Читать книгу Этюд в багровых тонах. Приключения Шерлока Холмса - Артур Конан Дойл, Исмаил Шихлы - Страница 17

В центре великого Североамериканского континента лежит засушливая безотрадная пустыня, долгие годы служившая преградой на пути цивилизации. От Сьерра-Невады до Небраски, от реки Йеллоустон на севере до Колорадо на юге простирается область запустения и одиночества. Лик природы в этих мрачных краях отнюдь не однообразен. Могучие, увенчанные снегами вершины сменяются тенистыми, мрачными долинами. По ступенчатым каньонам мчат стремительные реки; бескрайние равнины зимой одеваются снегом, а летом – серой солончаковой пылью. Но есть во всех этих ландшафтах нечто общее: лежащий повсюду отпечаток бесприютности и тоски.

Никто из людей не населяет эту землю отчаянья. Лишь изредка ее пересечет отряд пауни или черноногих, направляясь к новым охотничьим угодьям, однако и храбрейшие из них радуются, когда, оставив позади ужасные равнины, завидят вновь свои привычные прерии. Мелькнет в кустарнике койот, захлопают в воздухе тяжелые крылья грифа, проковыляет по темным ущельям неуклюжий гризли, разыскивая среди скал свое скудное пропитание. Иных обитателей здесь не встречается.

Нет в мире другого столь мрачного пейзажа, как тот, что виден с северных склонов Сьерра-Бланко. Вдали, насколько хватает глаз, простирается плоская равнина, пятна солончаков перемежаются зарослями карликового чаппараля. Горизонт замыкает длинная цепь гор, зубчатые вершины местами заснежены. На всем этом обширном пространстве полностью отсутствует жизнь – нет даже малейших ее признаков. Не пролетит в стальной синеве небес птица, не проскользнет по тускло-серой земле тень, а главное, все тонет в непроницаемой тишине. Вслушивайся сколько угодно – ни шелеста, ни шороха по всей бескрайней пустыне; одно безмолвие, полное и гнетущее.

Выше было сказано, что признаков жизни здесь нет совсем. Но это не так. С высот Сьерра-Бланко можно различить тропу, которая вьется по пустыне и теряется в дальней дали. Ее проложили колеса и истоптали ноги множества искателей приключений. Там и сям белеют под солнцем яркие пятна, хорошо заметные на тусклом фоне соляной корки. Подойдите и посмотрите, что это! Это кости: одни крупные, другие короче и тоньше. Первые остались от волов, вторые – от людей. На протяжении пятнадцати сотен миль этот страшный караванный путь прослеживается по останкам тех, кто пал на его обочинах.

Четвертого мая тысяча восемьсот сорок седьмого года все это разглядывал со склона одинокий путник. По виду его можно было бы принять за самого гения этих мест или же их демона. Сторонний наблюдатель не смог бы определить, четыре ему десятка или все шесть. Худое, изможденное лицо его было плотно обтянуто смуглой, сухой, как пергамент, кожей; в длинных каштановых волосах и бороде пятнами проступала седина; глубоко сидящие глаза горели неестественным огнем; меж тем рука, сжимавшая винтовку, состояла словно бы из одних костей. Чтобы не упасть, путник опирался на свое оружие, однако высокий рост и мощный костяк свидетельствовали о природной силе и выносливости. Притом на лице его выпирали кости, одежда свисала мешком с иссохшего тела – именно поэтому он выглядел дряхлым стариком. Путник умирал – умирал от голода и жажды.

С трудом тащился он по ущелью, а затем забрался чуть выше, на склон, в бесплодной надежде заметить где-нибудь воду. И что же перед ним открылось? Огромная солончаковая равнина и отдаленный пояс суровых гор, без признаков растительности, которая бы указала на наличие влаги. Ни проблеска надежды во всем безбрежном ландшафте. Путник безумным взглядом окинул север, восток, запад – и понял: тут его странствиям наступит конец, этот бесплодный склон станет его могилой. «Сейчас или двадцать лет спустя на пуховой постели – какая разница», – пробормотал он, опускаясь на землю в тени большого валуна.

Прежде чем сесть, он положил рядом бесполезную винтовку и спустил с правого плеча большой узел, завернутый в серую шаль. Судя по тому, как ударилась о землю эта ноша, она была не по силам изможденному путнику. И тут же из серого свертка вырвался жалобный всхлип, наружу высунулись испуганное личико с яркими карими глазами и грязные, в ямочках, кулачки.

– Ой, мне же больно! – пожаловался детский голос.

– Прости, – ответил мужчина, – прости, я нечаянно.

