Читать книгу О пользе волшебства. Смысл и значение волшебных сказок - Беттельхейм Бруно - Страница 8

ФАНТАСТИЧЕСКИЕ ПЕРСОНАЖИ И СОБЫТИЯ

В сознании маленького ребенка существует целая коллекция впечатлений. Она быстро пополняется, при этом впечатления плохо сочетаются между собой и лишь частично выстраиваются в единую цепь. Некоторые из них адекватно отражают различные грани бытия. Однако тех, что полностью обусловлены фантазией, гораздо больше. Фантазия заполняет громадные разрывы в суждении ребенка, порождаемые незрелостью мышления и нехваткой соответствующей информации. Другие искажения возникают в результате внутренних импульсов, приводящих к ложной интерпретации впечатлений.

Нормальный ребенок начинает фантазировать, опираясь на более или менее адекватно воспринятый сегмент реальности. Реальность эта может пробудить у него столь сильные нужды или тревоги, что он окажется полностью захвачен ими. В голове у него зачастую такая неразбериха, что он вообще не в состоянии разобраться, что к чему. Но какой-то порядок ему необходим, чтобы он смог вернуться к реальности, чувствуя, что не ослабел, не потерпел поражение, но набрался сил во время своего путешествия по мирам фантазии.

Сказка и сознание ребенка делают свою работу одновременно: сказка помогает ребенку увидеть, как из фантазий воображения рождается ясность. Обыкновенно эти сказочные истории, подобно детским фантазиям, начинаются во вполне реалистическом духе: мать посылает дочку навестить бабушку («Красная Шапочка»), бедняки не могут прокормить своих детей («Гензель и Гретель»), рыбак вытаскивает из моря пустую сеть («Рыбак и джинн»). Иными словами, сказка начинается со вполне достоверной, но проблемной ситуации.

Ребенок ежедневно сталкивается с проблемами, вызывающими у него немалые затруднения. Его учат (в том числе и в школе) понимать, как и почему они возникают, подталкивают к поиску решений. Но поскольку рациональная составляющая его сознания пока что плохо контролирует бессознательное, натиск эмоций и неразрешенных конфликтов приводит к тому, что воображение уносит его на своих крыльях. Едва возникшая способность ребенка рассуждать оказывается подавлена тревогами, надеждами, страхами, желаниями, порывами любви и ненависти, и эти переживания вплетаются во все, о чем только ни начинает думать ребенок.

В свою очередь, в начале волшебной сказки может содержаться описание психологического состояния ребенка (например, он сравнивает себя с братьями и сестрами и у него возникает ощущение отверженности, как у Золушки). Зато его физическая реальность (назовем это так) в начале сказки не фигурирует никогда. Никому из детей не приходится сидеть в углу за печкой, как Золушке, никого не бросают в лесу, как Гензеля и Гретель. Физическое сходство слишком напугало бы ребенка, удар пришелся бы чересчур близко, а между тем одной из целей сказки является утешение.

Дитя, знакомое со сказками, понимает, что они говорят с ним на языке символов, а не повседневности. С самого начала, всем своим сюжетом и концовкой сказка транслирует ту идею, что речь идет не о реальных лицах, местах или событиях. Что до самого ребенка, подлинные события приобретают для него смысл благодаря тому символическому значению, которое он присваивает им (или обнаруживает в них).

Зачины вроде «Давным-давно», «В некотором царстве, в некотором государстве», «Тысячу лет назад, а может, и больше», «В стародавние времена, когда звери умели говорить по-человечьи», «В давние годы в старом замке посреди дремучего леса» подразумевают: то, что будет дальше, не имеет прямого отношения к нашему «здесь и теперь». Эта умышленная неопределенность в начале сказки символизирует наше расставание с реальным миром, с повседневной действительностью. Старые замки, темные пещеры, запертые комнаты, куда запрещено заглядывать, непроходимые леса – все это наводит на мысль, что нечто, обычно сокрытое, выйдет на свет божий. «Давным-давно», в свою очередь, подразумевает, что события, с которыми нам предстоит знакомство, относятся к самой глубокой древности.

Трудно вообразить лучшее начало для сборника братьев Гримм, нежели зачин самой первой его сказки «Королевич-лягушка»: «Давным-давно, еще в те времена, когда обещания исполнялись, а желания сбывались, жил на свете старый король. Все дочки у него были красавицы, а уж младшая была до того хороша, что даже солнце, которое столько видело на своем веку, и то заглядывалось на ее личико»[34]. Тем самым происходящее оказывается отнесено к особому сказочному времени – глубокой древности, когда человек верил, что его желание способно если не двигать горы, то менять его собственную судьбу; когда мир виделся ему одушевленным, и потому он считал, что солнце замечает людей и откликается на происходящее с ними. Девочка красива неземной красотой, желания исполняются, солнце умеет удивляться – все это наводит на мысль об абсолютной уникальности события. Эта система координат локализует сюжет не во времени и пространстве «внешней» реальности – она связывает его с состоянием сознания, присущим тому, чей дух молод. Будучи связана с ним, сказка передает это состояние лучше, чем любое другое литературное произведение.

