Читать книгу Мой мир заботится обо мне - Борис Кадиш - Страница 8

Первая моя школа, восьмилетка, располагалась рядом с нашим домом. Между школой и домом тогда был очень интересный объект – дровяной склад – нагромождение древесных стволов, которые привозились сюда по железной дороге. В этих «горах» мы проводили огромное количество времени, играли в войну, строили землянки… Как никто не покалечился, я не понимаю. Первоклассники, одни среди гор из брёвен, копошатся там, что-то строят, бегают, играют, всё это без контроля. А сразу за дровяным складом – моя школа. Удивительный красивый дом, похожий на какой-то древний сказочный замок.

Когда я пошёл в школу, мама стала директором детского сада для детей работников ЦК Компартии Латвии, который только готовился к приёму детей, и она его открывала. Я очень много времени проводил в этом садике, уже будучи школьником. Чтобы туда добраться, надо было проехать пять остановок на трамвае. Для тогдашнего Бори-первоклассника это не могло быть препятствием.

А сегодня наша рижская квартира находится рядом с этим детским садом, который по-прежнему функционирует, но, скорее всего, сегодня он уже не для детей работников ЦК Компартии.

Когда моя доченька Юлечка выбирала садик для внучки Олечки в 2012 году, то есть полвека спустя, заведующая, увидев фамилию Кадиш, спросила у Юли:

– А кем вам приходится Лидия Антоновна?

И когда узнали, что Юлька – её внучка, рассказали ей много хорошего о её бабушке.

* * *

Отчётливо помню, как нас в первом классе принимали в октябрята. Каждому на грудь повесили значок – красную звёздочку с головой маленького Ленина в центре. Это демонстрировало принадлежность к организации, большой и важной. Было два варианта октябрятского значка: типовой, обычный – металлическая звёздочка, в центре которой металлическое же изображение головы маленького Володи Ульянова, и продвинутый – пластмассовая тёмно-красная звёздочка, в центре которой под круглым стёклышком фотография маленького Володи.

Все октябрята класса, а значит все ученики, были разделены на три отделения, говоря по-армейски, или звёздочки – в октябрятской терминологии. Я был выбран командиром одной из них, и позже мама пришила мне на рукав пиджака (а мы носили школьную форму тёмно-синего цвета) красную звёздочку – так отличали командиров.

* * *

Когда я учился во втором классе, мы все начитались «Тимур и его команда» Аркадия Гайдара. Для тех, кто не читал этого произведения, в двух словах: пионеры организовали команду под предводительством Тимура, которая помогала окружающим, особенно тем, у кого родственники были на фронте, или тем, кто нуждался в помощи: пожилым, больным и так далее. Тогда по всему СССР организовывались такие отряды. Мы тоже решили стать тимуровцами. Сказано – сделано! Тимуровская команда есть: я и мой одноклассник Виталик. Осталось найти добрые дела.

Первой целью стал наш школьный истопник. Он забрасывал уголь в топку в подвале школы, и мы решили, что он старенький и ему надо помогать. Ему очень нравилось, когда мы приходили к нему: истопник с радостью открывал дверцу в топку, давал лопаты, и пока мы бросали уголь, грязные и потные, как черти, он садился на стульчик и пил что-то из кружки – наверное, чай, а может быть, и не чай, как я сейчас думаю.

Ещё одно доброе дело тимуровцев, которое мне запомнилось: весна, по улицам несутся стремительные потоки талой воды – и два полоумных «тимуровца» с мётлами помогают им добраться до сливных решёток. Тяжёлый, но, как мы думали, очень полезный труд.

Никогда не забуду наше последнее дело: мы вышли из школы на улицу в поисках добрых дел, и тут навстречу нам попалась несчастная молодая мама, которая в одной руке несла младенца, а в другой – тяжёлую хозяйственную сумку. Мы вдвоём молча подошли, один вырвал сумку, а другой сказал: «Мы вам поможем!» – и попытался забрать ребёнка. КАК ОНА ОРАЛА!

Это было последнее доброе дело тимуровцев.

* * *

Однажды я вернулся из школы, а маме надо было куда-то уйти. Папа был на работе, Сашки тоже не было. Я остался в квартире один. Мне позвонил Виталик, он жил метрах в восьмистах от меня, и позвал играть во что-то интересное. Но у меня почему-то не было ключа от квартиры, и я не мог уйти, не закрыв её. А пойти очень хотелось… И я нашёл выход. У нас в квартире были две двухкилограммовые гантели, вместе это уже целых четыре килограмма. На мой взгляд, вполне приличный вес. Я оделся, вышел, подпёр дверь изнутри двумя гантелями и в полной уверенности в безопасности квартиры – она же практически закрыта, дверь изнутри подпирает четырёхкилограммовый вес – отправился к Виталику играть. Мой Мир был милостив ко мне и в этот раз. Я вернулся, а дверь по-прежнему была «надёжно» закрыта двумя «тяжеленными» гантелями.

* * *

У нас был телевизор «Старт-3» – серьёзный аппарат с небольшим экраном, конечно, чёрно-белый, тогда ещё и не слышали о цветных. В то время это был главный «гаджет» в доме, причём не в каждом такой вообще имелся.

Как-то я пришёл из школы и в газете нашёл телевизионную программу на сегодня. Там прочитал, что сейчас покажут какой-то замечательный мультик. Включив телевизор, я обнаружил, что нужно переключить канал, что было весьма непростой задачей: пультов управления не было, и каналы переключались путём поворота специальной ручки на телевизоре по часовой стрелке. От одного до другого канала надо было сделать около пяти щелчков. Каждый из них давался с огромным трудом. А в промежуточных положениях, то есть между каналами, телевизор страшно шипел и по всему экрану бежали чёрно-белые пятна – «зёрна». Это называлось «снег». И вот где-то на середине пути до искомого канала с мультфильмом я застрял. Ручка больше не поворачивалась ни вперёд, ни назад. По всему экрану шёл «снег» под громкое и зловещее шипение телевизора. Сказать, что мне было обидно – это ничего не сказать. Я расстроился, заплакал, снова и снова безуспешно пытался повернуть злосчастную ручку. Безрезультатно. Комнату наполнила тягучая, мрачная безнадёга. И тут я увидел в окно, что во двор вошёл папа и он идёт домой. Я – маленький идиот – решил, что несправедливо, если всё горе мира достанется мне одному, надо и папе устроить неприятность. Когда он вошёл в квартиру, то услышал жуткое шипение телевизора и увидел в прихожей на тумбочке записку. Развернув её, он прочитал: «ПАПА, Я ЗАРЕЗАЛСЯ ПОТОМУ, ЧТО НЕ СМОГ ПЕРЕКЛЮЧИТЬ ТЕЛЕВИЗОР!»

