Читать книгу Джей Фокс: Моя жизнь. Том I - Дарья Юдина - Страница 6

«Ты так похож на своего отца!» – фраза, преследующая меня всю жизнь. В детстве это сравнение мне льстило, в подростковом возрасте вызывало досаду, в юности я не мог придумать проклятья страшнее. Только после тридцати я наконец научился жить с этим.

Мы похожи по характеру и внешне, хотя те отличия, которые есть между нашими лицами, все в пользу моего отца. Другими словами, я его страшненькая версия. У меня папины голубые глаза, но я близорук и ношу очки. Светлые волосы, которые красиво и небрежно спадают на его высокий лоб, у меня торчат во все стороны непокорными завитками. Нос, пожалуй, очень похож, а вот мой широкий рот одна девушка как-то раз назвала «лягушачьим». Изящные тонкие губы Генри Фокса, конечно, такой эпитет никогда не заслужили бы. А еще я страшно сутулюсь. И тем не менее – «Ты так похож…»

Питер – моя (то есть наша) полная противоположность. Он похож на маму, на дядю Рейна. У него их серо-зеленые глаза и мягкие черты лица. Только Пит не такой рыжий, скорее шатен. От папы ему досталось кое-что другое, более интересное. Но об этом позже.

В школе, где мы учились, брат был красавчиком Питом – спокойным, улыбчивым, не слишком внимательным в учебе. Учителя относились к нему доброжелательно, девочки засматривались. Я же был сыном Генри Фокса и только им. Я должен был оправдывать ожидания, я не имел права на ошибки и слабости, в конце концов, я должен был отвечать за младшего брата. То, что прощалось Питеру, никогда не прощалось мне. Одноклассники чувствовали повышенное внимание ко мне со стороны учителей и поэтому не особенно любили меня. Если кто-то вдруг пытался наладить со мной дружеский контакт, это, как правило, означало, что человеку хочется получить папин автограф. Девочки заговаривали со мной тоже только по этому поводу.

Для педагогического состава школы наши родители были предметом гордости, возможностью похвастаться перед другими школами. Директор и учителя боготворили отца, трепетали в его присутствии, а говоря о нем, всплескивали руками и поднимали глаза к потолку. Каждый раз в преддверии очередного родительского собрания моя классная руководительница, краснея, как бы невзначай интересовалась, кто придет – мама или папа. Чаще всего я говорил: «Мама», и она расстраивалась. Папа наведывался в школу редко, ему было неловко перед другими родителями.

Как-то сама собой собралась школьная группа. Я играл на гитаре. Двое других мальчишек – на басу и ударных. С вокалистами у нас было сложно. Все смотрели с надеждой на меня, но я отказывался. Одно время у нас пела Элли. Голос у нее был слабоватый, но мне нравилось с ней работать, ведь для нее я был просто Джерри. Мы исполняли песни моего отца и других известных музыкантов. Пробовали сочинять что-то свое, но такие песни не котировались у аудитории. Перед нашими выступлениями директор школы гордо и звонко объявляла: «Поприветствуем наши молодые таланты – группа „Новое Поколение1“ во главе с нашим чудесным Джереми, сыном самого Генри Фокса!» Она произносила эти слова каждый раз. Каждый раз мне было стыдно.

Играть в школьной группе круто, но только если ты не «сын самогó». Одноклассники ревностно следили, чтобы я играл в точности как мой отец. Если я где-то ошибался, надо мной потом долго смеялись. Когда я сам писал песню, ее слушали с плохо скрываемым снисхождением. Считалось, что я не настолько одарен, как Генри. Двадцать лет спустя я вырезал из журнала заметку, где утверждалось обратное. Это смешно, но я до сих пор горжусь…

Когда я учился в девятом классе, наш ударник ушел из группы, и я позвал на его место Нико Вольфа. Ему тогда было двенадцать, и сначала над нами посмеивались. Но Нико быстро смог доказать, что достоин выступать вместе со старшеклассниками.

Это была хорошая пора. Мы все больше времени проводили вдвоем с Элли.

Питеру легко давались отношения с девочками, это было так же естественно для него, как надевать утром рубашку. У меня же ничего не получалось, и я, должен признаться, очень ему завидовал. Элли слушала, как я ворчу, сочувственно улыбалась. Я мог рассказать ей что угодно. Она радовалась моим достижениям, переживала за неудачи, помогала советом в сложных ситуациях. Ей нравились мои стихи. Она была единственной девушкой в школе, которой был интересен Джерри Фокс. Поэтому иначе случиться не могло – я влюбился в свою двоюродную сестру.

Я очень хорошо помню, как мы первый раз поцеловались. Это произошло после выступления группы на каком-то школьном празднике в середине осени. На Элли было длинное серебристое платье, из-за которого казалось, что в ее серо-голубых глазах светятся искорки, а на мне был дурацкий синий галстук, весь вечер душивший меня и заставлявший нервничать больше чем надо. Элли заметила, как я страдаю, и сказала: «Давай ослаблю узел», и я ответил: «Ага», и она наклонилась вперед, и… это случилось.

