Читать книгу Смятение - Артур Мейчен - Страница 6

– Герберт! Боже правый! Как такое может быть?

– Да, меня зовут Герберт. Кажется, ваше лицо тоже мне знакомо, но я не помню вашего имени. Память часто подводит меня.

– Неужели ты не припоминаешь Вильерса из Уодхема?

– Точно, точно. Прошу прощения, Вильерс, я не знал, что протягиваю руку перед старым товарищем по колледжу. Доброй ночи.

– Мой дорогой друг, ни к чему так спешить. Я живу рядом, но пока не собирался домой. Что, если мы прогуляемся немного по Шафтсбери-авеню? Боже, Герберт, но как ты дошел до такого?

– Это долгая история, Вильерс, долгая и странная, но если хочешь, я расскажу.

– Расскажи. И держись за меня, тебе, похоже, тяжело идти.

И странная пара медленно зашагала по Руперт-стрит; один кутался в грязные уродливые лохмотья, другой же был выряжен как типичный городской франт, опрятный, лощеный и в высшей степени состоятельный. Вильерс только что вышел из ресторана после великолепного ужина из многих блюд, употребленных под бутылочку замечательного кьянти, и, пребывая в привычном своем настроении, на секунду задержался на пороге, чтобы оглядеть тускло освещенную улицу на предмет тех загадочных происшествий и персонажей, которыми ежечасно и в каждом квартале полнятся улицы Лондона. Вильерс с гордостью относил себя к опытным исследователям сумрачных лабиринтов и закоулков лондонской жизни, и в ходе этих бесприбыльных изысканий он проявлял усердие, достойное более серьезной цели. Итак, он остановился возле фонарного столба, с неприкрытым любопытством наблюдая за прохожими, и со всей весомостью, известной лишь завсегдатаям ресторанов, успел вывести в уме следующую формулу: «Лондон называют городом встреч, однако это не вполне точное определение; Лондон – это город воскрешений». И вдруг размышления его были прерваны жалобным стоном подле локтя и унизительной мольбой о милостыне. Оглянувшись с некоторой досадой, он вдруг с изумлением понял, что столкнулся лицом к лицу с воплощенным подтверждением его высокопарных соображений. Здесь, прямо перед ним, с изменившимся от нищеты и позора лицом, в едва прикрывающем тело засаленном тряпье стоял его старый друг Чарльз Герберт, с которым они когда-то в один день поступили в университет и с которым весело и с толком проучились бок о бок все двенадцать семестров. Затем их пути и интересы разошлись, дружба прервалась, и в последний раз Вильерс видел Герберта шесть лет назад; теперь же он смотрел на это подобие человека с прискорбием и разочарованием, смешанными с несомненным любопытством относительно того, что же за цепь печальных событий обрекла его однокашника на столь горькую участь. Вместе с состраданием Вильерс в полной мере испытал жажду разгадать эту тайну и гордость за свои праздные размышления у входа в ресторан.

Некоторое время они шли молча, и не раз прохожие провожали эту странную пару изумленными взглядами: хорошо одетый мужчина, на руку которого опирался явный бродяга; Вильерс, заметив это, свернул на малолюдную улицу в Сохо. Здесь он повторил свой вопрос.

– Боже, как ты дошел до такого, Герберт? Я был уверен, что ты сделаешь великолепную карьеру в Дорсетшире. Неужели отец лишил тебя наследства? Он же не мог так поступить?

– Нет, Вильерс, после смерти моего бедняги отца я унаследовал все его имущество; он умер спустя год после того, как я окончил Оксфорд. Он был прекрасным родителем, и его смерть я оплакивал совершенно искренне. Но ты же знаешь, что такое молодость; через несколько месяцев я приехал в город и постарался влиться в общество. Разумеется, я обладал прекрасными связями и в полной мере наслаждался жизнью довольно безобидными способами. Да, без азартных игр не обошлось, но я никогда не ставил на кон больших сумм, а некоторые ставки на скачках даже приносили мне выигрыш – всего несколько фунтов, конечно, но этого хватало на сигары и подобные приятные мелочи. Но спустя несколько месяцев все переменилось. Ты, разумеется, слышал о моей женитьбе?

– Нет, впервые слышу.

