Читать книгу Фрагменты - Деметрий Дембовский - Страница 10

Именем той, которую люблю, я говорю вам, друзья мои, что нет драмы в любви. В отсутствии любви таится драма.

Морис Теска “Симона”.

Егорушка, богатырь мой ясный, почто не замечаешь меня, почто не хочешь назвать своею суженной, приласкать и приголубить несчастную? Солнышко мое красное, почему люба тебе Ольга, эта змея подколодная; чем, скажи, приглянулась тебе эта ведьма, чем приворожила тебя? Только попроси, все сделаю, сокол мой, Егорушка… – тут Аленка разрыдалась рыданиями страшными, уткнувшись ликом в мураву зеленную, прелестные персты сжав в исступлении…

Светло было на опушке, тепло. Несколько сосен могучих и берёз кудрявых стояли на зеленом холме; под ними изгибалась речушка весело, журча радостно, натыкаясь на камешки. Иногда слышалось, как игривая рыба беззаботно плескалась, запутавшись в тине и водорослях. А за речкой, с обрыва, поле было видно широкое, изумрудным овсяным пологом укрытое. Небо ясное, лазурное, на нем ни единого облачка. Тишина кругом несказанная. Озорной ветерок нежно-ласково трепетал Аленкины волосы, норовя задрать расписной сарафан, подобраться к девичьим таинствам. Но такой похититель невидимый мало трогал стыдливость красавицы. Птичье пение-щебетание, шелест листьев, жара полуденна, разморили её, убаюкали. И приснился ей небывалый сон…

Будто она в покоях царских, одета в дорогие одежды, золотом расшитые; купцы и бояре ей кланяться, а она к трону движется и все страшней ей становится. Да и как не испугаться тут, когда бояре эти, шерстью покрытые, весело на тебя поглядывают глазами красными, окаянными. И улыбка поганой нечисти обнажает клыки их острые, леденящие сердце ужасом. На губах у них кровь засохшая, из-под шуб видны хвосты козлиные, шапки, словно на рогах болтаются.

Подошла Аленка к трону царскому, а на нем сидит старуха грязная, с волосами сальными, в черном рубище и с лицом крысиным, будто Ольгиным. Думала недолго ведьма гадкая, поднялась с трона золоченого, бросилась к лебедушке-красавице, да впилась в лицо её когтищами, смехом заливаясь отвратительным. Затряслась от смеха преисподняя, черти обесстыдились коварные, побросали шубы соболиные, да плясать вокруг невинной принялись. Тут в лукавой оргии разнузданной появился огонек злорадостный, света лучик страшный и безжалостный, ярким пламенем кроваво разукрашенный: леший, что других всех омерзительней, улыбнулся ласточке чудовищно, и в улыбке той узнала девица милого, что сердцем всех желаннее. Взял её зверюга, дурно пахнущий, и в котел швырнул, смолой кипящий. Потянулась ангеца к любимому, да сосет её котел, пускать не думает; ухватилась она за край и тянется, а Егор ей вилами то в глаз, то в рот протыкает и смеётся дьявольски.

Вскрикнула Аленушка, проснулась, обхватила нежными ладошками белый стан березки и заплакала. Солнце уж давно за лес скатилось, разукрасив небо страшной краскою, грозовая тишина, да тучи черные испугали радость пробуждения.

“Как люблю тебя я, светик мой Егорушка! Знаю, что погубишь ты безумную, но уж лучше ты, чем смерть холодная!” – так Аленка милая кручинилась; после поднялась с колен и побрела домой. Узкая тропинка, извиваясь, увела с опушки чисту девицу, в темный лес лебедушку направила. Там во мгле безлюдной елей да осин выросло перед нею чудище; испугалась она и упала в обморок.

Алексей совсем не ожидал, что девица так напугается. Хотел спросить он о друзьях своих, неподалеку рыбачащих, да пришлось ему поддерживать боязливую ланницу, будто тонкий колосок подкошенную. Обвил он тонкий стан её руками сильными, да осторожно положил на землицу мягкую, теплым мхом укрытую. Поразила его девица красою ненаглядною и своею кручиной великою. Смотрел он на неё при свете грозовых молний и не мог очей отвести. Позабыл Алешка и о месте и о времени, как одурманила его Аленушка своей кристальной прелестью. Ни громовые раскаты, ни шум ливня, ничто не могло оторвать его от блаженного созерцания. Ведь совсем ещё девочка, мягкая, хрупкая, с беспокойным сердечком под маленькой грудью трепещущим, такая юная, беззащитная и такая одиноко-печальная! Что за демон безжалостный терзал её душу нежно-хрустальную, легкую и воздушную, словно перышко дикого лебедя. У какого злодея коварного покусилась мысль истязать эту прелесть небесную, затуманить слезами глаза её добрые; губки алые, нежно-влажные исказить гримасою тягостной; щечки гладкие, шелковистые, прежде полные, словно яблочки, да с таким же румянцем сладостным, изнурить заботами горькими? Как хотел Алексей прикоснуться устами к этим сокровищам, кои будто для него были здесь расстелены, прижать к груди лебединую девицу, приласкать, вырвать из мерзких когтей недоли лютой. Но не мог. Окаменел он перед своею царицей-владычицей и отныне каждый взор её, каждое её желание стали для него беспрекословно-священными.