Папа вбежал в комнату и увидел, что на разложенном кресле-кровати лежу я, а из меня торчит рукоятка кухонного ножа (лезвие я зажал под мышкой). По-моему, это был первый и последний раз в жизни, когда я получил от него подзатыльник. Легко я отделался, хорошие нервы были у папы…

* * *

У моего брата был велосипед «Украина» – большой, чёрный, надёжный. И вот наступил тот долгожданный день, когда и мне родители купили велосипед – тёмно-синий «Орлёнок», красавец. Я первые пару дней носился как угорелый, переполненный настоящим «щастьем». Помню, что очень любил нестись во всю доступную скорость и петь или, может быть, правильнее сказать – орать во всё горло. Было полное ощущение настоящего полёта, а не какой-то примитивной езды на велосипеде.

В то время у меня во дворе, конечно же, была команда ребят, с которыми мы вместе росли, взрослели и открывали для себя все новые и новые грани этого увлекательного и всеобъемлющего явления, которое называют жизнью (о как загнул!) Штаб нашей команды располагался на огромном дереве, растущем в нашем дворе. Конечно, центральный и самый удобный трон, устроенный на разветвившейся натрое толстой ветке, был мой, но и у каждого из ребят было своё облюбованное и оборудованное место. Когда команда собиралась в штабе, это была сюрреалистическая картина: громадное дерево, на котором штук десять-двенадцать тёмных комков. Что-то вроде «Грачи прилетели» Саврасова, только грачи – здоровенные, по 20–25 килограммов каждый.

Так вот, с появлением у меня «Орлёнка» я начал думать о создании мобильного подразделения в нашей команде, потому что, кроме меня, ещё у трёх или четырёх ребят из команды были такие же «взрослые» велосипеды. Мой «Орлёнок» ночевал в «сарае»: в подвальном помещении нашего дома находились «сараи» – небольшие кладовки, по одной на каждую квартиру. На четвёртую ночь мой велосипед украли. Это была неприятность, но почему-то совсем не горе. Через несколько дней воришек поймали. Это была группа взрослых парней, которые обносили «сараи» жилых домов в нашем районе. Их посадили и обязали выплатить стоимость похищенного всем пострадавшим, и мы, по-моему, даже дважды получали какие-то денежные переводы… Но мобильное подразделение у нас в команде так и не появилось, и к великам я с тех пор отношусь как-то спокойно, что ли.

А наше штабное дерево через пятьдесят лет спилили, потому что через наш двор проложили воздушный мост-путепровод через железную дорогу.

* * *

Наши дом и школа находились рядом с целым районом разных кладбищ: тут и Братское, и Райниса, и два Лесных, и Гарнизонное. Между домами и кладбищами – трамвайные пути.

В Латвии существует целая культура ухаживания за могилами. Именно поэтому есть такой старый анекдот.

Еврейская мама учит сына:

– Сыночка, первая жена должна быть еврейкой, тогда и дети у тебя будут евреями. А вторая – русской.

– Почему? – спросил сын.

– Они умеют любить и готовят очень вкусно. Ну а третья должна быть латышкой, – и, не дожидаясь вопроса, пояснила: – Прекрасно за могилкой будет ухаживать.

Это правда: кладбища в Риге чистые и ухоженные, и часто люди просто гуляют там, как в парках. Есть какие-то дни в году, когда на могилках зажигают свечи. Вечером в такие дни, если посмотреть из трамвая в сторону кладбища, можно увидеть, как в темноте дрожат огоньки – красиво и торжественно. На следующий день после таких «свечных» дней мы, мальчишки, ходили и собирали остатки свечей. Многие были практически целыми – значит, вчера их быстро задуло ветром. У каждого из нас дома было очень много таких белых стеариновых свечей. Я любил из них лепить. Помню подводную лодку во льдах – целая композиция, изготовленная мной на оргстекле из этого стеарина.

* * *

Был один год, когда Сашку, моего брата, отправили на несколько месяцев в Севастополь к бабушке и дедушке, он там и в школу ходил. Я уже не помню, зачем это было сделано, наверняка была какая-то причина. Мы с ним иногда писали друг другу письма.

И вот наконец пришло время Сашке возвращаться. Конечно, мы все соскучились. Я вернулся из школы и решил, что надо подготовить к его приезду какое-то торжественное действо. Придумал я следующее: в картонной коробке из-под обуви сделал из ваты торжественную парадную белую лестницу. На каждой ступеньке с двух сторон стояли белоснежные свечи. Задумка заключалась в том, что если поднести огонь к одной из них, то зажгутся все остальные, и картина станет очень праздничной. Для передачи огня от свечи к свече использовались тонкие жгутики, сделанные мною из ваты.

В центре комнаты на полу лежал ковёр, на нём стоял обеденный стол, на котором я и разместил всю композицию. Надо было провести генеральную репетицию, потому что Сашка приезжал завтра, а я ещё ни разу не пробовал запустить огонь по всем свечам. Я аккуратно установил коробку в центре стола, соединил свечи ватными жгутиками и поднёс к первой свече спичку. Жгутик загорелся и сразу упал в коробку на ступени лестницы. Ватные! Вспыхнуло всё. Я испугался. Часть горящей ваты выпала на стол, часть – на стул и оттуда на пол. В итоге картина: горит сама коробка, горят полированный стол, сиденье стула и ковёр. Я выбежал в подъезд и стал звонить и стучать в соседнюю квартиру. Оттуда выскочила мама Мишки, моего соседа, обмотанная в полотенце, – я её вынул из душа. Залетев к нам в квартиру, она быстро на кухне набрала во что-то воды и погасила пожар. Потом пришла моя мама… А дальше мне вспоминать вообще не хочется.

* * *

Первый раз родители отправляли меня одного в Крым на поезде Рига – Симферополь, когда мне было семь лет. Поезд шёл сорок четыре часа через Латвию, Литву, Беларусь и Украину. Сегодня невозможно себе представить, чтобы я отправил семилетнюю Юльку или Ольку одну в такое путешествие! А тогда – пожалуйста.

Папа с мамой завели меня в купе. Папа – тогда ещё майор медицинской службы – в форме, солидный человек. Познакомились с соседями, с проводником, с начальником поезда. Объяснили, что вот, мол, мальчик Боря едет в Симферополь, там его встретят на перроне, просили всех за мной присматривать, показали соседям и мне пакеты с едой, рассказали, что и когда нужно съесть… Поезд тронулся.

Через какое-то время появляется проводник и собирает у всех пассажиров билеты.

– Мальчик, где твой билет?

А чёрт его знает, я даже не в курсе, как он выглядит… Сердобольные соседи по купе перерыли весь мой багаж в поисках билета, я вывернул карманы. Нет билета. Расстроенный проводник говорит, что раз билета нет, то он обязан высадить меня на ближайшей станции, а это Шауляй, уже Литва… Заманчивая перспектива для семилетнего мальчика…

Проводив поезд, родители отправились на телеграф здесь же, на вокзале, чтобы дать телеграмму дяде Лёше – маминому брату, живущему в Симферополе – с указанием номера вагона и подтверждением моего отъезда, чтобы он меня встретил. Папа опускает руку во внутренний карман кителя за ручкой и… достаёт мой билет! Могу себе представить его реакцию. В итоге папа бежит к начальнику вокзала, по рации передают информацию обо мне на ближайшую станцию (как я уже сказал, это – Шауляй), там мне выписывают дубликат билета.