– Так вот, я женился, Вильерс. В доме моих знакомых я встретил девушку, девушку самой удивительной и странной красоты. Ты спросишь, сколько ей было лет, но этого я сказать тебе не могу, ибо этого мне так и не довелось узнать; но, полагаю, на момент нашего знакомства ей было около девятнадцати. Мои друзья встретили ее во Флоренции; она представилась им сиротой, дочерью англичанина и итальянки, и очаровала их так же, как очаровала меня. Впервые я увидел будущую невесту на вечернем приеме. Я стоял у выхода и беседовал с другом, как вдруг поверх шума и разговоров услышал голос, который сразу взволновал мое сердце. Она пела по-итальянски. Тем же вечером нас представили друг другу, а спустя три месяца я взял Хелен в жены. Вильерс, эта женщина, если ее можно назвать женщиной, осквернила мою душу. В ночь после свадьбы я обнаружил себя в спальне в гостинице. Она сидела в своей постели, и ее прекрасный голос доносил до моих ушей такие вещи, которые я и по сей день не осмелюсь прошептать даже самой темной ночью в самом безлюдном диком месте. Ты, Вильерс, должно быть, думаешь, будто ты знаешь эту жизнь, знаешь Лондон и то, что происходит днями и ночами в этом жутком городе; могу сказать наверняка, что тебе приходилось слышать гнуснейшие вещи, но уверяю тебя, ты не в силах даже вообразить, что пришлось узнать мне: никакие фантазии, даже самые отвратительные и немыслимые, не сравнятся и с малейшей тенью того, что мне пришлось услышать – и увидеть. Да, увидеть. Я видел непостижимые вещи, столь ужасные, что до сих пор иногда могу остановиться посреди улицы, задаваясь вопросом: неужели человек, узревший такое, способен жить дальше как ни в чем ни бывало? За какой-то год, Вильерс, она уничтожила меня, уничтожила мое тело и душу… тело и душу.

– Но что стало с твоим имуществом, Герберт? Ты же владел землей в Дорсете.

– Я все продал; поля, леса, свой старый добрый дом – все.

– А деньги?

– Она обобрала меня до нитки.

– И оставила тебя?

– Да, исчезла однажды ночью. Не знаю, куда она направилась, но уверен: если я увижу ее еще хоть раз, это меня прикончит. Остальное уже не так интересно; презренная нищета, только и всего. Ты, Вильерс, должно быть, думаешь, что я преувеличиваю, чтобы произвести впечатление, но на самом деле я не сказал тебе и половины всей правды. Я мог бы привести некоторые доказательства, которые убедили бы тебя, но тогда до конца своих дней ты не сможешь больше испытать счастья. Остаток жизни ты проведешь так же, как я, – проклятым человеком, человеком, повидавшим ад.

Вильерс привел несчастного к себе домой и накормил ужином. Герберт заставил себя немного поесть и едва притронулся к бокалу вина, поставленному перед ним хозяином. Угрюмый и молчаливый, он сидел у камина и явно испытал облегчение, когда Вильерс проводил его к выходу, снабдив на прощание небольшой суммой денег.

– Кстати, Герберт, – сказал Вильерс, когда они оказались по разные стороны порога, – как, говоришь, звали твою жену? Хелен, кажется? А фамилия?

– Когда я встретил ее, она жила под именем Хелен Воэн, но каково ее настоящее имя – этого я не знаю. Не думаю, что у нее вообще есть имя. Нет-нет, не в этом смысле. Только люди носят имена, Вильерс; большего я тебе сказать не могу. Прощай. Да-да, конечно, я обращусь к тебе, если пойму, чем ты сможешь мне помочь. Доброй ночи.

Мужчина исчез в промозглой ночи, а Вильерс вернулся к камину. Было в Герберте что-то невыразимое, что потрясло его; не ветхое тряпье, не отметины нищеты на лице, но, скорее, неопределенный ужас, сгущавшийся вокруг него, подобно туману. Он не отрицал, что и сам не безвинен; женщина, по его собственному признанию, осквернила его тело и душу, и Вильерсу казалось, что этому человеку, бывшему когда-то его другом, пришлось исполнять роли в сценах, порочность которых невозможно выразить словами. И не нужно никаких доказательств: он сам был подтверждением своей истории. Вильерс с интересом обдумывал только что услышанный рассказ и гадал, рассказал ли ему Герберт все от начала до конца. «Нет, – подумалось ему, – определенно не до конца; похоже, это только начало. Такие случаи всегда напоминают китайские шкатулки, которые вкладываются одна в другую, а каждая последующая замысловатее предыдущей. Вероятнее всего, бедняга Герберт оказался одной из самых больших шкатулок, внутри которых кроются многие другие, куда более странные».

