Читать книгу Мой мир заботится обо мне - Борис Кадиш - Страница 6

Я считаю правильным начать моё повествование с рассказа о родителях. Мой папа из семьи Кадиш. Мне повезло: один из его многочисленных двоюродных братьев, Эмиль Кодыш, где-то в 2013 или 2014 году издал книгу «Наша большая семья», первая часть которой посвящена именно семье Кодыш, или Кадыш, или Кадиш – все три фамилии актуальны и принадлежат родным братьям и их потомкам. Конечно, я воспользовался данными из книги дяди Мили, чтобы коротко описать папину семью.

Моего прапрадеда звали Бендит. Он был кантонистом, то есть солдатом царской армии. Происходил из очень бедной семьи. Отслужил двадцать пять лет, вернулся с медалями и вполне обеспеченным человеком. Женился, стал отцом четверых детей. Один из них, мой прадед Абрам (1862–1922), жил в городе Житомире и был строителем-подрядчиком, имел государственные подряды на строительство казарм и конюшен. Это было очень почётно. У прадеда было шестеро детей, две дочери: Софья и Зиел (Муся) и четыре сына: Менаше, Ефраим, Нухим и Рувим. Ефраим Кадиш, мой дедушка, родился в Житомире в 1892 году. Поступил в Одесский университет на медицинский факультет, где познакомился с моей бабушкой – Шейдель (Женей) Израилевной Лернер. Они поженились. После окончания университета дедушка уже с бабушкой вернулся в Житомир, где у них 6 октября 1926 года родился сын Абрам (Абик) – мой папа. Когда папе было полгода, его семья переехала в Керчь, где через три года у бабушки с дедушкой родилась дочка Инна. Всего Кодышей (Кадишей) поколения моего папы и его сестры Инны было двенадцать человек.

В июне 1941 года, когда началась война, дедушку призвали в военный госпиталь в Севастополь, а в ноябре 1941 года он был переведён в госпиталь Туапсинской военно-морской базы. Туапсинское сражение, развернувшееся между советскими и немецкими войсками в сентябре-ноябре 1942 года, стало одним из переломных моментов в битве за Кавказ. Гитлер действительно придавал огромное значение захвату города Туапсе. Во-первых, из-за того, что в нем был расположен нефтеперерабатывающий завод, а значит, большие запасы горючего. Во-вторых, после того как пали Одесса и Севастополь, был частично захвачен Новороссийск, – Туапсе оставался практически единственной военно-морской базой на Чёрном море. К тому же падение Туапсе означало бы окружение войск, которые не позволяли фашистам окончательно захватить Новороссийск.

Ещё одной важной (пожалуй, главной) причиной были договорённости между фашистской Германией и Турцией. В случае если бы немцам удалось захватить Туапсе и двинуться далее, на Сочи и Сухуми, турецкая армия вступила бы в гитлеровскую коалицию. А это был бы уже совсем другой расклад…

Советский писатель и военный корреспондент Борис Горбатов в одном из своих очерков, «Горы и люди», написал: «Города, как люди, имеют свой характер. Есть люди – богатыри, самой природой высеченные для дел геройских, и есть люди тихие, глубоко штатские, от которых геройства не ждёшь. Ленинград, Сталинград, Севастополь – города-богатыри, сама история, революция, войны создали их такими. Но маленький, полукурортный, глубоко штатский Туапсе… В его неожиданном мужестве есть что-то трогательно-величественное. Война потребовала, и Туапсе стал городом-воином, как десятки советских городов».

Непосредственно в гуще этих страшных, кровавых и героических событий мой дедушка спасал людей. За свой подвиг он был награждён Орденом Отечественной войны. Демобилизовался в звании подполковника медицинской службы.

Дедушка Фима (так я его называл) очень меня любил. Он завёл специальный альбом «Ваш ребёнок», куда вписал время моего рождения, записывал мои первые слова, вклеивал мои фотографии. Дедушка носился со мной, как с величайшей драгоценностью. Я помню несколько историй с его участием.

Когда меня в первый раз привезли к ним в Керчь и оставили на несколько дней, я не мог заснуть. Дело в том, что у моей мамы на щеке была родинка, и я с детства привык, засыпая, трогать её пальцем. А тут мамы нету, и родинки тоже – не могу заснуть. Дедушка нарисовал мне на щеке химическим карандашом родинку, я её трогал и засыпал. Интересно, что через пару лет у меня на этом самом месте появилась настоящая родинка.

