Читать книгу Огненная земля - Аркадий Первенцев - Страница 6

Часть первая
Глава шестая

Оглавление

Тщетно прождав до ночи Букреева и Батракова, задержавшихся у контр-адмирала, начальник штаба батальона Иван Васильевич Баштовой решил уйти домой. Оставив в штабе командира взвода связи лейтенанта Плескачева, Баштовой вышел на улицу.

Тучи расходились, и на проясневшем небе заблестели звезды. Потеплевший ветерок шевелил на деревьях листья. В темноте слышался их неумолчный, тонкий шелест. Казалось, тысячи бабочек, уцепившись за ветви деревьев, трепыхали крылышками.

Баштовой постоял под деревьями, прислушался к этому странному шуму и, расстегнув китель, пошел домой по береговой дороге. Под ногами скрипела щебенка. Причудливые кусты боярышника представлялись совершенно недвижными, как скалы. На спуске Баштовой ускорил шаги, предвкушая домашний уют, самовар, диван, на котором можно растянуться и, закурив папироску, поболтать с женой о милых пустяках. «Как все же быстро, – думал Баштовой, – женщина привыкает к роли жены и матери». Ведь совсем недавно его жена была автоматчицей их батальона, сражалась вместе с мужчинами. В прошлом году, месяца за три до высадки куниковского десанта на Мысхако, Баштовой, взяв под руку автоматчицу Олю, пошел с ней в Геленджикский загс и расписался в присутствии группы друзей, вооруженных с ног до головы. Здесь был и сам Куников, взявший с Баштовых слово «иметь его в виду», когда понадобится «крестный папаша».

Ольга, девушка из казачьей семьи, присоединилась в Анапе к отряду Куникова, отходившего тогда к Волчьим воротам. Потом она участвовала в боях под Новороссийском, у балки Адамовича и цементных заводов и высадилась с десантом на Мысхако, где на восточном берегу Цемесской бухты был отвоеван моряками Цезаря Куникова важный стратегический плацдарм, названный Малой землей. Здесь Баштовой получил сведения нашей контрразведки о том, что немцы вырезали в Анапе всю семью его жены – одиннадцать человек – за то, что Ольга ушла с моряками. Баштовой и Ольга вместе переживали это горе. Оно сблизило их еще больше. У Баштового умерла мать, когда он сражался за Одессу, брата-пулеметчика убили под Севастополем, отца давно не было. Судьба соединила на поле сражения Баштового и Ольгу, они любили друг друга. Ольга могла не идти в десант на Мысхако – ее по беременности освободили, но она пошла. Их высаживал Звенягин в зимнюю штормовую ночь. Когда мотобот не мог пристать к берегу, Баштовой бросился в ледяную воду и на плечах вынес Ольгу на берег.

Теперь у них четырехмесячный сын Генька. Так на войне Баштовой познал впервые великое чувство отцовства. Генька был самым молодым «куниковцем», Мещеряков стал его «крестным», заменив погибшего Куникова. И теперь контр-адмирал выбирает время, чтобы заехать в домик Баштовых и понянчить своего «крестника».

Баштовой замечал, как тоскует жена, с тревогой ожидая часа расставания. Она теперь не могла идти с ним, но знала, что такое десант морской пехоты, что такое «первый бросок».

Вот близок дом. Баштовой почти бежал, то и дело ступая в лужи. Не беда! Он снимет дома сапоги, и жена просушит их. Вместо сапог он наденет домашние туфли, скроенные и сшитые ею из его старой шинели. Она сейчас так удивительно просто и ловко хозяйничала в их домике…

Он навсегда запомнит контратаку на школу Станички – предместья Новороссийска. Школа стоила батальону немало жизней, но немцы штурмом снова захватили ее. Тогда при свете германских ракет моряки молча пошли в контратаку. Ольга поднялась вместе со всеми и достигла кирпичной разрушенной стены. Многие были убиты. Ольга упала, и он ринулся к ней, думая, что она тоже убита, но увидел, как сильно ее руки сжимали автомат. Короткие красные с голубым искры вырывались из ствола, и плечо ее дрожало от плотно прижатого к нему приклада. Они отбили школу Станички в ту ночь…

Баштовой, запыхавшись, почти вбежал на крыльцо и постучал. Жена как будто ждала его, где-то близко притаившись, – так быстро она открыла дверь.

