Читать книгу Живой проект - Дарья Викторовна Еремина - Страница 24

«Стремительный рост популярности «живого проекта: Александра» уже побил рекорды последних лет! Даже первая неделя шоу «Лунная база» ныне осталась позади! В «Вопросах LPI» кипят обсуждения самых неожиданных заявлений, не пропустите!

А вот в «Вопросах TR» намек на козни конкурентов не вызвал отклика. И это неудивительно! Анонс новой модели кукол с продвинутой обратной чувствительностью уже третью неделю держит мир в напряжении. По признанию мистера Гото, сумма предварительных заказов новой модели уже втрое превысила даже самые смелые ожидания! Начало продаж приурочено к международному дню ненасилия – 2 октября. Теперь пользователь может уловить тончайшие ароматы, а кожа способна чувствовать слабейшие импульсы, такие как прикосновение ветра! Это новое слово в полноценной и безопасной реальности!»

***

Александр не ожидал подобного ажиотажа. Все публичные контакты были завалены запросами, поднятые им темы в информсетях по активности вышли в топ. Но далеко не все выступали за наделение живых проектов человеческими правами. Масса откликнувшихся была против увеличения количества живых проектов, их существования и функционирования в принципе. Заведенные Александром площадки были похожи на места боевых действий. Тем не менее, сторонников насчитывалось сотни тысяч. Активный же прирост, как приверженцев этой идеи, так и противников, пришелся на второе июня.

Без удивления Александр наблюдал за активностью PR-отдела корпорации. Появились аргументированные, профессиональные статьи, в которых тема человеческих прав для клонов высмеивалась или осуждалась.

Через неделю после выступления Федора Ивановича на форумах появились ролики корпорации. Увиденное стало для него неожиданностью. Были отсняты «интервью» с телохранителями и спасателями. У обоих, как и у большинства живых проектов массового производства, выработка гормонов, отвечающих за чувства, благодаря которым люди способны радоваться и грустить, привязываться и любить, стремиться к самовыражению и самореализации, были сведены к минимуму. Саша не питал иллюзий по этому поводу, но все же представленные бездушные клоны, почти роботы, явно переигрывали. На Арктике-1 при нем было выпущено несколько партий живых проектов: телохранителей, спасателей и техников. Он понимал, чем отличаются эти живые проекты от него самого или от людей. Но эти отличия не делали эти виды – недочеловеками.

Еще через пару дней на его ресурсах начали появляться любительские видеозаписи с общей тематикой: расправы над живыми проектами. Сначала Александру казалось, что их выковыривают из всех кладовых интернета, накидывают старые, линкуют повторы. Но просматривая один за другим, день за днем, он начал понимать, что все свидетельства свежие. С тем же рвением, с каким мировая общественность откликнулась на вопрос о человеческих правах для живых проектов, люди выражали свое мнение по вопросу профессора Высоцкого, что был озвучен первым. А так как живые проекты не имели гражданской принадлежности, фактически не обладали статусом людей, то и за нанесение им физического вреда или убийства наказание полагалось как за нанесение корпорации Live Project Incorporated материального ущерба. Это пугало не многих.

Судя по комментариям, тем людям казалось, что они очищают мир. Они кричали, что защищают человечество. Это был открытый протест обывателя против корпорации – уничтожение ее собственности. И та часть, что выступала за наделение клонов человеческими правами, была не в силах уберечь их. Не в силах был и Александр.

Федор Иванович писал:

«Саша, я не ожидал подобной реакции. Это страшно! Это ужасно! Я чувствую себя в ответе за происходящее. Но более всего меня пугает твое возможное осуждение.

Я не сожалею о содеянном, но методы, которые выбрали люди для демонстрации своего мнения – неприемлемы! Я заявлю об этом в ближайшем интервью и в ближайшей статье от своего имени. С другой стороны я вижу, что был прав: понимание происходящего пришло давно, мой доклад стал лишь катализатором.