Развернув серую шаль, он извлек из нее хорошенькую девочку лет пяти. Нарядные туфельки, розовое платье с льняным передничком – на всем этом лежал отпечаток материнской заботы. У девочки был бледный, болезненный вид, но руки и ноги не исхудали: лишения, перенесенные спутником, ее почти не коснулись.

– Болит? – спросил он с тревогой: девочка все еще потирала золотистые кудряшки на затылке.

– Поцелуй – пройдет, – серьезно ответила она, показывая больное место. – Мама всегда так делает. Где мама?

– Ушла. Наверно, скоро ты с ней увидишься.

– Ушла? Ну вот, и до свиданья не сказала, а раньше всегда говорила, когда соберется к тетушке на чай. А ведь уже три дня прошло. Ужасно пить хочется, правда? Попить здесь нечего? А поесть?

– Нечего, милая. Потерпи немного, а потом все уладится. Положи опять головку мне на грудь, и ты маленько поправишься. Трудно разговаривать, когда губы задубели, но, наверное, лучше будет, если ты узнаешь, как обстоят наши дела. Что это у тебя?

– Красивые штучки! – похвасталась девочка и показала два блестящих кусочка слюды. – Когда вернемся домой, я подарю их братцу Бобу.

– Скоро у тебя будут штучки еще красивей, – заверил ее мужчина. – Только погоди немножко. Но я хотел тебе сказать… Помнишь, мы были у реки, а потом свернули в сторону?

– Да.

– Ну вот, мы думали тогда скоро выйти к другой реке. Но что-то нас подвело, то ли компас, то ли карта, не знаю. К реке мы не вышли. Вода кончилась. Осталась только самая капелька, для маленьких… и… и…

– Тебе было нечем умываться. – Девочка подняла взгляд на перепачканное лицо своего спутника.

– И нечего пить. Мистер Бендер умер первым, потом Индеец Пит, миссис Макгрегор, Джонни Хоунз, а за ними, милая, твоя мама.

– Мамочка тоже померла. – Девочка уткнула лицо в передник и горько зарыдала.

– Да, все умерли, кроме нас с тобой. И я подумал, не найдется ли воды в той стороне, взвалил тебя на плечо, и мы пошагали. Но похоже, нам и здесь не посчастливилось. И надежды у нас, почитай, совсем не осталось!

– Это значит, мы тоже помрем? – Девочка перестала рыдать и подняла залитое слезами лицо.

– Да, милая, вроде того.

– Что же ты раньше молчал? – Девочка радостно рассмеялась. – Только напугал меня зря. Ведь когда мы умрем, мы снова увидим маму.

– Ты точно увидишь, милая.

– И ты тоже. Я ей расскажу, какой ты хороший. Наверно, она встретит нас у врат небесных с большим кувшином воды и гречневыми блинчиками, горячими и зажаренными с двух сторон, как любили мы с Бобом. А долго еще ждать?

– Не знаю… не очень.

Мужчина не отрывал взгляда от северного горизонта. На голубом небосклоне появились три точки и, приближаясь, стали стремительно расти. Скоро они обернулись тремя большими коричневыми птицами, покружили над головами путников и уселись сверху, на скалы. Это были грифы, местные падальщики, чей прилет означает близкую смерть.

– Петушки и курочки, – обрадовалась девочка зловещим птицам и хлопнула в ладоши, чтобы их спугнуть. – Скажи, эти места создал Бог?

– Ну да, конечно, – заверил ее спутник, ошарашенный неожиданным вопросом.

– И Иллинойс Он создал, и Миссури, – продолжила девочка. – Я думала, эти места создал кто-то другой. Тут ведь не так хорошо получилось: совсем забыли про воду и деревья.

– Как ты думаешь, не пора ли помолиться? – робко предложил мужчина.

– На ночь еще рано.

– Не важно. Немного рано, но наверняка Он не обидится. Прочитай те молитвы, которые читала на ночь в фургоне, пока мы ехали по равнинам.

– А почему ты сам не хочешь? – удивилась девочка.

– Я забыл молитвы. Ни разу не молился с тех пор, как дорос до половины этого ружья. Но пожалуй, это никогда не поздно. Ты читай, а я буду стоять рядом и повторять за тобой.

– Тогда тебе надо встать на колени, и мне тоже. – Девочка разложила на земле шаль. – Сложи руки вот так, и сразу станет вроде как лучше.

