Читать книгу Смятение - Артур Мейчен - Страница 11

[Среди документов известного терапевта, доктора Роберта Мэтесона, проживавшего на Эшли-стрит, Пикадилли, и скоропостижно скончавшегося от апоплексического удара в начале 1892 года, был найден рукописный лист, покрытый карандашными заметками. Заметки эти были сделаны на латыни, зачастую в сокращении и, очевидно, в большой спешке. Данная рукопись была расшифрована с большим трудом, а некоторые слова и по сей день не поддаются разгадке, несмотря на все усилия приглашенных специально для этого экспертов. В правом верхнем углу листа указана дата – 25 июля 1888 года. Далее приводится перевод рукописи доктора Мэтесона.]

«Принесут ли эти записки пользу науке, если их когда-либо опубликуют, я не знаю, но очень в этом сомневаюсь. Однако я уверен, что никогда не возьму на себя ответственности за публикацию или разглашение хоть слова из того, что написано здесь, и не только из-за клятвы, добровольно данной тем двум лицам, что описаны ниже, но и потому, что подробности этой истории поистине отвратительны. Возможно, поразмыслив как следует и взвесив все за и против, я однажды уничтожу эти бумаги или по меньшей мере запечатаю их и передам моему другу Д., оставив за ним выбор – сжечь их или как-то использовать по своему усмотрению.

Как подобает в таких случаях, я сделал все возможное, чтобы удостовериться, что не стал жертвой бредовых иллюзий. Поначалу увиденное так меня ошеломило, что я с трудом мог соображать, но уже через минуту я убедился, что мое сердце бьется ровно и спокойно и что зрение меня не подводит. Затем я мужественно сосредоточил взгляд на том, что предстало передо мной.

Несмотря на нарастающие во мне ужас и тошноту, несмотря на вонь разложения, от которой перехватывало дыхание, я оставался непреклонен. Я был избран – или проклят, не берусь судить, – стать свидетелем тому, как лежащая на кровати черная, как смоль, масса преображается прямо у меня на глазах. Кожа, плоть, мышцы, кости, твердые структуры человеческого тела, которые я считал неизменными и постоянными, как адамант, начали таять и распадаться.

Мне известно, что тело способно разлагаться на составляющие элементы под воздействием внешней среды, но я решительно отказывался верить в то, что видел. Ибо воздействие шло изнутри, и я не знал, какая внутренняя сила может вызвать такие изменения и заставить тело разлагаться.

Перед глазами моими разворачивался процесс формирования человека. Я видел, как черная масса в постели принимает попеременно то мужскую, то женскую форму, отделяет себя от себя же, а затем вновь сливается воедино. Потом организм стал принимать формы тварей, от которых он произошел, снисходя от наивысших к низшим, постепенно опускаясь на самое дно, в бездны всего сущего. Механизмы, лежащие в основе биологической жизни, не нарушались, менялась лишь внешняя форма.

Свет в комнате сменился чернотой – не сумраком ночи, в котором можно разглядеть лишь очертания предметов, ибо я продолжал видеть отчетливо и без труда. То был как бы свет наоборот, я видел все предметы без пелены, если так можно выразиться; думаю, окажись у меня под рукой призма, я не увидел бы на выходе никаких цветов.

Я продолжал наблюдать, пока черная субстанция не превратилась в подобие студня. Затем, словно по лестнице спускаясь к еще более низшей… [здесь рукопись неразборчива] …на мгновение я узрел форму, сложившуюся передо мною в мутном пространстве, но описывать ее я не стану. Однако символическое отображение этой формы можно отыскать в древних скульптурах и в картинах, сохранившихся под лавой, слишком гнусных, чтобы их обсуждать… Когда эта чудовищная неописуемая форма, не человек и не зверь, вновь приняла человеческий облик, тогда наконец наступила смерть.

Я, как свидетель всего этого, не без величайшего ужаса и отвращения в душе оставляю ниже свое имя, тем самым ручаясь, что все вышеописанное – правда.

Роберт Мэтесон,

доктор медицины».

«…Такова, Рэймонд, история, какой я ее знаю и видел собственными глазами. Эта ноша была слишком тяжела для меня, чтобы нести ее в одиночку, и все же я не могу рассказать этого никому, кроме вас. Вильерс, который под конец был со мной, ничего не знает о той жуткой лесной тайне, о том, как тварь, за смертью которой мы с ним наблюдали, лежала на гладкой мягкой траве среди летних цветов, наполовину освещенная солнцем, наполовину скрытая в тени, и держала Рейчел за руку, как она воззвала к своим компаньонам, как обрела твердую форму, воплотилась на земле, по которой мы ходим, – ужас, который возможно описать лишь намеками и выразить который мы можем лишь символами. Я не стану рассказывать всего этого Вильерсу, как и о чувстве узнавания, поразившем меня ударом в самое сердце при взгляде на портрет, который в конце концов переполнил чашу ужаса. Я не смею даже предположить, что все это значит. Я уверен, что существо, за смертью которого я наблюдал, было вовсе не Мэри, и все же в последний миг агонии именно ее глаза встретились с моими. Не знаю, есть ли в мире хоть кто-то, кто мог бы раскрыть последнее звено в этой цепи чудовищных тайн, однако если такой человек есть, то это вы, Рэймонд. И если эта тайна вам известна, то лишь вам решать, как с ней поступить.

