Читать книгу Рэя - Джей Корниенко - Страница 6

Осталось всего полчаса, как раздастся мягкий сигнал, от которого сердце спрячется в пятки, но вернётся, тотчас же, на место. Полчаса – до начала, а она уже готова. Сидела, рассматривая собственное отражение, и не получала никакого удовлетворения.

Перед этим – корчила себе лёгкую гримасу, мяла щеки, показывала проколотый язык, зубами скребла губы, морщилась, оттягивала нижние веки, чесала крючковатый носик и удивлялась, почему с таким идеально симметричным лицом, белой кожей и маленькой родинкой под левым веком она ещё не актриса кино, не уважаемая, всеми, звезда, а самая настоящая шлюха? Как мусор фабрики грёз, популярная среди небольшого числа любителей поиздеваться, кто любит унижение или поклонение. До сих пор не покидало чувство, что она – актёр, заблудившийся на студии порно фильма, играет роль той, кому боль приносит удовольствие.

Смотрела на себя с лёгким отвращением, соглашаясь, что сама к этому пришла. Но на лице девушки напротив не видела страх, а во взгляде прослеживалась пустота и едва ли заметная безысходность. Ведь никто же её силой сюда не привёл, в клетку не закрыл и на цепь не посадил! Никто не распинает на стене, руки не связывает, насильно, рот не затыкает, и в задний проход игрушки не вставляют – она сама вызвалась добровольцем, опробовать себя в этой роли, да ещё и за деньги. Никто ей не виноват, что она попутала жизнь с игрой.

И теперь, она опять готова, пусть и в последний раз в этом «говно-заведении», как выразилась сама, но добровольно вошла в образ некоего гермафродита, смесь Эльфа из Сантой. На голове – зелёная шапочка, из-под неё торчала короткая чёлка, начёсанная пальцами вверх, пропитанная гелем, на брови – миниатюрное колечко, на губе то же самое, бледная кожа, едва ли розовые губы и никакого макияжа. Этого она делать не умела, да и в сценах, когда слезы текут от боли, запачканные глаза ей не к лицу. Никого она просить не хотела, а всё, что сумела – навела на глазах еле заметные рыжие тени.

«Хорошая шапочка», думала она, когда выбирала. «Подойдёт под цвет глаз». Да и подобные длинные хвостики на конце, с шумным бубенчиком, всегда гладила, когда руки нечем занять в ожидании, укладывала на левое плечо, будто волосы. Ладони спрятала в красные перчатки, на грудь надела тугой бандаж из полупрозрачной сетки, а сверху прикрыла боди, из комплекта все того же Эльфа, со звонкими шариками по краях.

Но ниже пояса – часть из одежды Санты: короткие облегающие шортики тускло-красного цвета с окантовкой из пушистого, но фальшивого меха. Грудь она оставила открытой, но под защитой, чтобы лишь глазами довольствовались и не лезли своими мерзкими ручищами. Свои женские прелести тоже остались прикрыты, такой же сеточкой, чтобы ничего не болталось и лишнее не стремилось внутрь, а когда дело дойдёт до внедрения, то разорвать её займёт лишь пару секунд. Ноги же – под защитой колготок и снимать их без – надобности. Устала она от тесной и жёсткой латексной одежды, но нанесла «фальшивые» татуировки, чтобы придать образу более дерзкий вид.

За день до этого, она попросила Элис нарисовать ей несколько персонажей, зверей дикой природы, и лучше – хищников, с обманчивой внешностью, но большими клыками, посчитав, что её образ более схож с такими зверями. Она знала, что не откажет, маме поможет стать более современной, и даже помогла ей выбрать место, нанести на переводку и дорисовать на ногах.

Но и, конечно же – собачий ошейник, широкий, с острыми шипами наружу и стальная цепь-поводок. Но цепочка специальная, со слабыми звеньями, которые рвутся в момент, когда какое-то «животное», в порыве страсти и удовлетворения от унижения и злости, совсем забудет, что перед ним – человек. Такая себе, опасная работа, и только она знала несколько фирм, изготавливающие безопасные аксессуары, чтобы никто её не задушил.

