Читать книгу Мой мир заботится обо мне - Борис Кадиш - Страница 10

Вернулись в Ригу. Начались лекции. В группе ЭВМ деканат назначил старостой Сашку Чернышова, а у нас как-то не сложилось: нету старосты группы и нету. Сашка мне и говорит, становись, мол, старостой, это удобно, будем «старостить» вместе. Вот мы ждём очередного преподавателя, и тут я выхожу к доске и ору: «Народ! Я буду у вас старостой. Кто против?» Никто против не был – так я стал старостой группы и был им до самого окончания института. А Сашку на следующий год попёрли из старост…

Должность старосты группы подразумевает присутствие на каждой лекции, общение с преподавателями, подачу журнала на подпись, отмечание отсутствующих и так далее. Конечно, меня это не устраивало, и я ввёл должность заместителя старосты, на которую самолично назначил Вовку Сивцевича – высокого блондинистого юношу из нашей группы, который очень трогательно краснел и прекрасно играл на гитаре. Это именно он предложил закончить письмо Л. И. Брежневу словами «Слава КПСС!» Даже если я присутствовал на лекции, журнал преподавателю носил Вовка, так что мне потом было легко прогуливать: никто из преподавателей не обращал внимания, что журнал в конце занятия приносил не я.

Хочу поделиться ещё одной моей находкой. Если студент отсутствовал, то в обязанности старосты входило поставить «Н» напротив его фамилии, чтобы деканат мог потом посчитать количество пропущенных часов. С какого-то порогового числа пропущенных часов начинались репрессии – недопуск к зачёту, вызов в деканат и прочие радости. Проблема заключалась в том, что в журнал нельзя было вносить исправления. А если ты поставил кому-то «Н», то это прогулянные два академических часа. Потом можно было попытаться получить медицинскую справку или ещё что-то, чтобы легализовать пропуски. Я придумал, или мне кто-то подсказал другое обозначение – напротив фамилии отсутствующего студента я ставил большую букву «О», и преподаватель не мог меня упрекнуть, что отсутствующий студент не отмечен в журнале. Однако после лекции из «О» (отсутствующий) я легко делал «Оп» (опоздавший), то есть в прогулы записывался только один академический час, а не два, или «Ос» (освобождённый), что означало наличие официального освобождения, например, справки от врача. Таким образом, посещаемость в нашей группе, хотя бы по документам, была на высоте.

* * *

Лето после первого курса института. Сашка в Севастополе, а родители тоже уехали куда-то отдыхать. Я уже взрослый, ведь целый год отучился в институте. Видимо, чтобы поощрить молодого студента, родители вняли его нытью и оставили денег на джинсы (идиотская мечта каждого молодого человека в СССР). Буквально на следующий день после отъезда родителей у меня в квартире начался какой-то постоянный, непрерывный, круглосуточный праздник. Люди менялись, как узоры в калейдоскопе…

Например, просыпаюсь утром, иду в ванную и вдруг вижу, как из Сашкиной комнаты выходит какой-то незнакомый мне парень.

– Привет.

– Привет.

– Ты кто? – спрашиваю я в семь утра у человека, находящегося в моей квартире, которого я никогда в жизни раньше не видел.

– Я Артур, меня Володя привёл.

Отлично, хоть Володю я ещё помню – это какой-то приятель Юрки Карабажака из Рижского Краснознаменного института инженеров гражданской авиации (РКИИГА).

В таком режиме прошли несколько дней: днём – практика на кафедре, вечером и ночью – непрерывное празднование молодости и независимости от родителей с толпой известных и неизвестных приятелей. В итоге денег не осталось вообще. Питался я кофе с сахаром дома, чем-нибудь перекусывал в институте – и, собственно, всё. Через пару дней такой жизни я, наверное, как-то изменился внешне, потому что Наташа Коваленок – моя сначала одноклассница по физико-математическому классу, а потом и одногруппница – подошла, выяснила ситуацию, узнала, что родители возвращаются только через неделю, вечером приехала ко мне домой с продуктами и наготовила кучу еды, нажарила котлет, нарезала салатов, сварила картошки… И хотя всего, что она приготовила мне и моим дружественным известным и неизвестным ртам, хватило буквально на пару дней, мне кажется, что именно этот гуманитарный визит Наташи спас меня тогда от голодной смерти или как минимум от каких-то необратимых изменений в организме.

Надо отметить, что даже в те дни фактического голодания я не притронулся к деньгам, отложенным на джинсы, и за день до приезда родителей купил себе настоящие американские Lee.

* * *

Во время нашей учёбы в институте – в конце семидесятых – особой популярностью в среде понимающих пользовались учреждения общепита, называемые пельменными. Их было очень много в городе, но по каким-то непонятным критериям были выбраны несколько, считавшихся лучшими. Причём выбор блюд во всех пельменных был стандартным и очень небогатым.