Едва вернувшись в город, я взялся писать вам это письмо. Последние несколько дней я провел в деревне; полагаю, вы догадываетесь, в какой именно. Во времена, когда страх и недоумение в Лондоне находились на своем пике, ибо «миссис Бомон», как я вам уже говорил, была широко известна в обществе, я написал моему другу, доктору Филлипсу. В своем письме я в общих чертах, вернее, даже намеками обрисовал случившееся и спросил, как называлась та деревня, где происходили события, которые мы с ним обсуждали ранее. Он сообщил мне это название, причем, по его словам, без малейших колебаний, поскольку отец и мать Рейчел умерли, а остальная родня еще полгода тому назад переехала к родственнику в штат Вашингтон. Причиной смерти ее родителей, утверждал он, стали ужас и горе, вызванные трагической смертью их дочери и событиями, непосредственно этой смерти предшествовавшими. Вечером того дня, когда я получил ответное письмо от Филлипса, я отправился в Кэрмен и остановился у истлевших римских стен, выбеленных зимами семнадцати сотен лет. Я окинул взглядом долину, где стоял когда-то древний храм «бога глубин», и увидел сияющий в лучах солнца дом. То был дом, в котором когда-то жила Хелен. Я пробыл в Кэрмене несколько дней. Местные жители, как оказалось, мало что знали и еще меньше задумывались о волнующих меня вопросах. Те, с кем мне довелось побеседовать на эту тему, удивлялись тому, что антиквар (так я представился им) интересуется местной трагедией, которой они нашли самое обыденное объяснение, и, как вы, должно быть, догадались, я никому не рассказал того, что мне известно. Большую часть времени я провел в большом лесу, что начинается сразу за деревней и тянется вверх по склону холма, а затем уходит вниз, к долине реки; это такая же чудесная длинная долина, Рэймонд, как и та, которая простиралась перед нами в тот незабвенный летний вечер, когда мы прогуливались по террасе перед вашим домом. Много часов я блуждал по лесному лабиринту, сворачивая то направо, то налево, медленно шагая по длинным аллеям подлеска, где даже под полуденным солнцем царили тень и прохлада, и останавливаясь передохнуть под огромными дубами; лежал в невысокой траве на поляне, куда ветер доносил едва заметный аромат диких роз, смешанный с тяжелым благоуханием бузины, и это тяжелое сочетание запахов напоминало смрад комнаты покойника, пропитанной парами ладана вперемешку с вонью разложения. Я стоял на опушке, разглядывая великолепный парад наперстянок, чьи возвышающиеся над зарослями папоротника головы горели красным в ярком солнечном свете, и вглядывался поверх них в густые заросли подлеска, где бурные ручьи стекали с камней, напитывая водой зловещие стебли элодеи. Но все это время я старался избегать одной части леса; не далее чем вчера я взобрался на вершину холма и оказался над той самой римской дорогой, что тянется по самому высокому месту леса. Здесь когда-то проходили они, Хелен и Рейчел, шагали по тихой насыпной дороге, по мостовой из зеленого дерна, укрытой по обе стороны высокими глинистыми берегами и живыми изгородями из лоснящегося бука; и я прошел их маршрутом, то и дело заглядывая в просветы между ветвей и видя с одной стороны необъятный лес, тянущийся справа налево и плавно уходящий вниз, сливаясь с широкой равниной, за которой маячили бескрайние желтые моря рапсовых полей и полоска земли у самого горизонта. С другой стороны я видел долину и реку, холмы, нагоняющие друг друга, подобно морским волнам, леса и луга, и кукурузное поле, и яркие пятна белых домов, и колоссальную стену гор, и голубые пики далеко на севере. Наконец я оказался на месте. Тропа вела вверх по пологому склону, сворачивала к поляне, окруженной стеной густых зарослей, а затем, снова сужаясь, терялась вдали среди легкой голубоватой дымки летнего зноя. Сюда, на эту прекрасную летнюю поляну, Рейчел пришла невинной девушкой, а ушла… кто знает кем? Я не стал задерживаться там надолго».