Дальнейшие события свидетельствуют о том, что нормальная логика и причинно-следственные связи оказываются на какое-то время приостановлены, что характерно для процессов, происходящих в нашем бессознательном, где находит себе место самое древнее, необычное и удивительное. Содержание бессознательного обладает двумя особенностями: оно глубже всего сокрыто от нас и в то же время мы знаем его как свои пять пальцев; непонятное нам, оно вызывает глубочайший интерес; оно порождает самую мучительную тревогу и величайшую надежду. Оно не привязано к конкретному времени, или месту, или последовательности событий, как их определяет наше рациональное начало. Бессознательное переносит нас в самое далекое наше прошлое, причем мы сами того не понимаем. Странные, самые давние, самые далекие и вместе с тем самые знакомые места, о которых говорится в сказке, исподволь побуждают нас совершить путешествие в глубины нашего сознания, в царство неосознанного, в область бессознательного.

Читая сказку, начавшуюся самым простым и обыденным образом, мы погружаемся в фантастические события. Она (как и наивное сознание ребенка, и сновидение) может завести в самые глухие дебри, но не бывает так, чтобы повествование кончилось ничем. Да, сказка уводит ребенка в странствие по чудесному миру, но в конце возвращает его к реальности и при этом утешает и поддерживает его. Таким образом она учит ребенка тому, в чем он более всего нуждается на этом этапе своего развития: отдавшись фантазии, он не причинит себе ущерба. (Нельзя лишь дать ей завладеть тобой навсегда.) Реальная жизнь, к которой возвращается герой в финале, – это жизнь, где есть место счастью, но не волшебству.

Проснувшись, мы чувствуем себя отдохнувшими и можем куда лучше справиться с задачами, которые ставит перед нами реальность. Так и сказочный герой в финале возвращается в реальный мир, научившись гораздо лучше разрешать житейские трудности. Недавние исследования процессов сна показали, что у человека, лишенного сновидений, ухудшается способность справляться с задачами реальности, даже если он имеет возможность спать. Он испытывает эмоциональное возбуждение, поскольку не может проработать во сне проблемы, которые беспокоят его на подсознательном уровне[35]. Возможно, когда-нибудь мы сумеем экспериментально продемонстрировать тот же факт в приложении к сказкам: детям, лишенным того, что могут предложить сказки, куда труднее, потому что сказочные истории помогают ребенку проработать в фантазии бессознательные процессы и связанное с ними напряжение.

Сновидения нормальных взрослых с развитым умом гораздо сложнее детских, скрытое содержание в них искусно замаскировано. Если бы дети видели такие же сны, они не нуждались бы в сказках столь сильно. С другой стороны, содержание сновидений взрослых оказалось бы куда беднее (и вследствие этого хуже помогало бы им восстанавливать способность справляться с вызовами жизни), не получи они в детстве возможность всесторонне познакомиться со сказками.

Ребенок, гораздо менее защищенный, нежели взрослый, должен быть уверен: да, ему хочется фантазировать, и подчас он не в состоянии вынырнуть из потока фантазий, но это не порок. Рассказывая сказку ребенку, родитель тем самым демонстрирует ему нечто очень важное: он рассматривает внутренний опыт сына или дочери, нашедший свое воплощение благодаря сказкам, ценным, в некотором отношении «реальным», признает его право на существование. Благодаря этому у ребенка возникает ощущение, что его внутренний опыт принят родителем, расценен им как действительно имевший место и важный, а значит, и он сам реален и важен. Такой ребенок с годами начнет чувствовать себя подобно Честертону, писавшему: «Мою первую и последнюю философию, в которую я твердо верю, я усвоил в детской от няни… Крепче всего я верил и верю в волшебные сказки»[36]. Философия, которую сможет вывести из сказок любой ребенок вслед за Честертоном, состоит в том, что «жизнь не только удовольствие, но и немыслимая привилегия». Эта точка зрения на жизнь весьма отличается от той, которую транслируют нам правдивые истории, однако она позволяет выстоять и не понести ущерб в борьбе с житейскими трудностями.

В книге «Ортодоксия», в главе «Этика эльфов», которую мы процитировали выше, Честертон делает акцент на этике, присущей сказкам: «Есть рыцарский урок “Джека – победителя великанов”: великанов следует убивать просто потому, что они велики. Это мужественный протест против гордыни… “Золушка” учит тому же, что и “Magnificat”: exaltavit humilibus (Господь “вознес смиренных”)[37]. Великая мораль “Красавицы и Чудовища” – полюби другого прежде, чем он покажется привлекательным… Я говорю о взгляде на мир, который воспитали во мне сказки…»

Утверждая, что сказки в высшей степени разумны, Честертон отзывается о них как о переживаниях, – точнее, как об отражениях переживаний, но не реальности. Именно так и понимает их ребенок.