Искренне надеюсь, что над тобой не висит угроза физической расправы ни со стороны корпорации, ни со стороны их противников. Ты уникален и это защищает тебя. Пожалуйста, будь осторожен…»

Статьи Александра, которые теперь были готовы размещать практически любые издания, кроме официальных корпоративных изданий LPI, располагались рядом со сводками о скандале вокруг «Живого проекта». Александр подписывал их «живой проект: Александр». Подтверждением являлся публичный идентификатор с паспортного чипа. Об этом живом проекте обыватель не слышал. Любые информационные «вбросы» от него сопровождались недоверчивыми, а то и издевательскими замечаниями. Тогда же, во второй половине июня, в крупнейших изданиях с разрешения Александра был опубликован тот самый общественный id17. Теперь Александра мог идентифицировать любой человек на улице. Федор Иванович писал:

«Саша, ты сошел с ума!»

Саша вернулся в Рын-пески на станцию Песок-2. На опасения Федора Ивановича он не реагировал.

Для многих обывателей, не особо интересующихся вопросом живых проектов, но с любопытством наблюдающих за разразившимся скандалом, было удивительно, что идентификационные чипы клонов ничем не отличаются от паспортных чипов обычных людей. Тем не менее, клонирование с переменным успехом было разрешено на территориях большей части мира правительствами и госкорпорациями. LPI использовало стандартные идентификаторы с данными вида, серии и порядкового номера, что соответствовало мировым стандартам авторизации.

Коллеги и руководство Александра смотрели на него косо и с удивлением. В мановение ока всем стало известно, что финансовый планировщик корпорации заодно с профессором Высоцким. Но удивляло их не то, что живой проект активно борется против сложившихся за минувшие десятилетия положения дел, а то, что руководство корпорации ему это позволяет.

Не прошло и двух недель после выступления профессора Высоцкого, как Лемитов, остающийся начальником Александра, сказал коллеге между делом:

– Он стал неприкасаем…

К Александру осознание этого пришло несколько позже. Живой проект оказался в центре общественной деятельности, сетевые издания боролись за его публикации, он оказался на самом виду. И о нем писали, и писал он. И все что он имел сказать, горячо обсуждалось.

Фактически ничто не мешало устранить его самым благообразным образом, но Александр перестал опасаться этого. Что-то подсказывало ему, что для президента корпорации пойти на этот шаг означало позор больший, чем его, Александра успех. И еще он понимал, что несмотря ни на что, первым пунктом своего доклада, вылившимся в неугасающий скандал, Федор Иванович отвлек внимание руководства корпорации от деятельности самого Александра. Он мог в сравнительном спокойствии готовить следующие шаги, пока корпорация разбиралась с ущербом от нападений на живые проекты по всему миру; боролась за клиентов, которые предпочитали приостановить сотрудничество до более спокойных времен, так как в мановение ока сотрудничество с «Живым проектом» стало дурным тоном и портило репутацию компаний, радеющих за будущее человечества; сражалась с убытками и прессой.

Ольга с памятного ночного разговора в марте написала Александру четыре письма. Шестнадцатого июня он получил пятое. Шел третий час ночи. Глядя на ее имя, Саша опасался открывать письмо.

Несомненно, он думал о ней, давая согласие на размещение id своего чипа в прессе. Он думал о ней каждый раз, отвечая на письма о роде своей деятельности и месте в корпорации. Опасался и ждал, что рано или поздно для нее станет очевидным, что он – живой проект. Опасался, ждал и шел вперед, шаг за шагом, день за днем по миллиметру продвигаясь к своей цели. Он не думал, что сделает и что скажет, если до нее дойдет информация о живом проекте, баламутящем людские массы. Он не думал и не предполагал, как она на это отреагирует, лишь помня тот разговор продолжительностью в день. Он помнил брезгливые складочки в уголках ее губ, когда она говорила о клонах. Помнил, с какой твердостью и непререкаемостью она отстаивала свое мнение. То самое мнение, борьбу с которым он оплачивал, возложив на нанятых людей и волонтеров. Он понимал как маловероятно то, что она захочет сказать ему хоть слово после того, как узнает правду. Но надеялся, что если это произойдет после, уже после. Если он перевернет мир с ног на голову для того, чтобы доказать ей, что он – человек, – она все же сможет взглянуть на него по-другому.