Но вот дождевые капли с листа на лист перескакивающие, достигли лица красавицы и оживили голубушку. Открыла глаза Аленушка, увидала доброго молодца, и, как пойманная в силки перепелочка, вспорхнула с землицы, да легким вихрем испарилась во тьме. Долго Алексей смотрел вслед видению, да жалел, что не узнал её имени, не спросил, где живет прелестница. Глубоко запала в душу красавица, идет к речке, а сам не видит ничего, кроме глаз её черных. Так, идя, не заметил, как к костру подошел.

– Что Алешка, уж не фениста ли по пути встретил? – спросили его приятели.

– Не фениста, мужики, но девицу юную, красою своей ни с кем не сравнимую. Не знаете ли кто она такая: молода, бела, как снег, косы русые, а на лице печаль невыразимая.

– Как не знать, – молвил старшой в их компании, – красавицы этой? Знаю. Одна только может, как лань дикая, по дремучим лесам в одиночестве, да печали ходить. Аленка это, печника Васьки дочь. Немудрено, что раньше её не примечал – дичиться она людей: то дома взаперти сидит, то целыми днями по лесам бродит, – все окрестные ведьмы и лешие ей знакомые.

– А печальна так что?

– По Егору томится, оболтусу; уже бы сто раз себе лучшего мужа нашла.

Слушал Алексей речи эти диковинные и чувствовал, что влюбился в безумную.

За вечером ночь прошла, а за нею взошло утро красное. Петухи по деревне принялись петь да перекликаться, послышалось щелканье кнута и мычание выгоняемых со двора коров: жизнь в деревне рано просыпается. Вот и Аленушка милая на ногах уже рано-засветло дома принялась хозяйничать.

Родители любили дочку свою единственную, души в ней не чаяли; не обременяли работой тяжелою, но Аленка сама никогда не сидела сложа руки: изба всегда ухоженная, обед сготовлен, двор чист, да и в огороде смотреть любо – все опрятно, зелено. Другие девушки ни часу дома не засидятся, только бы посплетничать с подружками, да с парнями повеселиться, а там, глядь, и сватов пригласят, а иная, смотришь, и без сватов пополнеет; потом муж – медведь, сорванцы дети, изба, хозяйство…

Аленке бы, казалось, век в девицах вековать, ласки мужской не познав, не познав материнства. Вроде бы есть она на свете белом, а вроде и нет. И случилось-то что? Попросил Егор только раз на сенокосе крынку с молоком, да посмотрел на Аленку как-то особенно. Запылала она, заискрилась; потом целый день не сводила взора с удалого парня. Приходила после несколько раз на гуляния веселые, но была через-чур робка, плясать не хотела, не смеялась задорно, а сидела в отдалении, да на Егора поглядывала. Егор же, ничуть не смущаясь, с красавицей Ольгой любезничал, обхватил могучей рукой гибкий стан её жгуче-сладостный, да испивал с горячих уст её мед опьяняющий…

Солнце уж высоко поднялось. Жарко стало. Вот слышит Аленка, кто-то по крыльцу поднимается, и не один человек, а множество. Бросила она чугунки свои на печи и в чулан убежала.

Принимает гостей матушка, хлебом-солью угощает, да расспрашивает за чем пожаловали. Отвечают они, что за невестою (тут Аленка снова чувств лишилась, и дальнейшего уже не слышала) для Алексея, сына Никитина, который этой зимой приехал из города. Матушка и плакать хочет, и радоваться, но без хозяина дела не может справить: муж-то её в соседской деревне печку ладил. Поблагодарила она гостей, проводила, и уверила в согласии.

Когда же узнала Аленушка, кому стала суженой, пуще прежнего запечалилась, залилась слезами горючими и в лес из дома убежала к старушке-отшельнице, бабке Анисье – за советом мудрым в долгий путь отправилась. Побрела по тропинке невидимой, через лес дремучий; часто приходилось здесь ей хаживать, каждый кустик знала, каждое деревце… Вдруг слышит за спиной дыхание тяжелое, хрюканье страшное. Обернулась, видит – вепрь огромный, обезумив, мчится прямо на неё, ничего на своем пути не замечает, молодые деревца под себя подминает. В боку у него рана кровавая, рваная пузырится. Испугалась Аленушка, окаменела, ни закричать не может, ни с места сдвинуться: смотрит на клыки страшные, на зубы острые и чувствует смерть свою скорую. Вот уже совсем близко ужасное чудище, как страшны его глазки черные, круглые и свирепые. Вот-вот раздерет её на кусочки мелкие, растопчет своими копытами грязными… Но тут клинок стальной, блеснув, вонзается в горло чудовищу и падает оно замертво под ноги девичьи. Смотрит на вепря Аленушка, оторваться не может, и глазам не верится, и вздохнуть не силится, а сердечко из груди вырывается…