Читать книгу Сначала ты плачешь - Бетти Роллин - Страница 5

Опухоль появилась у меня год назад. Думаю, не мень-ше. Она представляла небольшое твердое образование размером со спелую виноградину, и была практически незаметна, если не нащупать ее влево от соска у самого основания левой груди. Я знала о ней. Знали о ней бывший муж, мой терапевт и мой маммолог – оба теперь тоже бывшие. Но беспокойство она вызвала только у моего мужа Артура Герцога, который и обнаружил ее во время нашей близости весенним вечером 1974 года.

– Что это? – спросил он. «Не знаю». «А по-моему, опухоль», – настаивал он. «М-м-м», – уже почти засыпая, промычала я. «Может, провериться?» «Да-да, обязательно», – буркнула я и тут же отключилась.

Разумеется, осмотр я прошла. «Ничего серьезного, – заверил меня терапевт (назовем его д-р Смит). – По виду напоминает нередко встречающуюся у женщин кисту. На всякий случай направим-ка вас к маммологу».

И я отправилась к маммологу. «Никаких причин для волнения, – рассматривая на свет снимок, подтвердил он (назовем его д-р Эллби). – Приходите-ка через годик, и мы обследуем вас снова».

Уф! Наконец-то можно расслабиться. Пусть не совсем, но какое счастье вырваться из этого заведения!

Маммограммы – рентгеновские снимки молочной железы позволяют, по крайней мере, в теории выявить любые, даже едва заметные отклонения в ее структуре, хотя сама процедура их получения – занятие малоприятное. В отличие от рентгенографии грудной клетки, где вам нужно лишь расправить перед облучающим аппаратом плечи, маммография требует от вас своеобразного участия. Предварительно, еще до начала съемки, маммолог пальпирует (прощупывает) по очереди каждую грудь, – обязательное, тщательно продуманное, но ужасно нервирующее медицинское обследование. Затем с бумагой в одной и кошельком, лифчиком, блузкой и разными мелочами в другой руке вы направляетесь в соседнюю комнату, где обнаженная по пояс, поеживаясь от холода, опускаетесь перед огромным аппаратом на невысокую табуретку. Техник, молодая девушка, как правило, неразговорчивая и вечно куда-то спешащая, берет вашу грудь и, как кусок говядины, укладывает на металлическую пластину. Затем взлетевшая вверх рука поворотом рычага опускает на нее другую металлическую пластину, окончательно превращая вашу бедную расплющенную грудь в начинку бутерброда. «Скажите, когда будет больно», – став как бы частью аппарата, произносит юное создание. «О», вскрикиваете вы, и давление на рычаг ослабевает. «Не дышите», – следует команда, (разве такое возможно?). Хлопает дверь. Щелчок. Снова хлопает дверь. «Дышите». Далее, напоминая балет, все то же, но с другой стороны. (Поворот рукоятки. «Не дышите». Стук двери. Щелчок. Снова стук двери. «Дышите»). Вот и все. Но домой идти нельзя. Пока нельзя. Вы проходите в комнату, где на стульях красного дерева и небольших диванчиках сидят женщины – некоторые с потрепанными журналами в руках – и ждете. Отпустят – рак не обнаружен. Вызовут для дополнительного исследования – тут уж, как говорится, ничего исключить нельзя. Но слово «рак» ни здесь, в приемной, ни там, в кабинете, не упоминается. Оно, как непроизносимые в словах буквы, беззвучно витает в воздухе.

Так или примерно так думала я в тот июньский день в тоскливой приемной д-ра Эллби, ожидая результата в атмосфере глубоко скрытого страха, сравнимого разве что с ужасом «жертв насилия».

И хотя подспудные опасения исчезли сразу после отрицательного заключения, полностью освободиться от них я смогла только через неделю, когда д-р Смит, изучив маммограмму, подтвердил, – никаких оснований для волнений. В огромном Нью-Йорке д-р Эллби считался в маммологии светилом первой величины («Хирурги посылают к нему своих жен», – убеждал меня позднее один из его приятелей), а д-р Смит (кстати, тоже с безупречной репутацией) почти восемь лет был моим терапевтом. Ни у того, ни у другого моя опухоль не вызвала ни малейшей тревоги. С какой стати беспокоиться мне?

– Давай без глупостей, – огрызнулась я, когда спустя месяц Артур снова завел о ней речь. – Не делай из мухи слона. Что ты собственно хочешь, ведь обследование я прошла.

– Но она такая твердая, – жалобно настаивал он.

– А фи-бро-аде-но-ма другой и не бывает – произнесла я по слогам, довольная еще и тем, что вспомнила название. – Киста, как правило, твердая и встречается у многих женщин, но никто при этом, заметь, не считает, что у них рак.