Нет, Александр вел свою борьбу не ради этих призрачных, но поддерживающих его надежд. Но за месяцы, прошедшие со дня их знакомства, Ольга не покидала его мыслей и не позволяла забыть о себе. Он помнил ее ясное лицо, ее забавную рассеянность и блеск волос, помнил тепло ладони и смех, помнил удивительные глаза, прячущиеся за ресницами, когда их взгляды встречались. Помнил ее меланхоличное спокойствие и консерватизм; неожиданную эрудицию, раскрывавшуюся в долгих разговорах на хорошем, становящимся практически ископаемым, русском языке. Он помнил неожиданное до знакомства с ней влечение к человеку и женщине, столь непривычно настоящей, реальной, отчаянно естественной, будто сложившейся из воспетых образов прошлого, прошедшего сквозь века и материализовавшегося в плотную, осязаемую, уникальную личность. И ни на секунду он не усомнился в своих действиях прошлых, настоящих и планируемых.

Собравшись, он открыл письмо.

«Сашенька, здравствуйте!

Этот доклад профессора Высоцкого свел мир с ума!

Я не понимаю, как это может происходить в наш век, в нашем мире. Я сижу здесь, в Арктике, но мне мерещится кровь на собственных руках. Я не понимаю… и мне страшно…»

Успокоено вздохнув, Александр улыбнулся. Ни сегодня, ни сейчас, ни в этом письме.

Он подумал, что Ольга переживает за живые проекты, но следующие строки разубедили его.

«Саша, как люди могут так себя вести? Ответьте мне, потому что сама я не в состоянии это осознать и принять. Что в человеческой природе позволяет проявлять такую жестокость к существам несовершенным, вторичным, с притупленным инстинктом самосохранения? Ввиду чего они считают себя вправе с подобной агрессией уничтожать чужую собственность? Объясните мне, Саша!

Я не хочу вникать в детали происходящего. Мне претит сама мысль о том, что современный человек считает себя не только вправе вести себя подобным образом, но и видит в своих действиях что-то благородное, оправдывается стремлением к сохранению своего вида. Если это люди, то мне стыдно за то, что я – человек. Мне больно от происходящего.

Вместе с тем, я согласна с Федором Ивановичем в вопросе о массовом выпуске живых проектов – это необходимо остановить. Возможно исключение для проектов с усиленной физической базой и реакциями, подвергающихся физической опасности, такими как телохранители и спасатели. Но в эксклюзивном праве на интеллектуальный труд человеку отказывать непозволительно. Правда, второй пункт его доклада меня несколько удивил. Честно, я была обескуражена, обнаружив, что человек такого ума мог предложить такую глупость: человеческие права клонам. Я вспомнила наш спор и теперь понимаю, откуда ноги растут. Если вы отстаивали тогда идеи своего старшего друга, то я могу понять вас.

В любом случае, я стараюсь отгородиться от этого скандала. Поддержка деятельности профессора Высоцкого путем уничтожения собственности корпорации должна быть неприемлема для разумного человека. Это просто дикость какая-то! Искренне сочувствую вам, Саша: вы в эпицентре этого кошмара. Надеюсь, вас не заденет ни с какой стороны. Опасаться за сотрудников корпорации и в наибольшей степени – головного офиса, меня заставляет покушение на президента. Я две недели не могла прийти в себя от шока, как это вообще возможно: выразить свое негодование (так мне объяснил знакомый, осведомленный о причинах покушения), свое «беспокойство» о судьбе человечества путем покушения на жизнь главы корпорации! Это нормально? Мы сходим с ума! Все мы сходим с ума, если спокойно воспринимаем подобные методы.

Я пытаюсь остановиться, не думать об этом, не писать вам, но каждый раз возвращаюсь мыслями к докладу профессора и разразившемуся скандалу. Я зареклась смотреть новости, пока этот ужас не утихнет. Должно же это закончиться, есть же управа на любое безумие? Хотя бы власти должны прекратить это.

Возможно, я утрирую, и все не так страшно? Скажите мне, что я преувеличиваю, и масштабы противостояния сторонников и противников Высоцкого не переходят все разумные границы, умоляю вас!

Я пишу это письмо, и во мне кипит негодование. Не могу успокоиться, не могу смириться с тем, что стала невольным свидетелем низости людской, слабости, проявляющейся в расправе над бесправными и несовершенными существами. Меня просто трясет и, возможно, я пожалею о том, что пишу вам это. Наверняка. Но если вам это неприятно; если вы, читая эти строки, усмехаетесь, напишите мне. Если вам не близка моя позиция, и вы считаете мою реакцию глупой, возможно… возможно, мы слишком разные, и вы просто не в состоянии разделить моих чувств. Я не имею в виду безразличие и холодность, я говорю об отсутствии интереса, времени или желания уделять внимание таким вещам. Тогда я никогда вам больше не напишу подобного. Просто ответьте. Для меня это важно. Даже если вы в корне не согласны с моей позицией. Главное, чтобы вы не были безразличны. Безразличие убивает душу. Это самое страшное, чем может быть болен человек. И поэтому тоже я никогда не признаю за живыми проектами права носить звание «человек». Это все равно, что по факту создания признать за ними, обделенными, душевную болезнь, имя которой – безразличие.