В тот же вечер мы объявили нашим родителям, что хотим встречаться. Мы думали, что они запретят нам это, и были готовы спорить и отстаивать свои права. Но мама с дядей, посовещавшись в соседней комнате, неожиданно дали согласие на наши с Элли отношения. Они были очень взволнованы. Мы – тем более.

Кажется, через пару дней после этого разговора я зашел к дяде в библиотеку, где у него был оборудован домашний кабинет, и спросил, точно ли он ничего не имеет против.

– Мне было почти столько же лет, когда я признался в любви Луизе, маме Элли, – сказал дядя Рейн. – Ее мать не одобряла наших свиданий, нам приходилось скрываться от нее… Но это была любовь, Джерри. Наша первая настоящая любовь… Мы не могли ничего с этим поделать, хотя Луи очень страдала из-за ссор с мамой. Мне было жаль ее, но как я мог отступиться? Я не представлял себе жизни без нее… Видишь, Джерри, я знаю, что значит, быть влюбленным в твоем возрасте. Как я могу противиться тому, что сильнее нас всех? Я не хочу, чтобы моя дочь была несчастна, а ты… хороший мальчик, мне с этим повезло, – дядя улыбнулся.

Через два месяца наша семья встречала Новый год дома у дяди Рейна. Ночь я провел в спальне Элли. Волнительную, долгую, бессонную, нежную, счастливую ночь, наполненную смущением и горячим шепотом, неловкими движениями и крепкими объятьями, и страхом, что услышат родители. Ночь, которую я не забуду, даже если совсем потеряю рассудок в старости.

Еще через месяц дядя вдруг получил хорошую работу в столице и уехал со всей семьей.

В те времена дорога от Эма до Толия занимала четверо суток на поезде. Для нас с Элли это означало – конец. В последний день перед их отъездом я был сам не свой. Мне казалось, Элли слишком спокойно воспринимает наше расставание. Почему она не уговаривает своего отца оставить ее здесь? Хотя бы еще на год, чтобы окончить школу? А потом мы могли бы приехать в Толий вместе… Почему она так покорно собрала свои вещи в дурацкий красный чемодан? Почему сказала мне эти глупые слова: «Не переживай, Джерри, у нас еще все впереди»?!

Почему я сам не мог поехать за ней? Вообще-то, я был готов и на это, я был готов сбежать из дома, если потребуется. Но Элли сама отговорила меня. Заставила пообещать.

Когда они уехали, я ушел на покрытый снегом пустырь за дядиным домом. Я сидел там, курил, злился. Потом пришел отец. Долго смотрел на меня, скрестив руки на груди. Я угрюмо косился в его сторону, дерзко не убирал сигарету. Наконец он сказал:

– Если уж куришь, кури что-нибудь приличное, – и протянул мне свою пачку. Поколебавшись, я взял из нее несколько сигарет, убрал в карман. Отец закурил сам и спросил: – Почему ты не убежал вслед за ней?

Я уставился на него. Предполагалось, что этот человек должен меня воспитывать. Что было у него на уме?

– Она не хочет этого, – сказал я.

Он кивнул, сел рядом. Обнял меня за плечи.

– Запомни этот день, сын… – а, вот и оно, воспитание. – Тебе сейчас очень плохо, я знаю. Но ты поступил правильно. Нужно отпускать человека, если видишь, что этот человек не любит тебя.

Мне не понравилось, что он все свел к какому-то идиотскому жизненному уроку. Я не думал тогда, правильно я поступаю или нет. Просто я чувствовал, что не могу гнаться за девушкой, которая пожимает плечами и спокойно говорит: «Все впереди». Черт, она ведь даже не заплакала!..

Если бы я сейчас мог вернуться во времени и сказать пятнадцатилетнему себе, что я действительно запомню этот день и этот разговор на всю свою жизнь… О, как бы я разозлился2!

Весной в Толии проводили Имперскую олимпиаду по физике среди школьников. Я приложил все усилия, чтобы добиться участия в ней. И у меня получилось, физика мне всегда нравилась. Мама очень переживала, отправляя меня так далеко. Но ей пришлось переживать еще сильнее, когда выяснилось, что я занял первое место. Это означало, что я могу окончить школу на год раньше, сдав кое-какие дополнительные экзамены, и поступить на физико-математический факультет Толийского университета.

Когда пришли результаты, я торжествовал. Во время олимпиады я виделся с Элли только мельком, но теперь я представлял, как приеду летом в Толий и стану студентом на год раньше, чем все. Элли просто обязана будет взглянуть на меня по-новому.

Кроме того, мне доставляла удовольствие мысль о том, что мой отец никогда не учился в университете. Как вам такой сын Генри Фокса?