– Ваня! Так долго сегодня!

– Оля, не спишь?

– У нас гости. Ждем тебя. Павел пришел с Тамани.

– Павел пришел? Отлично. Я давно не видел его.

– У нас Курасов с Таней…

– Тоже отлично, Оля.

– Как может быть иначе, – сказал Звенягин, выходя навстречу хозяину, – хотел бы я знать, как мог ты сказать иначе? Здорово, Иван.

– Здравствуй, Павел! – Баштовой обнял Звенягина. – За вами прислали с Тамани?

– Эх ты! Сразу за дела…

Звенягин маленький, с откинутой назад головой, резко покачивая плечами, пошел вперед. В комнате на диване возле Курасова прикорнула Татьяна, полуобняв его и положив ему голову на грудь. Услышав шум, она встряхнула головой, – светлые волны рассыпались, – высвободила из-за спины Курасова руку и протерла глаза.

– Пришел?

– Пришел, – ответил Курасов.

Таня, не скрывая своей радости, спрыгнула с дивана навстречу Баштовому.

– Танюша, будь готова, – сказал Баштовой, шутливо вытирая губы. Они поцеловались.

– Ольга, смотри, – Звенягин погрозил пальцем Баштовому, – пореже пускай в дом красивых подруг.

– Курасов, ты должен рассказать нам про нашего нового командира. Ты слышал, Павел? Курасов нам его привез.

– А Тузина ты хорошо знал?

– Встречались по службе, – неохотно ответил Звенягин. – Здесь разве узнаешь человека? В деле сразу разбираемся, кто каков. Вот и в новом нашем комбате скоро разберемся…

– Скоро? – переспросил Баштовой, взъерошивая свои белокурые волосы.

Звенягин, старательно размешивая сахар в стакане чая, ответил не сразу.

– К тому идет, – протянул он. – На Тамани доколачивают немцев, на Крым надо выходить, а то и так наш левый – черноморский – фланг что-то отстал. Армия к Днепру вышла. Долго казенный харч зря нам переводить нельзя… Ну, ладно, Иван. Ты видишь, как мы самоварчик сообразили с Татьяной? Сами ставили. Поет, как Лемешев. Ходим к тебе и завидуем, Ваня. Ты же человек необыкновенный.

– Действительно, такое отмочишь…

– Ты счастье на войне нашел, жизнь. Многие теряют сейчас и счастье, и жизнь, и уверенность, а ты находишь. – Звенягин повернулся к Курасову, по-прежнему сидевшему молчаливо возле Тани. – Учись, парень, у Баштовых правильной жизни.

– Учусь, Павел Михайлович.

– Врешь, не учишься.

– А вы, Павел Михайлович?

– А что я? – Звенягин засмеялся, его узкое смуглое лицо сразу стало очень юным, живые черные глаза заблестели. Потом он сразу посерьезнел, и в хмури его строго очерченных бровей появилась озабоченность. – Вот мне тоже одна нравится. Тамара есть такая; на Тамани она сейчас. Красивая, ничего не скажешь.

– Тамара девушка с огоньком, – сказал Баштовой, – я знаю ее.

– Если с огнем сравнивать, то… есть у нее огонь, но… какой-то не тот, – бенгальский. Да, бенгальский, – раздельно произнес Звенягин. – Горит, блестит, красиво! А даже папироски не прикуришь. Один холодный блеск россыпью.

– Молодая же она совсем.

Звенягин встал, откинул голову, глаза его сияли.

– Ах, все пустое! Курасов, не прогадай. Нашел хорошую дивчину, женись.

Курасов смутился, искоса посмотрел на Таню.

– Павел Михайлович, может быть, перейдем на другой курс?

– Говорите, говорите, Павел Михайлович, – попросила Таня.

– Да что мне говорить? Вы вот думаете, я не знаю, чего вы к Баштовым зачастили? Учитесь семейной жизни.

– Да ничего подобного, – смутился Курасов.