В нашем институте «главными специалистами» по пельменным были я и Ромка. Мы пользовались в этом статусе такой популярностью, что довольно часто ребята из разных групп нашего факультета скидывались нам на обед в пельменной, чтобы просто посмотреть на процесс поглощения нами пельменей. А выглядело это так. Мы брали по двойной порции, по полстакана сметаны и по стакану кефира. На каждом столе в пельменных стояли горчица, молотый красный и чёрный перец, графинчик уксуса. Мы собирали все эти приправы с двух-трёх столов и начинали готовить себе еду. Сначала порция покрывалась слоем горчицы, затем в тарелку выливался графинчик уксуса, сверху выкладывалась купленная сметана и завершал блюдо сплошной покров из красного перца. Как правило, посетители пельменной, не говоря о зрителях, пришедших вместе с нами, забывали о своих порциях и начинали заинтересованно наблюдать за нами. Когда мы ели, у некоторых особо впечатлительных текли слёзы. Я до сих пор убеждён, что без такого набора приправ – уксус, горчица и красный перец – эти пельмени были непригодны к употреблению, а с нашим набором съесть можно было что угодно и было бы вкусно. И я, и Ромка действительно получали удовольствие от такой еды. По завершении трапезы мы обычно проводили по тридцать-сорок минут, покуривая где-нибудь на скамейке.

* * *

Где-то в начале второго курса у нас в группе выкристаллизовалась внутренняя команда, в каком-то смысле даже «орден», в состав которого вошли семь девчонок-красавиц: безудержная спорщица и весёлая выдумщица Ольга; высокая, утончённая Света; спокойная, рассудительная Надя – одноклассница моей Ирочки; огненно-рыжая, невысокая Таня; мои одноклассницы Нелля и Наташка; моя будущая жена Ира. И «три богатыря»: Ромка, Борька Оксман и я.

Надо отметить, что эта команда в чуть усеченном виде осталась дружна и через пять, и через десять, и даже через сорок лет после окончания института. Ольга, Света, Надя и Ира каждый год первого марта встречаются и отмечают приход весны, хотя жизнь их разбросала: Света живёт в Питере, Ольга в Москве, а Ира с Надей теперь в Риге, а было время – Ира в Лос-Анжелесе, а Надя в Торонто. Про нас с Ромкой всё станет понятно из этого повествования… И очень трудно сейчас, через сорок лет, сказать, есть ли у нас кто-то ближе, чем эта студенческая команда…

* * *

Пришло время познакомить с моей Ирой. Ира родилась на Колыме в посёлке Мяунджа. Её отец Петер Плаценис, латышский крестьянский парнишка 1929 года рождения, отказался жениться на девчонке с соседнего хутора, и она написала на него донос. Как результат – арест, 58-я статья, Колыма. В то же время офицер-дорожник из Херсона – Михаил Очаковский, участник войны – в ожидании гонений на евреев сам попросил назначение на Колыму в автодорожную часть. Это из серии «дальше тундры не пошлют». Когда в 1955 году Петер вышел из лагеря, он познакомился с дочкой Михаила Очаковского Викторией, и они поженились. В 1958 году у них родилась дочь Ирена – это моя Ирочка. До девяти лет Ирочка с родителями жила на Колыме, а в 1967 году вся Ирина семья переехала в Лиепаю – на родину Петера. В Лиепае Ира закончила физмат-школу, где сидела за одной партой с Надей. После окончания школы они вместе приехали в Ригу и поступили в РПИ на АСУ, где мы и встретились.

* * *

С благодарностью хочу написать об Ольгиных родителях. Она выросла на Камчатке, в семье знаменитого, даже легендарного подводника, капитана первого ранга Вячеслава Юрьевича Камышана и преподавателя политической экономии, окончившей МГУ, Нинель Павловны. Вячеслав Юрьевич окончил Военно-морскую ордена Ленина академию в Ленинграде и в 1961 году получил назначение на Камчатку. Ольга была младшей дочкой в семье. Старшая дочь Марина – психолог, также окончившая МГУ. В 1973 году Вячеслав Юрьевич получил новое назначение, и вся семья Камышан переехала в Ригу. Нинель Павловна преподавала нам политэкономию.

Эта замечательная семья в значительной мере стала родной для каждого из нас, а потом и наших детей. Очень многие важные для нас события праздновались в их квартире. Сначала мы, студенты, отмечали в этом гостеприимном и родном нам доме наши текущие праздники – окончание сессии или сдачу «Научного коммунизма». А через годы уже наши дети делали в этой квартире концерты или показывали кукольные спектакли. Мы могли обсуждать с Ольгиными родителями самые разные вопросы, как с очень близкими людьми. Да они и были очень близкими, родными. Навсегда запомнилось трепетное, даже в чём-то сакральное отношение Вячеслава Юрьевича к Дружбе – именно так, с большой буквы. Этот его неизменный тост: «За друзей!», а ещё его пожелание нам: «Любите друг друга такими, какие вы есть…» А как он пел Визборовскую – «Если я заболею, к врачам обращаться не стану»…

Сегодня можно с уверенностью сказать, что нам крупно повезло с Ольгиными родителями и они сыграли значительную роль в нашем становлении. Близкие отношения с ними у каждого из нас сохранились на всю жизнь…

* * *

Куратором нашей группы была Ирина Горобец – преподаватель математики. Я практически не посещал её лекции, так как программу первого курса мы прошли ещё в школе.