Помню, как во дворе в Керчи услышал, что в каком-то кинотеатре шёл новый фильм «Укротители велосипедов», и ребята его очень хвалили. Я пришёл домой и рассказал дедушке – в тот же день мы с ним пошли в кино и посмотрели этот фильм. О чём он, я не помню; важно, что дедушка мгновенно отреагировал на мою просьбу его посмотреть, и я это запомнил, хотя мне было всего пять лет.

Последний раз я видел дедушку, когда он приезжал к нам в Ригу. Мы только что получили нашу первую квартиру – двухкомнатную хрущёвку около папиного госпиталя; дедушка сидел в кресле очень довольный и радовался за нас.

Бабушку Женю (папину маму) я помню плохо. В памяти остался образ тонкой изысканной аристократки. Если я не ошибаюсь, бабушка окончила университет с отличием. Из книги дяди Мили я узнал, что она с дочкой – папиной сестрой Инной – во время войны были в эвакуации в Ташкенте.

Дедушка умер в октябре 1964 года, когда мне было шесть лет, а бабушка – в 1966 году.

Папа вырос в Керчи. Война во многом определила его жизнь. Его служба началась 15 июня 1943 года, когда ему было 16 лет, на военно-морской базе в Туапсе, где дедушка служил в госпитале, а папа стал краснофлотцем. Потом он служил в артиллерийских мастерских Батумского укреплённого сектора Главной Военно-морской базы Черноморского флота.

После войны папа поступил в Бакинское подготовительное военно-морское училище, и потом уже в Военно-морскую медицинскую академию в Ленинграде. После окончания академии был распределён на Дальний Восток, где и познакомился с мамой.

Папа – выпускник Академии

Знакомство тоже было интересным. В клубе танцы; моя мама, как всегда, королева бала. Видит, что на сцене около радиолы (а танцы устраивались под радиолу) сидит молодой морской офицер. Она спрашивает у одного из знакомых парней, как зовут лейтенанта на сцене, тот отвечает: «Абрам». Мама даже обиделась, говорит: «Я вижу, что он еврей! Зовут его как?» И пошла через весь зал к нему, поднялась на сцену и пригласила папу на вальс. А он совсем не умел танцевать. Но не возвращаться же маме одной – пошли вальсировать, и он оттоптал ей ноги… Через неделю папа уже прилично танцевал и не отходил от мамы.

Папа всю жизнь очень любил маму, называл её Лидочкой, а она его – Абиком. Как-то папа уехал в командировку, и мы ждали его через пару дней. Соскучились. И вдруг раздаётся телефонный звонок. Это папа, говорит, что у него всё хорошо и послезавтра он приедет, как и было запланировано. Мама, довольная, вешает трубку – уже скоро Абик будет дома. Через несколько минут открывается дверь и в прихожую входит папа с цветами и подарками – он вернулся на два дня раньше. Из телефона-автомата позвонил и сразу же пришёл. Это был праздник в доме.

Я знал, что папа неплохо играл в волейбол и бильярд, но прочитав книгу дяди Мили, понял, что «неплохо» – это неверное определение степени папиного мастерства игры в бильярд. Приведу отрывок из книги целиком: «…приезжая поездом в отпуск в Москву он (папа – Б. К.) всегда ходил в бильярдную около Сокольников или ЦПКиО им. Горького, где играли только на деньги, и брал меня с собой. Играл часто с маклерами, которые вначале специально для затравки отдавали одну, две партии, а потом не могли выиграть у молодого офицера. Интересно было смотреть на их физиономии».

* * *

Однажды вечером папа пришёл с работы усталый в предвкушении вкусного ужина и дивана со свежей газетой под телевизор. Но жизнь в нашей семье определяла мама, и в тот вечер она решила, что надо перевесить ковёр на стену. Это не очень сложная, но тягомотная работа, и, судя по папиному настроению, он совсем не хотел этим заниматься после рабочего дня, наверняка тяжёлого. Во время ужина он не оставлял тщетных попыток убедить маму в неправильности и ненужности её идеи… Итог их спора выглядел так: папа, стоя на табуретке и прибивая ковёр к стене, недовольно и, я бы даже сказал, вызывающе приговаривает: «Не буду я вешать ваш ковёр…»

Сколько я помню папу, он всегда читал. Газеты, журналы, книги… Наверное, именно от него сначала я, а потом ещё сильнее и Юлька, моя доченька, унаследовали эту страсть к чтению.