Осталось пять минут, как зажужжит тоненький таблоид, в её руках, и на экране появится инфо, кто этой ночью её будет «иметь». Кто купил билет провести с ней последнюю ночь, кто будет измываться, оставит новые шрамы, которые будут ещё долго болеть… Отомстит за то, что не доиграла или наоборот. Наконец, кто её сможет сломать, поставить на колени, чтобы упала на живот и умолять: «Мне очень больно! Перестань»!

Она уже не знала, куда руки деть, и как глаза оторвать от циферблата.

Несколькими днями ранее, покинув номер недостроенного отеля, бросив Джеку в лицо пачку денег, себя успела мысленно проклясть, пожалеть и согласиться в своей дурости и, наоборот – успокоить и убедить в правильности своих убеждений. Потому что эмоции контролировать, в общении с людьми – это не удары плётки терпеть. Во рту не вибратор держать, а им нужно говорить, с чёткой интонацией в голосе, и не психовать.

«Ну почему не согласилась на его условия»? – спрашивала, после, себя.

Жалко было денег, ещё более – свою задницу. Почти три тысячи просто так. А это, без малого, месячный её заработок в Клубе, да и ещё с таким напрягом, что ходила бы, как медведь, с косыми ногами и красной попой. Можно же было соврать, сыграть, как в Клубе умела, показать свою милую улыбку, податливость, в последнюю ночь переспать, а на утро обо всем забыть? Отгородиться и никакой дружбы. Да и сама-то была бы не против о нем побольше узнать, может, и не псих, а такой себе, своенравный.

Но нет же, захотелось ей чистых и откровенных отношений.

Думая об этом, себя поймала на мысли, что подсознательно уже давно пропустила к себе, а вся напыщенность – как внешний эмоциональный барьер, который можно ногой переступить, когда добьётся нужного к себе отношения. Только подумав о том, что требовала от него столь чистых отношений, поняла, что ей он не безразличен. А, значит – скрытно, но влюблена, как рыбка, попалась на крючок и чувства внутри бурлили, когда сердилась ещё больше и требовала отношений, на своих условиях.

…Осталась последняя минута ожидания. Она подвинулась ближе к зеркалу, заглянула ещё раз в свои глаза, спросив себя мысленно: «Ну что, сучка, готова потерпеть»? Потрепала за хвостик шапочки эльфа, поставила нервными руками планшет, под зеркало, и откинулась на спинку. А там – неумолимо циферблат стремился обнулить свой счёт. Она закрыла глаза, прикусила ребро руки, настолько сильно, что та чуть побледнела, и подумала:

«Пусть мне попадётся самый жестокий… Пусть оттрахает так, чтобы на всю жизнь запомнила и больше не захотела»!

Она вздрогнула: гаджет завизжал, и на обновлённом интерфейсе высветилась инфо и циферблат обратного отсчёта завёлся, с новыми цифрами. Осталось восемь часов.

Снова подвинулась и прочитала про себя имя того, кто купил её на всю ночь.

«Окей, Мистер «Никто». Только прошу, не убей меня за ночь», – попросив, поднялась, и, взяв цепочку, прикусила её, как собачка. Тихо направилась к двери.

Она закрыла двери на электронный замок и повернулась. Но тут же застыла каменной глыбой, раскрыла рот, и металлическая змейка выскользнула, повисла на ошейнике.

Слетел с лица испуг. Проступила слабая улыбка.

– Ты…

– Я. – отозвался тихим голосом.

На секунду ей стало стыдно за свой внешний вид и «тату», нанесённые дочерью. Подобрала болтающуюся цепку, вздохнула ещё раз, подумав, внезапно: «Теперь – это моя ночь и никто не отменит заказ, хоть проспи всю ночь». Но оглянулась и вспомнила, что она не дома, не у него в гостях, а из каждого угла наблюдает камера, всё пишется, и нужно ей сыграть очередную роль. Но теперь – не в качестве раба, или жестокой госпожи, а игривой девчонки, которая покажет, как правильно нужно любить, хоть и за деньги.

Она осмелела и радость на лице проступила, улыбнулась шире и проявилась ямочка на левой щеке. «Учитесь, сучки, как нужно любить», сказала про себя и направилась к нему. Пошла тихо, на руки намотала цепочку, будто собралась его задушить, и осторожно толкнула так, чтобы он присел на широкий табурет из обожжённого дерева. Но тут же направила его и, попутно взглянув в глаза, крутнулась сзади, закинула цепку на шею и тихо на ушко прошептала: «Подыграй мне, прошу».