Но я-то, сидя в поезде, об этом ничего не знаю. Сижу и планирую, как буду добираться до Риги. В Шауляе зашёл наш проводник и сказал, что всё в порядке, ему передали дубликат билета. Вот такое было начало у моих крымских путешествий.

* * *

Учился я хорошо, даже очень. Особенно мне нравилась математика. В четвёртом классе на соревнованиях по математике я занял первое место в школе, решив тридцать семь задач за отведенное время, а серебряный призёр решил только девятнадцать. Как? Очень просто. Перед соревнованием я громко спросил, обязательно ли писать вопросы перед выполнением действий и можно ли записывать по несколько действий сразу, в одном выражении. Оказалось, что необязательно и да, можно записывать несколько действий в одном выражении. В итоге каждая задача представляла собой одну формулу со скобками для упорядочивания последовательности действий без всякого текста. Например, задачка: один землекоп выкапывает 35 м³ земли за 7 дней. За сколько дней он может выкопать 20 м³? Все мои соперники продолжали записывать текст вопроса перед каждым действием: сколько земли может выкопать один землекоп за день? Затем действие: 35 м³: 7 = 5 м³.

Следующий вопрос: за сколько дней один землекоп может вырыть котлован объёмом 20 м³? 20 м³: 5 м³ = 4.

У меня эта же задача выглядела так: 20: (35: 7) = 4.

Такой подход позволял значительно сократить время оформления решения.

Когда наша учительница ушла в декрет, её замещала какая-то пожилая злобная тётка. Помню, как она мне в первом классе поставила двойку или тройку за контрольную по арифметике. Начинаю выяснять, почему. Оказывается, если два разделить на два, должен получиться ноль, а у меня, бестолкового, написано один, и учителем красными чернилами исправлено на ноль. Поднимаю руку и начинаю спорить. Она мне: «Ты что, меня учить будешь?» Дошло до того, что я беру два карандаша, делю их на две кучки: «Сколько карандашей в каждой кучке, тётя-учитель?» Она с криком выходит из класса, а потом через минут пятнадцать возвращается и говорит: «Да, Боря, ты прав, это я с алгеброй перепутала». Я тогда не знал, что такое алгебра, но она мне сразу не понравилась, раз там два делить на два будет ноль.

* * *

Первую мою учительницу звали Алла Ильинична Козырева. Молодая красивая женщина, которую мы все любили, и она очень хорошо относилась к нам. Отдельное приключение было, когда её сыну Илюше исполнилось два года, и мы решили сделать ему подарки. Собрали денег, кто из копилок, кто у родителей попросил, накупили игрушек. Хорошо помню среди них большой белый пароход. Кто-то узнал адрес Аллы Ильиничны, и мы на трамвае поехали искать их дом. Нашли, положили подарки под дверью, позвонили и убежали… Надеюсь, что все эти подарки мы оставили под правильной дверью.

Это было целое приключение для нас, первоклассников, – так далеко, сами, на трамвае…

* * *

Как всякого еврейского (и не очень) мальчика, меня отдали учиться музыке. Причём всё было сделано по-умному: учить меня начали игре на аккордеоне. Это довольно увесистый музыкальный инструмент, и когда его на меня устанавливали, уйти из-за его тяжести я не мог, а значит был вынужден играть. Мама была очень рада, что Боренька занимается музыкой, а Боренька никак не мог понять, за что ему всё это счастье. Но я занимался не просто так: я должен был поступить в музыкальную школу при Доме офицеров (сегодня это Дом Латышского общества). Я начал готовиться к вступительным экзаменам. Вся подготовка свелась к тому, что я учился петь песню «А я иду шагаю по Москве», слушая её на пластинке. Это длилось довольно долго, и, как мне казалось, я стал петь эту песню не хуже, чем она звучала на пластинке. Зачем это все затеяли мои родители, я не знал, тем более что ни папа, ни мама, ни их родители, насколько мне известно, в музыке себя не нашли, да и не искали.

И вот я пришёл на экзамен. Доброжелательная комиссия послушала, как я «красиво» пою. Потом надо было спеть ноту, извлекаемую из рояля преподавателем. Этому я не учился и спел, как слышал, но, похоже, слышал я не очень. Меня спросили:

– Ну хорошо, а можешь спеть ещё какую-нибудь песню?

– Конечно, только у меня не получится так красиво, как то, что я вам уже спел, – ответил я.

– Почему? – удивилась комиссия. И вот тут я – честный, незамутнённый мальчик – сказал им правду:

– Просто «А я иду шагаю по Москве» я целую неделю учил по пластинке, а любую другую буду петь на слух и по памяти.

То ли комиссию поразила чистота этого мальчишки, то ли так сошлись звёзды, но меня приняли, и я ходил в музыкальную школу, и учился играть на аккордеоне, и занимался сольфеджио… И мне это совсем не доставляло радости. Через три года, когда я подрос, окреп и уже мог легко снять с себя аккордеон, я заявил родителям, что с музыкой я отмучался и на этом мои занятия завершились. Итого у меня в активе три класса музыкальной школы. Надо отдать должное маме и папе: они спокойно восприняли моё решение и после робкой и безуспешной попытки меня переубедить – смирились.

* * *

Где-то в третьем классе я заболел чтением. Эта болезнь так и не прошла, она протекает с разными периодами обострения до сих пор. Я читал, как дышал. Много, взахлёб, очень увлекаясь и проживая жизни героев вместе с ними. В те времена единственным источником книг были библиотеки – интернета ещё не было даже в проекте. Купить хорошие книги было практически невозможно; оставались или личные библиотеки, которые были далеко не у всех, или общественные. Я был записан в две: одна у нас в Чиекуркалнсе, в километре от моего дома, а другая – в центре города, в Доме офицеров.

Первой страстью был Жюль Верн. Я проглотил жуткое количество его книг, а учитывая, что каждое его произведение – это толстенный увесистый том, я прочитал очень много.

Потом, благодаря Джеймсу Фенимору Куперу, я всерьёз увлёкся жизнью североамериканских индейцев. А тут ещё вышло целое созвездие фильмов о них кинокомпании «ДЕФА» из ГДР, с великолепным Гойко Митичем, в том числе: «Чингачгук Большой Змей», «Сыновья Большой Медведицы», «След Сокола», «Белые Волки», а ещё фильмы ФРГ: «Виннету – вождь апачей» и «Верная рука – друг индейцев». И я пропал. Я читал книги Лизелотты Вельскопф-Генрих – учёной, которая удостоилась от индейцев лакота почётного титула Lakota-Tashina («Защитница народа лакота»): «Харка, сын вождя», «Топ и Гарри» и «Токей Ито». И книги Джеймса Уилларда Шульца – автора сорока романов и повестей, посвящённых индейцам: «Моя жизнь среди индейцев», «С индейцами в Скалистых горах», «Синопа – маленький индеец», «Глашатай бизонов», «Ошибка Одинокого Бизона» и т. д. Шульц прожил более пятнадцати лет в племени индейцев, поэтому из его произведений черпалась совершенно достоверная информация об их жизни.