Когда мне было шесть или семь лет, по вечерам перед сном мы с моим старшим братом Сашкой садились за стол, и папа читал нам вслух «Мальчика Мотла» Шолом-Алейхема. В комнате выключали свет, и только торшер над креслом, в котором сидел папа, освещал ему книгу, а вся комната была погружена в такой спокойный и расслабляющий полумрак. Папа с удовольствием читал нам очередной рассказ о мальчике Мотле, и мы словно перемещались в то местечко, где всё это происходило с ним, и казалось, что уже и с нами. Такие вечера как-то сближали всех нас: мама и папа в креслах под торшером, мы с Сашкой – за столом в полумраке, все вместе, как единый организм, и плакали, и смеялись над историями сына кантора Пейси. Тихо, уютно, спокойный папин голос – наверное, это и есть настоящее человеческое счастье, безусловная надёжность и единство семьи.

* * *

Если бы не война, возможно, папа связал бы свою жизнь с театром, которым был увлечен с детства. В 1972 году он пошёл на курсы вождения, чтобы получить водительские права. Там он познакомился с Аркадием Фридриховичем Кацем, который в то время был главным режиссёром Рижского Театра русской драмы. Они подружились и до конца папиной жизни были очень близкими друзьями… Папа нашёл себе отдушину: он часто после работы приходил в театр, где его знали все, сидел на репетициях, обсуждал нюансы сцен и эпизодов, и было видно, как ему это нравится.

Стоит рассказать, как мы ездили за грибами. Мама, выросшая на Дальнем Востоке, любила и понимала лес, а вот папа лес не любил совсем. И когда мы выезжали на машине за грибами, то обычно картина была такая: Сашка и я с мамой уходили в лес, а папа с газетами оставался в машине. Он даже не выходил из неё, только открывал окна. Его задачей было посигналить нам через обозначенный период времени, например, через полтора или два часа. Ситуация немного улучшилась, когда за грибами мы стали ездить вместе с Кацами: с Аркадием Фридриховичем и Райной Борисовной Праудиной. Тогда папа выходил из машины и даже бродил по лесу, разговаривая с Аркадием Фридриховичем. Иногда, практически натыкаясь на гриб, папа громко спрашивал у окружающих: «Как его фамилия?» Он не очень хорошо разбирался в грибах, если не сказать вообще не разбирался.

* * *

Короткий эпизод, который я почему-то запомнил и с одного раза изменил своё поведение в этом вопросе. Как-то я, первоклассник, пришёл с прогулки, разулся в прихожей и пошёл в комнату. Вскоре вернулся с работы папа и сразу же позвал меня. Я подошёл, и он показал мне на мои ботинки, поставленные «не по уставу»: правый стоял слева, а левый рядом с ним – справа.

– Неужели ты не видишь, что им БОЛЬНО так стоять? – спросил папа…

И с тех пор я всегда аккуратно ставлю снимаемую обувь.

* * *

Очень запомнилась наша поездка в Керчь через Москву на машине. Сначала папа, мама, Саша и я приехали из Риги в Москву. Причём за рулём был только папа и добрались мы за двенадцать часов. Был один перерыв на обед и короткий отдых. Оставили машину в каком-то кемпинге на МКАД – папа не хотел ехать по Москве. На такси добрались до улицы Фестивальной, где жили папина двоюродная сестра Фаня и её муж Александр Степанович.

Утром отправились в путь. Мы – на своей машине сначала в Севастополь к маминой маме, а тётя Фаня и Александр Степанович – сразу в Керчь. Они остановились у папиной сестры Инны. Мы все встретились в Керчи и поехали в Эльтигень, теперь это место называется Героевка. Поставили машины и палатки прямо на пляже и жили так больше недели. Это было здорово!

* * *

Демобилизовался папа в 1982 году, в звании подполковника медицинской службы, с большим количеством медалей и Орденом Отечественной войны.