Закончился первый семестр, сессия, экзамен по математике. И вот я что-то отвечаю, всё просто. Она мне говорит:

– Хотя ты и пропускал мои занятия, но предмет знаешь. Давай зачётку, поставлю тебе хорошо…

– Почему хорошо, – спрашиваю, – я претендую на отлично.

Она, обалдев от моей наглости, говорит:

– Ты не ходил на многие лекции, и я не могу поставить тебе отлично.

Тут я начал бухтеть:

– На экзамене идёт проверка знаний, а не посещаемости. Прошу дать мне дополнительные задачи.

После, наверное, третьей решённой дополнительной задачи она мне ставит отлично, и с тех пор года два я получал у неё отлично автоматом. Это меня и подвело. Я совсем забросил этот предмет, а багаж, наработанный в школе, закончился где-то в середине второго курса. И вот на третьем курсе я не получаю экзамен автоматом и вытаскиваю вопрос о Гильбертовом пространстве – оказывается, мы и это уже изучили… Я понимаю, что экзамен мне не сдать, прошу назначить пересдачу, после чего несколько дней и ночей живу в математике, навёрстываю всё, что упустил, и в итоге иду и получаю привычную оценку отлично. С тех пор я математику не пропускал.

* * *

Был ещё у нас удивительный предмет – теория автоматического управления (ТАУ), а может, это был не предмет удивительный, а преподаватель – Димо Стефанович Кристинков. Замечательный, общительный, весёлый мужчина болгарских кровей. Как-то в самом начале семестра, когда ТАУ только появился в нашей программе, он проводил первый семинар. Написал какой-то дикий интеграл на доске и предложил отчаянным его взять. Я – отчаянный, вышел к доске, долго пыхтел, но безуспешно, однако Димо Стефанович отметил, что я выступал на семинаре.

По программе мы должны были сдавать и зачёт, и экзамен по этому дивному предмету. В конце семестра я поднимаю руку и говорю:

– Димо Стефанович, я как староста волнуюсь и за студентов своей группы, и за преподавателей. И поэтому хочу предложить вариант, который поможет уменьшить вашу нагрузку и психологическое напряжение студентов, а именно предлагаю всем, кто выступал на семинарах, поставить зачёт автоматом как наиболее активной части группы.

Димо Стефанович внимательно выслушал меня, а потом согласился – по-моему, с радостью. Через неделю я поднял руку и выступил опять, с предложением поставить экзамен автоматом тем, кто освобожден от зачёта, объяснив, что это было бы логично, так как зачёт автоматом сам по себе предполагает достойное знание предмета. И он опять со мной согласился. Так я и изучал ТАУ: на первом семинаре каждого семестра я выходил к доске, иногда удачно, иногда не очень, но в итоге имел экзамен автоматом. Дошло до того, что, окончив курс ТАУ, я понял, что ни разу не открывал и даже в глаза не видел учебника по этому предмету. И всё бы было хорошо, но на четвёртом курсе я женился на Ирине, и в этот раз Димо Стефанович мне не поставил экзамен автоматом. На мой вопрос он мне ответил, что теперь я обязан присутствовать, чтобы помочь Ирине…. Это было нечто: Ира давно сдала и вышла, а я всё сидел как баран над листочками и что-то там решал. Мой ответ был жалким и постыдным… Димо Стефанович посмотрел мне в глаза и, еле сдерживая смех, сказал, что может мне поставить максимум пять с минусом, хотя мы оба понимали, что мой ответ не тянет и на двойку…

* * *

Физика. Валтерс – замечательный, прекрасно знающий предмет и уважающий студентов преподаватель. Он славился тем, что у него невозможно было списать. Но мне удалось. На экзамене мне попался вопрос, в котором была огромная эмпирическая формула, которую нельзя вывести – её надо помнить, а это просто невозможно. Я, сидя за столом, роняю ручку, нагибаюсь за ней и там, под столом, со всей дури бью себя кулаком в нос. Я с восьмого класса занимаюсь боксом и боли особенно не чувствую. Из носа хлынула кровь – чего я и добивался. Вылезаю из-под парты весь в крови и тихо, вежливо спрашиваю:

– Можно выйти?

– Конечно! – почти кричит преподаватель.

И вот я за дверью в коридоре, сердобольные девчонки мне протягивают носовые платки, а я судорожно хватаюсь за учебник, нахожу нужную формулу и, утеревшись, возвращаюсь в аудиторию и записываю на лист стоящую перед глазами формулу.

