Читать книгу Огненная земля - Аркадий Первенцев - Страница 13

Часть первая
Глава тринадцатая

Оглавление

Батальон, поднятый по боевой тревоге, выстроился во внутреннем казарменном дворе. По-прежнему неумолчно, дремотно-лениво шумело море, и в лесу, у гор, плакали не то совы, не то южные филины.

Вызванные из строя ротные и взводные командиры отдалились от своих шеренг, подошли, откозыряли. Выслушав комбата, офицеры не задавали вопросов – все было известно: получить новое зимнее обмундирование, боевые припасы и выйти к местам погрузки. Командиры разъяснили задачу своим подразделениям, и люди, повинуясь отрывистым, отданным вполголоса командам, побежали в казармы.

– После того как мы сами переоблачимся, я соберу на несколько минут парторгов и комсоргов, – сказал Батраков.

– Хорошо, – согласился Букреев, – и, кстати, надо посмотреть, чтобы люди ничего лишнего не набирали. Сундучки и все лишние вещи сразу же сдавать.

В казармах люди переодевались в ватные стеганые куртки и штаны, армейские гимнастерки, меняли сапоги и ботинки. Не слышалось обычного при побудках балагурства. Бойцы были внимательно серьезны. Новички, следуя ветеранам, тщательно осматривали свои вещевые мешки, облегчая их, пришивали дополнительные карманчики для запалов. Полученные всеми меховые шапки прятали в мешки и оставались – пусть в старых и холодных, но родных бескозырках. Черные верхи бескозырок затягивали чехлами хаки, чтобы днем при палубной перевозке не демаскировать корабли.

Ровный густой гул стоял в казармах.

Помощник комбата по хозяйственной части, толстый и обычно медлительный человек, бегал по коридорам, покрикивал, суетился. Он побаивался комбата и, заметив его, еще пуще старался показать свое служебное рвение. Он разносил угрюмого старшину, работающего в складе материально-технического снабжения.

– Что случилось, товарищ старший лейтенант? – спросил Букреев.

– Маята, маята, товарищ капитан! – Он вынул платок, вытер потную шею. – Беда, если сам не досмотришь, сам не проследишь. Вот этот, – он указал на старшину, – полторы сотни противотанковых гранат передал пулеметчикам. Все набиваются патронами и гранатами до пазух…

– А что же, консервами набиваться, – строго перебил его Батраков, – или лапшой?

– Но ведь мне разъяснили, что боевые припасы они получат там, а я должен выдать только обычную норму.

– Где там? – спросил Букреев.

– На Тамани. В армейских складах, товарищ капитан. А продпаек выдаю я на пять полных суток. А они все требуют гранаты и патроны…

Букреев посмотрел на Батракова, на его смеющиеся глаза и понял, что такое поведение моряков ему по сердцу. Но приказ его, комбата, должен быть беспрекословно выполнен. Впереди был поход, и неизвестно, когда они дойдут до конечного пункта.

– Продовольствие, – Букреев помедлил, – должно быть захвачено полностью, до последнего грамма. И вы мне за это отвечаете, товарищ старший лейтенант. Боевые припасы отпускать по норме, указанной мной. Никаких самовольных поступков…

– Слушаю, товарищ капитан! А ваше обмундирование я выдал вашим ординарцам. Они вас ждут… Разрешите сопроводить, товарищ капитан?

– Продолжайте заниматься своим делом.

– Подобрали обмундирование лучшее, что могли. Но извините, не в магазине… – и в этот миг помощник увидел автоматчиков, сваливших вороха старого обмундирования возле бачков с питьевой водой. Не докончив начатой фразы, он вприпрыжку побежал по коридору, мелькая толстыми икрами, обтянутыми хромовыми голенищами сапог.

– Тузина выдвиженец этот толстомясый, – хмурясь, сказал Батраков.

– Но пока он должностное лицо в батальоне.

– Боеприпасов жалко. Что их солить?

Букреев понимал, что упрек замполита в какой-то мере относился и к нему, к Букрееву.

– Видите, Николай Васильевич, – мягко сказал Букреев. – Мне очень по душе люди нашего батальона, скажу больше – я полюбил их. Но мне непонятно одно…

– Что именно?

– Почему моряки, образец дисциплины и строевой четкости, сходя на сушу, кое-что забывают…

Батраков приблизился, поднес ладонь к уху, стал очень внимательным и, как показалось Букрееву, настороженным.

– Приказ есть приказ, – продолжал Букреев. – И я буду всегда требовать от своих людей безусловного выполнения приказа.