Я начал собирать в книгах индейские слова и их значения и делать словарь; у меня была карта Северной Америки, где были обозначены места обитания различных племён. «Песнь о Гаявате» я знал чуть ли не наизусть. Сюжет этого великого произведения Генри Лонгфелло основан на индейских легендах. У меня появился головной убор из орлиных перьев. В Крыму, в Севастополе я жил у бабушки во дворе в специально построенном мной вигваме и с ребятами в те два или три лета мы играли исключительно в индейцев. То есть «индейский» период, несомненно, сыграл свою роль в моём становлении…

* * *

Хорошо помню две книги, которые очень повлияли на меня в детстве и, безусловно, внесли свой вклад в моё становление. Первая книга – «Туда, где не слышно голоса». Появилась она у меня, скорее всего, потому, что на одной из первых её страниц был портрет Сидящего Быка – вождя индейских племен, объединившихся в борьбе за свободу. Как только я начал её читать, она меня полностью захватила. Книга о том, как развивались средства связи и как люди учились передавать информацию на большие расстояния.

И вторая книга – «Книга будущих командиров», история полководческого искусства со времен древних греков до Второй мировой войны. О великих битвах и тактике знаменитых полководцев, о героических подвигах и уникальном военном оружии всех эпох и народов, о силе духа и служении Родине.

* * *

После четвёртого класса родители перевели меня в физико-математическую школу № 13 – в самом центре города, на улице Свердлова (теперь Пулквежа Бриежа). Добираться туда от дома было очень непросто: сначала десять остановок на трамвае № 11, потом надо было пересесть на троллейбус № 1 и проехать ещё остановок восемь. Началась совсем другая жизнь.

В пятом классе математику преподавал Абрам Львович Пикус – громадный пожилой дядечка, почему-то всегда злой. Он требовал наличия двух тетрадей по математике: одна – для классных работ, другая – для домашних. Я считал это блажью, и, естественно, у меня была только одна тетрадка. Когда он это понял, он озверел – размахивал руками, стоя у доски, орал, брызжа слюной метра на четыре вокруг, и в итоге разорвал мою единственную тетрадь в клочья. Конечно же, у меня после этого было две тетрадки, как положено.

В шестом классе математику преподавала Нелля Ивановна (если я не путаю имя) – солидная сорокалетняя женщина со своеобразным чувством юмора. Навсегда запомнился урок, на котором она заявила, что из точки вне прямой на эту прямую можно опустить только один перпендикуляр, и предложила добровольцам выйти к доске и доказать это утверждение. Кто докажет – получит пятёрку. Я вызвался, вышел и доказал. Известно, что сумма углов любого треугольника равна 180 градусам. Если перпендикуляра два, то мы имеем треугольник, сумма углов у основания которого равна 180 градусам, тогда угол в вершине равен 0, иными словами, угла нет, а значит перпендикуляры совпадают, т. е. он один. Она говорит: «Молодец, садись, ставлю тебе тройку». На мой почти крик: «ПОЧЕМУ?» – отвечает: «Решил на пятёрку, но за красивые глаза забираю у тебя два балла».

Вот такой специфический юмор.

* * *

Примерно через полгода после поступления в эту школу мы сколотили небольшую компанию мальчишек-одноклассников и каждый день проводили вместе пару-тройку часов после уроков. Но нам не хватало идеи, что делать и зачем…

В «Литературной газете» вышла какая-то статья про Ку-клукс-клан, или ККК, с фотографиями людей в белых балахонах, в капюшонах с прорезями для глаз… Мы совсем не понимали, да и не пытались, что это, зачем и какие у них цели, но атрибутика нас очень впечатлила.

У всех нас появились такие же капюшоны с прорезями для глаз, только не белые, а чёрные – нам казалось, что так круче, загадочнее и, безусловно, практичнее. Мы сделали себе небольшие арбалеты и по колчану чёрных стрел. Потом были назначены дежурства по району, во время которых мы искали случаи проявления несправедливости в разных её вариантах: от отшлёпанного прилюдно ребёнка до нечестной потасовки подростков (ну, когда двое или больше на одного), выслеживали этих людей и потом вечерами, надев чёрные капюшоны, стреляли из арбалетов им в окна (правда, исключительно в открытые) чёрными стрелами – как бы посылали им чёрную метку, точно как у Стивенсона. Как мы ни во что не вляпались, никого не ранили – я удивляюсь до сих пор. Эти идиотские приключения сами собой сошли на нет.

А после этого были «Битлы». Наша школа располагается в районе морского торгового порта, и отцы некоторых одноклассников были моряками. Кто-то притащил в школу здоровенную книгу на английском языке, она называлась Beatles Bible. Примерно три четверти её объёма составляли фотографии знаменитой четвёрки, а остальное – какой-то текст. Текст мы, конечно, не читали, а вот фотографии все перефотографировали и размножили. Вот тогда-то нас охватила битломания: в нашу жизнь вошел английский язык, помимо преподаваемого в школе, мы старались стричься, как «Битлы», то есть старались не стричься вообще и морочили головы парикмахерам, когда нас все же к ним загоняли. Обычные тогда «полубокс» и «канадка» перестали пользоваться спросом. Тогда же у нас появилось понятие «битловка» – так называли тонкие обтягивающие свитера с воротом, закрывающим шею, которые носили «Битлы». Менее «просвещённые» люди называли их по старинке – водолазками. И да, мы записывали песни на рентгеновских снимках. Надо отметить, что «Битлы» помогли многим из нас улучшить свой английский. По крайней мере, слова практически всех (ну ладно, очень многих) песен мы знали наизусть.

* * *

После шестого класса мы проходили производственную практику на Рижском электромашиностроительном заводе (РЭЗ). Предприятие представляло собой целый город с большим количеством высоких, просторных зданий, с тротуарами и «улицами» на территории, с массой людей. Этакий гигантский организм, живущий по своему чёткому распорядку…

Мы стояли у конвейера и что-то делали – я уже не помню, какие именно операции; важно, что позже, где-то через двадцать лет я опять появлюсь на этом заводе, решая уже совсем другие задачи.

* * *

Был у нас в классе Славик – высокий, красивый парень, сын военно-морского офицера. Он занимался в театральном кружке дворца пионеров, и мы всем классом даже ходили на премьеру какого-то их спектакля. Вот тогда первый раз я испытал интересное чувство, когда ты, сидя в зале, наблюдаешь за хорошо знакомым человеком, играющим на сцене роль, в которой он – совсем не он, а совершенно другой, незнакомый тебе человек… Дворец пионеров располагался в Рижском замке, который когда-то был замком Ливонского ордена, а сегодня в нём располагается резиденция президента Латвии.