* * *

На первом курсе был предмет начертательная геометрия. Я бы ничего о нём и не говорил, если бы не забавный случай. Была у нас в группе симпатичная девочка Майя. А в начертательной геометрии бывают задачки, когда необходимо показать чертежи объекта в трёх проекциях. И я до сих пор помню консультацию по начерталке, на которой Майя просит преподавателя объяснить ей про три проекции отрезка прямой. Преподаватель долго, терпеливо и понятно, с примерами объясняет, как от отрезка прямой на одну из плоскостей получается такая проекция в виде отрезка или точки (если он перпендикулярен данной плоскости), на другую – вторая проекция, а на третью – третья. После долгого и подробного объяснения преподаватель спрашивает у Майи, поняла ли она.

– Поняла, – отвечает Майя и тут же спрашивает: – Но почему у нас отрезок был один, а теперь уже три?

Ну и для закрепления. Идёт экзамен по ТММ – теория машин и механизмов, этакий упрощённый вариант сопромата. Там есть такой тип крепления – «ласточкин хвост», это когда на одной детали есть паз в виде трапеции, а на другой – шип такой же формы. Если вставить шип в паз, то вынуть простым выдёргиванием не получится. Мы сидим в аудитории и ждём своей очереди на сдачу экзамена. Ко мне подходит Майя и просит, чтобы я ей объяснил принцип работы этого крепления. Я объяснил, нарисовал, спросил, понятно ли.

– Да, спасибо, – ответила она.

Подошла наша очередь сдавать экзамен. Зашли, вытянули билеты. Сидим, готовимся. Майя начинает отвечать. Когда она закончила, преподаватель говорит:

– Что-то я не могу определиться, что ставить тебе, Майя, – удовлетворительно или хорошо. Давай сделаем так: пусть кто-то из аудитории задаст тебе вопрос по предмету, и если ты ответишь, то получаешь хорошо.

Конечно же, я сразу поднимаю руку и прошу объяснить принцип крепления «ласточкин хвост» – мы же только десять минут назад с ней это обсуждали. Майя отвечает, что она не знает, как выглядит это крепление… и вроде бы даже обиделась на меня.

* * *

Политэкономия социализма. Феерический предмет, в котором, по-моему, никто ничего не понимает, но идёт игра в серьёзность и важность данного предмета. А вот преподаватель – отличная женщина по фамилии Рыжова. Курит в перерывах вместе с нами, рассказывает анекдоты и смеётся над нашими, в общем – своя. По этому удивительному предмету организовали олимпиаду, и я, непонятно с какого перепуга, решил в ней участвовать. Списал все три вопроса из трёх у соседей: первый вопрос списал у очкарика справа от меня, второй у соседки слева, а третий, по-моему, и сам знал, но удостоверился, что прав, прочитав ответ соседки сзади. Сдали работы, и выяснилось, что мне опять повезло: я удачно списал ответы, оказавшиеся правильными, и в итоге попал в пятёрку лучших знатоков политэкономии социализма. Рыжова в связи с этим поставила мне экзамен автоматом. И вот в конце декабря у нас в группе экзамен по политэкономии социализма. Экзамен проходит в основном здании РПИ на Ленина, 1, это на площади Латышских стрелков. Прямо посередине площади стоит громадный (тринадцать метров в высоту) гранитный памятник – на высоченном постаменте плечом к плечу, спина к спине стоят три гигантских гранитных стрелка. Сидим в коридоре, ждём, когда Ира пойдёт сдавать. Вдруг в нашу аудиторию заходит проректор института и минут через пять выходит оттуда довольный. Вслед за ним в коридоре появляется наш преподаватель Рыжова и, увидев меня, говорит:

– Кадиш, как хорошо, что ты здесь. У тебя же автомат, тебе сдавать не надо, поэтому пойди возьми ведро с водой и швабру и иди помой памятник стрелкам. Дело в том, что завтра на площади какое-то важное мероприятие, а памятник весь расписан всякими «Маня + Саня» и ещё хуже. Приходил проректор и попросил помыть…

Я отвечаю, что всё понимаю и рад бы помочь, но не могу…

– Почему?

– Я здесь, чтобы за Иру волноваться, ей сейчас экзамен вам сдавать.

– Я буду за неё волноваться, иди спокойно, – гово-

рит она.

– Нет, вы так не сможете, я же на отлично волнуюсь! – говорю я, глядя ей в глаза.

– Всё поняла. Иди!

На улице холод, снег… Идиот с «дымящимся» ведром и шваброй вымыл памятник стрелкам, а Ира получила отлично.