– Правильно. Но чем они приказ нарушили? Берут больше гранат? Ну и пусть берут на здоровье.

– Гранаты пусть берут, но не за счет продовольствия. При операции я могу согласиться – больше боеприпасов, меньше караваев, но на подходе, когда нужно накопление сил для броска…

– Конечно, вы тоже правы, – согласился Батраков, – но десантник научен опытом. Он приучен на тетю не надеяться. Вот увидите, когда пойдем на Крым, ничто его не остановит. Письма будут выбрасывать, белье, а патроны брать.

– Тогда и приказ им будет такой.

В комнате, указанной помхозом, кроме Манжулы и Горбаня их поджидали парторг батальона Линник, застенчивый, сравнительно пожилой человек, и комсомольский организатор Курилов, молодой лейтенант с узким лицом и волевым подбородком. Батраков на ходу распоясался, сбросил сапоги. Он начал переодеваться и одновременно инструктировал Линника и Курилова, наклонившихся к нему, чтобы расслышать его тихий и быстрый говорок. Букреев слышал, что его мысль о беспрекословном выполнении всех приказов разъяснена замполитом со строгой отчетливостью. Букреев мог лишний раз убедиться в том, что его заместитель очень практичен, целеустремлен в политработе, ясно определяет задачу коммунистов и комсомольцев в предстоящей операции. Батраков привык точно и с партийной добросовестностью выполнять свои обязанности на войне, так же, как в свое время он на Кировском заводе обтачивал на токарном станке детали; так же, как потом, мобилизованный в политотдел машинно-тракторной станции, он в башкирской деревне скромно, но с железной настойчивостью проводил линию партии, доверившей ему работу в деревне.

Теперь, в войну, он, уверенный в справедливости того, чему отдавал всю свою жизнь до сих пор, выполнял порученное ему дело. «Хороший мужик Батраков, – подумал Букреев, – с ним как-то надежно».

С сожалением сбросив свои темно-синие бриджи, залоснившиеся от седла, Букреев надел холодные и жесткие ватные брюки со штрипками. Следуя примеру замполита, он впервые надел тельняшку и на нее армейскую гимнастерку с вышитым на рукаве якорем на черном фоне шеврона, окаймленного золотым сутажом.

– Ворот расстегнуть? Морскую душу показать? – пошутил Букреев.

– Морская душа и без показа видна. Ее нарочно не покажешь, не застегнешь. Вот какие дела, Букреев. – Батраков прикрепил к поясу полевую сумку, повесил на плечо автомат и тихо добавил: – Я пока свой народ обговорю, ты… вы… – поправился он, – черкните письмецо домой, жинке.

– Почему именно сейчас?

– Шагаев просил. Чтобы с человеком, который за ней выедет, передать. А то уйдем в десант, другие дела придут… Письма надо передать сегодня же Шагаеву.

– Хорошо, Николай Васильевич. А ты… вы?

Батраков, покраснев, вынул из кармана письмо в мятом конверте и застенчиво сунул его Букрееву.

– Вообще примета нехорошая… письма… Но у нас причина иная… Ну, я пошел.

– Через пятнадцать минут тронемся, – сказал Букреев, пристукивая сапогами, тугими от шерстяной портянки. – Сапоги я, Николай Васильевич, решил оставить старые. Не люблю необношенной обуви.

– Они у вас… ничего.

Батраков вышел в сопровождении Линника и Курилова. В коридоре на баяне заиграли «Землянку». Это была, как говорил Баштовой, любимая на Малой земле песня Цезаря Куникова. Букреев придвинул ближе лампу, вынул блокнот, вечное перо. Самарканд, как это далеко… И листок бумаги, на котором он в правом уголке поставил дату, казалось, не мог теперь дойти туда, к границам Китая и Афганистана.

Не изменяя привычке, Букреев писал крупным и четким почерком: «Родная моя Ленушка. Это письмо передаю с Хайдаром, который выезжает за вами в Самарканд. Наше желание быть вместе или хотя бы поближе исполняется в канун очень важного для меня дня. Наша будущая встреча, может быть, явится наградой мне за то, что я должен сделать. Ты догадываешься, о чем я говорю. Оснований для беспокойства у тебя не должно быть. Ведь наконец-то начинается моя прямая работа по единственной моей специальности, которую я изучал свыше пятнадцати лет. Часто, скажу откровенно, я сетовал на то, что ничем почти себя не оправдал, что спокойствие семьи моей, спасение родины добывалось как бы другими руками. Мне было тяжело, а как профессионалу-военному просто стыдно, хотя, может быть, таких, как я, и приберегали для решительного удара по врагу. Видишь, я начинаю хвастать… Итак, сегодня сердце мое бьется спокойнее, чем всегда…»