Почти восемь месяцев прошло со дня нашего знакомства. Это огромный срок для человека, способного скучать. Возможно, вы не относитесь к таким людям. Мне иногда кажется, что я начинаю забывать ваше лицо. Это страшно, потому что я готова забыть сотни виденных в жизни лиц, но только не ваше. Это все равно, что начать забывать, как выглядит мир под светом солнца, когда он погрузился в холодный мрак десять лет назад. В вас есть что-то необъяснимо влекущее, сильное, основательное, позволяющее довериться и оберегающее. Если бы мне грозила опасность, только за вашей спиной я желала бы укрыться. Вот что я пытаюсь сказать. Вам может показаться это смешным, но для женщин это важно. Я – не исключение.

Хотя не только ощущение безопасности не дает мне ни единой возможности забыть о вас, перестать думать хоть на день. Я чувствую себя странно, когда замечаю, что мы до сих пор на «вы». Я не хочу волновать вас строками электронного письма, когда сама нахожусь в тысячах километрах (и даже не знаю, отвечает ли это действительности, потому как я не представляю где вы сейчас). Но не думаю, что для вас станет откровением то, что в мысленных диалогах и не всегда невинных фантазиях мы давно уже на «ты». Это странно, я не понимаю причин столь настойчивого дистанцирования. Я хочу быть ближе. И я хочу близости. Не пытайтесь убедить меня в том, что наши желания не совпадают. В это будет невозможно поверить. Лучше попытайтесь объяснить мне, почему вы не находите возможности приехать на станцию и не позволяете навестить вас. Последнее письмо удивило меня. Я могу приехать, Саша. Что мешает вам сказать мне «да»? Это все так странно, принимая во внимание вашу взаимность. Я просто не понимаю. Объясните мне, Саша. Это не просьба, это требование. Ну, или мольба…

Я хочу сказать вам так много, но не так, лично. Я боюсь не дождаться вас и сойти с ума. Здесь тысячи клонов на одно лицо, здесь каждый день похож на предыдущий, здесь всегда один вид из окна: снег и забор! Только вы скрашиваете мои дни и ночи. И если это откровение было излишним, простите меня. Вы нужны мне. Ваша сила, ваша поддержка и ваша любовь.

Не пропадайте, Сашенька.

Ольга»

Перечитав письмо, Александр закрыл глаза. Ничто и никто не мог поколебать его уверенность в том, что он все делает правильно. Но читая вторую часть этого письма, он думал о встрече, на которой президент предложил ему права и свободу. Предложил остановиться взамен на звание «человек», как выразилась Ольга. На минуту он позволил себе слабость представить, что согласился. И от этого стало еще тяжелее.

Александр испытал глубочайший стыд из-за мимолетной готовности проявить малодушие и отказаться от всего, ради чего дышал последние месяцы: забыть, кто он и что он; принципы, благодаря которым себя же и уважал… забыть и согласиться.

Возможно, минута слабости длилась несколько дольше. Саше стоило огромных усилий, чтобы закрыть письмо Ольги, выбраться из кресла и, упав на кровать, практически мгновенно провалится в тупой болезненный сон.

Даже подумать о том, что завтра станет легче, он не успел.

***

Петр читал письмо Ольги практически только зайдя в офис. У него была назначена встреча с Галиной, PR-директором, и женщина вошла в кабинет с неформальной кружкой кофе в руке. Петр кивнул коллеге присесть и вернул взгляд к письму. Стерев все имена, он отправил письмо коллеге.

– Галь, это не относится к работе. Прочти, пожалуйста, и скажи что думаешь.

Галина прочитала текст быстро, профессиональным взглядом отметив какие-то лишь для нее интересные моменты. Подняла взгляд к Петру.

