Читать книгу Смятение - Артур Мейчен - Страница 8

– А знаете, Остин, – сказал Вильерс, пока двое друзей степенно шагали по Пикадилли одним приятным майским утром, – знаете, я ведь убежден, что ваш недавний рассказ о Пол-стрит и чете Гербертов описывает лишь один эпизод из большой экстраординарной истории. Должен вам признаться, незадолго до того, как я несколько месяцев назад задал вам вопрос о Герберте, я его видел.

– Видели? Где?

– Он попросил у меня милостыню на улице однажды вечером. Вид у него был крайне жалкий, но я узнал в нем знакомого и попросил рассказать, как так вышло – хотя бы в общих чертах. Если не вдаваться в подробности, все сводилось к одному: до такого состояния его довела жена.

– Но каким образом?

– Этого он не сказал; он лишь утверждал, что она уничтожила его, испоганила тело и душу. Теперь этот человек мертв.

– А что стало с его женой?

– О, хотел бы я знать. Я намереваюсь отыскать ее рано или поздно. У меня есть знакомый по фамилии Кларк, человек сухой и деловой до мозга костей, однако довольно практичный. Вы понимаете, что я имею в виду: практичный не только в деловом отношении, но и как человек, действительно разбирающийся в этой жизни и в людях. Итак, я выложил ему все как есть, и он явно остался под впечатлением. Сказал, что ему нужно все обдумать, и попросил меня зайти еще раз на неделе. А несколько дней спустя я получил вот это любопытное письмо.

Остин взял протянутый ему конверт, вынул письмо и с интересом принялся за чтение. Содержание письма было следующим:

«Мой дорогой Вильерс!

Я поразмыслил над вопросом, касательно которого вы на днях приходили со мной посоветоваться, и рекомендую вам сделать следующее. Бросьте портрет в огонь, а всю эту историю навсегда сотрите из памяти. Никогда больше не задумывайтесь об этом, Вильерс, иначе потом вам придется горько сожалеть. Не сомневаюсь, вы решите, будто я владею неким тайным знанием, и в какой-то мере будете правы. Однако я и сам мало что знаю; я словно путешественник, который заглянул на миг в пропасть и отпрянул от нее в страхе. Те факты, которыми я располагаю, уже сами по себе чудовищны и безумны, но за границами моих познаний кроются бездны еще более жуткие, более невероятные, чем любые сказки, что звучат зимними вечерами у камина. Я принял окончательное решение: ни на йоту более не продвигаться в изучении данного вопроса, и если вам дорого ваше счастье, вы последуете моему примеру.

Я всегда жду вас в гости, однако говорить мы будем на более приятные темы».

Остин аккуратно сложил письмо и вернул его Вильерсу.

– Действительно, любопытное письмо, – сказал он. – А о каком портрете шла речь?

– А! Совсем забыл вам сказать. Я побывал на Пол-стрит и кое-что там нашел.

Вильерс поведал ему историю, которую рассказывал недавно Кларку, и Остин молча выслушал его. Он выглядел озадаченным.

– Как любопытно, что в той комнате у вас возникло столь неприятное ощущение, – сказал он после долгой паузы. – Можно только предположить, что это было лишь следствием разыгравшегося воображения; проще говоря, вы испытали чувство отвращения.

– Нет, речь, скорее, о физическом, нежели психическом ощущении. Словно с каждым вдохом в мои легкие просачивались смертоносные пары и проникали в каждый нерв, каждую кость, каждую жилу моего тела. Меня словно сковало с головы до ног, в глазах помутнело; мне казалось, что я стою на пороге смерти.

– Да-да, это и впрямь очень странно. Видите ли, судя по письму, ваш друг знает, что с той женщиной связана какая-то очень темная история. Вы не заметили, выказывал ли он какие-то особенные эмоции во время вашего рассказа?

– Да, заметил. Он очень побледнел, но уверял меня, что это лишь проходящий приступ, которым он иногда подвержен.

– И вы ему поверили?

– В ту минуту поверил, но теперь сомневаюсь. Он слушал мой рассказ почти без эмоций, но лишь до того момента, когда я показал ему портрет. И тут с ним случился упомянутый мною приступ. Ей-богу, он побледнел как смерть.