Джек, вроде бы все понял, но вид был слегка глуповат.

– Скажи, зачем ко мне пришёл? – в голос спросила, но тут же натянула цепочку.

– Не хотел, чтобы…, чтобы делали больно…

– Они все слышат. – прошептала, сделав вид, будто облизнула ухо.

Теперь он стал не много приходить в себя. Оглядываясь, удивление сошло с лица и понял, что он теперь в её руках, попал, как в клетку со зверем и всё зависит от того, в каком она настроении. Но, то ли ему было всё равно, что с ним сделает, то ли понял в чем причина странного поведения, рассеяно сказал:

– Хочу…, хочу побыть в твоих руках.

Она обошла его, кругом, и, посмотрев искоса, брезгливо, намотала на шею один круг, потом второй, потом ещё один и присела на колени. Он, чуть напрягся, пытаясь припомнить, когда такое было ранее, её ли этот ненавистный взгляд? И затаился, когда вцепилась руками в его шею. Он думал, что решила его поцеловать, но потянулась снова к уху. Легонько прикусив, прошептала:

– Изобрази податливый вид.

– Что происходит…? – вырвалось, внезапно, из уст.

Но тут же – закрыла рот ладонью, блеснув глазами, в которых читался азарт и страсть. Смотрела в глаза долго, не моргая, а другой рукой принялась сдавливать его шею, давить на горло, да так, чтобы и голоса не смог подать. Но он не знал уже, куда смотреть: в её холодные глаза, на прикушенную губу, или в тот угол, где красненький глазок камеры подмигивал ему. А её рука соскальзывала, он подбородок приподымал, но с новым хватом её пальцы впивались в шею ещё сильнее.

Вдруг снова наклонилась ещё смелее, видя, что он так и не понял, в чем дело:

– Это прелюдия для камер. – на выдохе прошептала. – Видео потом режут и на студию отправляют. Я скажу, когда можно расслабиться… – сказав быстро, взглядом, сказанное подтвердила и, когда почувствовала ладонью, что тот ухмыльнулся, сняла и быстро покинула его колени.

Но зря он расслабился. Не успел смахнуть со лба пот, мотнуть головой по сторонам, где свисали камеры, как змейки, она что-то быстро вставила ему в рот…, что-то мягкое, безвкусное, и заклеила черным скотчем несколько раз, обмотав вокруг головы. Он лишь удивлённо приподнял брови, но тут же получил громкий ответ:

– Тебе же будет лучше! Потерпи.

И тут же потребовала руки сложить за спиной. Он, вроде и не брыкался, а начал потихоньку вспоминать, что пришёл к ней с мыслью помочь, освободить от пыток и мучительной боли, с чувством благородного рыцаря. Возможно, как-то попытаться извиниться и рассказать всю правду о себе, объяснить причину дурацкого поведения, и попросить исполнить его последнее желание – провести с ней последнюю, на её же условиях, ночь и уйти своей дорогой.

На полу, неподалёку валялась его кепка…, в одном из углов стояла железная клетка, где висели крючки и карабины, различного размера, наручники, а посредине – деревянный табурет. Стены тёмные, неприметные и даже мрачные и подсветка пряталась, где-то, под полом, или потолком, а может, это стены излучали тусклое свечение? Не было ни окон, ни лишних дверей, из мебели – один табурет, пол – деревянный, рассечённый грубыми шрамами, усеян выемками, следами от тонких каблуков и трещин, будто на нём рубили мясо, втыкали ножи и топоры, распинали жертв… А, ещё, что он заметил, только-что – застывшие пятна крови и багровые следы мужских ботинок. Хотел бы он верить, что это всего лишь придуманный игровой мир…

– Потерпи – сталось совсем немного. – снова услышал её свистящий шёпот возле левого уха.

А, тем временем, пока он дрейфовал в своих воспоминаниях, пытаясь понять: «почему здесь раньше не был…, её ли это комната?», она продолжала играть свою роль, притом, что не сделала ему больно, ни разу, пока трепала за патлы, пытаясь душить цепочкой… И играла на публику, вертелась так, чтобы камерам было все видно.