Нормальные дети старше пяти лет (в этом возрасте сказки приобретают по-настоящему большое значение для них) перестают видеть в этих историях точное описание внешней реальности. Пожелав вообразить себя принцессой, живущей в замке, маленькая девочка с полным увлечением погружается в эти фантазии, но отлично понимает, что она не принцесса, когда мать зовет ее обедать. И хотя рощица в парке временами может превращаться для ребенка в темную чащу, полную сокрытых тайн, он понимает, что она такое на самом деле. Точно так же маленькая девочка знает, что ее кукла – это не ее младенец, сколько бы она ни называла ее дочкой и ни нянчила.

Среди сказок есть и такие, где происходящее сближается с повседневностью благодаря тому, что события начинаются в комнате ребенка или во дворе, а не в хижине бедняка-дровосека на опушке огромного леса; персонажи, в свою очередь, скорее напоминают родителей маленького читателя, нежели умирающих с голоду лесорубов или королей с королевами. Однако эти реалистические элементы присутствуют наряду с исполнением желаний и фантастическими предметами. Такие сказки способны сбить малыша с толку в отношении того, что бывает на самом деле, а что нет. Как бы точно ни соответствовали они внешней реальности, внутреннему миру ребенка они не созвучны, и потому разрыв между его «внутренним» и «внешним» опытом увеличивается. Кроме того, такие сказки отдаляют его от родителей, поскольку в конечном счете у него возникает ощущение, что он, ребенок, и взрослые живут в разных духовных мирах: да, в реальном пространстве они существуют бок о бок, но в эмоциональном плане они пребывают на разных материках, пусть и временно… Между поколениями возникает барьер, что болезненно переживается и родителями, и ребенком.

Если ребенку рассказывают только правдивые истории, во многом идущие вразрез с опытом его внутренней жизни, он может сделать вывод, что многое в ней неприемлемо для отца и матери. Зачастую это приводит к отчуждению ребенка от его внутренней реальности, он чувствует себя опустошенным. В результате, когда, уже подростком, он выходит из-под эмоционального влияния родителей, у него может развиться ненависть к миру, где властвует рациональность. Он полностью погружается в пространство фантазий, словно пытаясь восполнить то, что упустил в детстве. В отдельных случаях по прошествии лет это может стать причиной полного разрыва с реальностью со всеми вытекающими отсюда последствиями, опасными как для него самого, так и для общества. В лучшем случае человек до конца дней своих будет продолжать прятать свое внутреннее «я» и ощущать неудовлетворенность внешним миром, поскольку, будучи отчужден от бессознательных процессов, не может привлечь их для обогащения той составляющей своей жизни, которая связана с реальностью. Соответственно, жизнь не будет ни удовольствием, ни немыслимой привилегией. В ситуации отчуждения, описанной выше, ничто, происходящее в реальности, окажется не способно обеспечить должное удовлетворение бессознательных потребностей. В результате человек постоянно будет испытывать ощущение неполноты жизни.

Когда внутренние процессы не берут власть над ребенком, а взрослые заботятся о нем, удовлетворяя все его важные потребности, то он способен справляться с вызовами жизни в соответствии с возможностями, доступными ему в силу возраста. Да, в такие моменты он способен разрешать возникающие проблемы. Но если мы понаблюдаем за ребятишками на детской площадке, то увидим, насколько эти моменты коротки.

Едва внутренние побуждения ребенка возьмут верх (а это случается очень часто), единственным способом хотя бы в какой-то мере совладать с ними оказывается проявить их. Возникает проблема: как сделать это, не дав чувствам захлестнуть тебя полностью? Разбираться с собственными внешними проявлениями во всем их разнообразии – чрезвычайно трудная задача для ребенка. Если же он останется без помощи, задача окажется и вовсе невыполнимой, едва только «внешнее» смешается для него с «внутренним». Самостоятельно ребенок еще не способен упорядочить и осмыслить свои внутренние процессы. Сказки предлагают ему героев, с помощью которых он может «овнешнить» происходящее в сознании такими способами, которые доступны контролю с его стороны. Они показывают, как можно воплотить разрушительные стремления в одном персонаже, получить желаемое удовлетворение от другого, отождествить себя с третьим, усмотреть идеал в четвертом и так далее, в зависимости от того, что нужно ребенку в данный момент.

Когда все мечтания ребенка находят свое воплощение в образе доброй феи; все его разрушительные стремления – в образе злой колдуньи; все страхи – в образе прожорливого волка; все требования его совести – в образе мудрого человека, на долю которого выпало приключение; весь его гнев и ревность – в образе животного, вырывающего глаза соперникам… тогда-то он наконец начинает разбираться в своих противоречивых стремлениях. И после того как это произойдет, дитя все в меньшей и меньшей степени будет вовлекаться в неодолимый хаос.