– На вашем месте другие бы сейчас где-нибудь у кустов обнимались, целовались, а вы на огонек к семейным людям. А вот цветы надо было догадаться привезти и Ольге!

Звенягин подошел к чуть повядшим розам, гладиолусам и астрам, расставленным на тумбочках и на комоде, наклонился над цветами.

– Мы и принесли Оле, – вмешалась Таня.

– Ты принесла, а не он… А тебе кто? Курасов. Вез из Батуми, знаю. Необычайное происшествие на флоте: морской офицер в здравом уме и твердой памяти везет из Батуми в Геленджик цветы, в пути ухаживает за ними.

– Неужели это так необычно? – спросила Ольга.

– Необычно. Если бы Курасов утопил подводную лодку и то меньше бы говорили. Так вот, Татьяна, распишем вас, как говорится, в том же самом Геленджикском загсе, куда водили мы наших Баштовых. Я принимаю, Курасов, ее в свой дивизион. Муж и жена должны быть вместе. Уйдешь, Татьяна, из госпиталя от своего начальника Рудермана?

– Я и так уйду от Рудермана.

– Послушаем, – склонив голову набок, сказал Звенягин, – каким образом? Опять через забор?

– К Букрееву уйду, в батальон… Я хотела сразу перейти в батальон, но Тузин мне не нравился.

– Так-так, продолжай.

– Тузин не нравился. Такой это раскисший сухарь, а Батраков вообще женщин ненавидит.

– Точно, – подтвердил Звенягин.

– Букреев, судя по словам Анатолия, хороший человек. Вот к нему пойду и попрошусь.

– К Букрееву? Тут надо померекать…

– Я была в морской пехоте. На перевалах была, зимой.

– На перевалах! На перевалах матросы бились на земле, а ты позади раненых перевязывала, – строго начал Звенягин. – А морская пехота в десанте совсем другое. Спроси у Ольги, что это значит. Ты знаешь, как немцы побережье укрепляли? Так вот, Татьяна. Повоевала ты достаточно. Кончится война, будете примерными женами, детей будете рожать, бросите автоматы, пистолеты и займетесь своим делом.

– Рано еще об этом говорить, – возразила Таня. – Рано.

– Сами мы с врагом справимся. Ты еще ни одного ребенка не родила, а в десант… Ты должна испытать чувство материнства…

Таня порывалась что-то сказать Звенягину, но, видимо, сдерживалась. Щеки ее горели.

– Прости, если что не так, – сказал Звенягин, – и давай поставим другую пластинку.

– Нет, я хочу продолжать разговор. Если хотите знать, если хотите знать…

– Ну-ну… хотим знать.

– Я уже имела ребенка, Павел Михайлович, – выпалила она.

– Имела? – Курасов нахмурился.

– Вот оно что, – Звенягин шутливо почесал затылок. – Как же это так?

– У меня был муж, военный командир. Он был убит под Москвой. Ребенок мой с мамой.

– Мама где? Что же ты молчала до сих пор! – воскликнул Баштовой.

– Мамы нет и нет… ребенка. Не спрашивали, и молчала. – Таня охватила лицо руками, и по пальцам потекли слезы. Курасов усадил ее рядом с собой, и по его лицу было заметно, что он не знал, как ему держаться.

– Вот такие дела! – Звенягин покряхтел. – Растревожили раны.

– Что с мамой все же? – спросил Баштовой, присаживаясь к Тане. – Умерла, что ли?

– Не знаю. – Таня отняла руки от лица. – Мама была в Новороссийске, а потом неизвестно где… Когда мы вошли в город, там была всего одна женщина, на Анапском шоссе. Я сразу поехала туда. Это была чужая женщина. Мамы не было…

Таня рыдала. На лице Курасова выступили красные пятна. Баштовой поправлял фитиль лампы, искоса посматривая на Звенягина.

– Да… – Звенягин подошел к Тане и положил руку ей на плечо. – Может быть, мама где-нибудь на Кубани? Искала?

– Искала, не нашла. – Таня всхлипнула. – Не нашла. Ее, наверное, угнали в Крым. Она старенькая и маленький ребенок…

– Ну, плакать перестань, Таня. А надо было раньше сказать обо всем. Тому же Курасову сказать. Мы высаживали десанты на Тамани, перехватывали караваны, знали бы, искали бы твоих. А теперь что? Надо ждать, пока освободим всю Тамань. А на Тамани не будет – в Крыму найдем.