А могло бы быть все наоборот. Заходила с таким лицом, как перед казнью. И ясно одно, что перед камерами, получая настоящую боль, а не наигранную, как он, ещё надо играть роль того, кому всё это нравится, даже, если камеры выключены – ночь впереди, часы оплачены, а перед тобою – жестокое существо. И, наверно, самое важное – уходя из этой комнаты, она приползала домой, хранила злость и ненависть на это место, растворяла внутри, чтобы не выплеснуть на ребёнка, и носить маску обычного человека. Тот, кто получает удовлетворение от всего – тот домой приходит «пустым».

А она же – всё носила в себе, как и ненависть, на весь этот зал.

– Ты свободен. – внезапно, вернула его к прежней обстановке, снимая с шеи цепь.

Но Джек всё ещё посматривал на глазки камеры, которые теперь не так-то просто найти, из-за того, что погасли, и вертел головой, следуя за каждым её движением. В одну секунду руки оказались свободны, за ними и рот получил возможность свободно дышать и говорить.

– Не бойся, все уже снято… Можешь меня выругать, можешь выпороть или просто оттрахать…, но я должна была это сделать, понимаешь? Это моя работа. Я, прежде всего, актёр, а уж после – просто шлюха… Все оставшееся время.

Но он все ещё молчал и не понимал, почему она так резко похолодела.

– Иногда мы так делаем…, снимаем материалы для художественных фильмов жестокого жанра. Клуб продаёт студии, а я – на утро, получаю дополнительные пару сотен.

– …Чья кровь на полу? – слегка охрипшим голосом решил спросить.

– Не забивай лишним голову. Тебе это не надо знать…

– Твоя?

После того, как отбросила в сторону мусор, присела ему на колени и посмотрела уже настоящим взглядом. Он уловил едва ли заметное волнение перед незнакомцем. Он раньше такого не замечал и не помнит, потому что часто был пьян.

Потрепав за хвостик, нервно, облизнула сухие губы и вздохнула, почесав нос.

– У тебя есть ещё семь часов… Если не хочешь меня вон в ту клетку загонять, или просто выпороть задницу, или связывать наручниками…, нужно уходить в другую комнату.

– Нет, ты что? – возмутился.

А она, всё ещё, сидела на коленях, как на седле, и видно было ему, что ей неловко.

– Хорошо. – тихо сказала. – Ты меня спас, практически, так что…, проси, что хочешь. Исполню любое желание…

– Подари мне последнюю ночь! – внезапно попросил.

– А поконкретнее? Что бы ты хотел, чтобы я сделала…, что-то такое в чем жене стыдно признаться, её попросить? На меня помочиться, например. Или…

– Нет-нет! – нахмурился. – Хочу побыть в твоих руках.

Она снова ухмыльнулась.

– Делай со мной, что хочешь. – добавил ещё.

Она сперва засомневалась в том, что правильно его поняла, – поёрзала на коленях, окинув, взглядом комнату. Посмотрев на деревянный огромный стул для экзекуций, ухмыльнулась ехидно.

– Что хочешь, говоришь? – потянув к себе за шею, просто взяла и поцеловала несколько раз. Потом ещё раз, ещё и, наконец, вспомнив знакомый сладкий вкус, оторвалась. – Можно я проведу с тобой одну спокойную ночь, в тёплой и мягкой постели? – спросила полушёпотом, безобидным тоном. Взяла его голову в руки.

Он ей кивнул молча.

– Тогда, за мной!

Вскочила и повела за руку, подбирая его вещи на ходу. Нащупав невидимую кнопку в стене, нажала и…, плавно отодвинулась дверь, переход в спальную комнату, залитая мягким оранжевым светом, с большущей кроватью. Он узнал эту комнату, – там он с ней, полупьяный, по ночам говорил, пока она отсыпалась. Вспомнил тот запах.

Не успел он следом зайти, как она запрыгнула ему на руки, повисла, как обезьянка, не шее, и впилась в его губы. Зазвенели бубенчики эльфа, скользнула цепочка, на пол упала кепка и, пошатнувшись, пошёл туда, где должна быть постель. Её губы были сухие, тонкие, и колечко, на нижней, черкалось об его зубы. А она, не обращая внимания на всякие мелочи, в порыве страсти, искала края одежды, покусывала его губы, по привычке тихо стонала, и ногами сдавливала его туловище, прижималась писей к животу. А та зудела, свербела, была влажная и просила себе внутрь здоровое мужское «тело».