– Похоже, он видел это лицо не впервые. Однако тут может быть и другое объяснение; быть может, дело не в лице, а в имени. Как вы считаете?

– Трудно сказать. Насколько я могу судить, именно после того, как он перевернул листок с портретом, он едва не упал с кресла. А на обратной стороне портрета как раз было написано имя.

– Вот именно. В конце концов, в подобных делах невозможно прийти к какому-либо однозначному выводу. Я не выношу мелодрам, и вряд ли можно найти что-то более заурядное и скучное, чем сказки о призраках; но, Вильерс, мне действительно кажется, что за всем этим кроется что-то чрезвычайно странное.

Мужчины, сами того не заметив, свернули с Пикадилли на север и теперь шагали по Эшли-стрит. То была длинная и весьма мрачная улица, но тут и там сумрачные дома расцвечивались яркими мазками цветов, пестрыми занавесками или веселой краской на двери. Когда Остин замолчал, Вильерс поднял взгляд и посмотрел на один из домов; с каждого подоконника свисали красные и белые герани, а на всех окнах виднелись края раздвинутых занавесок цвета нарцисса.

– Какой жизнерадостный дом, вы не находите? – сказал Вильерс.

– О да, а внутри он еще ярче. По слухам, это один из самых уютных домов здесь. Сам я ни разу не был внутри, но знаю тех, кто бывал, и они говорят, что обстановка внутри необыкновенно жизнерадостная.

– Чей это дом?

– Миссис Бомон.

– А кто она?

– Не могу сказать наверняка. Я слышал, что она приехала из Южной Америки, но в конечном счете ее положение не имеет особого значения. Она очень состоятельная женщина, в этом нет никаких сомнений, и в ее окружении есть весьма влиятельные люди. Я слышал, в ее доме угощают великолепным кларетом, поистине чудесным вином, которое, должно быть, стоит баснословных денег. Мне рассказал об этом лорд Арджентин; он ужинал здесь в прошлое воскресенье. Он уверяет, что никогда в жизни не пробовал такого вина, а Арджентин, как вам известно, эксперт в этом деле. К слову о вине, эта миссис Бомон, похоже, женщина из чудаковатых. Арджентин спросил ее о выдержке вина, и знаете, что она ответила? «Думаю, около тысячи лет». Лорд Арджентин решил, что это шутка, и рассмеялся, но она заявила, что нисколько не шутит, и предложила взглянуть на кувшин. Разумеется, после этого ему нечего было сказать; но тысячелетний напиток, кажется, это уж слишком, не так ли? Надо же, а вот и мой дом. Не желаете ли зайти?

– Спасибо, не откажусь. Давненько я не заглядывал в лавку древностей.

Комната была обставлена богато, но диковинно: каждый кувшин, стол и книжный шкаф, каждый коврик и орнамент, казалось, были сами по себе, хранили индивидуальность.

– Есть что-нибудь новенькое? – спросил Вильерс спустя некоторое время.

– Нет; кажется, нет. Вы ведь уже видели вот эти необычные кувшины? Да, я так и думал. За последние несколько недель здесь ничего не прибавилось.

Взгляд Остина скользил по комнате, от буфета к буфету, от полки к полке, в поисках новых диковинок. Наконец он остановился на стоящем в темном углу комнаты странном сундуке, покрытом искусными резными узорами.

– Ах да, – сказал он, – чуть не забыл. У меня есть что вам показать. – Остин отпер сундук, вынул оттуда толстый том в четверть листа, положил его на стол и снова взялся за отложенную сигару. – Вы знаете художника Артура Мейрика, Вильерс?

– Немного; пару раз встречал его в доме одного моего друга. Где он сейчас? Я довольно давно ничего о нем не слышал.

– Он умер.

– Не может быть! Он же был совсем молод, или я ошибаюсь?

– Верно, ему было тридцать на момент смерти.

– Что же стало причиной?