Вильерс никак не мог выбросить из головы Герберта с его историей, которая с каждым часом казалась ему все безумнее. Огонь в камине угас, и комната наполнилась предрассветной прохладой; Вильерс встал, бросив короткий взгляд через плечо, и, слегка дрожа, лег в постель.

Спустя несколько дней в клубе он встретил знакомого джентльмена по имени Остин, славящегося глубокими познаниями в лондонской жизни – как светлой, так и мрачной ее составляющих. Вильерс, по-прежнему находящийся под впечатлением от внезапной встречи в Сохо и последующих откровений, решил, что Остин, возможно, сумеет пролить немного света на историю Герберта, а потому после короткого обмена обыденными фразами вдруг задал вопрос:

– Не знаком ли вам, случаем, человек по имени Герберт? Чарльз Герберт?

Остин резко повернулся и несколько удивленно уставился на Вильерса.

– Чарльз Герберт? Вас что же, не было в городе три года назад? Нет? Значит, вы, должно быть, не слышали о происшествии на Пол-стрит? В то время этот случай наделал немало шума.

– Что за случай?

– Один джентльмен, человек весьма влиятельный, был найден мертвым, окоченевшим, возле одного дома на Пол-стрит, неподалеку от Тоттенхэм-Корт-роуд. Разумеется, обнаружила его вовсе не полиция; случись вам засидеться ночью допоздна в собственном доме, констебль непременно позвонит вам в дверь, заметив свет в окне, но стоит вам умереть где-нибудь на улице, будьте уверены, никто вас не потревожит. В данном случае, как это часто бывает, тревогу поднял какой-то бродяга; я имею в виду не обыкновенного бездомного или попрошайку из трактира, нет, то был джентльмен, которого не то дела, не то развлечения – а может, и то, и другое – привели на улицы Лондона в пять часов утра. Субъект этот, по его собственным заверениям, «направлялся домой» (куда именно и откуда – это так и осталось невыясненным) и по случайности оказался на Пол-стрит между четырьмя и пятью часами утра. Что-то привлекло его внимание к дому под номером двадцать; он утверждал, как бы нелепо это ни звучало, что дом этот имел самую неприятную физиономию из всех, что он когда-либо наблюдал; как бы то ни было, он оглядел участок вокруг дома и с немалым изумлением увидел, что на камнях лежит человек: руки и ноги скрючены, лицо повернуто к небу. Лицо это показалось нашему джентльмену особенно жутким, и он бросился на поиски ближайшего полисмена. Констебль поначалу отнесся к делу легкомысленно, заподозрив обыкновенное пьянство, однако, оказавшись на месте и поглядев на лицо человека, он довольно быстро сменил тон. Ту раннюю пташку, что отыскала этого замечательного червячка, послали за доктором, а полисмен принялся звонить и стучать в дверь соседей, пока ему не открыла небрежно одетая заспанная служанка, спустившаяся на шум. Констебль продемонстрировал ей находку, и женщина своим криком перебудила всю улицу, однако ничего дельного сказать не смогла: мужчину этого она не знала, в доме никогда не видела и так далее. Тем временем человек, совершивший эту находку, вернулся в сопровождении доктора, и следующим шагом было решено пройти непосредственно к дому. Ворота оказались не заперты, и все четверо, спотыкаясь, поднялись по ступенькам. Доктору хватило секунды; осмотрев беднягу, он сообщил, что тот пролежал мертвым несколько часов, – и тут-то дело начало приобретать интересный оборот. Мертвеца никто не грабил, а в одном из его карманов нашли документы, согласно которым это был… в общем, это был человек из приличной и богатой семьи, пользующийся уважением в обществе и не имеющий врагов, по крайней мере, насколько было известно. Имени я не называю, Вильерс, поскольку для истории это не имеет значения, к тому же нехорошо ворошить дела покойных, если речь не идет об их живых родственниках. Следующим любопытным фактом стало то, что медики никак не могли сойтись во мнениях относительно причины смерти. На плечах у мертвеца обнаружились легкие синяки, но они были столь незначительными, что можно было разве что предположить, будто кто-то грубо вытолкал несчастного из кухни, но никак не выбросил через перила на улицу или выволок по лестнице. Однако какие-либо иные следы насилия совершенно отсутствовали – абсолютно ничего такого, что могло бы повлечь за собою смерть; а когда дело дошло до вскрытия, следов каких бы то ни было ядов также не нашлось. Само собой, полиция попыталась выяснить все о людях, проживавших в доме под номером двадцать, и здесь, опять же, всплыла парочка весьма любопытных моментов, о которых мне стало известно из частных источников. Как выяснилось, в доме проживали мистер Чарльз Герберт с женой; глава семейства, по словам соседей, являлся земельным собственником, хотя многих это удивляет, ибо Пол-стрит не кажется подходящим местом для сельского джентри. Что же касается миссис Герберт, никто, по-видимому, не знал, кто она и чем занимается, и, между нами говоря, я подозреваю, что те, кто нырнул поглубже в ее историю, обнаружили себя в весьма странных водах. Разумеется, оба они утверждали, что ничего не знали о покойном, и ввиду отсутствия каких-либо улик с них сняли все подозрения. Но всплыли и кое-какие странности. Несмотря на то что тело увозили между пятью и шестью часами утра, вокруг собралась большая толпа, и некоторые соседи прибежали посмотреть, что происходит. Они не стеснялись в выражениях, во всех смыслах, и вскоре стало ясно, что дом номер двадцать на Пол-стрит обладает весьма дурной славой. Детективы попытались распутать эти слухи и докопаться до лежащих в их основе твердых фактов, но не смогли ни за что ухватиться. Люди качали головами, вскидывали брови, называли Гербертов «подозрительными», заявляли, что «не хотели бы оказаться у них в доме» и все в таком роде, но ничего конкретного в их словах не было. Власти, по всей видимости, не сомневались, что мужчина встретил свою смерть так или иначе в доме, после чего был выброшен на улицу через кухонную дверь, однако доказать этого не могли, а отсутствие каких бы то ни было следов насилия или отравления ставило их в беспомощное положение. Удивительный случай, не так ли? Но, как ни странно, это еще не все. Так вышло, что я знаком с одним из докторов, помогавших полицейским установить причину смерти, и спустя некоторое время после расследования я встретился с ним и порасспрашивал. «Неужели вы всерьез хотите сказать, – удивлялся я, – что это дело поставило вас в тупик, что вы и впрямь не знаете, отчего умер тот несчастный?» – «Прошу прощения, – отвечал он, – я прекрасно знаю, что стало причиной смерти. Мистер Н. скончался от испуга, от искреннего непереносимого ужаса; за всю свою практику я никогда не видел столь страшной гримасы на лице покойного, а ведь покойников я повидал огромное множество». Этот доктор прежде всегда сохранял невозмутимость, и горячность его рассуждений в тот день поразила меня, но больше я от него так ничего и не добился. Полагаю, власти не смогли найти способ обвинить Гербертов в том, что те до смерти напугали человека; как бы то ни было, на этом все и закончилось, и случай постепенно забылся. А что, неужели вы что-то слышали о Герберте?