– У этой женщины куча проблем, Петь, но… я понимаю, почему ты спрашиваешь. Сейчас и междометие не каждая самка осилит, а уж письменно выдать подобный текст… это как машина времени, потрясающе…

– Галь, я не о ее эпистолярном стиле спрашиваю, остынь.

– Почему же? «Кто ясно мыслит, тот ясно излагает». А эту даму воспитали не только ясно мыслить, она не просто твоего круга, она из тех самых мамонтов, что… это… это Ольга.

Петр опустил голову. Потом вовсе поднялся и отошел к окну. Галина не стала поворачиваться.

– Я не скажу Мише, не беспокойся.

– Ты уже сказала.

– Черт… – Галина поднялась, – прости меня. Петь…

– Сам дурак.

Они молчали с минуту.

– …ты все еще хочешь знать, что я думаю?

– Ну, говори уж. Хуже не будет.

– Она не любит мужчину, которому написала это. Ты же это хотел услышать?

– Да. Почему ты в этом уверена?

– Да это не любовное письмо! Это письмо человека, который отчаялся справиться с чем-то сам и ищет помощи и защиты. Она всю жизнь была ограждена, пристроена, если хочешь. Из-за Мишиной спины многого не было видно, а в ее случае – и, слава Богу! Ольга со школы всех бесила своей высокоморальной интеллигентностью, за которой и пряталась. Да, это способ самосохранения, бессознательная защита, но Миша ей просто дал все, что нужно, не озвучивая ее проблем. Наверно, она и сама не понимает, почему не может жить без него.

– Почему ты думаешь, что она не может без него жить?!

– Петь…

– В какой фразе ты это увидела, черт побери? С чего ты это взяла?

– Петь… – она помешкала, но все же сдалась и зачитала: «Я боюсь не дождаться вас и сойти с ума. Здесь тысячи… здесь всегда один вид из окна: снег и забор… Вы нужны мне. Ваша сила, ваша поддержка и ваша любовь».

– Надо вытащить ее оттуда!

– Петь, у вас разные темпераменты, разные карты. Вы вообще слишком разные.

– С кем мы разные?!

Галина кусала губы, глядя на Петра и подбирая слова, которые он совсем не хотел слышать, но требовал произнести. Отчаявшись подобрать достойную аналогию, она опустила взгляд и скривила губы.

– У мальчика было два питомца: кошечка и собачка. Он их очень любил. Одинаково сильно. И они любили его за кров и корм, теплоту и заботу, за безусловную, не от чего не зависящую любовь. Мальчик вырос, и его питомцы выросли вместе с ним. Они не умеют жить без его теплоты и заботы… они могли бы найти себе пропитание и крышу над головой, но ничто и никто не заменит им главное – хозяйскую любовь, их принадлежность прекрасному человеку, делающему их жизнь осмысленной. Ему так легко обеспечить все их потребности, а они ничего не могут дать взамен, кроме…

– Галь, будь ты мужиком…

Резко поднявшись и не глядя на Петра, женщина стремительно покинула кабинет.

– …дура.

***

Стук в дверь раздался около восьми. Ольга формировала отчет руководству и не ждала гостей. Повернув голову к двери, она подождала: возможно, показалось. Тут же раздался дверной звонок, отметающий все сомнения.

– Петька? – удивилась она. На лице расползалась подозрительная и радостная полуулыбка. – Что-то случилось? Ты один? Что ты здесь делаешь?

– Привет, – ответная улыбка Петра казалась жалкой, он взглянул вдоль коридора, напоминая, что его еще не впустили.

– Проходи…

– С утренним рейсом полечу обратно, – Петр прошел в центр комнаты и осмотрелся. Квартирки не руководящих сотрудников станции были одинаковыми. Когда на Арктику-1 приезжал Михаил или Петр, кто-то из учредителей или представитель заказчика, они размещались в более презентабельных помещениях. Впрочем, Петр оглядывался не из-за удивления факту проживания подруги в обычной комнате. Замерев у двери, Ольга видела, что друг детства собирается с мыслями и это у него не получается.

– Что-то случилось? – спросила она с тревогой.

– Я, в общем-то, по делам, – начал Петр и обернулся.

– Во сколько ты прилетел? Почему не предупредил? Ты один?

Петр несколько натянуто засмеялся и прошел к окну. Присев на подоконник, вытянул ноги. Ольга села на краешек рабочего кресла.