6 октября 1985 года папе исполнилось 59 лет, а за месяц до этого ему поставили диагноз – менингиома головного мозга, страшное последствие фанатичной работы рентгенологом.

Папа. Последние годы

В конце октября мы с мамой повезли папу на операцию в его альма-матер – Высшую Военно-морскую медицинскую академию. Оперировал профессор Б. А. Самотокин – один из лучших в то время нейрохирургов СССР, у которого папа учился. Как потом сказал нам Борис Александрович, это была одна из наиболее успешных его операций. Мама билась, чтобы её пустили к папе в палату ухаживать за ним, но не сложилось. Однажды она уже вернула с того света Сашку (я расскажу об этом дальше), но в этот раз не получилось… Через несколько дней папа умер от отёка лёгких – это значит, от недостаточного ухода…

Мы с мамой привезли его в цинковом гробу в Ригу. Хоронили папу со всеми воинскими почестями на Рижском гарнизонном кладбище.

* * *

К сожалению, в маминой семье не нашлось своего дяди Мили, и никаких письменных источников у меня нет. Так что рассказ о её семье – только по памяти.

В середине XIX столетия, после окончательного присоединения земель по Амуру и в Приморье, Россия получила огромный и почти безлюдный край. Но всего за полвека властям Российской империи удалось решить вопрос заселения Дальнего Востока путём предоставления переселенцам земель, помощи и льгот. Среди таких переселенцев с Украины были мои прапрабабушка и прапрадедушка.

Мамина бабушка, моя прабабушка, рассказывала, что девочкой со своим отцом была на встрече с цесаревичем Николаем Александровичем в 1891 году во Владивостоке. Это был первый и единственный визит царственной особы на Дальний Восток. Во время «общения» с народом, цесаревич выделил в первом ряду моего прапрадеда, что-то спросил и, выслушав ответ, пожаловал деньгами…

У прабабушки было три дочери: старшая Ольга, средняя Анна и младшая Инна. Анна, или, как её все называли, Галина, – это моя бабушка. Родилась она 12 декабря 1912 года (12.12.12).

Она вышла замуж за Антона – богатого поляка, у которого были конюшни со скаковыми лошадьми. 15 января 1931 года во Владивостоке у них родилась дочка – Лидочка, моя мама. Через несколько лет Антон и его семья засобирались на историческую родину – в Польшу, но бабушка Галя категорически отказалась уезжать и осталась во Владивостоке вместе с дочкой. Вскоре она вышла замуж за Василия Пешкова. Это мой второй дедушка – дедушка Вася. У Гали и Васи родился сын Алексей – мой дядя Лёша. Уже после того, как мама вышла замуж за папу и родился я, бабушка Галя с дедушкой Васей переехали в городок Рассказов в Тамбовской области. И мне даже рассказывали, что я там у них гостил, но я этот городок не помню совсем. А вот после Рассказова бабушка с дедушкой переехали в Севастополь, за что я им очень благодарен: таким образом мне было определено не единожды бывать в этом благословенном и очень любимом мной месте – в Крыму. В Севастополе они купили недостроенный дом в посёлке Целинный. Это была часть города, застроенная частными домами, находящаяся на Воронцовой горе между улицей Горпищенко и Лабораторным шоссе. Все улицы в посёлке носили названия целинных городов: Акмолинская, Актюбинская, Кокчетавская, Кустанайская и т. д., и только наша почему-то выбивалась из тенденции и называлась улицей Прутовцев – в честь экипажа минного заградителя «Прут».

Сколько я его помню, дедушка всё время строил, улучшал, модернизировал этот дом. У нас был первый в посёлке сливной туалет, сделанный дедушкой собственноручно, и отдельная сказка – городок для кур: к летней кухне был пристроен домик-курятник, из которого был построен тоннель, пересекавший весь участок вдоль забора с закрывающимся выходом на улицу. Иными словами, для кур была построена специальная инфраструктура, обеспечивающая им практически вольную жизнь. Было время, когда соседний участок был пустым. Сначала это было место наших игр, здесь мы в больших количествах находили артиллерийский порох, называемый нами «семидырки» – из-за того, что в торцах крупных порошин было, как правило, семь отверстий. Позже дедушка сделал там птичий двор с прудом для уток, тут же ходили куры и гуси, так что иллюстрации к «Гадкому утёнку» я наблюдал в реальной жизни.

