Читать книгу Огненная земля - Аркадий Первенцев - Страница 7

Майор Тузин сдавал батальон. Хотя с Букреевым они были давние сослуживцы, Тузин вел себя подчеркнуто официально.

– Ты на меня в обиде, Тузин?

– Дуй, дуй до горы, – просипел тот.

Что означала эта фраза, объяснить, конечно, было трудно.

– Вот еще пэ-тэ-эры, – небрежно бросал Тузин, – грозное оружие. Одиннадцать штук с комплектами патронов. Фляг четыреста тридцать.

– Людей, давай людей. Имущество уже Баштовой принял.

– Людей? – Тузин засунул ладони за пояс и из-под своих опухших век смотрел на Букреева с явным недоброжелательством. – Читай списки…

– Может, дадите кому-нибудь характеристики, товарищ майор? – спросил Букреев, раздражаясь. – Многих я не знаю – влились новые люди.

– Мои характеристики – дым из трубы. Не хочу даже голову ими тебе забивать. Похвалишь кого-нибудь, присматриваться начнешь: почему Тузин хвалил? Не хочу карьеры кое-кому портить.

– Ну, тогда… Я разберусь здесь с начальником штаба и… если будете сегодня нужны, позовем, товарищ майор.

– Можно идти, товарищ капитан? – с издевкой спросил Тузин.

– Да.

Тузин, повернувшись через левое плечо, вышел из штаба, нарочито печатая шаг. Букрееву было неудобно перед Баштовым.

– Будто его подменили, – сказал он смущенно, – ведь был неплохой командир и товарищ.

– Вы разве не заметили, товарищ капитан, он выпил, – сказал Баштовой.

– Представьте, не заметил. Я совершенно не могу узнавать пьяных. Мне казалось, он просто взвинчен. Ведь все же неприятно сдавать часть и уходить с таким хвостиком.

– Мы его сразу не приняли. Очень неровный он человек. То лебезит перед каждым, то не подступи. Моряки любят искренность в командире. Если его за дело отругают – не обидится, а если ни с того ни с сего приласкают, удивится и присматриваться начнет. – Баштовой сложил бумаги. – Со всем разберемся, вы не беспокойтесь. Писанина вся на моей ответственности, не забивайте ею себе голову, товарищ капитан. Люди, материально-техническое снабжение в порядке. – Сегодня все закончим, и можете отдавать рапорт контр-адмиралу.

Доносились резкие залпы минометных батарей, стрелявших по щитам в море, и отдаленная, заглушённая расстоянием ружейная и пулеметная перестрелка. Это батальон проводил занятия у мыса и в лесу, у подножия Маркохта.

– Складывайте все эти папки в шкаф да поедемте со мной к батальону, – сказал Букреев.

– У меня есть одно предложение, товарищ капитан, – сказал Баштовой, когда они вышли к машине. – Что, если после учения мы пройдем к могиле Куникова и… почтим его память? Я что-нибудь скажу, как его друг, капитан Батраков скажет. В батальоне у нас есть куниковцы, это поддержит людей… Как вы думаете?

– Я согласен. Поговорю еще с капитаном Батраковым. Он знал и любил Куникова.

Баштовой приготовился открыть дверку машины, задержался. Его лицо, прорезанное почти по всему лбу до самой переносицы шрамом, приняло суровое выражение.

– Видите его, Тузина? – Начальник штаба махнул рукой.

Тузин стоял возле камбуза, спиной к штабу. Возле него розовощекий и упитанный кок Кулибаба любовно рассекал на колоде говяжью тушу. Красные с жировой желтизной куски мяса так и летели из-под его широкого топора на брезент, раскинутый возле колоды. Подручный кока, худой и узкогрудый паренек в бескозырке, которая (сразу было видно) перешла к нему с чужой головы, почтительно слушал майора, опустив по фартуку длинные руки. Вот Тузин присел на корточки к брезенту и, тщательно выбрав кусок мяса, завернул его в газету. Кулибаба облокотился на топор, неодобрительно наблюдая за майором. Когда Тузин встал и что-то сказал коку, тот, не обращая уже на него внимания, яростно «ухал» топором.

– Так у майора бывает зачастую, – сказал Баштовой. – Свежее мясо достал Батраков, а он тут как тут. Никогда сам о питании бойца не подумает, а только о своем.