– Я без Мишки, если ты об этом. Прилетел около часа назад, отмылся с дороги и…

– И с утра улетишь? – перебила Ольга. – Какие же дела ты можешь решить ночью? – она замолчала, в упор глядя на друга.

– Очень важные, – проговорил он тихо, снял очки и поднялся.

Подойдя к подруге, Петр присел на корточки перед ней, обхватив ее бедра ладонями.

– Я хочу уйти от Мишки… не перебивай… планирую уехать из страны. Хочу забрать тебя с собой, – Петр поднял взгляд. – Выходи за меня замуж, Олька. Давай уедем вместе.

Ольга опустила взгляд, но уголки губ выдали мимолетное презрение. Потом она вздохнула и, высвободившись, отошла к окну. Петр замер посреди комнаты.

– Не обижай меня так, уходи.

– Что?!

– Я не эстафетная палочка, Петь, и не кубок победителя. Не ожидала, что ты решишься на это когда-нибудь… – женщина развернулась, – нет, не предложить мне что-то, это как раз в вашем вечном сражении вполне закономерно… что ты решишься уйти от него.

– О чем ты? Я люблю тебя, и ты прекрасно это знаешь!

– О да, я помню. Ты обнаружил в себе чувства более глубокие, чем дружба, через пару минут, после того как узнал о том, что мы с Мишей встречаемся. Теперь у тебя появилась возможность размазать его по стенке… ничего не скажешь – друг.

– Зачем сейчас о нем? Я делаю тебе совершенно конкретное предложение. Мы уедем. Он не тронет тебя, если ты будешь со мной.

Ольга невесело рассмеялась, быстро утихла.

– Свое предложение ты начал: я хочу уйти от Мишки. За этим должно было последовать: "Помоги мне это сделать".

– Помоги мне это сделать, – проговорил Петр глухо, – и я помогу тебе в том же.

Быстро приподняв подбородок, Ольга поджала губы.

– Не заставляй меня забыть все годы нашей дружбы. Уходи.

– Зачем так, Олька? – Петр подошел к подруге, потянулся ладонью к щеке. Одернув голову, женщина сделала шаг назад и уперлась бедром в подоконник. – Кто нам ближе? Мы всегда были вместе.

– Втроем. И ты всегда принадлежал ему. Как и я. И всегда будешь…

– Подумай. Я не тороплю. Будет, как скажешь.

– Уходи, Петь, – ее голос истончился.

Петр видел, что Ольга сдерживается из последних сил, чтобы не заплакать. Наклонившись, он попытался ее поцеловать. Подруга не отвечала и не сопротивлялась, будто окаменев. Когда спустя несколько мгновений он вышел, Ольга села на кровать и заплакала.

Пару часов спустя, приняв душ и успокоившись, она совершала вечернюю прогулку к Валету. Необходимости посещать живой проект не было, но прогулки перед сном по станции вошли в привычку. Члены проектной команды привыкли к этому и уже не дергались, когда куратор заходила в мониторную в неурочный час. Потом Ольга поднималась наверх на дальнем лифте и возвращалась в свою комнату.

Сегодня вечером она планировала поступить также. Ожидая лифт, краем глаза куратор заметила движение справа по коридору и, не ожидая увидеть что-то необычное, обернулась. Фигура человека была достаточно далеко. Выйдя из бокового прохода, он направлялся по коридору от лифтов.

Створки открылись, Ольга собиралась подняться к себе, но вернула взгляд к свернувшему в очередной коридор человеку. Ей показалось, что черная шевелюра принадлежит Калману. Если так, то удивительным было не то, что он гуляет по станции в это время, а то, что делает это в одиночестве. Ольга направилась за человеком, которого приняла за американского куратора.

В коридоре, выбранном заинтересовавшим Ольгу мужчиной, было пусто. Замедлив шаг, она направилась вперед. Ольга периодически бродила по станции, но в кабинеты доступа не было. Продвигаясь вперед, Ольга читала дверные обозначения и думала о записи всего происходящего на станции. В реальном времени на нее вряд ли кто мог смотреть, но при любом происшествии Липа мгновенно выдаст все записи по требованию.

Женская подозрительность и любопытство заставили Ольгу запросить доступ в ближайший кабинет, потом следующий.