Памятник Латышским стрелкам

* * *

Был у нас уникальный предмет – теория информатики, и преподавал её потрясающий тип с нашей кафедры автоматизированных систем управления (АСУ), назовём его Тупенков. Он был кандидатом каких-то наук, но удивительно тупым и без малейших просветов. Практические занятия проводились на весь поток, то есть на четыре группы ФАВТа: Прикладная математика, ЭВМ, АСУ и Автоматика и телемеханика. Контрольные проводились следующим образом. В огромную аудиторию – чаще всего в амфитеатр на Энергетическом факультете – по сигналу запускались студенты всех четырёх групп. На столах заранее были разложены «лицом вниз» листы с задачами. Все заходили и стояли каждый перед своим столом. Садились и открывали задачи только по общей команде. Если сел или перевернул листок самовольно – изгонялся из аудитории и считалось, что задачи, написанные на листке, ты не решил и теперь твой долг увеличивался вдвое, то есть если на листке было три задачи, а ты его открыл без команды, то теперь должен решить шесть. Если по итогам контрольной решил две из трёх, то твой долг становился – две задачи. Так продолжалось целый семестр. Конечно, мы не принимали во внимание этого идиота и его метод, но в декабре перед самым зачётом вдруг выяснилось, что у меня и у Джины огромный долг – больше двухсот задач у каждого. Понятно, что в такой ситуации сдать зачёт проблематично… Мы выяснили, когда у Тупенкова поздняя консультация. Пришли вдвоём к самому её завершению. Вечер, на улице зима, темно. Здание факультета уже практически пустое. На верхнем этаже в аудитории передние ряды столов были подготовлены для студентов, а на остальных были поставлены стулья ножками вверх (наверное, для облегчения работы приходящей поздно вечером уборщицы). Дождавшись, когда последний из студентов ушёл и Тупенков начал собирать свои вещи, мы вошли в аудиторию, молча подошли каждый к перевёрнутому стулу, отломали от него по деревянной ножке. Тупенков очень удивился, а мы направились к нему, постукивая деревянной ножкой по ладони левой руки и пристально глядя ему в глаза. Он на самом деле испугался и срывающимся голосом закричал:

– Зачем вы здесь?!

Мы спокойно ответили, что пришли сдавать зачёт досрочно, и положили на стол перед ним наши зачётки. Он с облегчением выдохнул и так же молча поставил нам зачёты.

* * *

Была ещё потрясающая дисциплина, называвшаяся дискретная математика. Под этим названием были сгруппированы математическая логика, теория множеств, теория графов и что-то ещё. Как позже покажет жизнь, этот предмет был мне наиболее необходим, но, как известно, отношение к дисциплине во многом зависит от преподавателя. В этом смысле дискретной математике не повезло. Читал её нам молодой, высокий самовлюблённый нарцисс по фамилии Вовси. Он презрительно относился к людям (а может, только к студентам), его боялись и не любили. И, соответственно, не любили и дискретную математику. Как её сдавать, мы не представляли, и когда я, как староста группы, формировал график экзаменов, то отвёл на подготовку к дискретной математике только три дня – это минимальный допустимый срок. Сначала все набросились на меня, мол, очень мало времени, не успеем подготовиться, но в итоге стало понятно, что даже если бы было выделено тридцать дней – мало что изменилось бы.

Сам экзамен – тоже отдельная песня. Мы сдавали в какой-то аудитории, в которую не закрывалась дверь, и для того, чтобы её закрыть, надо было вставить между створками тряпку и сильно потянуть дверь на себя – тогда она держалась. На всём этаже стояла нереальная тишина. Так же тихо и в аудитории, где мы сидим и готовимся к ответам. Тут, предварительно постучав, заходит Вовка Сивцевич, наш заместитель старосты, вставляет тряпку в дверь, чтобы её закрыть, и рывком дёргает ручку на себя, при этом от волнения и нервного напряжения из него вырывается дикий крик. Он, как обычно, становится пунцовым и садится на свободное место. В момент крика многие из присутствующих рефлекторно прикрыли головы руками – это иллюстрация атмосферы экзамена. Выходит сдавать Ромка. Вовси берёт зачётку, читает его отчество и говорит, что его тестя зовут так же, как Ромкиного отца. И предлагает тройку за такое совпадение. Ромка тут же с радостью соглашается и исчезает из аудитории, унося вожделенный «уд.» в зачётке. Моя очередь. Подхожу, сажусь, кладу на стол исписанные листы. Вовси смотрит на меня, я – в пол. Он говорит: «Кажется, вам до фонаря мой предмет?» Я медленно киваю. Вовси спрашивает: «И я?» – такой же молчаливый кивок. Он без звука ставит «уд.» и отдаёт мне зачётку.

Но, похоже, и ему на этих экзаменах было несладко. Вышла отвечать какая-то наша девушка и отдала ему исписанные листы. Он схватил ручку и стал судорожно зачёркивать её писанину, разрывая бумагу и приговаривая: «Всё неправильно, всё неправильно!»

* * *

На факультете автоматики и вычислительной техники важной частью нашего обучения были языки программирования. «Сильный» преподаватель был по PL/1 – пожилой дядечка приходил на лекцию с длиннющим свитком, исписанным конструкциями языка программирования, и специальным устройством, на верхней горизонтальной планке которого он закреплял рулон, а вторую часть свитка надевал на нижнюю горизонтальную планку с ручкой. Выглядело это как Тора в синагоге. Затем он поворачивался к аудитории спиной и, что-то бормоча себе под нос так тихо, что даже на первом ряду было не разобрать, что он там говорит, медленно вращал ручку нижней планки, приводя в движение свою сложную конструкцию и предполагая, что мы успеваем записать или хотя бы прочитать то, что там на свитке написано достаточно мелким шрифтом.

