Читать книгу Два друга – недруга: Есенин плюс Мариенгоф - Джабраил Алиев - Страница 10

В январе 1919 года Есенин, пользуясь хорошим отношением к нему Наркома просвещения Анатолия Луначарского и председателя Моссовета Льва Каменева смог выхлопотать

в Козицком переулке пятикомнатную квартиру для так называемой «писательской коммуны».

Создать такую коммуну решили для того, чтобы показать насколько лояльно новая власть относится к писателям, которые сотрудничают с ней.

Есенин немедленно пришел, к Рюрику Ивневу и стал уговаривать его переехать в эту квартиру.

Как он выражался в их новое «житие – бытие».

– Мы ведь с тобой друзья, – порывисто, с энтузиазмом говорил Есенин. У меня есть право выбирать. Вот я и выбираю тебя и Толю Мариенгофа. Он такой же друг мне, как и ты.

– Но ведь ты говоришь, что еще трое будут? – настороженно интересовался Ивнев, смешно хлопая ресницами и покачиваясь на тощих ногах как былинка.

– Ну да, еще писатель Гусев – Оренбургский, поэт Иван Рукавишников, и журналист Борис Тимофеев, – перечислил Есенин.

– А для чего они? – с некоторой неприязнью в голосе строго осведомился Ивнев.

– Ну, видишь ли, их лично уважает товарищ Луначарский.

– А ты знаешь Сережа, что Рукавишников пьет напропалую, – тихо и немного с испуганным выражением лица проговорил Рюрик Ивнев.

Он пытливым чуть ироничным взором уставился на Есенина, ожидая, что он ответит на этот весьма непростой, по его мнению, вопрос.

– Ну и пусть старик пьет, – засмеялся Есенин. А мы пить много не будем. Мы будем работать, и покажем чего мы стоим. Так ты согласен?

– Надо подумать.

– Чего думать, – разозлился Есенин. – Не мы так другие займут эту квартиру. Коммуну уже одобрили в Моссовете. Тем более, у тебя ведь отопление не работает, а там тепло и уютно.

– Да, это правда! – неожиданно грустно констатировал Ивнев, вытаращив на Есенина маленькие, как у птички глаза.

Это рассмешило Есенина. Он весело заметил:

– Понимаешь как это важно, когда в квартире есть отопление, и когда есть тепло. К тому же у каждого будет отдельная комната.

– Неужели отдельная? – с большой радостью переспросил Рюрик.

– Именно, – поддакнул Есенин. Я с Мариенгофом буду в самой большой, а вам всем по комнате предоставлю.

– Ну, хорошо, в таком случае я, наверное, приду туда, – наконец согласился Рюрик.

– Вот и прекрасно, – хлопнул удовлетворено Есенин Ивнева по узкому костлявому плечу.

* * *

Но спокойной, творческой жизни не получилось.

С первых дней как вселились в пятикомнатную квартиру, начались постоянные попойки напополам с песнями и громкой руганью.

Друзья, и просто знакомые стали постоянными завсегдатаями этой чудесной очень теплой квартиры в Козицком переулке.

И этих так называемых «знакомых» не останавливало абсолютно ничего. Не увещевания старейшего добродушного Гусева – Оренбургского приходить как можно реже, и не призывы Ивнева и журналиста Бориса Тимофеева прекратить, наконец, регулярные не в меру шумные оргии.

Есенин в присутствии Мариенгофа, Тимофеева или Ивнева старался не прикасаться к спиртному.

Но когда их не бывало, и он оставался с кем – то из так называемых шапочных приятелей, то случалось тоже изрядно выпивал.

Но самой главной «бедой» являлся не кто, иной, как писатель Иван Рукавишников.

Для себя писатель предпочитал исключительно вино и водку всем остальным напиткам.

Иногда Рукавишников исчезал на целый день, а к вечеру его приносили буквально на руках мертвецки пьяного.

И тогда те, кто его приносил, оставались также ночевать. Укладывались на ночь кому, где придется.

А утром эти приятели снова с еще более усиленной энергией возобновляли пресловутую попойку с милейшим Иваном Рукавишниковым.

Будучи трезвым, Рукавишников действительно был душа человек. Но вот пьяный становился буквально невменяемым.

Бывало и такое: выпивал он стакан за стаканом, не закусывая, и водка обильно стекала у него по его тощей рыжей бороде и капала в тарелку или на стол.

И тогда все дружно и неудержимо смеялись.

Он и сам тоже бессмысленно и глупо улыбался, тараща на всех осоловевшие глаза.

И чем дольше он таращил свой безумный взор на окружающих, тем громче и громче дикий хохот наполнял все пространство этой ставшей легендарной в московских литературных кругах квартиры.

* * *

Через несколько дней Рюрик Ивнев, не выдержав сумасшедшего кошмара, сбежал обратно к себе на Трехпрудный переулок.

Но… через неделю вновь вернулся.

Есенин, уперев руки в бока, громко расхохотался:

– Ты чего Рюрик?

– Понимаешь там у меня все-таки очень холодно, – объяснил Ивнев, и слегка поежившись, тоже едва заметно улыбнулся.

– Кстати хорошо, что ты возвратился. За неделю, что тебя не было, мы практически основали новую поэтическую школу.

– Кто мы?

– Я, Анатолий и Вадим.

– И что за поэтическая школа?

– Будет называться имажинизм. Слышал или нет?

– Ну как же Анатолий мне говорил. А вот что вы хотите конкретно проповедовать, этого я пока понять не могу, – искренне заявил Ивнев.

Есенин потер лоб кончиком указательного пальца. И стал объяснять:

– Понимаешь, дорогой Рюрик, имажинизм от французского языка означает образ. Так вот будем создавать в поэзии конкретные, свежие, а не шаблонные образы. Воспроизведем так сказать новую стихотворную форму через метафору. Заткнем рот нашим оппонентам бездарным футуристам. Покажем этому Маяковскому и его банде, где раки зимуют. Как говорит, наш друг Анатолий Мариенгоф у нас будет происходить «Рождение слова речи и языка из чрева образа».

Ивнев удовлетворенно кивнул головой:

– Это любопытно. А кто еще войдет в группу?

Есенин стал перечислять:

– Вадим Шершеневич, Сандро Кусиков, Иван Грузинов. А там посмотрим. Думаю, найдутся еще желающие. Но отбор будет строгий.

– Мда… это конечно интересно, – пожевав тонкими синими губами, почти как старушка одобрительно произнес Ивнев.

– Вот и хорошо. Через три дня в газете «Советская страна» будет напечатан наш манифест. Необходимо будет тебе тоже ознакомиться с этим воззванием и подпись свою поставить.