Машина бежала по извилистой дороге, изрезанной колеями. Пожелтевшие кустарники, скрученные так, как будто их специально сплетали, все время сопровождали их По-летнему высокое ясно-голубое небо оттеняло ломаную линию хребта, заросшего лесом. Стрельба приближалась, и, хотя батальона еще не было видно, по звукам можно было определить его расположение.

Батальон только что отштурмовал крутой берег горной речки. Берега носили следы недавней атаки: отпечатки сотен подошв, сломанные ветви и промятые в кустарниках продольные лазы. Еле уловимый сернистый дымок еще не рассосался в воздухе. Батраков, окруженный людьми, сидел на камне и что-то убежденно и резко говорил. Увидев подошедшего из-за кустов Букреева, Батраков скомандовал батальону «смирно» и доложил о происшествии.

Командир первой стрелковой роты старший лейтенант Рыбалко только что во время занятий допустил ошибку. Вместо того чтобы приданными ему пулеметами обеспечить атаку с флангов и в промежутках между взводами, пулеметы отстали от цепей и начали вести огонь поверх голов, тогда как удаление цепей от пулеметов не обеспечивало безопасности такой стрельбы. В результате двух моряков легко ранило.

Букреев сразу припомнил характеристику Рыбалко, данную контр-адмиралом.

– Но Рыбалко все же сломил «противника»? – Букреев ободряюще улыбнулся смущенному Рыбалко.

– Сломил, товарищ капитан! – рявкнул Рыбалко.

– Помолчите, товарищ старший лейтенант, – строго заметил Батраков.

– Виноват, товарищ капитан! – не меняя позы, отрубил Рыбалко.

Его украинский выговор и смешливые глаза с огоньком природного лукавства понравились Букрееву. По тону Батракова и поведению остальных он понял: Рыбалко – один из любимцев, и ему многое прощается.

Букреев догадался и о причине взволнованности Батракова – ведь он проводил занятия, и вот сразу, при новом командире, блин получился комом. То, что замполит выносил на обсуждение поступок офицера в присутствии рядовых, как вначале подумал Букреев, было неправильно. Батракова окружали только офицеры без погон, одетые в такие же куртки морской пехоты, что и рядовые. Некоторых из них Букреев знал, они вошли в первое формирование в городе П., но большинство было ему незнакомо. Рядовые сидели под деревьями, курили, стараясь не заснуть, вскидывали головы и осматривались сонными глазами. Опыт Букреева подсказал ему, что люди переутомляются, недосыпают.

Букреев приказал позвать раненых. Манжула побежал за ними. Разрешив офицерам курить, Букреев наблюдал, как, узнав о прибытии командира батальона, люди шушукались, поднимались, стараясь рассмотреть его.

– Хорошие ребята раненые, товарищ Рыбалко? – спросил Букреев.

– У меня плохих нет, товарищ капитан.

– Разрешите обратиться, товарищ капитан, – сказал командир пулеметной роты старший лейтенант Степняк. – Мне кажется, командир роты старший лейтенант Рыбалко неправильно форсировал речку.

– Почему неправильно? – Рыбалко сразу вспыхнул: этот Степняк всегда что-нибудь…

– Не перебивайте! – Батраков сердито посмотрел на него.

Степняк с подчеркнутой снисходительностью выдержал паузу.

– Рыбалко всегда любит фронтальные прорывы и поэтому безрассудно лезет напролом. – Степняк подчеркнул последнее слово. – Его знаменитое «сломыв» когда-нибудь выйдет ему боком.

– Завсегда выходило и выйдет, – огрызнулся Рыбалко.

– Я же говорю – боком, товарищ старший лейтенант.

– Сейчас трудно решить, кто прав, кто виноват, – спокойно оказал Букреев, – успех штурма укрепленной полосы иногда в большой мере зависит именно от стремительности, от натиска. Во время же учебных занятий при условном противнике… Я помню еще в военной школе в спорных случаях нам приводили в пример одного капитана, который сорок лет служил в армии, сорок лет на маневрах брал один и тот же холм и все время ошибался.

Офицеры одобрительно засмеялись.

Манжула привел раненых. У одного из них, Воронкова, некрасивого угрюмого человека с широкими сильными плечами, была перевязана рука; второй, Кондратенко, бравого вида, старшина минеров с эсминца «Беспощадный» с двумя орденами Красного Знамени и медалью за оборону Севастополя, совсем не был перевязан. Букреев обратил внимание на то, что Кондратенко в отличие от всех был без куртки, в одной гимнастерке.

– Ну что же, Воронков, придется в госпиталь, – сказал Букреев.