Внезапно, он отодрал её от себя и бросил на кровать, наклонившись над ней.

– Ты чего? – не много не поняла.

– Что мне делать?

Она только нахмурила брови.

– Мне одежду снимать? – спросил, снова.

– Как хочешь. – ответила сразу, не подумав. – Если ты не фетишист – то снимай.

Он стал сбрасывать с себя всё, что на нем было. Причём начал с самого конца: сначала потянул за носки, потом следом за ними слезли и ботинки, вытянув один рукав рубашки вместе с курткой, другая нога застряла в ботинке. А она лежала, молча улыбаясь, чуть раздвинув ноги. Одна рука тут же оказалась между ног, со второй стала медленно снимать перчатку, и, покусывая за края пальчиков, стягивала зубами.

Потянув за ворот, завалила его на спину и стянула одним махом и куртку, и рубашку, вместе с майкой, а сама – крутнулась и присела снова на колени. Но тут же, весь сумбурный процесс затормозила. Хотела бы она припомнить, когда имела настоящий, человеческий секс, но перед ней – мужчина, будто его на ночь «заказала», впервые за всю жизнь. Потому – всё должно быть размеренно, каждый мускул обязана прочувствовать, насладиться каждым движением и запомнить то чувство наслаждения.

Возможно, в жизни больше такого подарка ей не получить и, так и останется исполнителем только чужих желаний.

Она привстала на коленях и прислонила его голову к своей груди.

– Снимай. – прошептала сладко.

– Что?

– Сними мне трусы.

– Ага… – понял. – промычал в ответ. Руками принялся искать край тех латексных шортиков. В то же время – звенели шарики-бубенчики, как окантовки костюма эльфа. И получалось больше ягодицы лапать, не зная с чего начать.

Но она быстро прогнала прочь его неопытные руки – прикусив, по привычке, губу, будто следом последует боль, надорвала один передний край, потом чуть дальше, и разорвала полностью шорты, вместе с колготками.

Он хмыкнул удивлённо и поцеловал в живот.

– Почему я этого не помню? – пробормотал.

– Потому что ты был пьян.... Я этим пользовалась и просто спала.

– Да? Почему?

Этот вопрос её, немного, с толку сбил. Присела на колени, и посмотрела куда-то в сторону.

– Давай не будем лучше. – едва ли договорив, решила снова целовать короткими частями.

– Давай. А почему?

– Потому… – промычала, не отрывая губ. – Замученная была…, спать хотела.

– Эй! – оторвал от себя. Сначала ухмыльнулся, потом серьёзно сказал: – Прикуй меня к кровати, я не хочу от тебя уходить.

Улыбнулась в ответ, но покачала головой. И далее последовал ещё один поцелуй.

– …Подари мне последнюю ночь. Я сегодня хочу умереть… – снова своё повторил.

– Шутишь? Заходи ко мне почаще, и каждая ночь будет казаться последней. – закончила фразу коротким поцелуем.

– Я не шучу. Ты – единственная, кого я хотел бы видеть, в последний раз.

На этот раз она сама от него отлипла. Ухмылка медленно сошла, незаметно исчезла страсть, похотливость, и она обхватила себя руками, спрятав грудь. Но он быстро сообразил, что шуточек его не понимает. Несвязанные фразы со странными намёками попросил забыть, как неудачные попытки к себе расположить, и, в подтверждение своей решительности, прислонил к своему тёплому телу, а рукой полез между ног. Она сразу распознала знакомый ей язык тела и жестов. Мышцы напряглись, руками обняла шею, и глаза закрыла, прикусив, все ту же, нижнюю губу.

– Расслабься! – отреагировал, когда почувствовал, что она – как кролик, затаившийся в углу. Увидел, как прикусила, теперь уже, палец и задержала дыхание. Застонала, будто от боли.