Однажды на уроке учитель обратил внимание, что с дальних рядов раздаётся какое-то металлическое клацанье. Подошёл к Славке, сидящему за последней партой, и увидел у того в руках пистолет. «Вальтер»! Вот это было ЧП. Славку даже хотели исключить из школы. Конечно, вызвали родителей, но постепенно как-то всё обошлось. А сам эпизод первой в жизни встречи с боевым оружием врезался в память, наверное, всем нашим мальчишкам.

Была очень интересная поездка классом в соседнюю Литовскую республику. Посещали Вильнюс и Каунас. Тогда мы, шестиклассники, в первый раз попробовали их национальное блюдо «цеппелины» – такие большие картофельные клёцки с мясной, грибной или ещё какой-нибудь начинкой – мне они не понравились.

Из всей поездки я запомнил только два эпизода. Первый – танцы ночью на улице Вильнюса. Славка взял с собой переносной радиоприёмник «Рига 103» – это был очень продвинутый по тем временам аппарат. Вечером, после ужина и обычных посиделок, Славка нашёл «Радио Люксембург» – одну из самых-самых музыкальных радиостанций, которые удавалось ловить в СССР. Мы все вышли на улицу, поставили радиоприёмник на асфальт и устроили танцы вокруг него.

И второй – последняя наша экскурсия в Каунасе перед отъездом в Ригу. Это было посещение девятого форта, который был создан в самом начале XX века, как часть оборонительных сооружений вокруг города, являвшегося приграничным и стратегическим объектом Российской империи. Но форт практически сразу стал тюрьмой – вначале Литовской республики, потом СССР, а фашистскими оккупантами был превращён в место массового уничтожения советских и иностранных граждан. В 1958 году тут был открыт музей. Именно в этот музей – наш ровесник – и была организована последняя экскурсия. Конечно, вышли мы оттуда подавленными и задумчивыми, и ещё долго в автобусе, везущем нас домой, стояла угрюмая тишина. Но через какое-то время юность взяла своё, и в Ригу автобус въезжал уже под весёлые песни пассажиров.

* * *

В шестом классе я увидел у кого-то из ребят-старшеклассников книгу Евгения Айсберга «Радио? Это очень просто!». Прочитав буквально несколько страниц, я загорелся темой, нашёл в книжном магазине эту книгу, купил её и начал внимательно, наверное, правильно сказать – изучать, а не читать. Она, хотя и написана простым и доходчивым языком, требует определённого умственного напряжения… Под влиянием этой книги я записался в радиокружок, расположенный рядом с железнодорожным вокзалом. Я с удовольствием посещал занятия, где нам объясняли конкретные теоретические вопросы, но большую часть времени занимала практика. У каждого из присутствующих было своё дело – своя схема, и мы все увлечённо паяли. А когда кучка железных деталек, соединённых припаянными тобой проводками, вдруг в первый раз или что-то говорит человеческим голосом, или воспроизводит какую-то музыку, возникает удивительное ощущение, что это ты сам вдохнул жизнь в неживую природу. Что-то запредельное и мистическое.

* * *

Нашим классным помещением был кабинет технических средств, а его директор, или начальник, Аркадий Ильич Барышман был нашим классным руководителем. Замечательный мужчина, внешне очень похожий на Луи де Фюнеса. Этот кабинет словно был комнатой из фантастических фильмов: одним нажатием кнопки окна закрывались тяжёлыми шторами, другая кнопка убирала классную доску и открывала громадный экран во всю стену. За противоположной от экрана стеной была небольшая комнатка, в которой стоял настоящий кинопроектор, и мы иногда смотрели кино, как правило, какие-то учебные фильмы, но изредка нас баловали – и мы смотрели и художественные. Мы все умели пользоваться кинопроектором и хитро заправлять в него плёнку. Было интересно.

А ещё Аркадий Ильич летом был начальником трудового лагеря в местечке Таурупе в девяноста километрах к востоку от Риги. Каждое лето ученики нашей школы выезжали в этот лагерь, причём для закончивших, по-моему, девятый класс такая поездка была обязательной, а для всех остальных – по желанию. После шестого класса мы, шесть или восемь парней-одноклассников, поехали в этот лагерь.

Все жили в здании школы, а нас – самых младших – поселили в отдельно стоящем маленьком домике. На первом этаже были туалеты и кухня с печью, в которую был вмонтирован большой котёл для нагревания воды, а на втором этаже находились две комнаты, в которых мы и жили или по трое, или по четверо. Пару раз мы устраивали из кухни баню-парилку. Топили печь и поливали её холодной водой, получая много пара. Потом выяснилось, что от этих процедур треснула стена домика…

Именно в этом лагере мы от кого-то узнали, что одна минута смеха продлевает жизнь на десять минут. Или наоборот. Это неважно, важно, что с этого дня я ввёл в нашем домике вечернюю процедуру – десять минут смеха. Сначала я корчил рожи у зеркала, выдавливая из себя смех, потом мне начинали помогать ребята, а потом мы действительно ржали как ненормальные, глядя друг на друга. И так каждый день.

В двух километрах от Таурупе было озеро, куда нас несколько раз за сезон водили купаться.

После седьмого класса мы опять поехали в лагерь. В этот раз жили в здании школы, а маленькое здание стояло пустым с трещиной в кухонной стене. Через неделю пребывания в лагере мы втроём самовольно, никого не предупредив, отправились пешком к озеру. Искупались, вернулись, и на следующий день нас выгнали из лагеря и в сопровождении десятиклассника отправили в Ригу.

* * *

Когда я учился в седьмом классе, папе дали четырёхкомнатную квартиру. По проекту она была трёхкомнатной, но во всех квартирах, расположенных в торцах дома, была возможность прорубить дополнительное окно, что позволяло стандартную комнату разделить на две маленькие, и поэтому все торцевые квартиры были четырёхкомнатными, а площадью – как стандартная трёхкомнатная. Квартиру мы получили в Кенгарагсе – это, наверное, первый спальный район в Риге. Буквально на одну остановку дальше от центра города, чем наше первое рижское жильё – времянка с земляным полом. Теперь в этой времянке был гараж.

Наша квартира была на третьем этаже, а на первом, строго под нами, располагалась КЭЧ – коммунально-

эксплуатационная часть, так назывались военные домоуправления. С нашего балкона открывался вид на военный городок: штук десять двухэтажных домов, стоящих вокруг внутренней площадки – парка, за ними трасса Рига – Даугавпилс или конец улицы Московской и начало Московского шоссе. За дорогой располагалась военная авиационная часть и дальше река Даугава. Вдоль реки рос сосновый лес, и мы, мальчишки, занимались строительством домов на ветвях. Было очень интересно, и лес выглядел, словно из какого-то современного фэнтези, – целый городок на деревьях.

