Читать книгу Телевизор. Исповедь одного шпиона - Борис Викторович Мячин - Страница 6

Случай с потатами стал хорошо известен не только в нашей губернии, но и в Петербурге, до такой степени даже, что об этом написали в «Экономическом вестнике». Прошел год или два, и в нашу Рахметовку явилась дорогая карета, из коей вышел человек в простом подорожном платье, но с красной александровской лентой[21]. Был он не средовик, но уже подстарок. Власы его топорщились в разные стороны, пухлое лицо напоминало чем-то пушистого кота казанской породы, которых любила покойная Елисавета Петровна и которые вошли даже в простонародные потешные листы[22]. Аристарх Иваныч сердечно его приветствовал, а мы все кланялись.

– Сенатор, вишь, – проговорил Степан. – Статс-секретарь Е. И. В.[23]

По поводу приезда сенатора все поместье было поднято на дыбы. Лаврентьевна суетилась на кухне; меня обрядили в пажескую ливрею и заставили читать оду сочинения Аристарха Иваныча, а потом прислуживать в трапезной.

– Не могу не высказать своего к тебе неудовольствия, Аристарх Иваныч, – произнес сенатор, звякнув вилкой. – Был ты Гостомысл[24], муж боярый, – а теперь что ж? Монархиня Екатерина, памятуя о былых заслугах твоих, прислала тебе со мною свое самодержавное благопожелание. Я сказал, что ты на старости лет чаешь счастия в природе, в деревенском уединении. «Признаюсь, я очень этим огорчена, – сказала мне императрица. – Вольность дворянская не означает устранения от службы отечеству, сие в манифесте черным по белому прописано. Передай Аристарху Иванычу, что пора ему прекратить, подобно Жан-Жаку Руссо, любоваться натурой и снова сослужить службу мне, как и в те времена, когда я была еще великой княгинею».

На этих словах Аристарх Иваныч засопел, резко отставил в сторону фаянсовую тарелку и, подошед к окну, начал в философическом размышлении смотреть на наши огороды.

– Не поеду! – посопев так минуту или две, сказал он, оборачиваясь. – Снова при дворе жить, деньги мотать да милости сиюминутной искать, – нет уж, довольно! Пусть молодые петрушкой прыгают да красными каблуками[25] стучат, а я не буду!

– Эх, Аристарх Иваныч, Аристарх Иваныч, – покачал головой сенатор. – Много в тебе кичливости необузданной; ничего, кроме горя, не принесла она твоей милости. Монархиня не ко двору тебя зовет, а просит помощи твоей здесь, в татарских краях. Велика Россия, а порядку в ней нет, тебе же первому эта истина и знакома. За грехи нечестивых судове восстают, муж же хитрый угасит я. Е. И. В. мыслит новый порядок учредить, а тебя назначить губернатором обширного наместничества, дабы прекратить навсегда скифские набеги. За это будут тебе слава и честь, земля, лента и денежное вознаграждение…

К вечеру сенатор (Иван Перфильевич, так его звали) уехал на своей позлаченной карете, однако уже через месяц прискакал гонец Преображенского полку с указом. Аристарх Иваныч принял бумагу с нескрываемым раздражением и велел Лаврентьевне подать Гермесу протухшего карася.

* * *

Только сейчас, по прошествии тридцати лет, я понимаю всю трудность тогдашнего положения Аристарха Иваныча. Управлять полудиким краем, не знающим в принципе законов, при отсутствии материальных ресурсов, уповая на одного только бога, – что может быть безнадежнее? В некоторых наших лесах хозяйничали разбойники, а далее к югу начиналась безбрежная степь, в которой человеку грозил крымский плен, а затем продажа турецкому султану; всюду торжествовали изощренные формы воровства и мздоимства, особенно при торговле солью и вином; делопроизводство было настолько запутанным, что разобраться в нем, не совершив ошибок, было невозможно; дома были ветхи, каменных среди них было всего два или три, и потому постоянно вспыхивали пожары; духовенство не имело никакого влияния, люди ходили в церковь, а придя домой, ругали самыми грязными словами священников, которым еще наутро исповедывались, кроме того, было много раскольников, не признававших императорской власти и мечтавших о возвращении к средневековому невежеству; дворянство откровенно пользовалось своей властью, вытворяя зверства и преступления, пред которыми меркли страдания английских рабов, забиваемых до смерти прямо на улицах Лондона; всюду был голод, умирал один из двух родившихся детей; умирали от болезней, в основном от оспы, покуда Екатерина сама не сделала прививку у Димсдаля; грязь и нечистоты были привычкой. Так, однажды осенью от оспы неожиданно скончалась моя матушка, и я стал круглым.