Правда, на следующий семестр пришла настоящая профи – профессор Зайцева, которая очень неплохо научила нас всех PL/1.

* * *

Ещё запомнился предмет охрана труда. Он вроде понятный и несложный, но как-то так получилось, что преподаватель по фамилии Цыганов почему-то невзлюбил меня и Ромку. По этому предмету надо было сдать зачёт. Скоро сессия, а у нас с Ромкой уже по две или три неудачных попытки его сдать. Ну не читали мы ничего по этому предмету. А время поджимает. Надо сдавать. Готовимся, чтобы завтра уж наверняка закончить с ним.

В то время мне очень нравился анекдот про японца, я должен его рассказать.

Стоит на автобусной остановке негр. А невдалеке мужик пристально на него смотрит. Подходит и, извиняясь, спрашивает:

– Простите, вы японец?

Негр отвечает:

– Нет, я негр.

– Извините, – говорит мужик и отходит.

Через какое-то время всё повторяется, и так несколько раз. Наконец, мужик решительным шагом практически подбегает к негру и с надрывом, сжав кулаки и глядя на него налившимися кровью глазами, снова спрашивает:

– ТЫ ЯПОНЕЦ?!

– Да, я японец, – испуганно и обречённо отвечает тот.

– Страшно на негра похож! – говорит мужик.

Вроде бы ерунда, но тогда мне очень нравился этот анекдот, и я не уставал ржать над ним.

Я вытянул билет, который хорошо знал. Подготовился, сел рядом с преподавателем за стол и собрался блестяще ответить и забыть и Цыганова, и его предмет навсегда. Но прямо впритык к преподавательскому столу за партой сидел Ромка и готовился к зачёту. Только я собрался начать свой ответ, он тихо, но внятно спросил у меня: «Ты японец?» Как я ржал! Взахлёб!

Цыганов меня, конечно, выгнал, и мне пришлось сдавать зачёт ещё раз.

* * *

Английский язык нам преподавал какой-то странный дядечка, обиженный на весь мир и, очевидно, не любивший ни студентов, ни свой предмет. В ответ от нас, конечно же, получал соответствующее отношение.

Как-то на одном из первых занятий он вызвал Сашку Бондарева из группы ЭВМ и стал с ним о чём-то беседовать на английском. Через несколько минут преподаватель при всех говорит ему:

– Ну у вас и акцент. Это в какой же глуши надо родиться, чтобы так коверкать английский язык! Где вы родились? – задаёт он вопрос Саше. При полной аудитории этот, с позволения сказать, «преподаватель» вот так примитивно пытается унизить студента. На что улыбающийся Сашка отвечает:

– Я родился в Лондоне – столице Великобритании.

У нашего «дорогого» преподавателя аж лицо перекосило в какой-то жуткой гримасе и он, срываясь на крик, переходящий в ультразвук, выдал:

– Прекратите надо мной издеваться, в каком Лондоне! Что за чушь!

Так получилось, что у Сашки с собой был паспорт, он его достал и вслух громко прочитал:

– Место рождения: город Лондон, Великобритания, – и передал документ преподавателю.

В аудитории установилась напряжённая тишина. «Англичанин», прочитав эту надпись в паспорте, поднял растерянный взгляд на аудиторию и встретился с десятками торжествующих глаз нелюбимых им студентов. И только после занятия мы узнали, что Сашка действительно родился в Лондоне, в семье дипломатического работника, и в раннем детстве вместе с родителями вернулся в Союз.

* * *

Как-то осенью мы с ребятами немного опоздали на занятие по английскому языку. Каково же было наше приятное удивление, когда, войдя в аудиторию, мы вместо нелюбимого монстра увидели молоденькую миловидную девушку-преподавателя, которая почему-то замещала его. Она только что сформулировала задание – надо было рассказать историю на тему «Как я провёл лето». Я, конечно же, вызвался отвечать. Накануне кто-то приносил ко мне домой альбом Маккартни «Рэм», на обложке которого была фотография Пола, держащего за рога здоровенного барана. Я знал, что сочинялся альбом на ферме Хай Парк в заброшенном местечке в Шотландии, в шестистах милях от Лондона, где когда-то жил известный писатель Роберт Льюис Стивенсон. Я вышел к доске и начал отвечать. «Остапа несло», я рассказывал, что всё лето провёл на ферме Хай Парк в гостях у моих близких друзей Пола и Линды Маккартни. Мы жили в простом деревенском доме, где даже пола не было, струганные доски были брошены прямо на землю. Мы пасли коров и баранов, а вечером, сидя у костра, Пол играл на гитаре, и мы вместе с ним пели старые добрые песни «Битлов» под местный эль. И дальше я плавно переходил к песням и точно пересказывал их содержание, так как с детства практически наизусть знал слова большинства песен The Beatles. Надо сказать, что во время моего сольного выступления в аудитории установилась необычайная тишина, потому что все присутствующие заинтересовались условиями жизни Маккартни в деревне и сюжетом повествования, который выстраивался прямо здесь, в реальном времени. Девушка-преподаватель не знала, как себя вести: с одной стороны, надо порадоваться за меня – как я интересно провёл лето, с какими замечательными людьми пообщался, как описал на английском языке условия сельской жизни в глухом шотландском уголке и как много и подробно могу рассказать о песнях «Битлов», а с другой стороны, она нас видела первый раз и не знала, это художественный вымысел или всё же маловероятная, но настоящая история. В итоге она поставила мне отлично.