В авиационной части достаточно часто проводились учебные полёты. Когда истребитель шёл на взлёт, то в квартире, даже если выставить громкость телевизора на максимум, всё равно не было слышно ни единого звука, пока самолёт не улетал. Сначала это пугало, а потом привыкли.

Чуть ближе к центру, за шоссе на берегу реки располагались огородные участки. Это тоже было место наших приключений: мы часто забирались в огородные домики и проводили там время, сидя на чужих креслах и диванах, слушая чужой магнитофон…

* * *

В восьмой класс я перевёлся в школу № 62 рядом с нашим новым домом. После «центровой», физико-математической 13-й, казалось, что я попал в какую-то страшную глушь.

Школа № 62 была новой, и школьников там было очень много. Так, например, я учился в 8 «Д» классе, это означает, что были ещё восьмые – «А», «Б», «В» и «Г». Преподавательский состав был слабый, и на этом сером небосклоне выделялась потрясающая звезда – историк по фамилии Юрьев. Он просто называл наш «Д» класс «дебилами в квадрате», причём, должен сказать, не без оснований. Например, на очередной контрольной одна наша одноклассница написала фразу: «После этих реформ, крестьяне ЕЧО ПОЛЕЕ СПАЧИЛИСЬ». Юрьев озверел: он собрал педсовет, чтобы расшифровать сообщение, а на следующем уроке вызвал эту девочку, по-моему, Аллу, к доске, заявив, что ему необходимо точнее определить уровень её знаний, чтобы решить, что ей поставить за контрольную – двойку или всё же единицу. И когда услышал, что шведский король выдал своего сына замуж за кого-то, совсем рассвирепел и поставил-таки единицу. Да, а в контрольной следовало читать: «крестьяне ещё более сплотились» – это выяснилось в процессе устного допроса Аллы у доски.

Надо сказать, что Юрьева мы «любили» приблизительно с тем же накалом, что и он нас. Например, мой приятель Сашка Шелегов на какой-то контрольной сдал ему листок следующего содержания:

Контрольная работа

ученика 8 «Д» класса

Шелегова Александра

Ха-ха-ха, хе-хе-хе, хо-хо-хо

И всё.

Так и учились.

* * *

С Сашкой Шелеговым связана масса воспоминаний. Он, я и ещё один одноклассник, Мишка Кузнецов, решили всерьёз заняться охотой. Оружие – обыкновенные «поджоги». Так назывался пистолет, изготовленный из трубки, желательно, медной, сплющенной намертво с одного конца и с небольшим отверстием недалеко от места сплющивания. Эта трубка приматывалась проволокой к деревянному ложу в виде пистолета или – реже – винтовки. Заряжалась она со ствола серой со спичек, затем пыж, потом пуля (дробина или несколько кусочков свинца) и опять пыж. Около отверстия примотано несколько спичек. Прицеливаешься, чиркаешь коробком по спичкам – раздаётся выстрел.

Мы охотились круглый год. Самая результативная охота шла на воробьёв и голубей. Из воробьёв мы жарили шашлыки, а голубей готовили уже как серьёзную добычу, как дичь. Самое жуткое, что мы это ели. Как не подцепили какую-нибудь заразу – не понимаю. Видно, кто-то нас хранил.

Случалась и серьёзная охота: мы ходили в Шкиротавский лес, где охотились на косуль. Ни разу нам не удалось попасть в косулю, но по лесу мы бегали, как ненормальные, и так проводили много времени. Ещё один вид охоты – это зимняя охота на зайцев. На противоположной от нас стороне Даугавы было громадное поле, которое заканчивалось забором дачного посёлка. Зимой мы по льду переходили Даугаву. Мы с Сашкой были загонщиками, а Мишка лежал в засаде у конца забора в снегу, готовый к стрельбе по зайцам. И вот два взрослых идиота идут-бегут по полю. Грязь утяжеляет ноги в разы, но мы идём и шумим, а в это время в снегу лежит замёрзший Кузнецов и ждёт дичь. Почему он не замерзал совсем, для меня до сих пор загадка. Так мы охотились раза четыре и однажды всё же подстрелили какого-то кролика. Вот это был трофей!

Потом мы переключились на рыбу, а точнее, на щук. Дело в том, что недалеко от наших домов, километрах в шести вверх по течению реки, уже было закончено строительство Рижской ГЭС, но в эксплуатацию её ещё не сдали. Ниже ГЭС было очень много речушек и ручьёв, так как плотина перекрыла реку и сразу за ней образовалось мелководье с островками и заводями. Мы втроём, в болотных сапогах и с «поджогами», медленно и молча, тихо и незаметно бродили по этому мелководью, а увидев стоящую щуку – стреляли в неё. Надо сказать, что у нас была хорошая результативность и щук мы добывали в приличных количествах…

* * *

Именно в этот период моей жизни, в восьмом классе, я стал заниматься боксом. Тренировался я в «Трудовых резервах», находящихся в самом центре города, так что добираться приходилось двумя транспортами. Моим тренером был Илья Беркович, а в зале вместе со мной занимались такие известные в узких и не очень кругах люди, как Коля Смирнов, Иван Харитонов, Вячеслав Бодня. Бокс меня увлёк: я много лет отдал этому спорту и думаю, что он очень сильно повлиял на меня.

Первым результатом занятий боксом неожиданно стало получение четвёртого разряда по шахматам. Тогда же, в восьмом классе, я решил пойти в шахматную школу, которая располагалась в самом центре города. На тот момент за спиной у меня был «солидный» спортивный опыт – я занимался боксом уже полгода. Записался, ходил на занятия. И тут в шахматной школе проводят турнир, и я выясняю, что по его результатам можно получить разряд. Суть такая: каждый участник играет десять партий с разными противниками, выигравший пять и более партий получает разряд. А я – боксёр! И об этом знают все воспитанники нашей шахматной школы. Решил, что точно получу свой разряд. Я подошёл к каждому из своих пятерых противников отдельно и, пристально глядя в глаза, тихо и проникновенно сказал:

– Я у тебя сегодня выиграю. Понятно?

Все всё поняли, я выиграл пять партий и получил разряд.

Уверен, что родители тоже начали замечать, что их Боренька стал меняться не в лучшую сторону. Однажды папа принёс несколько книг по занимательной физике, в том числе «Эволюцию физики» Эйнштейна. Мы с папой легли на диван, и он начал читать мне эту книгу вслух… Потом он заснул, а я, заинтересованный, продолжил чтение. Надо сказать, что папин план удался: я действительно увлёкся физикой и стал читать много и с удовольствием. Первым моё увлечение ощутил на себе наш учитель физики, который вот уже несколько лет подряд учился на третьем курсе университета на заочном. Как его звали в жизни, я не помню, а в школе его звали Джоуль. Я стал решать задачки лучше и быстрее всех, доставал его вопросами. По-моему, он начал меня побаиваться.