Букреев посмотрел на часы. Прошло шесть минут. Он перечитал написанное и понял, что все это не то, – не те слова. «Чепуха какая-то, – подумал он, – ведь нужно было просто рассказать по-деловому о принятом им решении о переезде и всё». Он продолжал на втором листике блокнота: «Ты выедешь вместе с детьми в Геленджик и займешь мою комнату, где я оставляю кое-какие вещи у хороших старичков хозяев. Здесь подождешь меня. Береги детей, особенно на пароходе от Красноводска до Баку. Каспий сейчас штормит, и простудить дочурок нетрудно. Во всех дорожных заботах вполне положись на Хайдара. Ты, надеюсь, не забыла его?»

Не перечитывая, Букреев надписал адрес на конверте.

– Манжула, вот эти два письма немедленно отвезите начальнику политотдела базы капитану первого ранга Шагаеву. Оттуда – прямо к пристани.

Букреев вышел из казармы вместе с Манжулой. Батальон, готовый к походу, был уже во дворе. В коридорах на полу виднелись следы сапог, валялась солома, много рваной бумаги. Стало сразу неуютно, холодно. Где-то хлопнуло окно, и по пустым помещениям разнесся звон разбитого стекла.

Во дворе слышался тихий гомон.

К Букрееву подошли батальонный врач майор медицинской службы Фуркасов, Баштовой и Батраков.

– Я говорю нашему комиссару, что зимой неприятно идти в десант, – сказал доктор, протирая стекла очков.

Фуркасов был известен Букрееву еще по П., где доктор «следил за его сердечком».

– Прошу объяснить, Андрей Андреевич.

– Не люблю купаться в холодной воде. У меня – шут ее дери! – нудная и ничуть не романтичная болезнь, люмбоишиалгия. Что-нибудь говорит вам это название?

Фуркасов был добряком по натуре, любил поиграть в карты, выпить винца, не чурался хорошеньких медсестер. Весь склад его характера был глубоко мирным, воинственных людей он не понимал, в чем откровенно сознавался.

– Вам-то тонуть еще не приходилось, доктор? – спросил Букреев.

– Если бы мне приходилось тонуть, вы не имели бы удовольствия видеть сейчас перед собой своего начальника медсанчасти, товарищ капитан. Я родился и рос, как вам известно, в Оренбургских степях и плаваю, как английский стальной топор.

Все коротко посмеялись.

Батальон был построен Степняком. Букреев спустился с крыльца. Сырая трава пружинила под ногами, и сырость ощущалась всем телом. Из лощины поднимался туман.

Букреев скомандовал, и голос его возвратило эхо.

Большое извилистое тело батальона поползло мимо кустов можжевельника и боярышника, похожих на огромных птиц, заночевавших возле дороги. Море из-за кустов было не видно и шумело где-то далеко внизу. Вот и белостенный домик начальника штаба. В одном окне просвечивала тонкая полоска. И ночь как бы сразу теплеет, головы людей поворачиваются к домику, и все притихают, как будто боясь растревожить его мирный покой. Среди идущих по дороге много тех, кто хорошо знает автоматчицу Олю – теперь жену начальника штаба. Баштовой побежал вперед, проститься. Теперь все слышат женский приглушенный плач, всхлипывания и расстроенный голос Баштового.

Таня, поравнявшись с калиткой, крикнула из строя: «Оля, прощай, родная!»

Возглас Тани оборвал чей-то оклик. И опять тишина, топот ног. Потерянный за изгибом дороги домик многое напомнил всем. Теперь лучше молчать и думать. Под подковками сапог вспыхивали искорки.

Баштовой догнал колонну и пристроился к головной группе офицеров.

…Пулеметная рота замыкала колонну. Шулик и Брызгалов шли в последних рядах. Позади них шли дядя Петро, бывший подводник Павленко, рассудительный украинец с Полтавщины и два друга Воронков и Василенко, вместе отслужившие еще до войны в Тихоокеанском флоте и призванные с орудийного завода, где они собирали «стотридцатки».

Шулик придерживал обеими руками тяжелый станок пулемета, прикрепленный к спине. Он недовольно по привычке брюзжал:

– Одна ночь как ночь выпала и ту отняли…

– Война ночи боится, – неопределенно утешил Брызгалов.

– Сейчас, видать, по всему фронту суета, солдату спать некогда, – сказал Воронков.

Огненная земля

Подняться наверх