Дедушка Вася умер рано – в 57 лет от сердечного приступа. А бабушка ещё долго жила в Севастополе, и мы практически каждое лето приезжали к ней и сами, и с друзьями, причём когда я говорю «мы» – это значит и мы с Сашкой, и наши родители. Уже после перестройки, в 1988 году, если я ничего не путаю, бабушка продала дом и переехала к нам в Ригу, где она умерла 30 января 1990 года.

Мама окончила женскую гимназию им. Пушкина во Владивостоке. Окончила хорошо; помню, у нас в доме была огромная книга – собрание сочинений Пушкина, подаренная ей школой на выпускной с надписью: «За прекрасное знание поэзии Пушкина».

Мама с детства была вожаком. Они с ребятами ходили в походы и Лёшку (её брата) брали с собой, а когда надо было спускаться по скалам к морю – мальчишки из своих ремней сплетали люльку, в которой спускали маленького Лёшку, передавая её друг другу.

Мама

Когда мы приехали в Ригу, мама устроилась работать воспитательницей в детский сад № 24. Позже она поступила на заочное отделение в Ленинградский педагогический институт им. Герцена. Закончив его, она стала заведующей детским садом, который только готовился к приему детей, открыла его и проработала там несколько лет; потом она стала заведующей детским садом от предприятия «ЭРА», которым руководила до выхода на пенсию. Этот мамин садик был первым по охране здоровья детей в СССР, а она получила медаль «Отличник просвещения».

Вокруг нашей семьи всегда было огромное количество друзей и приятелей. Люди тянулись к моим родителям и хотели бывать у нас дома. А ещё папа и мама, как позже и мы с моей женой Ирой, очень любили возить своих друзей в Крым к бабушке Гале.

Вот случай, характеризующий мою маму. Как-то, гуляя по пирсу (напомню: всё её детство и юность прошли во Владивостоке), она – маленькая девочка – увидела, как что-то блестит на дне недалеко от пирса. Ей стало интересно, она попыталась достать, что там блестит. Но было слишком глубоко, мама не смогла донырнуть. Целую неделю, никому не говоря ни слова, она ходила к пирсу и училась нырять, пока наконец не подняла со дна золотую монету – Николаевский червонец.

А вот ещё один случай. В конце апреля 1985 года Сашка, мой брат, страшно обгорел у себя на работе, на заводе «Автоэлектроприбор» в Риге. Какой-то гад или просто идиот вылил то ли бензин, то ли ещё какую-то быстро воспламеняющуюся жидкость в ведро для окурков в курилке. Сашка покурил и бросил туда окурок. И обгорел страшно. Его положили в ожоговое отделение в папин госпиталь (папа к тому времени уже демобилизовался и преподавал в больнице Гайльэзерс). Все врачи, которые, конечно же, хорошо знали и папу, и маму, говорили, что шансов нет никаких, что слишком большая площадь кожи обожжена, и советовали готовиться к худшему. Мама смогла договориться, что она будет дежурить в палате у Сашки круглосуточно. Я хорошо помню это. Однажды, когда я первый раз увидел, как мама открыла Сашкино тело для проветривания, намазывания или перевязки (я даже не знаю, что конкретно она делала), я – здоровенный лоб, каратист, боксёр, муж и отец – упал в обморок, как красна девица. А мама делала эту процедуру каждые два часа. В итоге Сашка выжил! Обалдели все врачи, он стал героем отделения, о нём сняли фильм. А всё это – моя мама.

Мама сыграла в жизни Сашки огромную, решающую роль. Кроме того, что она его выходила от страшных ожогов вопреки всем прогнозам врачей и медицинской практике тех лет, она с детства воспитывала Сашку самостоятельным и самодостаточным человеком, что, с учётом его строя психики, явилось определяющим для его выживания. А следующим её подвигом был Мишка – Сашкин сын. Мама забрала к себе двенадцатилетнего Мишку и вырастила правильного, ответственного человека.

Про себя я вообще молчу…

Одним словом, моя мама была действительно настоящим Педагогом – с большой буквы.

Ушла мама в мае 2007 года.

Мама с сыновьями и внуками. Миша, Саша, Юленька, мама, я