* * *

Однажды летом папа принёс домой газету с объявлением, что физико-математическая школа № 52 начинает набор в девятый физмат-класс, и спросил, не хочу ли я попробовать свои силы. И я попробовал – пошёл на собеседование. Требовалось решить какое-то количество задач по математике, что я и сделал, а через несколько дней по почте пришло сообщение, что я принят.

Так я перешёл в 52-ю физико-математическую школу.

Школа находилась в Кенгарагсе, на пять или шесть остановок троллейбуса ближе к центру города. Около меня жили несколько моих новых одноклассников, и мы ездили в школу все вместе.

В первый же день учёбы состоялось наше знакомство друг с другом. Выглядело это так: каждый по очереди вставал и называл свои фамилию, имя и отчество. Каково же было моё удивление, когда в самом начале списка я услышал: «Бейлин Илья Абрамович» – и увидел высокого стройного парня. Впервые в жизни я услышал, что у кого-то, кроме меня самого, отчество Абрамович. Позже, когда я объявил себя, мы с Ильёй переглянулись и между нами проскочила какая-то искра. В школе наше общение в основном сводилось к шахматам – мы оба любили играть в них. Но, как потом покажет жизнь, окончив школу, мы не расстались…

Преподавательский состав школы был очень сильным, но особенно выделялись учитель математики, Раиса Самуиловна Троценко, и учитель физики, Георгий Андреевич Попляев. Это были абсолютно разные люди, полные противоположности, но именно они делали нашу школу лидирующей среди физико-математических школ города.

Раиса Самуиловна – миниатюрная женщина с тихим голосом, великолепным знанием математики и талантом или, скорее, даром эту науку интересно и даже захватывающе преподавать. В нашем классе никто не оставался равнодушным к её предмету. Математику (и алгебру, и геометрию) искренне любили, проецируя на дисциплину своё отношение к Раечке (так мы называли между собой Раису Самуиловну). Именно она посоветовала мне принять участие в школьной олимпиаде. Мне бы и в голову не пришло. Я занял второе место и с тех пор постоянно принимал участие в математических олимпиадах – школы, района, города и республики.

В этих олимпиадах была своя прелесть. Во-первых, там действительно было интересно: умные ребята, нестандартные задачи… а во-вторых, в день олимпиады, независимо от того, когда она заканчивалась, не надо было ходить на уроки.

В походе в Сигулде. Одноклассники: Илья Бейлин, я, Олег Иванов, Татьяна Орловская, Ольга Дорофеева, Лена Макаренко

Абсолютно другим был Георгий Андреевич Попляев. Очень интересный человек, участник войны: Севастополь, плен, побег, партизанский отряд, Экспедиция подводных работ особого назначения (ЭПРОН), потом Рига и преподавательская деятельность. Георгий Андреевич был стройным сухощавым мужчиной с седыми волосами и в очках, который, войдя в класс, становился этаким шумным гигантом, заполнявшим собой всё помещение. Он очень виртуозно ругался на нас, и только потом, в конце десятого класса, мы поняли, что эти ругательства были беззлобными, по-своему даже добрыми, этакий специальный соус для улучшения восприятия физики. Например, «вывих мысли до боли в скулах» или «к доске, ракообразное!» Мы даже вели записи его крылатых выражений, но, конечно же, ничего не сохранилось.

При этом он умел и признавать свою неправоту. Как-то на контрольной Георгий Андреевич раздал задания и вышел из кабинета. Когда он вернулся, я ему сказал, что в условиях задачи ошибка, так не может быть. Помню, это была задача по оптике и что-то там было напутано в размерностях. Как он сначала на меня орал – и что я «простейшее», и что надо иногда и головной мозг подключать, и много ещё чего… Потом подошёл, посмотрел, понял и громко на весь класс извинился.

Георгий Андреевич виртуозно преподавал физику. И по физике, и по математике мы в школе успели пройти программу первого курса технического вуза.

Моим приятелем в классе, соседом, а позже и свидетелем на свадьбе был Юрка Карабажак. Он жил в военном городке рядом со мной. У Юрки были особые отношения с преподавателем русской литературы – если не ошибаюсь, её звали Лидия Николаевна. Однажды она прицепилась к нему из-за того, что на обложке его тетради по литературе было крупными буквами написано: «Моему дорогому другу Юре! С уважением, Саша Пушкин».

– Так нельзя, – кричала она, – немедленно убери!

На следующий урок Юрка притащил тетрадь, на обложке которой была огромная цитата из выступления Брежнева на последнем съезде КПСС. Почему-то на этот раз Лидия Николаевна ничего не возразила…

А как-то раз она вызвала Юрку к доске: надо было прочитать одно из стихотворений Блока. Юрка даже не слышал о таком, но отвечал с помощью подсказок, что делали одноклассники жестами и шёпотом.

Или надо было писать изложение по книге, прочитанной за время каникул. Юра тогда не очень любил книги, но накануне он был у меня дома и увидел на столе книгу с необычным названием «Островок на тонкой ножке». Откуда она у меня появилась – понятия не имею, но название нам с ним понравилось и мы даже посмеялись над ним. Так вот, на уроке Юрка написал изложение по книге «Островок на тонкой ножке», которую он даже никогда не открывал. Получилась захватывающая история про пионера Колю, который жил на Дальнем Востоке и начал бороться с браконьерами, а те его поймали, связали и бросили в лесной муравейник. И только счастливая случайность в лице Колиной одноклассницы Любы, проходившей мимо и заметившей Колю в муравейнике, спасла его от неминуемой смерти… Наверное, Лидию Николаевну это всё раздражало, а если добавить, что её кабинет был излюбленным местом игры в «резиночку», отчего вся дверь и низ стен в коридоре около входа в кабинет были постоянно запачканы нашей обувью, то остаётся только поражаться её выдержке и терпению.

«Резиночка» – это такой силовой футбол. Две команды здоровых лбов играют в футбол маленькой резинкой – ластиком. Ворота – это дверь в кабинет литературы и напротив неё дверь на чёрную лестницу. То есть на очень ограниченном пространстве восемь переполненных силой и дурью парней, кряхтя, толкаясь и потея, пытаются протиснуть эту резиночку в ворота соперника. Конечно, на урок литературы мы входили красномордыми, весёлыми и пахучими.

Ещё одним заметным персонажем у нас в классе был Серёжа – высокий и крупный парень, немного заторможенный. Он тоже жил рядом со мной и по идее должен был ездить в школу вместе с нами, но он всегда опаздывал. Я очень любил картину его появления в классе после начала урока. Выглядело это так: тишина, урок начался, учитель что-то говорит. В этот момент дверь со стуком распахивается и в класс вплывает сначала только голова Серёжи (при этом он не смотрит на присутствующих – ни на учителя, ни на нас, а только пристально вглядывается в окно напротив входной двери), затем плавно появляется остальная его часть. Ровным, бесцветным голосом он произносит: «Извините, можно войти?» – и, не дожидаясь ответа, медленно проходит к своей парте. Захочешь – не повторишь.