А через какое-то время вернулся наш обиженный дядечка, и мы опять ходили на английский безо всякого желания и удовольствия.

* * *

Но были у нас и замечательные преподаватели, настоящие профессионалы, влюблённые в свой предмет, которым действительно нравилось лепить настоящих специалистов из сырых мягких заготовок. Наверное, просто перечислю некоторых из них. К сожалению, у нас не всегда сразу хватало мозгов, чтобы понять, кто есть кто, но время потом всё разложило по полочкам, и, повзрослев, мы уже точно понимали, кому обязаны знаниями, отношением к жизни, тем, что мы – это мы.

Валтерс. Физик. Глубоко порядочный человек, который был влюблён в физику и очень бережно нам преподавал её.

Усанов – человек-оркестр, заполнявший собой всё пространство. Преподавал нам импульсную технику. Он нам привил интерес и симпатию к столь далёкому от нашей специализации предмету.

Об Ирине Горобец, кураторе нашей группы (в школьной терминологии это классный руководитель), я уже писал.

Пекка – удивительный мужчина, человек со стеклянным глазом, протезами руки и ноги, – преподавал нам теорию вероятности, и я должен сказать, что практически все мы очень неплохо освоили эту дисциплину.

Феоктистов с энергетического факультета преподавал нам длинные линии. Предмет оказался интересным, со своим математическим аппаратом, красивыми задачами и очень обаятельным преподавателем. Правда, один раз он меня персонально «расстроил». Экзамен по его предмету был назначен на 31 декабря, то есть на Новый год. Пришлось готовиться все предновогодние дни. Предмет, конечно, интересный, но весь город украшен, праздник носится в воздухе, люди отдыхают и веселятся, а мы грызём гранит науки. Какой идиот назначил экзамен на 31 декабря, я вам не скажу, хотя составление их расписания на каждую сессию было прямой обязанностью старосты (то есть моей).

И вот мы приходим на экзамен, а он мне и говорит:

– Борис, а ты зачем пришёл? У тебя же автомат, я что, тебе не сообщил?

Нет, блин, не сообщил! Вроде как подарок на Новый год, но я чувствовал себя обманутым – готовился к экзамену практически в праздничные дни, имея автомат.

* * *

После третьего курса мы с Ирой устроились летом в пионерский лагерь «Авиатор» в Юрмале. Ира работала пионервожатой, а я – плавруком, то есть человеком, отвечающим за пионеров во время купания. Пионерский лагерь находился в сосновом лесу прямо на дюне и представлял собой огороженную территорию, на которой располагались несколько довольно крупных деревянных корпусов (самый большой – столовая) и немного совсем маленьких двух- и трёхкомнатных домиков для проживания персонала. Моим соседом по комнате был музыкальный руководитель Александр – длинноволосый парень года на три старше меня, виртуозно игравший на аккордеоне и бывший большим любителем крепких напитков. Так что эта смена в пионерском лагере стала серьёзным испытанием для моей печени.

В обязанности плаврука входило купать ребят в море, отряд за отрядом, и при этом следить, чтобы никто не утонул. Сначала я по неопытности думал, что никаких проблем быть не может: все взрослые, все всё понимают. Но не тут-то было. Первое же купание стоило мне кучи нервов – все расползались в воде так, что их невозможно было охватить взглядом, особо продвинутые уплывали куда-то очень далеко, а когда приходило время выбираться на берег, чтобы дать возможность другим отрядам искупаться, то процесс выползания пионеров очень затягивался. Тогда я установил жёсткие правила, которые действовали со второго дня и до окончания смены. Я первый заходил в море и отправлялся на глубину, где мне по горло, обозначая своей головой заградительный буй, за который заходить или заплывать – запрещалось. После этого я давал команду и отряд начинал купаться. Когда приходило время смены ребят, я громко свистел и быстро шёл к берегу. Кто из купающихся выходил из моря после меня, следующее купание проводил на берегу в качестве наказания Дальше всё то же самое я проделывал с очередным отрядом. Нервничать я перестал, так как процесс купания стал очень регламентированным и без сюрпризов, но через несколько дней такого перманентного нахождения в воде Рижского залива я прилично простудился. Правда и погода на недельку испортилась, так что пока я выздоравливал, в основном пользуясь крепкими «лекарствами» музрука Александра, ребята всё равно не купались.