– Из-за этого в госпиталь? Я сейчас могу этой рукой все, что угодно… товарищ капитан.

– А вы куда ранены, Кондратенко?

– Никуда, товарищ капитан.

– Никуда?

– Я не заметил, товарищ капитан.

– Но вы ранены?

– Оцарапало…

Кондратенко стиснул зубы, и Букреев видел, что ему трудно удержаться от стона.

– В чем же дело? – Букреев вопросительно посмотрел на Рыбалко.

– Кругом! – скомандовал Рыбалко.

Кондратенко четко повернулся кругом. Гимнастерка пониже левой лопатки была косо разорвана, свежее пятно крови расползлось к подмышкам, спускалось к поясу.

– Почему до сих пор не перевязывали, товарищ старший лейтенант? – строго спросил Букреев Рыбалко.

– Он не позволял, товарищ капитан. Такой чертяка!

– Кругом! – скомандовал Букреев.

Выгоревшая до белых ниток бескозырка Кондратенко с надписью «Беспощадный» была надвинута немного на лоб, чтобы не был виден чубчик. Крупные капли пота, выступившие на носу и подбородке, выдавали скрытую боль.

– Если ранен, надо постараться перевязать рану, – сказал Букреев. – Потеря крови выводит из строя. Отказ от перевязки равносилен симуляции.

Кондратенко вздрогнул, пошатнулся, но сдержал себя и снова застыл, собрав у настороженных и сразу озлобившихся глаз морщинки.

– Два наряда вне очереди за отказ от перевязки. – Букреев пытливо наблюдал за Кондратенко. Он, как бы изучая эти недобрые огоньки во взгляде Кондратенко, выдержал паузу. – За мужество благодарю, товарищ Кондратенко.

Букреев сделал шаг вперед, протянул ему руку, и Кондратенко пожал ее. Задержав его широкую ладонь в своей руке, Букреев заметил, как исчезло недоброе выражение с лица Кондратенко, глаза стали светлее. Букреев отпустил его руку.

– Немедленно сестру и отправьте его в госпиталь на моей машине.

Моряки, окружившие их, наблюдали заключительную сцену, и по их затаенному дыханию и настороженности командир батальона понял: малейшая растерянность сразу же выбила бы почву из-под его ног и ничто не спасло бы его от морального поражения; сейчас он пока победил в этой первой встрече с моряками; одобрительный шепот, уловленный им, доказывал это.

– Старший лейтенант Рыбалко, постройте батальон!

– Есть построить батальон, товарищ капитан! – рявкнул Рыбалко. – Батальон, слушай мою команду! Становись! Равняйсь! Смирно! Равнение направо!.. Товарищ капитан, по вашему приказанию батальон построен.

Люди стояли не шелохнувшись. Букреев внимательно смотрел на их молодые, здоровые лица, и они полюбились ему. Укрепленный ветеранами батальон не стал пестрым. Сейчас даже трудно было отличить ветеранов от новичков, так как ордена и медали были скрыты под куртками. Перед ним стояли молодые сильные люди с внутренним сознанием своей силы, люди, зачастую разукрашенные почетными шрамами, возмужавшие в сражениях. «Тридцатка» стояла в первой шеренге роты автоматчиков. Они отличались от остальных только формой: черными брюками, бушлатами и новенькими бескозырками, на которых сияли названия славных черноморских кораблей.

– Батальон! Слушай мою команду! – Букреев поднял голову, напряг тело, сразу забыв про свое плохое сердце. – Напра-во! Направление к могиле Героя Советского Союза майора Цезаря Куникова, шагом ма-арш!

Батальон шел в походных колоннах по грунтовой колесной дороге. Покачивались плечи, бескозырки и оружие.

Букреев шагал рядом с Батраковым. Ему хотелось определить, откуда у этого человека то, что сблизило его с моряками, заставляло ценить и уважать его. По внешнему виду он отличался от любого бойца батальона. Даже в костюме его была допущена вольность: вопреки полевым условиям и службе в морской части он носил цветную армейскую фуражку, неловко сидевшую на голове, отчего его растопыренные уши казались еще больше. Щупленький, узкогрудый, с опущенными, выдвинутыми вперед плечами, он шел сейчас задумавшись, смотря прямо перед собой светлыми, удивительно ясными глазами.

Когда-то, оставив курсы политруков на мысе Фиоленто, Батраков пришел в батальон дунайцев к известному Горпищенко. Тогда его вид впервые родил к нему недоверие как к боевому человеку. Но тогда же он в бою завоевал уважение к себе.

