Читать книгу Альманах «Русский Гофман – 2019» - Борис Бартфельд - Страница 9

***

кафе «старый город» есть в любом городе.

даже в недавно построенном.

в кафе «старый город» есть кирпичная кладка.

и черно-белые фотографии.

в кафе «старый город» над столиками висят уличные фонари.

и топор в воздухе

(обычно здесь очень накурено,

и даже теперь, когда мы все вынуждены казаться здоровыми,

память о едком дыме застилает глаза).

в кафе «старый город» есть портал в другое измерение.

или в другое время.

отсюда – постоянное беспокойство.

вдруг тебя кто-то окликнет?

интересно – радостно или с болью в голосе?

легкое дежа вю.

средней паршивости, крепкий кофе.

неожиданно вкусный десерт.

***

Повелевай на Павелецкой,

А на Казанской расскажи,

Как ты влюбился не по-детски

И не по лжи.

Как молодел на Хорошёвской,

На Партизанской онемел,

Как на Петровско-Разумовской

Ты ни петра не разумел.

Как на Орехово зубами

Защелкал гулко в пустоту,

Кого-то этим позабавив,

Но ненадолго и не ту.

В своем страдании упорном,

Испив коньяк из-под полы,

Забыл подняться на Нагорной,

И сразу – Верхние котлы.

Но зная, что она одна есть,

Шагаешь рьяно и легко….

А та – смеясь, ВДНХаясь,

Порхает где-то мотыльком.

***

курс рубля упадет, ночь ли наступит безлунная

чем наградит создатель, но я

хорошая, добрая, умная

женщина – вообще существо прилагательное

приляг ко мне, прислонись, удержись

постарайся все соки выжать

я буду думать, что мне без тебя не выжить

буду верить, что ты и есть моя жизнь

и когда щелчком выключателя нас вырубит до утра

комната встанет в двадцать четыре ребра

с кавернами окон и в переплетенье артерий

и застучит аритмично и тяжело

наше благоустроенное жилье

воздав по терпенью и вере

оторвись от дивана, лети в пустоту ресниц

там, в начале пути, окажись, приснись

тонким, как стебель, молодым и красивым

со взглядом, приговоренным к любви

отблеск речной зазеркальный лови

еще несвалявшейся гривой

за подмосковьем, за веком, за волоском

я расстилаюсь небом твоим и песком

и нарожаю новых тебе созвездий

чтобы наутро в звяканье чайных ло-

жек под лопаткой больной ощутить тепло

не ради этого ли мы еще вместе

***

Деду Владимира Бауэра посвящается

Там, где расплескала изумрудный цвет Алазанская долина,

жил-был мой дед, Ерёменко Данила.

Как он добрел до этой долины, понять невозможно —

ведь родом он был с Украины, село Переможне.

Наверное, его заманил сюда дух саперави; дед вообще любил алкоголь разных видов —

им он залечивал старые раны, полученные от «мессершмидтов».

Дед был пулеметчиком, сидел за летчиком, и стрелял, словно черт.

Хорошо видел вдаль. Заработал медаль и почет.

О войне говорить не любил. Пил.

Однако пьянчужкой его называли напрасно.

Не расставался с кружкой, но был умелым, рукастым.

Представьте себе, Алазанская долина – ни камней, ни деревьев, одна лоза кругом,

а дед обмазывал пустые бутылки глиной и построил себе отличный дом.

В том, что он пил, не было никакого ужаса. У него было счастливое супружество,

потом еще одно. Куча детишек, чаны с чачей, в бочках вино.

Помню, выпивал он настойку – бутылку, а то и две,

а потом вставал в стойку на голове.

Так стоял и тихонько чему-то смеялся.

В восемьдесят лет перестал. На вопрос, почему, отвечал: «Настоялся».

Потом рухнул Советский Союз, начались нищета, безработица, и прочий национализм.

Потомки деда, вспомнив, что они а ля рус, вокруг него собрались.

«Поедем в Россию, там дают квартиры ветеранам войны,

посмотри, мы здесь голы и сиры, давно никому не нужны…»

Дед отказывался, верещал, словно зуммер, но ему говорили «надо»,

тогда он взял да умер, сжимая кисть винограда.

Его пепел развеяли над Алазанской долиной, не проронив и слезы,

и много лет еще бабка варганила вина из удобренной дедом лозы;

результат от них был специфичный – после рюмки каждый плясал гопака,

или спивал «Нiчь яка мiсячна», даже не зная украинского языка.

А если от потрясения кто-то вдруг выпивал рюмки две,

то единственным было спасение – постоять хоть немного на голове.