Читать книгу Слёзы Шороша - Братья Бри - Страница 4

Книга первая
Предыстория первая
Нет-Мир
Глава четвёртая
«Власть слов и слёз»

Оглавление

Девятнадцать лет назад.

С тех пор как мальчик подружился с художником, жизнь его стала интереснее и легче, а места для него самого в ней – чуточку больше. Ненавистная школа не исчезла по мановению волшебной палочки и не отделалась от привычки откусывать наиболее оголённые кусочки его «я». Но мальчик учился, как подсказал художник, «плевать на фасад, если вывеска на нём не позволяет плюнуть в рожу за ним». Улица, на которой прежде он искал спасения от одиночества, но находил много других своих слабостей, больше не манила его.

Мальчик и художник проводили много времени вместе. Мо почти каждый день обедал у Ли. Они, как равные, сидели за столом и беседовали о том, что попадало в эту минуту на язык. Пищу плотскую готовила и подавала молодая женщина, по имени Сэл, которая никогда не вмешивалась в их разговоры. По вечерам Мо и Ли прогуливались по аллеям парка. И во время таких прогулок они говорили о том, что душе Мо или душе Ли вдруг удавалось подсмотреть и украсть из мрака. Потом Мо шёл к себе домой, в небольшую квартиру, где его ждала мать, а Ли звонил в свою дверь, которую открывала Сэл.

Нередко Ли приглашал Мо в свою мастерскую. Он часами писал свои картины. А мальчик усаживался в крутящееся кресло, которое было доставлено сюда специально для него, и которое Ли назвал «точкой преломления», и наблюдал. На его глазах зарождался и жил какой-то другой мир: он начинался с отдельных штрихов или мазков, которые таинственным образом превращались во взор. И взор этот начинал испытывать мальчика, и он догадывался, что взором управляет невидимая душа. Порой через несколько дней работы на холсте появлялось то, чего Мо не мог объяснить себе словами, то, чего он никогда не видел в реальной жизни и не мог вообразить, но что обладало какой-то живой силой, от которой по всему его телу бежали мурашки.

Больше всего Мо нравилось, когда Ли рисовал, как он сам называл их, быстрые портреты. Во время этого занятия художник всегда общался с мальчиком.

– Мо, как ты думаешь, кто это? – Ли показал на только что законченный им портрет.

Мальчик какое-то время изучал изображённого человека, пытаясь зацепиться за что-то такое, что могло бы подсказать ответ.

– Я помогу, – сказал Ли. – Тебе нравится это лицо?

– Я как раз хотел сказать, что у него неприятное лицо, – поспешил признаться Мо, уловив, что он на правильном пути. – Это видно по его глазам…

Мо снова задумался.

– Как он смотрит? – спросил Ли.

– В зеркало! В зеркало, да?! – воскликнул Мо после короткого подсознательного поиска.

– Браво! Хотя на портрете зеркала, как ты видишь, нет. Его вообще нет в пространстве, где находится этот человек.

– Как? – озадачился Мо.

– Как? Он любуется собой – вот где собака зарыта. Но не собственным носом, пялясь в зеркало. Он любуется собой внутренне. Собой как героем собственного действа. Заметь: не кто-то другой любуется им – устремлённых на него глаз он даже не замечает в эту минуту. Он всецело поглощён собой. Ты что-то хотел сказать?

– Рот у него какой-то… противный, – морщась, сказал Мо.

– Уточни, если можешь.

– Как будто у него что-то во рту. Может быть, он ест. Но это выходит у него как-то… – Мо запнулся, не найдя подходящего слова.

– Ты правильно сказал… Итак, глаза и рот. Глаза, которые наслаждаются. И рот, который не может остановиться, хотя, по некоторым признакам, он слишком увлёкся и ему пора это сделать. Вот, посмотри на уголки рта: эта прилипчивая пена – непременный спутник излишества в загрязнении воздуха словами. И теперь мы смело можем ответить на мой первый вопрос: кто этот человек. Я называю его и подобных ему словом «лектор». Нет, совсем не обязательно ему читать лекции в университете или на собраниях «зелёных». Тот, кто читает лекции, может вовсе не быть моим лектором. Мой лектор – своего рода маньяк. И ты верно подметил: он ест, точнее, жрёт. Он истязает того, кто вынужден по какой-либо причине терпеть его и ждать, пока он не закончит свою лекцию… А ты молодец, Мо: раскусил парня…

* * *

Той осенью Мо услышал от своего друга Ли странную историю, многого в которой не понял. Но он был единственным человеком, которому доверился художник. Предваряя своё повествование, Ли так и сказал:

– Мо, ты, конечно же, испытал хоть раз в жизни, как нелегко и неинтересно прятать в себе какой-то секрет долгое время, прятать до тех пор, пока он не начнёт тускнеть и плесневеть. Сегодня у меня такое настроение…

При этих словах у мальчика загорелись глаза: он понял, что сейчас Ли откроет ему какую-то тайну, настоящую тайну.