Потом была Малая земля, штурм Новороссийска и другие десанты. Батракова видели везде, он был таким же ветераном, как Рыбалко или Степняк, Цыбин или командир роты ПТР Яровой.

…Кончился обветшалый осенний лес. Дорога привела к окраине города. Одиночные постройки из дикого камня стояли то тут, то там; будто они отбежали от города, не могли туда вернуться и стать в ряды улиц.

Кладбище почти примыкало к окраине и занимало большую, неогороженную площадь. Виднелись старые кресты и заброшенные могильные плиты со съеденными временем надписями. Среди кустов держидерева бродили козы, резвились козлята, поднимая куцые розовые хвосты свои и мелко перебирая копытцами. Возле старого кладбища, что ближе к городу, торчали столбики с прибитыми на них дощечками. Это были братские могилы черноморцев, павших при штурме Новороссийска. Между могилами еще валялись носилки с черной от крови парусиной. На носилках сюда приносили убитых и хоронили в братских могилах.

Изредка выделялись огороженные могилы летчиков. Обломки воздушных винтов, как кресты, возвышались над дощатыми памятниками.

Среди могил ходило несколько женщин. Они читали редкие надписи, смотрели цифры на дощечках, неслышно плакали; может быть, они искали среди погребенных своих родных, может быть, вспоминали близких, идущих по далеким фронтам войны.

Баштовой ускорил шаги и первым подошел к могиле Куникова, огороженной штакетником, выкрашенным в голубой цвет. Памятник – деревянный конус со звездой из жести – был тоже выкрашен голубым, под цвет моря, по требованию моряков-куниковцев. К памятнику была прибита железка с надписью: «Герой Советского Союза майор Цезарь Львович Куников, 1909–1943 г. Погиб смертью храбрых в борьбе с немецкими захватчиками». Баштовой сам хоронил Куникова и своими руками надписывал эту надпись. Все было знакомо и близко.

У ограды стоял Звенягин. На глиняном холмике могилы лежали цветы.

– Павел?

Звенягин медленно повернул голову на оклик Баштового, но остался в прежней позе, положив одна на другую опущенные руки, в которых он держал свою старую фуражку.

– Поговоришь с нашими, Павел?

– Нет. Сами поговорите.

Звенягин натянул фуражку на голову и пошел, не оглядываясь, по кладбищу, всматриваясь в цифры на дощечках и надписи.

Рыбалко разворачивал роты, чтобы удобнее выстроить их вокруг могилы. С восточной стороны мешала ограда, где были погребены артиллеристы. Возле нее оказались пулеметчики Степняка, но так как места не хватало, многие оказались с той стороны ограды и выглядывали, становясь на носки из-за острых концов штакетника. Стрелки первой роты заняли место впереди по приказу Рыбалко.

Автоматчики Цыбина успели незаметно потеснить стрелков Рыбалко – им тоже хотелось быть впереди и увидеть могилу, которую они не догадались раньше посетить. Среди бойцов Ярового нашлись моряки, хоронившие своего бывшего командира: их пропустили ближе к офицерам.

Женщины, ходившие по кладбищу, приблизились и держались кучкой. Две молодайки, пришедшие за козами, прихорашивались, игриво посматривая на моряков, обративших на них внимание.

В воздушном потоке, почти не взмахивая крыльями, плыл коршунок.

– С автомата бы его, – сказал молоденький русый моряк, стоявший позади и из-за малого своего роста ничего не видевший за спинами товарищей.

Его приятель, долговязый парень с худой мускулистой шеей и черными неулыбчивыми глазами, внимательно проследил за коршуном.

– Не попадешь, Шулик, – сказал он, – высоко ходит, да автомат, сам знаешь, прицела почти не имеет.

– А нужно бы попробовать когда-нибудь, Брызгалов, а?

– Один попробовал, да сдох, – Брызгалов тихо рассмеялся, но, сообразив, что смех сейчас не к месту, оглянулся, посерьезнел.

– Опять парит с утра, – сказал Шулик, – к дождю.

Брызгалов, вытянувшись, вгляделся через головы.

– Начальник штаба что-то будет объяснять.

– Водят по кладбищам, – недовольно пробрюзжал Шулик. – И так не сладко, а тут вспоминают, что у тебя билет с пересадкой.

– Да замолчите вы, чекалки, – укорил их пожилой пулеметчик в рыжей шапке-ушанке.