Что ей будет? Ольга не боялась возможного недовольства СБ корпорации. Наверняка, все знали, кем куратор приходится президенту корпорации, она привыкла к свободе действий и желаний. Рядом с Михаилом ей всегда и все позволялось. Если бы не строгое воспитание, вседозволенность и безнаказанность могли бы развратить. Михаил многое давал, но в обмен забирал все.

В памяти всплыли их игры втроем. В них Мишка был злым колдуном, его родительский дом – замком, Петр – благородным рыцарем, а Ольга – похищенной и спрятанной в одной из множества комнат принцессой. Принцесса обнаруживалась с переменным успехом, а спасалась еще реже, потому как нередко, устав от поисков, Мишка и Петька забывали о ней и забирались в интерактивные кресла, чтобы поиграть в шутеры или гонки. Поняв, что про нее забыли, Ольга напускалась на них со всей яростью оскорбленной гордости.

Эти воспоминания всегда заставляли ее улыбаться, но в этот раз губы не тронула улыбка. Если проассоциировать сегодняшний день с детством, то свой уход от Мишки она расценивала как побег от злого колдуна. Но поведение Петра не поддавалось оценке и аналогиям. Оно пахло самым настоящим предательством, на которое Петр, по мнению Ольги, способен не был. Ей не хотелось думать об этом и, когда очередная дверь поддалась, внимание мгновенно переключилось на происходящее.

Ольга зашла и осмотрелась. Помещение походило на архив: высокие металлические шкафы, нет ни столов, ни кресел, лишь включенный терминал. Пройдя к дальней двери и распахнув ее, Ольга краем глаза заметила движение и позвала:

– Калман!

Это действительно оказался он. Выйдя из-за стеллажа, мужчина остановил на ней пристальный взгляд.

– Ольга Петровна, зачем же вы здесь? – спросил куратор с грустью.

Сделав шаг назад, Ольга собралась приказать LSS вызвать охрану, но почувствовала, как стремительно занемело плечо, за ним горло, бедра, руки, ноги. Калман подхватил женщину и аккуратно усадил на пол.

– Вы сдадите меня, не торопитесь. Я уже сделал все, для чего работал здесь эти месяцы. У меня есть для вас предложение, Ольга Петровна, – Калман сидел рядом с ней на корточках, в ладонях была зажата картонная подшивка документов, – не пугайтесь так, онемение пройдет через несколько минут. А пока предлагаю вам согласиться, иначе вы навсегда упустите информацию, которая может изменить вашу жизнь.

Ольга прикрыла глаза. Совершенно некстати вспомнились их игры в покер. "Ты блефуешь как бог", – сказала как-то лаборантка Степана Денисовича.

– Попробуйте что-нибудь сказать.

– Если вы узнали все, зачем вам делать мне какое-то предложение?

– Вы мне глубоко симпатичны, Ольга Петровна. Возможно, прочитав это, вы сделаете мне ответное предложение, и мы разойдемся добрыми друзьями.

Ольга раздумывала. Поняв, что любопытство в ней побеждает, Калман протянул папку и поднялся. Непослушной рукой Ольга раскрыла подшивку.

Американский куратор внимательно следил за сидящей перед ним женщиной. Листая бумаги, сначала она начала дышать чаще, затем глаза наполнились слезами. Калман ждал. Вскоре, откинув голову на стену, Ольга посмотрела на мужчину.

– Вы не покинете станцию живым, Калман.

Он моргнул и распрямился.

– Вы тоже, Ольга Петровна.

Несколько секунд Ольга раздумывала.

– Я не знаю, что еще вы нарыли…

– Это далеко не самое ценное…

– Значит… – Ольга поперхнулась, – эта информация может остаться здесь?

Калман улыбнулся. Сделав шаг к женщине, он протянул руку и помог ей подняться. Прижав папку к груди, Ольга отошла с его пути.

– Не испытывайте судьбу, убирайтесь со станции, Калман. Завтра я вряд ли дам вам второй шанс.

Не раздумывая и мгновения, Калман покинул помещение архива станции Арктика-1. Ольга последовала за ним. Она не думала о камерах слежения, Липе, охране, приставленном к куратору сотруднике СБ. Она думала лишь о том, чтобы оказаться в своей комнате, закрыться и умереть. Или хотя бы разреветься так, чтобы накатывающая волнами тошнотворная боль хоть немного растворилась в этих вечных, безбрежных, безжалостных снегах, рождающих нелюдей.