– Сегодня у меня такое настроение, что хочется поделиться тем, что уже много лет остаётся моим самым большим секретом… И хорошо, что у меня есть ты…

Ли погрузился в себя. Потом сказал:

– Ну, слушай. Это было одиннадцать лет назад. Четверо охотников за удачей отправились в экспедицию. Они искали железо – так они говорили о своём метеоритном промысле. Вдалеке от цивилизации мне нужна была страховка, и я примкнул к этим четверым, потому что одним из них был мой брат. Я не искатель железа. Я мечтал поработать на природе, там, где ничего не подрисовано человеком и поменьше самого этого человека. И этот случай подвернулся… Мне повезло: я рисовал жизнь камней… их лица, гримасы. Я пытался понять их душу. Мне повезло: там было много камней. Они немногословны, но, как никто другой, умеют позировать… Я ничего не искал. Это нашло меня само. Позвало меня к себе. Притянуло меня. И когда я высвободил это из земли и прикоснулся к этому пальцами, я понял, что это прикосновение, этот миг не что иное, как точка отсчёта моей истинной судьбы, которая возвышается над призванием, над талантом.

В Мо раскалялось желание спросить, о чём, о какой вещи говорит Ли, но он не смел: Ли был бледен и страстен, рассказывая о своём секрете.

– Этот миг не что иное, как приобщение к некой силе. К некой вселенской силе, которая даёт тебе власть, делится с тобой величием… И когда импульсы этой силы на кончиках твоих пальцев, на твоей ладони, ты ещё ничего не понимаешь. Ничего не понимаешь! Но в первые же мгновения ты чувствуешь это! Чувствуешь, что ты не такой, как все! Чувствуешь, что ты над всеми!.. Я побежал… Я бы не отдал свою находку, чего бы мне это ни стоило. Скорее, я убил бы их. Я бежал. Долго. Я не чувствовал усталости. То, что было в моей руке, придавало мне сил. Я бежал, пока не погрузился во тьму. Во тьму леса. Во тьму ночи. Дальше идти было невозможно. Я натыкался то на грубость деревьев, то на неизвестность черноты. Мне стало холодно. Изнутри издевался голод. Я не знал раньше, я просто не думал о том, что отчаяние берёт верх над тобой так скоро. В какой-то момент я не выдержал… и заплакал. И то, что было в моей руке, снова позвало меня. Я поднёс это к лицу: мне хотелось увидеть это. Я стал перебирать пальцами и крутить это в руке. И сам я поворачивался то в одну, то в другую сторону в поиске струйки света, которая смогла бы оживить мои чувства. Я вглядывался и вглядывался. В какой-то момент мне показалось, что я увидел выход из тьмы. И я шагнул туда. Но силы оставили меня, я потерял сознание… Очнулся от какого-то прикосновения. Надо мной стоял человек. Было светло. Трава обнимала меня.

«Кто ты и что делаешь в наших краях?» – спросил меня человек.

«Я путешествую. Заблудился», – ответил я и вспомнил о своей вчерашней находке.

Я пошевелил пальцами – в руках её не было. Тогда я приподнялся и пошарил в траве… и испугался, не обнаружив её.

«Ты ищешь это или это?» – в одной руке он держал то, что я искал, в другой – мои карманные часы, подарок отца.

Я молчал, не зная, чем обернётся для меня мой ответ.

«Что ты выберешь?» – вопрос звучал так, как будто незнакомец уже знал, какая из вещей достанется ему.

«Какую из двух дорогих мне вещей назвать, чтобы сохранить ту, которая выбрала меня? – подумал я. – Но если я её избранник, она вернётся ко мне».

Я решил не сдаваться.

«Но и то, и другое принадлежит мне, – сказал я. – Разве не так?»

«Ты забываешь о третьей вещице, с которой ты вряд ли захочешь расстаться. Как видишь, пока я не отнял её у тебя», – сказав это, он щёлкнул пальцами. Из травы выросла огромная собака. Я встретил её взгляд, который не выдержал и секунды.