Присутствие в батальоне пожилого человека объяснялось только тем, что дядька Петро, как его называли, или Курдюмов, был рекомендован командованием флота в морскую пехоту, как знаток побережья, пожелавший добровольно сражаться против немцев.

Шулик хмыкнул и заломил бескозырку.

– Ты что, старшина, дядько Петро?

– Непутевщина, – со вздохом сказал Курдюмов. – Охота у вас все по крышам голубей гонять. Подучиться бы вам еще, зеленой вербе.

– Подученным умом до порога жить, дядько Петро, – огрызнулся Шулик.

Курдюмов отвернулся. Шулик, хихикнув, подтолкнул Брызгалова.

– Осечка у дядьки Петра, Брызгалов.

Брызгалов не поддержал приятеля.

Баштовой начал свою речь. Все люди батальона знали, что их начальник штаба – боевой офицер, прошедший и «Крым и медные трубы». Его видели в настоящих перепалках. У него ордена и медали, которые получают не зря.

Брызгалов слушал своего начальника штаба, слушал теперь его и Шулик, подняв голову кверху, слушал Курдюмов, стиснутый двумя пулеметчиками, – слушали все.

Баштовой говорил взволнованно, коротко, взмахивая сжатым кулаком. Баштовой рассказывал о том, как в ночь на 4 февраля этого года десантный отряд майора Куникова бесшумно подплыл к берегам, занятым противником, – к восточному берегу Цемесской бухты.

Люди насторожились. Им, готовящимся к такому же делу, тоже нужно подбираться именно так – бесшумно.

Люди притихли, и теперь слышен был даже назойливый гул шмеля. Начальник штаба говорил простые слова: «Выполняя клятву, данную великому Сталину, моряки шли на подвиг, на смерть или победу».

Лица сосредоточенно напряжены. Сейчас было сказано, на что они должны идти, выполняя клятву вождю. Подвиг, смерть или победа. Баштовой как бы сближает Куникова с этими простыми людьми, описывая его внешний вид. «На груди автомат, в теплом, стального цвета ватнике, в такой же шапке-ушанке, слегка надвинутой на брови, неся на себе две тысячи патронов и десять гранат, майор Куников подошел на флагманском катере одним из первых к вражескому берегу и начал грозный победный бой с врагом. Он быстро парализовал береговую оборону немцев и вместе со своими отважным друзьями-моряками выполнил приказ командования, захватил плацдарм и ворвался в предместье города – Станичку, которую сейчас жители Новороссийска назвали „Куниковкой“».

Шулик так внимательно слушал, что дядя Петро, искоса взглянув на него, одобрительно кивнул головой.

Баштовой рассказывал, как восемь дней отряд Куникова вел бой на Малой земле, как не сдвинулись ни на шаг моряки, как погибали боевые друзья майора, офицеры Костиков, Таранов, как, прикрыв его своей грудью, свалился его верный и бесстрашный адъютант Хоботов, прошедший вместе с ним тяжелый путь от Азовского моря. «Мы победили. Плацдарм был взят, отвоеван, удержан…»

Баштовой рассказал, как Куников был в самых опасных местах и как вместе с моряками бесстрашно бросился в контратаку.

Восемь дней сражался Куников, а одиннадцатого февраля не стало «старшего морского начальника Малой земли», как его называли моряки.

Позади Букреева стоял незаметно подошедший Звенягин. Он слушал внимательно Баштового, но ничего не сказал ему, когда тот, еще взволнованный, стал возле него.

Когда Букреев, решив говорить, снял свою морскую фуражку, Звенягин с любопытством приподнял брови. Сейчас, после очень простой и человечной речи Баштового, так легко допустить ошибку. Все ясно, цель достигнута. Что может добавить новый, еще не известный боевыми делами командир батальона?

– Друзья-моряки, – тихо сказал Букреев. – Мне еще не пришлось рядом с вами сражаться. Но я – советский офицер, пятнадцать лет своих отдавший армии. Я верю в вас, а вы доверьтесь мне. Клянусь здесь перед могилой героя-майора Куникова, что я буду стараться быть подобным ему…

Букреев хотел еще что-то сказать, но моряки уже подняли, по традиции морской пехоты, бескозырки на дула винтовок и автоматов и как бы проголосовали доверие своему новому командиру.

– День первый, – сказал Звенягин, представляясь Букрееву, – и потом будет день второй, день третий, четвертый и так далее…