туда, где ее еще несколько месяцев назад радовали новая мебель и раздобытые у спекулянтов шторы. В подъезде всё так же пахло гарью, хотя, может, это показалось Лене. Поднявшись на этаж, она потопталась у двери своей квартиры, но так и не решилась войти.

У соседей долго никто не открывал. Наконец за дверью послышалось шарканье и зычное бормотание Аркадия Ильича:

– Кто там еще?

– Это я, Аркадий Ильич, Лена, соседка.

Дверь мигом распахнулась:

– Леночка! А мы думали, совсем пропала! Старуха моя на дачу уехала, а я к ней только на субботу и воскресенье. Заходи.

– Да я ненадолго, Аркадий Ильич. Вот, приехала квартиру проведать.

– Квартиру? – Аркадий Ильич огляделся, схватил Лену за руку, втащил в квартиру и закрыл дверь. – Тут сразу после твоего исчезновения товарищи из жилконторы приходили осмотреть квартиру. Ну, я им открыл. Окна там кое-как подделали, стекла новые поставили. Интересовались, где ты. Мы наплели им что-то про твоих родственников. И квартирную плату, между прочим, за все месяцы внесли, а то, представляешь, грозились просто через милицию квартиру оформить как брошенную и вселить сюда невесть кого! Да у нас половина подъезда ведомственная, другая половина профессоров разных и творческих работников. Зачем нам со сто первого километра шушера всякая? Пить-гулять будут, грязь да тараканов плодить. Плавали, знаем.

– Да-да, Аркадий Ильич, сейчас, вот, возьмите, – Лена дрожащими руками достала кошелек и вынула двадцатипятирублевую купюру. – Я вам так благодарна!

– Да не надо денег…

– Нет, возьмите, мне неудобно, что вам пришлось платить.

– Хорошо, – проворчал Аркадий Ильич, – но весь остаток я тоже внесу, как плату вперед. Хватит больше чем на год. И тебе спокойнее, и нам. Ты ведь не собираешься отказываться от квартиры?

– Пока не знаю, там же с нуля всё нужно, а нет сил…

– Вот и хорошо, что не отказываешься, – Аркадий Ильич потер руки, взял с полочки связку ключей и вытолкал Лену обратно за дверь. – Иди погляди, как тут теперь.

В квартире Лена увидела новые рамы на окнах. Часть обгоревшей мебели вынесли. Видеть квартиру такой, с черными стенами и лохмотьями обуглившихся обоев и белоснежными новенькими оконными рамами было для нее невыносимо. Едва пройдя в комнату, она тут же вернулась обратно, заглянула в кухню и поспешила выйти. Аркадий Ильич равнодушно подпер покосившуюся дверь и закрыл ее.

– Мы заплатим, не переживай, там хватит!.. – кричал Аркадий Ильич вслед, когда Лена, не дожидаясь лифта, пошла вниз по лестнице.

Рассчитывать на присутствие в школе посреди каникул кого-то, кроме сторожа, было наивно. Дверь была открыта, слышны были крики рабочих, пахло краской. Валентина Сергеевна гордо восседала в своем кабинете на обтянутом красной тканью кресле. Стол перед ней был завален газетами и журналами «Семья и школа» – в свободные минуты Валентина Сергеевна брала из библиотеки их целыми годовыми подшивками и не торопясь изучала.

– Здравствуйте, Лена, – с ехидством выдавила из себя Валентина Сергеевна. Лена почувствовала, что ее отчитают как последнюю двоечницу, но была готова к этому. Ее не интересовало, как закончили год ее классы, кто их довел до конца и какие оценки выставил, починят ли в ее кабинете раковину и заменят ли доску, по которой не писал мел. – Мой опыт меня не подвел, пришла-таки за документами.

– Да, Валентина Сергеевна, без трудовой книжки сложно, – ответила Лена, обрадовавшись, что оправдываться и объяснять ставшими уже несущественными обстоятельства не потребуется.

– Рассказывай, где ты сейчас.

– В колхозе.

– Прелестно, – Валентина Сергеевна от негодования размахивала руками. – И как, нравится?

– Да неплохо, уже привыкла.

– Да с твоими знаниями – и в школу! А в каком колхозе? Здесь, под городом?