Таня отняла руки от лица.

– Не хотела говорить. Теперь сказала. И не могу я здесь сидеть спокойно. Потому и хочу опять в морскую пехоту.

– Твое дело, Таня, – строго сказал Звенягин. – Оспаривать твое право не стану. Хотя бы не советовал все же. Матросы ворвутся в Крым и без тебя.

– Я попрошусь к Букрееву.

– Ладно, разве вас, женщин, переспоришь?

Звенягин посмотрел на часы.

– Ого, мы заболтались! Мои матросы, видать, позябли. У них-то самоварчика нет. До свидания, хозяева. Ты, Курасов, можешь оставаться. Ольга, будь здорова.

Звенягин надел плащ, застегнул все пуговицы. Попрощавшись с Таней, он вышел вместе с Баштовым на крыльцо.

Небо прояснилось еще больше. Были видны припавшие к хребту утренние Стожары, Большая Медведица перевернула свой ковш у тяжелой и сытой, почти неподвижной тучи. На ближних ночных аэродромах вспыхивали и гасли голубые лучи посадочных прожекторов. Звенягин прислонился к замшелому столбику крылечка.

– Вот, Иван, сколько всякого, и хорошего, и плохого, в этом мире, – тихо сказал Звенягин. – Меня эта сцена с Татьяной разволновала. Что жизнь? Как тот вон прожектор: засиял на миллион свечей и потух. Сегодня Таня всхлипывала, и припомнилась мне моя мама. Не мать, а именно – мама. Она старенькая у меня, Иван. В Ставрополе живет. Ждет меня день и ночь. Пишет – умывальник медный ежедневно чистит для меня. Думает, вероятно, что мы очень грязными с войны придем.

– Она не ошибается, Павел.

– Ошибается. Кто вернется, тот вернется с войны с чистой душой. А знаешь, хотелось бы вернуться. Помню свой Ставрополь, дожди весенние, теплые, по бровкам на Лермонтовской улице вода несется. А ты, сопливый, бездумный мальчуган, летишь и рад… – Звенягин придвинулся к Баштовому близко. – Ты знаешь, на сердце у меня, Иван, нехорошо, устал я как-то. Чепуха разная ковыряется, ковыряется…

– Какая чепуха?

– Не стоило бы, но тебе, как другу, скажу. Ты веришь в предчувствия?

– На такой вопрос не решаюсь сразу ответить. Про себя не скажу. Но вот Куников верил, сам предчувствовал… Да ну тебя!

– Ты можешь себе представить, чувствую что-то такое и я… плохое. Шел сюда с Тамани, выдержал свой сорок четвертый бой. Атаковали пикирующие. Чуть комдив Павел Звенягин оверкиль не совершил. Стал вот я задумываться, подхожу к критической цифре. Сорок четвертый, сорок пятый, шестой, но не может же так долго везти? Нет у меня сзади чертячьего хвостика!

– Зря ты такими мыслями голову себе забиваешь, Павел.

– Знаю, что зря, но Куников тоже предчувствовал?

– Вот сказал тебе на свою голову!

– Я вез его тогда в Геленджик с Малой земли раненого. Он яблоко просил тогда и воды. Ну, в общем, конечно, прости меня, но, как с другом, хотел поделиться. Не думай, что я свой долг от этого хуже буду выполнять… Но человек есть человек. Проводи меня донизу…

Они спускались к причалу. Звенягин молчал. Краснофлотцы на малом катере, «каэмке», как называют его черноморцы, при появлении командира дивизиона вскочили. Звенягин, на ходу пожав руку Баштовому, прошел на корму. Вскоре тихая воркотня мотора затихла в направлении Солнцедара. Баштовой поднялся вверх по тропке. Его ожидали жена и Таня.

– А где Курасов?

– Он куда-то ушел, – тихо ответила Таня. – И пусть уходит…

– Вы что с ним не поцарапались ли?

– Как будто нет, – уклончиво ответила Таня и первая пошла к домику…

Огненная земля

Подняться наверх