За этим странным зрелищем наблюдать было некому, кроме грифов. На узкой шали, рядышком, преклонили колени двое путников – малое дитя и отчаянный, закаленный искатель приключений. Пухлое личико девочки и костлявое лицо мужчины обратились к безоблачным небесам, творя трогательную молитву Верховному Судии, перед Которым готовились предстать; два голоса – один тоненький и звонкий, другой низкий и хриплый – вознесли единую мольбу о милосердии и прощении. Умолкнув, оба снова уселись в тени валуна, и девочка заснула на широкой груди своего защитника. Сначала он стерег ее сон, но веление Природы оказалось необоримым. Три дня и три ночи путник отказывал себе в отдыхе. Веки его все ниже опускались на усталые глаза, голова склонялась на грудь, наконец седая борода мужчины смешалась с золотистыми локонами его спутницы и оба забылись глубоким сном без сновидений.

Если бы путник не спал еще полчаса, он мог бы наблюдать странную картину. Далеко-далеко, на том конце солончаковой равнины, возник маленький пыльный фонтанчик, вначале едва заметный, почти неотличимый от дымки на горизонте. Он ширился, рос и превратился в четко очерченное облако, которое все увеличивалось. Стало понятно, что эту пыль могло поднять только множество ступающих ног. В краю более плодородном наблюдатель предположил бы, что это надвигается одно из больших стад бизонов, которые пасутся в прериях. Но здесь, в засушливой местности, такая возможность исключалась. Пыльный водоворот близился к скале, где нашли себе приют двое отверженных; вот сделались видны крытые брезентом фургоны, вот показались в дымке вооруженные всадники: видение преобразилось в караван, направлявшийся на Запад. Но каков он был, этот караван! Когда голова его достигла гор, хвост еще не показался на горизонте. По необъятной равнине тянулся беспорядочный строй фургонов, повозок, конных и пеших людей. Тащились нагруженные тяжелой ношей женщины, ребятишки шагали рядом с фургонами или выглядывали из-под белых навесов. Странники не походили на обычную партию иммигрантов – скорее на кочевое племя, вынужденное по какой-то причине искать себе новое пристанище. Воздух наполнился шумом и грохотом: звенели бесчисленные голоса, скрипели колеса, ржали лошади. Но и этого оказалось недостаточно, чтобы пробудить двух усталых путников на склоне.

Во главе колонны ехали два-три десятка мужчин с суровыми, каменными лицами, в темной домотканой одежде, вооруженных винтовками. У подножия утеса они остановились и стали держать совет.

– Источники правее, братья, – проговорил один, седой, чисто выбритый, с жестким ртом.

– Направо от Сьерра-Бланко… так мы дойдем до Рио-Гранде, – отозвался другой.

– О воде не беспокойтесь! – воскликнул третий. – Тот, кто смог иссечь воду из скалы, не оставит свой избранный народ.

– Аминь! Аминь! – откликнулись все его сотоварищи.

Странники собирались продолжить путь, но тут один из самых молодых и зорких вскрикнул и указал вверх, на зубчатый утес. На его вершине трепетал под ветром розовый лоскут, очень заметный на фоне серого камня. Всадники осадили лошадей и взяли на изготовку ружья; к авангарду галопом поскакало подкрепление. «Индейцы», – слышалось отовсюду.

– Краснокожих не может быть много, – сказал пожилой мужчина, похожий на предводителя. – Пауни мы миновали, другие племена живут по ту сторону больших гор.

– Пойду-ка я вперед и разведаю. А, брат Стэнджерсон? – спросил кто-то.

– И я! И я! – подхватила дюжина голосов.

– Оставьте лошадей, мы будем ждать здесь, – ответил старейшина.

Юноши проворно спешились, привязали лошадей и стали карабкаться по крутому склону к предмету, их заинтересовавшему. Продвигались они быстро и бесшумно, с уверенностью и сноровкой опытных разведчиков. Оставшиеся внизу видели, как они перебирались с камня на камень и достигли вершины, где фоном им служило небо. Впереди шел юноша, первым подавший сигнал тревоги. Внезапно он, словно в удивлении, всплеснул руками. Когда подошли остальные, они удивились не меньше.

На плоской верхушке голого холма стоял в одиночестве гигантский валун. На него опирался, полулежа, высокий мужчина с длинной бородой и крупными, но крайне истощенными чертами. Судя по его спокойному лицу и ровному дыханию, он спал глубоким сном. Смуглую жилистую шею спящего обнимала пухлыми белыми руками маленькая девочка; ее золотоволосая головка прижималась к плюшевой блузе, облекавшей его грудь. Розовые губы были приоткрыты, за ними виднелся белоснежный ряд зубов; на детских чертах играла задорная улыбка. Толстенькие белые ножки в белых носках и нарядных туфлях с сияющими пряжками являли странный контраст с исхудавшими конечностями спутника девочки. На скальном карнизе над этой необычной парой торжественно восседали трое грифов. При виде пришельцев они издали хриплый крик разочарования и недовольно снялись с места.