– Нет, – Лена назвала поселок, – там есть восьмилетка, два молодых учителя, зачем мне их выживать, только-только кончили институт и работать приехали, им жизнь строить.

– Ты шутишь? Ты, кандидат наук? Да всем им указать на место!

– Нет, говорю же, им строить жизнь, работать.

– А тебе жизнь строить не нужно? Ты же кандидат наук, училась столько, горбатилась! Подумай, через семь лет, а может, и раньше, у нас будет социализм, изобилие, каждая семья получит по квартире, мы достигнем небывалого уровня прогресса и по выпуску товаров на душу населения оставим далеко позади капиталистические страны. Об этом наши родители и не мечтали. Нам нужны молодые, образованные строители коммунизма, ученые и педагоги, как ты. А ты ставишь на себе крест и подаешься в колхоз.

Директриса была из тех, кто действительно верил в свои слова. Для нее это не была лишь идеологическая пропаганда или что-то в этом роде – хотя, конечно, мало кому в голову такое могло тогда прийти. Напротив, она была предельно серьезна. И ее серьезность в тот момент в полной мере передавалась Лене.

– Меня, Валентина Сергеевна, жизнь и так вполне устраивает. Был пожар, всё сгорело, всё с нуля начала, всё получается помаленьку. Чего еще желать? Да, кандидат наук, но у меня такое чувство, что всё это осталось тут. Там, в поселке, совсем другое нужно.

Валентина Сергеевна поднялась с кресла и, держа руки за спиной, принялась расхаживать по кабинету. Лене стало немного не по себе.

– На тебя возлагали столько надежд, у тебя всё получалось, такие перспективы карьеры, и по партийной линии можно было выдвинуться. Но ты решила по-другому… – Валентина Сергеевна замерла на месте. – А ведь о тебе дети спрашивали, мы волновались, даже по адресу твоему ходили.

– Знаю, но, понимаете, у меня ребенок, куда я с ним? По знакомым скитаться нет сил. А дом, какой бы он ни был, это лучше, чем…

– Комнату в общежитии бы выхлопотали!

– Да не нужна мне комната, Валентина Сергеевна, не нужна! Мы только с Кириллом выбрались из такой комнаты в деревяшке с гнилыми стенами, он там простужался постоянно, про не самых приятных соседей я уже не говорю! Пусть деревня, но у ребенка есть дом. И мама, которая не бегает по двум работам и не отводит его в садик первым и не забирает последним.

Валентина Сергеевна замолчала. Под сводами кабинета отдавались голоса рабочих, о чем-то очень эмоционально споривших, да вездесущий уличный шум. Лена не слышала и не видела ничего: все ее мысли были с Кириллом. Она перебирала варианты того, что бы случилось, не переберись они в деревню. Скитания, стыдливые взгляды, упреки в детском саду за некупленный пластилин, цветной картон, краски или не сданные тридцать копеек на покупку туалетной бумаги. Просто потому, что их не на что было купить, как и взять лишние тридцать копеек, если браться за ремонт квартиры, покупку мебели и остального. Издевательства детей над неряшливой, застиранной одеждой. Просьбы о покупке игрушек, которые Лена при всем желании не может выполнить. Что может быть больнее для матери, чем невозможность обеспечить ребенка самым-самым необходимым? Не излишествами, которыми балуют своих отпрысков родители-начальники или партийные работники, – впрочем, детей последних в детском саду, куда ходил Кирилл, не было, для них был отдельный, специальный детский сад.

– А твоему ведь в школу скоро.

– В поселке есть восьмилетка. Да и нескоро это, на следующий год, нам только шесть.

– Шесть… – повторила Валентина Сергеевна.

Лена не знала точно, есть ли у директрисы дети, но, по слухам, у нее был взрослый сын, который давным-давно переехал в Ленинград и завел семью. Откровений от Валентины Сергеевны ждать не приходилось, и Лена не расспрашивала.