Один раз в лагерь приехал проведать нас с Ирой Борька Оксман. Как он нас искал – это отдельная история: он почему-то решил, что наш лагерь называется не «Авиатор», а «Истребитель», и искал такой…

По ночам я с пионерами из старшего отряда ходил на охоту за яблоками в соседние сады, вспоминая свой бесценный многолетний опыт присвоения чужого урожая в Севастополе. Мне было чему научить пионеров.

* * *

Когда пришла потребность в «занятиях наукой», я отправился на нашу кафедру и стал выяснять, кто там чем занимается. Меня очень заинтересовали работы Александра Алексеева – молодого сотрудника кафедры, буквально на три-пять лет старше меня. Он занимался обучением компьютеров – можно сказать, что это были зачатки искусственного интеллекта. Особое место в его исследованиях в качестве инструмента занимала дисциплина, называемая нечёткая логика (fuzzy logic). Меня это очень заинтересовало, а позже увлекло, и я стал работать с Александром. Формально он не был моим преподавателем, но, безусловно, внёс свой вклад в моё становление.

Заместителем декана нашего факультета был Юрий Иванович Толуев – замечательный дядька с кафедры АСУ. Насколько мне известно, он был первым, кто привёз в СССР язык моделирования систем массового обслуживания под названием GPSS (general purpose simulation system[1]) и организовал у нас в РПИ курс «Имитационное моделирование». И это были мы, и всё это благодаря Юрию Ивановичу. Он зажёг во многих из нас интерес к своему предмету.

В конце четвёртого курса, где-то весной 1979 года, надо было определяться с местом практики и написания дипломной работы, да и о будущем распределении пора было начинать думать. К нам в институт приходили представители разных организаций, рассказывали, почему у них лучшие предприятия для молодых специалистов, и всячески заманивали к себе нас – будущих инженеров.

* * *

По совету Светки я пошёл в НИИ Планирования Госплана Латвийской ССР к заведующему сектором Мише Фабриканту.

Мы сразу сблизились и очень быстро договорились, что практику и, скорее всего, диплом я буду делать у него. Миша знал Толуева и знал GPSS, поэтому было решено, что именно имитационное моделирование вычислительной системы и будет моей преддипломной практикой, а впоследствии – темой диплома.

Надо сказать пару слов о НИИ Планирования (НИИП). Новый шестиэтажный дом в самом центре Риги. Режимная организация, на входе – пост милиции. В здании расположен ГВЦ КП (Главный вычислительный центр коллективного пользования) – такая непривычная аббревиатура с ещё более необычной расшифровкой в то время звучала просто магически. На втором и третьем этажах располагались машинные залы. На втором стояли система АСВТ и ЕС ЭВМ. На третьем – вычислительная система Siemens, недавно привезённая из ФРГ. Внутри НИИП был Храм Науки – по крайней мере, так мне казалось.

Я начал писать модель системы Siemens на GPSS, было очень интересно. Потом выяснилось, что в Новосибирском Академгородке в помещениях НГУ будет проводиться конкурс дипломных работ по всему СССР. Я отправил тезисы, и мне предложили участвовать. Так я попал на Всесоюзный конкурс, или олимпиаду дипломных работ, проводимый в Академгородке Новосибирска.

Прилетел туда в самом начале весны 1980 года. Ещё лежал снег. Жили в общежитии университета вместе с местными студентами. Тоже своя специфика. Например, вечером садились за стол, в центре ставилась кастрюля, в которую выливалось четыре-шесть бутылок портвейна Агдам и десять-двенадцать бутылок пива. Всё это тщательно перемешивалось, рядом ставился котелок варёной картошки и нарезанная колбаса. Так и ели. Больше я такого нигде и никогда не видел. Ещё поразили «дрессированные» тараканы. Где-то в середине вечера один из постоянных жителей проникновенно говорил: «Артур, выходи!» – и из-под плинтуса выползал здоровенный таракан. Не могу найти объяснения этому, не думаю, что таракан знал, что его зовут Артур и что это именно его вызывают, но эффект был потрясающий.

В культурную программу входила поездка в сам Новосибирск, где в здании цирка происходил финал КВН города. Это было моё первое очное посещение КВН. И через день был какой-то самодеятельный концерт в Доме учёных в Академгородке. В том самом Доме учёных, где была исполнена песня Юрия Кукина «Город», которая стала гимном Академгородка:

В перерыве между Агдамом с пивом, КВНом и концертом в Доме учёных произошла, собственно, олимпиада. Я со своей имитационной моделью занял второе место, чему действительно был рад: всё же это второе место в олимпиаде дипломов со всего СССР! В последний день, на торжественном заседании поздравлял участников академик Аганбегян. Он всех поблагодарил и сказал, что занявшие призовые места, кроме грамот, получат в подарок книги, многие из которых с подписью автора. Каково же было моё изумление, когда я среди прочих получил книгу И. С. Тургенева «Стихи в прозе», внутри которой было написано: «Победителю Всесоюзной олимпиады…» – вот такая «подпись от автора».