«Ты имеешь виды на какой-то из двух предметов?» – спросил я, пытаясь ничем: ни голосом, ни жестом, ни взглядом – не выдать своего страха.

Незнакомец рассмеялся.

«Это я верну тебе, если ты не будешь глупым, – к моему счастью, он кивнул на руку, в которой была моя находка. – А это возьму за кров и еду, ты погостишь у меня».

Я заметил, что он смотрит на часы с каким-то особым трепетом, как ребёнок, который видит в игрушке нечто большее, чем игрушка.

«Ты выполнишь для меня одну работу, за которую я заплачу тебе. Ты постараешься и сделаешь её: у тебя нет другого выхода».

Он был прав, у меня не было выхода. Настоящий смысл его слов я понял позже.

«А теперь поднимайся и следуй за мной. Тебе нечего бояться, – сказал незнакомец и усмехнулся. – Нас сопровождает надёжная охрана».

Я прожил у него девяносто два дня. Работу, которую он поручил мне, я мог закончить раньше. Но я проверял всё по несколько раз. Не только интерес творца руководил мной: уже тогда я знал, что делаю это для себя, для своего будущего. Но не торопился я ещё и вот почему: местечко это заворожило меня. Это спокойствие. Эти виды. Это небо. Мо! Ты не знаешь, какое там небо! Никогда в жизни я не видел такого неба! Но нет, я не стану говорить об этом. Я не смогу передать это словами. Лучше я напишу это. И тебе, я уверен, захочется туда. Когда-нибудь мы вместе отправимся в эту прекрасную страну…

Ещё одно, что задерживало меня там, – моё любопытство. Хотелось как можно больше увидеть и понять. К тому же я не знал, что меня ждёт по окончании работы. Тот намёк на третью вещицу нельзя было сбрасывать со счетов.

Очень быстро между мной и сыном хозяина сложились приятельские отношения. В то время он был такого же возраста, как сейчас ты. Узнав о том, что я художник, он каждый день приходил ко мне в комнату, предлагал угощения, которые мы с ним тут же съедали, и просил что-нибудь нарисовать для него. Меня забавляло это, и я с лёгкой душой предавался этому занятию. Вечерами мы с ним гуляли, совсем как с тобой, и разговаривали. Много чего любопытного и страшного услышал я от него. Не знаю, его ли фантазией были рождены все эти страшилки или он пересказывал мне сказки, что бытовали в тех местах, но медленно погружаться после этих историй в сон, боязливо посматривая в окно и прислушиваясь к ночи, было для меня особым удовольствием, возвращением в детство.

Время шло. Моя работа подходила к концу. Я решил воспользоваться привязанностью мальчика ко мне и однажды, рисуя для него, изобразил мою находку.

«Посмотри, Рэф. Ты когда-нибудь видел это?» – спросил я.

Увидев рисунок, он, неожиданно для меня, подскочил с места. То ли он сильно удивился, то ли испугался, но то, что он узнал в рисунке знакомый предмет, стало понятно без слов. Он всё же хотел что-то сказать (я заметил это), но сдержался. С минуту мы молчали, и было видно, что он в каком-то замешательстве и не знает, как выйти из этой ситуации. В не меньшее замешательство пришёл и я и на мгновение даже усомнился в своём плане. Но другого, увы, у меня не было. Испытывая неловкость за заведомое лукавство, я сказал:

«Знаешь, Рэф, твой отец взял у меня вещицу, которую ты только что видел на рисунке, взял… на время. Сегодня я закончу мою работу и должен буду покинуть вас. Мне неудобно напоминать ему… Может быть, ты выручишь меня? Если ты знаешь, где хранится эта вещь, принеси её мне».

«Да», – Рэф сказал лишь одно это слово и поспешил к двери.

«Рэф», – окликнул я его.

Он взглянул на меня как-то закрыто, как будто мы не были знакомы, как будто мы так живо и искренне не общались друг с другом все эти дни.

«Рэф, ты не мог бы взять её до нашей с тобой прогулки? – я опять почувствовал неудобство от этого фальшивого „взять“. – Пожалуйста, будь другом, принеси её мне».

Он одобрительно кивнул и вышел.

Дорогой Мо… я и сейчас, рассказывая тебе этот эпизод, испытываю стыд за свою нечестность, будто я обманул тебя. В своё оправдание скажу лишь то, что мне надо было уйти, уйти незаметно от человека, которого я считал своим обидчиком и на стороне которого была сила и власть распорядиться моей судьбой…

Я испытал настоящий страх, когда вечером в мою комнату вместо Рэфа вошёл его отец. Обо всём сказали его глаза.