– Знаешь, Лена, меня просили товарищи, и я решилась на не очень правильный поступок, надеюсь на твое спасибо, – Валентина Сергеевна подошла к столу и выдвинула самый нижний ящик. – Я уволила тебя не по статье, хотя следовало бы за такое отношение к работе. Ведь пойми, нельзя ставить личное выше общественного! Но человек я мягкий, уволила тебя по собственному желанию, ты еще молода, всё еще успеешь, зачем отнимать возможности. Так что попросила Ольгу Ивановну за тебя расписаться в документах. Так что судить нас обеих теперь за служебный подлог, судить.

Она положила перед Леной трудовую книжку, из которой торчали купюры. Лена пододвинула ее к себе и раскрыла – две фиолетовые, одна красная, одна зеленая, две желтых, шестьдесят семь рублей.

– Спасибо вам, Валентина Сергеевна, спасибо огромное, – тихо и немного смущенно произнесла Лена, не ожидавшая такого от директрисы, коммунистки до мозга костей, беззаветно ругавшей старшеклассников за неряшливо повязанные пионерские галстуки и слишком длинные и фривольные прически.

Валентина Сергеевна махнула рукой, подошла к окну, облокотилась на него и принялась молча смотреть во двор. Она погружалась в подобные раздумья каждый раз, когда в школе случалось что-то. Скажем, старшеклассники разобьют стекло или начнут курить и подожгут траву на заднем дворе. Или первоклашки, толкая друг друга, выломают дверь в пионерскую комнату. Видимо, в ее глазах Лена совершила нечто подобное.

И вновь она, по своему великодушию, прощает и делает всё, чтобы как-то уменьшить ущерб от последствий.

– До свидания, Валентина Сергеевна, еще раз спасибо вам, спасибо огромное, – сказала Лена и вышла.

– Черешни ребенку купи, лето на дворе, – послышался из-за двери сердитый голос директрисы.

– Куплю, Валентина Сергеевна, обязательно куплю, спасибо! – крикнула Лена, уже сбегая по лестнице.

В нос ударил запах краски, а потом свежий воздух с Онежской губы. Поднялся легкий ветер, и жара перестала мучить Лену. И босоножки, одолженные для поездки в город у тети Софьи, как будто перестали жать, только местами, на некоторых улицах прилипали к раскаленному асфальту. Лена шла и заглядывала во все магазины, какие попадались ей на пути. Черешню нигде не продавали. В другой ситуации она пропустила бы сказанное Валентиной Сергеевной мимо ушей – та часто говорила вещи откровенно нелогичные или даже резкие. Как коммунистка до мозга костей, она упускала из виду свои и чужие бытовые трудности, мирилась с ними. Впрочем, у нее за плечами были годы номенклатурной работы, и ее она осуществляла хоть и добросовестно, но далеко не на голом энтузиазме, и многие проблемы были ей просто незнакомы.

В сумке уже оказался сверток с блузкой и тяжелыми, но удобно сидевшими и пришедшимися по ноге осенними ботинками. В другом магазине ей попались батарейки для приемника. Там же она купила в подарок Кириллу карманный фонарик, который можно было бы зажигать вместо свечи. В следующем – кеды и рубашку для Кирилла и флакончик одеколона для Алексеича. Лена жадно пила воду из автомата с газировкой, когда посмотрела на часы и поняла, что с походами по магазинам рискует опоздать на электричку. Она засуетилась и, покачивая сумками, отправилась к вокзалу.

Не дойдя до вокзала одной улицы, она остановилась у магазина, из дверей которого на улицу выходил хвост огромной очереди.

– Что там? – спросила Лена у женщины, которая озиралась по сторонам, решая, стоять или не стоять. – Вы крайняя?

– Крайняя. Черешню дают, два килограмма в руки. А вы будете стоять?

– Даже не знаю, – засомневалась Лена.

– А я не буду. Стойте за этим мужчиной.

Лена оказалась в неловком положении. Где, как не в городе, и летом можно было купить черешни. Но в то же время опаздывать на электричку, чтобы ждать той, что шла поздно вечером, не хотелось. Нерешительность Лены заметил старичок, сидевший на скамейке. Он поправил шляпу и, опираясь на палку, направился прямо к ней.

– Дочка, ты последняя? Собираешься стоять или… – он подмигнул.

– Да, буду стоять, – огрызнулась Лена.

– Не городская, видать, ты, дочка.