– Скажем так, – отозвался Вильерс, – он был моим другом в университетские времена.

– Да вы что! А вы были знакомы с его женой?

– Нет, не был. Я много лет назад утратил с Гербертом связь.

– Как странно, вы не находите? Разойтись с другом у ворот колледжа или, скажем, на вокзале Паддингтон, потом несколько лет не слышать о нем новостей, как вдруг его имя всплывает при таких удивительных обстоятельствах. Жаль, что я не знаком с миссис Герберт; о ней ходят самые невероятные слухи.

– Что за слухи?

– Даже не знаю, как вам сказать. Все, кому довелось встретиться с ней в полицейском суде, характеризовали ее как самую красивую женщину на свете, но в то же время самую отталкивающую из всех, что когда-либо попадались им на глаза. Я разговаривал с одним джентльменом, который видел ее лично, и уверяю вас, он буквально вздрогнул в ответ на просьбу описать ее внешность, хотя и сам не мог объяснить почему. По-видимому, в ней кроется какая-то тайна; думаю, если бы тот мертвец мог говорить, он поведал бы нам чрезвычайно любопытную историю. И вот вам еще одна загадка: что такой уважаемый джентльмен, сельский землевладелец, как господин Н. (будем называть его так, если вы не возражаете), мог делать в нехорошем доме под номером двадцать? Все в совокупности делает этот случай весьма загадочным, не так ли?

– Именно так, Остин, случай поистине экстраординарный. Интересуясь судьбой моего старого друга, я и не думал, что растревожу столь странные материи. Что ж, мне пора; хорошего вам дня.

Вильерс ушел, продолжая тешить себя метафорой о китайских шкатулках: действительно, каждая последующая – затейливее предыдущей.