«Пойдём. Я покажу тебе дорогу – сам снова заблудишься».

Он остановился в трёхстах ярдах от леса. Первое, что он сказал после долгого молчания, звучало как угроза.

«Пса убил ты?»

«Даю тебе честное слово, что это сделал не я», – упрямо смотря ему в глаза, ответил я.

Он между тем испытывал меня своим взглядом.

«Тогда кто?»

«Не я», – это не было уходом от ответа, это был мой ответ, и он понял меня.

«Ты не желаешь выдавать этого человека. Воля твоя».

– А кто убил собаку, Ли? – не удержался от вопроса Мо.

– Не я, – повторил свой ответ из прошлого Ли. – Слушай, что было дальше.

Мы стояли и смотрели друг другу в глаза. Он решал, как поступить со мной – я ждал этого решения.

«Не возвращайся сюда, – наконец сказал он. – Теперь у меня есть причина убить тебя. Ты сотворил её собственными руками, и мне не нужен свидетель того, что мои руки – это твои руки. Возьми свои вещи».

Я пришёл в изумление, когда он протянул мне мою находку и вместе с ней мои часы, которые он выдавал мне только на время работы, приучив меня к мысли, что они принадлежат ему.

«Ты же говорил, что оставишь часы себе за кров и еду», – мне было любопытно услышать его объяснение.

Вместо объяснения, он посмотрел на меня, как на последнего глупца, и я понял, что своего решения он не менял. Потом он сказал:

«Ты должен идти. Слушай меня внимательно…»

«Постой», – перебил его я и ещё раз окинул взглядом местечко, которое полюбилось мне.

Ли закончил свой рассказ словами, которые означали, что история эта не осталась в прошлом:

– Я благодарю мою находку каждый день. И верю, что вернусь туда, где чуть было не потерял её. И мои часы будут показывать моё время. Наше с тобой время, Мо.

Ли выдвинул ящичек секретера и достал оттуда золотые карманные часы.

– Те самые, – сказал он. – Пожалуйста, возьми их. Теперь они твои.

От слов, сказанных Ли, от этих часов, овеянных тайной пребывания там, от этого живого эха истории, которая приключилась с Ли, Мо испытал счастье и страх одновременно. И ему ещё долго не хотелось покидать пространство, которое пропиталось какой-то другой, притягательной жизнью. И он просидел у своего наставника до поздней ночи.

* * *

После того как Мо ушёл домой, Ли вдруг почувствовал прилив ярости и бессилия. Он не остался один: ответ на вопрос, кто убил собаку, предстал перед ним так живо, как может предстать только перед художником.

Уже давно он заставил себя думать об этом эпизоде своего пребывания там, как о сне. Он и на самом деле не знал, был ли это сон или всё происходило наяву. И только факт смерти собаки хозяина мешал ему полностью отречься от этого, как от реальности.

Художник и Рэф в тот вечер как обычно гуляли по саду. Четвероногий охранник был где-то рядом. Рэф досказывал ещё одну историю, похожую на сказку.

– Дракон проглотил много-много людей и запил их водой из озера. Он выпил всё до последней капли. Это было самое большое и красивое озеро во всей округе. На его месте осталась только огромная котловина, которую покрыл непроглядный туман. Это был необычный туман: он простирался от земли до самого неба и выл целыми днями и ночами, выл так, как выла бы стая волков. С тех пор люди боятся ходить туда. Много лет туман высился, как огромная неприступная башня, пока свет не одолел его. Теперь он не воет и стелется лишь над самой котловиной, пряча от людских глаз тех, кто живёт внутри неё.

– Рэф, а кто же может жить в котловине?

– Люди слышали звуки, доносившиеся со стороны бывшего озера. Говорят, что они напоминают человеческие голоса. Те же, которые осмелились пройти сквозь туман, чтобы исследовать котловину, не вернулись.

– А в какой стороне было озеро? – спросил художник (неожиданно для него самого перед его глазами родился и тут же исчез образ будущей картины).

– Ты же не пойдёшь туда?! – удивлённо воскликнул Рэф.

– Нет, Рэф, – сказал художник и с грустью добавил: – Жаль.

– Жаль?! Чего жаль?

– Было и ушло – вот чего жаль.

– Там, – сказал Рэф и указал рукой направление. – Там было озеро.