«В маленьком городке близ деревни Кэрмен есть музей, где хранятся почти все римские древности, которые находили в этих местах в разные времена. На следующий день после моего прибытия в Кэрмен я пешком отправился в вышеупомянутый городок и не мог упустить возможности посетить музей. После того как я осмотрел выставленные на обозрение каменные скульптуры, гробы, кольца, монеты и фрагменты мозаичных мостовых, мне показали небольшую квадратную колонну из белого камня, найденную в лесу (том самом, о котором я писал выше) совсем недавно и, как выяснилось, на том самом месте, где расширяется римская дорога. Сбоку на колонне виднелась надпись, которую я переписал себе. Некоторые буквы со временем стерлись, но думаю, мне верно удалось восстановить смысл. Вот эта надпись:

DEVOMNODENTI

FLAVIVSSENILISPOSSVIT

PROPTERNVPTIAS

QUASVIDITSVBVMBRA

Что значит:

„Эта колонна воздвигнута Великому богу Ноденсу (богу Великой Глубины или Бездны) Флавием Сенилием по случаю свадьбы, которую он созерцал в тени“.

Хранитель музея сообщил мне, что местные антиквары были весьма озадачены, но не надписью и не сложностью ее перевода, а самим ритуалом или обрядом, который упоминался в ней».

«…Итак, мой дорогой Кларк, что касается вашего сообщения о Хелен Воэн, смерть которой вы, по вашим словам, наблюдали при обстоятельствах крайне ужасных и практически невероятных. Ваш отчет меня заинтересовал, однако из того, что вы рассказали, большая часть (не все) была мне уже известна. Я прекрасно понимаю, почему вы заметили странное сходство портрета с лицом Хелен: ранее вы видели ее мать. Помните ту тихую летнюю ночь много лет назад, когда я рассказывал вам о мире, сокрытом в тени, и о боге Пане? Помните Мэри? Она и стала матерью Хелен Воэн, родившейся спустя девять месяцев после той ночи.

Мэри так и не пришла в рассудок. Она все это время пролежала в постели, такая, какой вы видели ее в последний раз, а спустя несколько дней после родов умерла. Любопытно, что лишь на смертном одре она узнала меня; я стоял у изголовья, и на мгновение в ее глазах мелькнуло прежнее выражение, а затем она содрогнулась всем телом, застонала и умерла. Той ночью, при вас, я совершил ужасный поступок: я силой распахнул дверь в царство жизни, не зная и не заботясь о том, что может выйти оттуда или войти туда. Помнится, тогда вы обвинили меня, довольно резко и вполне справедливо, в том, что я своим глупым экспериментом, основанным на абсурдной теории, уничтожил рассудок живого человека. Я заслуживал вашего порицания, вот только теория моя вовсе не была абсурдной. Мэри действительно увидела то, что я предполагал, однако я забыл, что ни один человек не может смотреть на такие вещи и оставаться безнаказанным. Я также забыл, что сквозь распахнутую таким образом дверь в царство жизни, уже упомянутую мной, может просочиться то, чему в нашем мире нет имени, и что человеческая плоть может стать сосудом для ужаса, который никто не осмелится выразить словами. Я играл с силами, которых сам не понимал, и вы видели, чем все это закончилось. Хелен Воэн поступила правильно, когда накинула петлю себе на шею и убила себя, хотя смерть ее была ужасной. Почерневшее лицо, омерзительная масса, которая плавилась в постели на ваших глазах, меняющаяся от женщины к мужчине, от мужчины к зверю, а от зверя к тварям еще хуже, – все эти необъяснимые кошмары, свидетелем которым вы стали, не очень удивляют меня. То, что, по вашим словам, заметил приглашенный вами доктор и при виде чего он содрогнулся, я заметил уже давно; я понял, что натворил, в тот миг, когда дитя появилось на свет, а к тому моменту, когда девочке исполнилось пять, я уже не раз и не два заставал ее играющей с другом – сами понимаете, какого рода. Этот воплощенный ужас стал для меня ежедневной реальностью, и спустя несколько лет, когда чаша моего терпения переполнилась, я отослал Хелен Воэн из дома. Теперь вы знаете, чего испугался в лесу тот мальчик. Все прочие события, связанные с этой противоестественной историей, включая то, что рассказали мне вы, узнав, в свою очередь, от вашего друга, время от времени теми или иными способами доходили до моих ушей, практически все до последней главы. И теперь Хелен воссоединилась со своими спутниками…»

Примечание. Хелен Воэн родилась 5 августа 1865 года в Ред-Хаус, Бреконшир, и умерла 25 июля 1888 года в своем доме, расположенном на улице, именуемой в этой истории Эшли-стрит, что неподалеку от Пикадилли.