Крики падальщиков разбудили спящих, и те стали изумленно оглядываться. Мужчина, пошатываясь, поднялся на ноги и глянул на равнину, где прежде не было ни души, а теперь тянулась бесконечная череда людей и животных. На его лице выразилось недоверие, он провел костлявой рукой по глазам.

– Вот так, значит, и бредят, – пробормотал он.

Девочка стояла рядом, держась за полу его одежды, и молча обводила всех вопросительным детским взглядом.

Спасителям не потребовалось много времени, чтобы убедить двоих отверженных в своей реальности. Один из них усадил девочку себе на плечо, двое других, подхватив под руки ее тощего спутника, довели его до фургонов.

– Меня зовут Джон Феррьер, – рассказал путник. – Мы с малышкой – единственные, кто уцелел из всего отряда. Нас было двадцать один человек. Остальные умерли от голода и жажды по пути с юга.

– Это ваш ребенок? – спросил кто-то.

– Наверно, теперь она моя дочка, раз уж я ее спас, – заявил Феррьер с вызовом. – Я никому ее не отдам. С сегодняшнего дня ее зовут Люси Феррьер. А вы кто такие? – Он с любопытством оглядел своих крепких загорелых спасителей. – Похоже, вас здесь без счета.

– Без малого десять тысяч, – сообщил один из молодых людей. – Мы гонимые чада Господни… избранники ангела Мерония.

– Впервые о нем слышу. Выходит, избранников у него целая толпа.

– Не надо кощунствовать, – сурово отозвался другой. – Мы веруем в Священное Писание, начертанное египетскими знаками на золотых пластинах, которые были вручены святому Джозефу Смиту в Пальмире. Идем из города Нову в штате Иллинойс, где в прежнее время основали свой храм. Мы ищем убежища от насильников и безбожников, пусть даже в самом сердце пустыни.

Название Нову, очевидно, о чем-то напомнило Джону Феррьеру.

– Понятно, – сказал он, – вы мормоны.

– Мормоны, – в один голос подтвердили спасители.

– И куда вы держите путь?

– Не знаем. Нас ведет длань Господня, претворенная в нашего Пророка. Ты должен предстать перед ним. Он скажет, что с тобой делать.

У подножия холма их окружила толпа пилигримов: бледных смиренных женщин, крепких веселых детей и настороженно глядящих мужчин. Многие, видя, как мала девочка и как изможден мужчина, выражали возгласами удивление и сочувствие. Однако группа, сопровождавшая двоих путников, не останавливалась. Вместе с большой толпой мормонов они добрались до фургона, который явно выделялся среди прочих величиной и нарядным, вычурным убранством. Везли его шесть лошадей, меж тем как в другие было впряжено две – самое большее четыре. Рядом с кучером сидел человек не старше тридцати лет, однако благодаря крупной голове и решительному выражению лица похожий на предводителя. Он читал книгу в коричневом переплете, но при виде толпы отложил ее и внимательно выслушал рассказ о происшествии. Затем он торжественным тоном обратился к двоим отверженным:

– Если вы поедете с нами, то как сторонники нашего вероучения. Мы не потерпим волков в своем стаде. Пусть лучше ваши кости останутся белеть в этой пустыне, чем в нашем плоде заведется гнильца, которая в конце концов его погубит. Согласны вы присоединиться к нам на этих условиях?

– Да уж верно, меня любые условия устроят, – заявил Джон Феррьер с таким жаром, что даже степенные старейшины не удержались от улыбки. И только с лица предводителя не сошло подчеркнуто суровое выражение.

– Займись им, брат Стэнджерсон, – произнес он. – Дай ему еды и питья, и ребенку тоже. Поручаю тебе также обучить их нашей святой вере. Но хватит медлить. Вперед, вперед, Сион нас ждет!

– Сион нас ждет! – закричала толпа мормонов, и возглас, подхватываемый все новыми устами, бежал вдоль нескончаемого каравана, пока глухие отголоски не затихли в отдалении. Защелкали хлысты, заскрипели колеса, фургоны стронулись с места, процессия возобновила свой извилистый путь. Старейшина, которому доверили заботу о найденных, отвел их к своему фургону, где уже была приготовлена еда.

– Вы останетесь здесь, – сказал он. – Пройдет несколько дней, и ваши силы восстановятся. Тем временем не забывайте, что отныне и вовеки вы наши единоверцы. Это сказал Бригам Янг, его же устами вещает Джозеф Смит, сиречь глас Божий.