– Я-то городская, да в деревне на лето, вот, приехала на день и обратно, – Лена немного приврала, не хотела рассказывать постороннему человеку детали личной жизни. Да и не такими радужными были эти самые детали, чтобы о них хвастаться.

– Долго стоять, дочка.

– Долго, – согласилась Лена. – Поеду на последней электричке, тут за полчаса явно не достоим.

– А знаешь, дочка, я тут посидел, подумал, давай-ка мы с тобой пойдем без очереди купим этой черешни, а ты меня мороженым угостишь? Это там, в соседнем отделе. Ну?

Старичок сунул руку в карман и показал корочку удостоверения. Это выглядело не надменно, без вызова, без наглости и даже безо всякой корысти. Может, Лена была слишком доверчивой, может, почувствовала, что у нее нет другого выхода и выстоять очередь она не в состоянии. Внутри нее заскрипела невидимая пружина, и маховик решительности дал сигнал к действию.

– А давайте, угощу, – обрадовалась Лена и, обращаясь к стоящей позади нее женщине, сказала вполголоса: – Вы стойте за этим товарищем, я стоять не буду.

Уверенной походкой, опираясь на палочку, старик пошел внутрь магазина. Лена едва за ним поспевала.

– Товарищи, я инвалид войны, без очереди, товарищи, – громко сказал старик.

– Ну вот, принесло, – сказал кто-то.

– Сколько можно, мы уже полтора часа стоим! – послышались голоса сзади.

– Товарищи, русским языком написано, участники Гражданской войны, инвалиды Великой Отечественной, полные кавалеры орденов обслуживаются без очереди, – старик сохранял каменное спокойствие.

– Да он не один! – возмутились совсем рядом, Лена даже не успела заметить, где и кто именно. – Смотрите, с ним женщина.

– А вот это уже не ваше дело, товарищ.

– Два килограмма, – шепнула ему на ухо Лена и одновременно сунула в руку трехрублевую купюру, поняв, что всё нужно делать очень быстро, не задерживая очередь, раз уж она решилась на подобную авантюру. – И потом за мороженым.

– Мне два килограмма черешни, девушка, – обратился старик к продавщице, склонившейся над ящиком крупных темно-красных ягод. – И гнилых не подсовывайте, я смотрю за вами очень внимательно!

Лена дивилась проницательности старика: сама она никогда бы не стала требовать отсутствия гнилых ягод. Она просто бы порадовалась тому, что смогла отстоять на такой жаре очередь, что купила черешни, что она не закончилась за два или три человека перед ней – это было всегда самое обидное. Ей было чуждо стремление придраться к труду продавца, уличить его в чем-то непотребном. Она предпочитала молчать, ее мысли были далеко.

– Вот, – старик вручил Лене большой пакет черешни и сдачу. – Надеюсь, наш уговор в силе?

– В силе, конечно, в силе, – под завистливые и в чем-то осуждающие взгляды очереди они отошли от прилавка, и Лена спрятала пакет с черешней в темную холщовую сумку.

Мороженое было ужасно холодным, но таяло на жаре стремительно: пришлось есть быстро, откусывая большими кусками, чтобы оно не растаяло и не стало капать через тонкий вафельный стаканчик. Лена съела свой стаканчик первой. Они сидели на той самой скамейке рядом с магазином. Ничего не нужно было говорить, они просто улыбались друг другу, старичок поправлял шляпу и охал от удовольствия.

– До свидания! Спасибо за черешню, я бы не отстояла, там уже явно заканчивается.

– Спасибо за мороженое, дочка! Ну, беги, не буду тебя задерживать.

Лена добежала до вокзала и влетела в электричку в тот момент, когда двери уже закрывались. За окном поплыли знакомые пейзажи, но Лене было не до них. Она старалась взвесить и осмыслить всё произошедшее за день. Слишком много всего за один раз после месяцев провинциального покоя и умиротворения, где никто никуда не спешит и есть время подумать, подышать свежим воздухом и почувствовать вкус жизни, несмотря на ее сложность.

На станции Лену встречал Алексеич. На второе озеро они шли медленно, разговаривая, переглядываясь и поднимая ногами с пересохшей на солнце дороги клубы серой пыли.