Художник повернулся в сторону исчезнувшего озера.

– Я домой пойду, мне спать пора.

– Спокойной ночи, Рэф.

Художник остался в саду. Он смотрел в дарящую мечты даль… Вдруг его насторожило негромкое рычание. И тут же, охваченная порывом злобы, мимо него почти неслышно промчалась хозяйская собака. Через мгновения что-то тяжело рухнуло на землю. Художник поспешил на этот отчётливый звук внезапно прерванной ярости. Собака бездыханно лежала на дорожке. Он огляделся: вокруг никого.

– Не бойся меня.

Художник вздрогнул от голоса за спиной и обернулся: сильный пронзительный взгляд заставил его почувствовать неуверенность в себе.

– Что бы ты выбрал: быть убитым зверем, – незнакомец кивнул на собаку, – или убить его?

Только сейчас художник увидел, что этот мощный, властный голос и этот взгляд, который сковал его волю, принадлежат… уродцу, горбуну очень маленького роста и к тому же преклонного возраста.

– Что? – спросил художник, вместо того чтобы ответить на вопрос или оставить его без ответа.

Рассерженный горбун собрал лицо в узел и палкой рассёк воздух перед собой – художник обхватил голову руками, не веря своим глазам: по лицу урода пробежала ломаная линия, ровно такая же, что пробежала когда-то по отражению его собственного лица в зеркале.

– Очнись! – приказал горбун.

Художник пришёл в себя и постарался как можно спокойнее, подчёркивая свою независимость (хотя бы для самого себя), спросить:

– Кто ты? И зачем ты здесь? Непрошено являешься в чужой сад, расправляешься с собакой. Кто ты такой в конце концов, чтобы позволять себе это?

Горбун рассмеялся. Художнику стало неприятно оттого, что этот уродливый старик чувствует в себе превосходство, и оно не было напускным: он легко одолел натасканного на охрану пса весом не менее ста пятидесяти фунтов, и лишь одного его взгляда хватило, чтобы молодой человек, не в привычке которого было робеть, потерял самообладание.

– Перед тобой Повелитель Скрытой Стороны. Я пришёл познакомиться с тобой. Меня позвало то, что есть в нас обоих. И когда мы преодолеем расстояние между нами, окутанное туманом, который мешает увидеть истину, ты поймёшь, что я это ты, а ты это я.

Художник не понял точного смысла того, что сказал горбун, но это как-то соединилось в его голове с тем, о чём поведал ему в своей сказке Рэф.

– Ты один из тех, кто живёт там, в котловине?

– Если бы ты наткнулся на одного из них, ты пожалел бы о том, что зряч. Но это мучило бы тебя недолго, – ответил горбун и потом спросил: – Тебе нравятся здешние места?

– То, что я успел увидеть, запало мне в душу, и я не совру, если скажу, что остался бы в этом чудном крае навсегда, если бы не обстоятельства моего пребывания здесь.

– И мне нужна эта сторона. Мы ещё пригодимся друг другу.

Художника покоробили эти слова, но в следующее мгновение что-то будто переменилось в нём, и душа его приняла их как истину.

– Грядущее свяжет нас, – горбун приподнял палку. – А пока возьми с собой моё имя…

Художник очнулся ото сна ранним утром. Обнаружив себя в саду подле мёртвой хозяйской собаки, быстро поднялся и поспешил в дом, в свою комнату. Он не знал, заметил ли его кто-нибудь из домашних.

* * *

На следующий день, после уроков, Мо, равнодушно пробежав давно знакомые и неинтересные страницы главы под названием «от школы до дома» плюс несколько лестничных пролётов, позвонил в дверь своего друга. Ему открыла Сэл – по её глазам он сразу понял, что что-то не так.

– Его нет дома, – сказала она грустно и почти шёпотом, вместо обычного «Привет! Проходи», и добавила, как-то нерешительно: – Он… он заболел.

Мо уже повернулся, чтобы уйти, но Сэл остановила его.

– Подожди. Я сейчас.

Через минуту она вернулась и протянула Мо сумку.

– Отнеси ему поесть. Он в мастерской, – попросила она и погладила его по голове. Раньше она никогда так не делала.

Всю дорогу до мастерской Мо бежал: его тревожил вопрос, что же случилось на самом деле, и он не заметил, как оказался перед дверью, которую надо было открыть, чтобы приблизиться к ответу. Первый раз ему было трудно сделать это: какое-то предчувствие сдерживало его. Но он был слишком молод, чтобы следовать голосу предчувствия.