– Не знаю. Он был моим близким другом и в целом прекрасным человеком. Бывало, он приходил сюда, и мы часами разговаривали; нечасто мне приходилось встречать столь замечательных собеседников. С ним можно было спокойно обсудить живопись, а это редкость для большинства живописцев. Около полутора лет назад он начал замечать, что переутомился, и – отчасти благодаря моей идее – отправился в своего рода путешествие без определенного срока и цели. Насколько мне известно, первой остановкой для него стал Нью-Йорк, хотя писем от него я ни разу не получал. Но три месяца назад мне прислали эту книгу, а вместе с ней весьма учтивое письмо от английского доктора, практикующего в Буэнос-Айресе; доктор сообщал, что он наблюдал за мистером Мейриком в ходе болезни последнего и что перед смертью мистер Мейрик настоятельно просил, чтобы этот запечатанный сверток отправили мне. И больше ничего.

– Вы не писали ответного письма? Не просили рассказать подробности?

– Я как раз думаю над этим. Вы считаете, мне следует это сделать?

– Безусловно. А что же книга?

– Я получил ее в запечатанном свертке. Вряд ли доктор ее видел.

– Это какая-то редкость? Быть может, Мейрик был коллекционером?

– Нет, я так не думаю, вряд ли он что-либо коллекционировал. Скажите, как вам эти айнские сосуды?

– Довольно необычные, но мне нравятся. Постойте, разве вы не хотели показать мне то, что завещал вам бедняга Мейрик?

– Да-да, разумеется. Дело в том, что это крайне своеобразная вещь, и я никому ее до сих пор не показывал. На вашем месте я не стал бы о ней никому рассказывать. Вот она.

Вильерс взял книгу и раскрыл на случайной странице.

– Выходит, это не печатное издание? – сказал он.

– Нет. Это сборник черно-белых рисунков авторства моего несчастного друга Мейрика.

Вильерс вернулся к первой странице, она оказалась пустой, на второй обнаружилась короткая надпись, которая гласила:

Sɪʟet peʀ dɪem uɴɪveʀꜱuꜱ, ɴec ꜱɪɴe ʜoʀʀoʀe ꜱecʀetuꜱ eꜱt; ʟucet ɴoctuʀɴɪꜱ ɪɢɴɪʙuꜱ, cʜoʀuꜱ Æɢɪpaɴum uɴdɪque peʀꜱoɴatuʀ: audɪuɴtuʀ et caɴtuꜱ tɪʙɪaʀum, et tɪɴɴɪtuꜱ cʏmʙaʟoʀum peʀ oʀam maʀɪtɪmam[15].

На третьей оказался эскиз, при виде которого Вильерс вздрогнул и поднял взгляд на Остина; хозяин рассеянно глядел в окно. Вильерс переворачивал страницу за страницей, поглощенный, вопреки собственной воле, пугающим разгульем вальпургиевой ночи и чудовищным злом, которое покойный художник запечатлел в контрастных черно-белых тонах. Перед ним плясали фигуры фавнов, сатиров и эгипан; непроглядные темные чащи, пляски на вершинах гор, сцены на пустынных берегах, в зеленых виноградниках, у подножий скал и в пустынях проплывали у него перед глазами – мир, перед которым человеческая душа, казалось, отшатывалась с содроганием. Решив, что увидел достаточно, оставшиеся страницы Вильерс пролистал, почти не глядя, однако рисунок на последнем листе привлек его внимание, когда он уже почти закрыл книгу.

– Остин!

– Да? Что такое?

– Вы знаете, кто это?

С белого листа глядело одно только женское лицо.

– Я? Нет, откуда мне знать.

– А я знаю.

– Кто же это?

– Миссис Герберт.

– Вы уверены?

– Абсолютно уверен. Бедняга Мейрик! Он стал очередной главой в ее истории.

– А как вам рисунки?

– Чудовищны. Заприте книгу в ящик, Остин. Хотя на вашем месте я сжег бы ее; это слишком жуткая вещь, чтобы хранить ее у себя, пусть даже и под замком.

– Да, картинки… весьма своеобразные. Но интересно, какая может быть связь между Мейриком и миссис Герберт и какое отношение эта женщина имеет к рисункам?

– Хотелось бы знать. Быть может, это конец истории, и мы никогда не узнаем ничего более, однако я уверен, что с этой Хелен Воэн, или, если хотите, миссис Герберт, все только начинается. Она вернется в Лондон, Остин; будьте уверены, ей придется вернуться, и тогда мы снова о ней услышим. И сомневаюсь, что эти новости будут приятными.