Особенно Серёжу «любил» наш военрук. Как его звали, я уже не помню. На чердаке у него был тир, где мы стреляли из мелкокалиберных винтовок. Ему очень нравилось наблюдать, как наши девочки стреляли из положения лёжа: все в коротких юбках, а по правилам надо лежать, слегка раздвинув ноги…

Рядом с тиром была небольшая комнатка – кабинет военрука. Посередине потолка проходила бетонная балка, за которой были оборудованы антресоли, где военрук хранил какие-то бумаги – контрольные и ещё что-то. Как-то вечером я в этой комнатке готовлюсь к сдаче норматива по разборке-сборке автомата Калашникова, а военрук, стоя на стуле, что-то ищет на антресолях. Тут отлетает входная дверь, и в свойственной ему манере в кабинет вплывает Серёжа. Военрук от резкого звука и от неожиданности лихо дёргает головой и со всей дури бьёт бетонную балку собственной лысиной. Это было действительно жутко, даже у меня вдруг сильно заболело это место, которым он саданул об бетонный угол. Военрук упал со стула, сел за стол, стал судорожно двумя руками растирать лысину и изнутри, словно чревовещатель, еле сдерживаясь, прохрипел:

– Не вовремя, Серёжа, ты пришёл…

Не убил, не ударил, даже не выругался. Кремень! Гвозди бы делать… Потом он говорит:

– Посмотри, Серёжа, крови нет?

На что тот испуганно блеет:

– Нет, только ШКУРА содрана.

С тех пор между этими двумя установились особые отношения.

Ещё один штрих к портрету, вот только не знаю, к чьему – то ли Сергея, то ли моему. Как-то летом я пошёл гулять с ним и кем-то ещё из наших, а когда вернулся, выяснилось, что ключ я забыл дома и замок захлопнул. Квартира наша была на третьем этаже, и я вижу, что окно в спальню родителей открыто, т. е., в принципе, можно влезть в него. Тогда я быстро разрабатываю план операции, иду к Юрке Карабажаку (благо недалеко), но его нет дома, с его мамой спускаемся к ним в подвал, и я снимаю длинную и толстую верёвку, привязанную к санкам. Возвращаюсь к своему дому, где меня ждёт Серёжа. Объясняю ему суть операции.

– Сергей, я сейчас поднимусь к соседям на четвёртый этаж, привяжу верёвку к батарее и буду спускаться к себе в окно, а ты стой внизу подо мной.

– Зачем? – хрипло спросил Серёжа.

– Ну, если я сорвусь, то ты меня должен поймать. По-

нятно?

– Понятно, – кивнул Сергей.

Я поднялся к соседям на четвёртый этаж (там тоже жил доктор из папиного госпиталя). Мама хозяйки квартиры, как всегда, была дома, выслушала меня, удивилась и впустила. Я привязал верёвку к батарее центрального отопления, выбросил верёвку наружу, сказал Сергею, чтобы он подошёл и встал под окном, чтобы было удобно меня ловить, а сам, взявшись обеими руками за верёвку, повис прямо над Сергеем. Как только я оказался на верёвке, на стене, Сергей сразу отошёл на несколько шагов в сторону и стал с интересом следить за развитием событий. Я начал спускаться, перехватывая верёвку руками. И вот я вижу, что подоконник моего окна уже рядом, осталось чуть-чуть. Я вытянулся всем телом, пытаясь достать до него носком ноги, но мне не хватило буквально нескольких сантиметров. Тут мою левую руку свело судорогой – или перенапрягся, или слишком сильно вытягивался – непонятно, но положение стало аховым: чтобы дотянуться до спасительного подоконника, надо перехватить руки, но это невозможно, так как одна рука сведена судорогой. Внизу на всё происходящее заинтересованно смотрит спасатель-

Серёжа. Тогда я закусываю верёвку зубами и перехватываю её «здоровой», не сведённой судорогой рукой. Выходит, что какую-то долю секунды я держал всего себя зубами на высоте между четвёртым и третьим этажами. Этого перехвата хватило, чтобы закончить путешествие, и я оказался в спальне родителей. Взял ключ, поднялся к соседям, отвязал верёвку и поблагодарил соседку, а потом спустился к Сергею.

– Ну что же ты отошёл? Ты должен был меня страховать, мы же договорились! – стал я наезжать на него, практически обвиняя в недоговороспособности и чуть ли не в предательстве.

– Я отошёл туда, где лучше видно, – ответил он.

Ну и как тут злиться, а если и злиться, то на кого?..

* * *

Летом после девятого класса у нас была практика в институте физики Академии наук Латвийской республики. Каждый день мы ездили в Саласпилс и от станции пешком шли в институт, мимо академического ботанического сада и стоявшего неподалеку ядерного реактора. Помню, я занимался изучением напряжённости магнитного поля: в поле электромагнита помещалась какая-то сфера и висела в воздухе, как в невесомости, а мы при этом что-то замеряли. В других лабораториях ребята работали с жидким азотом. Мы с ними развлекались тем, что поливали жидким азотом цветок или листик, а потом бросали его на пол, и тот разлетался на мелкие осколки-брызги.

Это всё, что я вынес из той научной практики в академическом институте физики.

Весь десятый класс был посвящён подготовке к поступлению в вуз. Раечка узнала у каждого, куда он хочет поступать, и давала на контрольных задачи со вступительных экзаменов предыдущих лет в выбранный им вуз. Так я готовился к поступлению в Московский энергетический институт (МЭИ). Но, как выяснилось потом, мне это не пригодилось.

Мы с Ильёй Бейлиным по инициативе моей мамы ходили на дополнительные занятия по физике. Это мы-то – ученики Георгия Андреевича Попляева! Не знаю с чего вдруг, но мы с Ильёй исправно ездили в Старую Ригу, где в древнем доме на первом этаже, вход со двора, жил наш физик, профессор, по-моему, кандидат наук. Звали его Василий Иванович, он преподавал в Рижском высшем военно-политическом Краснознамённом училище имени Маршала Советского Союза С. С. Бирюзова.

* * *

Был выпускной бал: торжественные слова, прощание с учителями, танцы, а уже потом, в ночь, мы все отправились пешком в центр города и встречали рассвет на набережной Даугавы. Я как-то не проникся серьёзностью момента, пониманием его «рубежности» и качественного изменения собственного статуса. Я осознаю это позже, но тогда, в те дни, и особенно в выпускную ночь, хотелось быстрее выпорхнуть из школы и уже начать самостоятельный полёт.

Через неделю после выпускного мы всем классом поехали на пляж, и наш одноклассник Андрей утонул. Это было ужасно – первое сознательное соприкосновение со смертью одного из нас. На похоронах страшно было смотреть на родителей Андрея…

Летом 1975 года мы все – выпускники нашего физмат-класса – поступили в вузы. Начался новый, совсем другой, яркий, интересный и очень важный период жизни.