Мо вошёл в мастерскую и застыл в изумлении: Ли (это был Ли, он видел, что этот человек Ли) стоял на коленях перед картиной, которую начал писать. Он сжимал голову руками, как будто хотел справиться с чем-то внутри неё, подчинить это что-то себе. Между ладонью правой руки и головой торчала кисть. Он дрожал всем телом и что-то бормотал, что-то, что невозможно было разобрать. Некоторые слова, не разорванные безудержной страстью в клочья, вырывались из его груди и, разрастаясь, словно оглушали всё пространство мастерской. Мо понял, что слышит слова то из чужого, то из родного ему языка.

– …здесь… здесь… слова!..

Ли поднялся с колен и принялся ходить около картины. Дрожь не отпускала его. Он будто искал что-то во тьме, объявшей его, то пугаясь её слепоты, то цепляясь за её призраки. Неожиданно он останавливался и прямо в воздухе делал какие-то движения кистью, словно давая ей возможность запомнить что-то пойманное в этой тьме, чтобы потом перенести на свет, на полотно. В какой-то момент Ли повернулся в ту сторону, где находился Мо – Мо оторопел от страха. Не зная, куда ему деваться, он поднял сумку (которую дала ему Сэл), чтобы отгородиться ею от безумного взгляда Ли. Сумка помогла ему вспомнить, для чего он пришёл сюда, и он прокричал:

– Я… я… я принёс обед! Я… я не знал…

– Сколько слёз…

– Сэл… просила отнести это тебе, – Мо пятился к двери.

– …для власти надо?.. – голос Ли навевал ужас в эти мгновения.

– Ли, это я, Мо!

– Скала спрячет…

– Ли, это я, Мо! Это я! Что с тобой?! Что с тобой?!

– …ключ…

Мо вдруг понял, что Ли не видит и не слышит его. Он прижался к стене и стал ждать.

– …к власти!.. Необъятной власти!..

Ли бросился к полотну, словно боясь потерять то, что должно было обрести своё место на холсте. Он судорожно слизывал кистью краски с палитры и писал, писал, отдаваясь наитию.

– Власть слов… и слёз!.. Власть слов и слёз! – повторял он в исступлении.

Заворожённый этим магическим действом, Мо забыл о своём порыве убежать отсюда. Он украдкой приблизился к своему креслу, но не уселся в него, как обычно делал это, а спрятался за его спинку и оттуда наблюдал… Когда работа была закончена, Ли долго стоял перед ней. Неподвижно и молча. Казалось, что он умер стоя. Страх снова напомнил Мо о себе. Эта мертвенная сцена не только сама по себе пугала мальчика – она должна была чем-то закончиться. Он ждал, и тревожный стук его сердца мерил накал ожидания… Вдруг по всему телу Ли пробежала судорога – он ожил. И через мгновение заревел всей грудью:

– Не по-ни-ма-ю! Не по-ни-ма-ю! Где?.. Где моя кисть?!

Он схватил со стола нож и вонзил его в полотно. Потом ещё раз…

– Нет! Ли! Нет! – Мо с криком выскочил из-за кресла и бросился к Ли.

Ли обернулся и, увидев Мо, отбросил нож.

– Мо?! Ты здесь?! – изумлённо воскликнул он.

– Не порти картину, Ли! Лучше отдай её мне! – умолял его мальчик.

– Картину? Эту?

Ли стал рассматривать картину, как будто видел её впервые, как будто не помнил, что мгновениями раньше был связан с ней каждым своим нервом.

– Кто написал её? – спросил он в недоумении.

– Ты, Ли! Ты её написал! Только что! Я сам видел. Ли! – слёзы скатывались по щекам Мо.

– Не плачь, Мо. Если ты говоришь, что её написал я, значит, так оно и есть.

– Ты… отдашь её мне? – попросил Мо, но в глазах его была не просьба – в них была надежда на то, что Ли вернулся к нему.

– Конечно. Ты заберёшь её.

Мо приблизился к полотну и, вытирая слёзы, сказал:

– Спасибо, Ли. Когда она подсохнет, я возьму её домой. Только пообещай, что не порежешь её.

– Я не трону её, Мо. Ни ножом, ни кистью. Она твоя… А мы с тобой друзья, правда?

– Да… я принёс тебе еду. Сэл прислала. Она добрая, Ли.

– Пойдём домой. Поужинаем вместе. Сэл заждалась нас.

Слёзы Шороша

Подняться наверх