В связи с губернаторством Аристарха Иваныча нам пришлось переехать в городской дом, ранее принадлежавший какому-то несчастному дворянину, запутавшемуся в долгах; после смерти дом перешел государству. Выстроен он был в той вычурной манере, которая свойственна только нашему отечеству: остов дома напоминал Польшу, фронтон – Голландию, а кнорпельверки[26] были прусские; из-за нехватки денег стройка шла несколько поколений, и каждый новый владелец добавлял в архитектурный прожект моду своего времени. Нам понадобился не один день, чтобы привести химеру в жизненное чувство, вешая занавеси и выветривая стойкий запах гноя; с этой целью Лаврентьевна набивала подушки душистой травой.

Она поминутно ругалась: Аристарх Иваныч ввел в новом доме английское правило пить чай с сахаром в пять часов[27]. По его замыслу, на сии чаепитии должны были приходить чиновники и местные дворяне, чтобы в свободной манере обсуждать устройство губернии. Однако в назначенный день явился только секунд-майор Балакирев с колодою карт.

– Тоскую я, Еристанушка, по боевому делу, – сказал кригер. – Хоть бы война какая уже началась, пусть даже и с китайским императором.

Аристарх Иваныч отвечал цитатой из природного англичанина Круза: ежели бы московиты затеяли войну с Китаем, они бы победили его за три дня.

Каждое утро теперь он уходил в управу, где пытался хоть как-то наладить губернские дела; в первую очередь Аристарх Иваныч собрал свою канцелярию и объявил, что с сегодняшнего дня не потерпит никаких взяток под видом невинных подарков.

– Если я увижу у кого-то сахарную голову, я тому эту голову на место его башки вставлю…

Это сделало канцеляристов заклятыми врагами его, а вслед за тем и купцов, подносивших в управу эти подачки.

Мне было к тому времени одиннадцать лет; Аристарх Иваныч, памятуя о своем желании вылепить из меня просвещенное существо, стал преподавать мне начала истории и географии. Более всего меня увлек древний Рим; я представлял себя сражающимся на стенах Карфагена и был крайне разочарован, когда Аристарх Иваныч пояснил мне, что никакого Карфагена давно нет, что римляне разрушили город до основания, а руины засыпали солью, чтобы на них ничего уже не выросло.

Новая должность его сделала эти уроки редкими, а учителя еще более требовательным. Я жаловался, что Аристарх Иваныч спрашивает у меня то, чего он не задавал.

– Сам читай, не маленький уже, – буркнул он, бросив на стол ключ от книжного шкафа.

О услада ума! Каждую книгу из той вивлиофики я могу и сейчас с закрытыми глазами воспроизвести по памяти: вот Тилемахида, вот Лукиановы разговоры мертвых, вот Даржанс, немецкое издание Свифта, Том Ионес, Дайра, Селим и Дамасина, Деразас и Мендоса, Мирамонд[28], – книги эти так непохожи были на окружавшую действительность; я чувствовал, как в груди моей бьется сердце, а некий голос зовет в далекие страны и моря.

Тем временем дела Аристарха Иваныча становились все хуже и хуже. Дворянство и купечество откровенно бойкотировали все его распоряжения: о постройке дорог, о развитии речного судоходства, об устройстве училищ; причиною всему был его дурной нрав.

Трудности Аристарха Иваныча разрешил, как и всегда, впрочем, Степан, тайно собравший самых богатых купцов в таверне и разъяснивший многочисленные выгоды, которые сулило им участие в губернских делах. Ораторское умение его было в тот день воистину Цицероновым: отыскав больную рану, он бил в нее до тех пор, пока противник не признал себя побежденным.

– Вы только подумайте, што будет, ежели вы и дальше станете зарывать свой талант в землю. Вы не дадите денег на дороги и училища, а сосед ваш, другой купец, даст, и через десять лет он будет с жиром, а вы – с пшиком; и тогда вы придете в управу и спросите: почему этому все, а мне ничего, а я вам отвечу: потому што он первым распознал выгоду союза с государством, а ты не распознал; ты продулся, товар твой теперь никому не нужен, сбрось его в реку на корм рыбам; дети твои пойдут с протянутой рукой по миру, ибо ты был глуп, а сосед твой был умен…

Для пущей убедительности своей интриги Степан приказал мне безбожно врать купцу Лодыгину, что купец Бухарев дал денег на лодочную станцию, а купцу Бухареву говорить, что Лодыгин пожертвовал на строительство семинарии. Я не только сделал это, но и подговорил сделать то же своих детских приятелей. Успех предприятию был обеспечен; казна пополнилась деньгами, а я получил первую в своей жизни награду – сахарного леденца, который мы с друзьями весь вечер лизали по очереди.