– Знаешь, о чём сейчас мечтаю? Просто хочу выспаться. У тебя на груди. – прошептала, когда внезапный испуг отхлынул, – реакция тела на прикосновение, прошла. Потому что часто «прикладывались» к тому месту, а она терпела, прикусив что-нибудь. – Но перед этим – я буду тебя долго истязать. Пока хватит сил.

Она, и правда, настолько возбудилась, что готова потратить все свои силы на настоящий, нежный и чувственный секс, по которому соскучилась за столько лет. Хотя, могла бы, как и прежде, просто проспать и с ним она была уверена, что никакой внезапной пакости и боли от него не стоит ожидать.

Она, немного, ожила, повеселела: лицо, в бледно-оранжевом свете, посветлело, а губы, увлажнённые слюной, привлекательно заблестели. Она решила оставить все свои прелюдии, которыми владела, и преступить к самой основной и важной сцене, к которой её мало допускали.

То одеяние эльфа, что поблескивало, тускло и звенело, нужно было снять. Сперва, попросила его помочь, чтобы также разорвал, как и шортики недавно. Нравилось ей это делать, – когда нет доступа к телу, а снимать такие вещи быстро невозможно. Но вспомнила быстро, что его руки всё так же – неуклюжи, хоть и сильные, но слишком неопытны. Тогда, лёгким движением, стянув до пояса, сбросила с себя, как змейка кожу. И сеточка сползла на живот.

Осталась зелёная шапочка на голове, с шумным хвостиком, повисший на плече, торчащий вверх чубчик и ошейник, весь колючий, с цепочкой, за которую Джек подзывал к себе. Она медленно прошлась языком по его животу, и спустилась ниже, но он снова подозвал к себе, потянув, очень нежно, за цепочку. Но та в её руках превратилась, вновь, в опасный инструмент – оседлав его на животе, натянула цепочку и придавила шею, к подушке. Он снова узнал знакомый взгляд, снова дышать стало тяжело, но…, улыбка выдала её, и цепочка была разорвана перед его глазами, демонстративно. Далее, натянув на спину пушистое одеяло, позволила его рукам дотронуться к груди. И он только сейчас почувствовал маленькие шрамы вокруг сосков, которые до этого были не видны.

…Он, то и дело, пытался все форсировать. Совал ей на сухо, так топорно и безалаберно, словно впервые, будто перед ним – кукла, манекен с пучком проводков, внутри, вместо нервов, подключённые к искусственному органу.

В очередной раз сунул ей не туда. Она вскрикнула, неожиданно, но улыбнулась, сказав.

– Ай!

– Прости. Забыл, как это делается.

– Убери свои руки, и доверься мне…

Не успев договорить, чуть привстала, и, облизнув ладонь потянулась поправить всё дело, и наладить механизм, когда смазки рядом нет. В ту же секунду, расплылась в его объятиях, расслабилась, обмякла и только тогда, направив рукой, сумела проглотить влагалищем член.

Его рабочий орган чуть провалился и начал рефлекторно совершать знакомые ей, до боли, движения. Но она снова вскрикнула и напряглась.

– Помедленней! – тихо сказала. – Не так резко. У меня там всё – не так-то просто.

– В смысле? – он до сих пор не мог понять, в чём дело.

– Слишком много болезненных ощущений. Уже не помню, когда по-простому так…, с человеком была.

– Но ты же…

– Я знаю, что шлюха… – перехватила мысль. – И, это странно, да? Никак не могу привыкнуть к тому, кто я.

Вместо очередного дурацкого вопроса, он просто взял и поцеловал.

– У меня там всё, что угодно, было…, кроме живого члена. Моя «киска» очень маленькая, неглубокая и не создана для чужих рук и искусственных членов. Все ещё болит.

– Так не делай больше так…!

– Заткнись и продолжай, давай. – шикнула на него.

У неё уже всё было готово. Сама же только то и знала, что нужно расслабиться и ловить кайф. Так, как это делают другие, настоящие профи, кто не обладает никаким актёрским мастерством и терпеть так, как она не могут. Для неё это единственный шанс успокоить себя, что не простая шлюха, и лучше лишний раз перетерпеть, чем просто унижаться.

…Она не знала, сколько у неё времени в запасе, и вместо дневного света был один лишь тёплый и мягкий оранжевый свет. Раз уж она спать не захотела, решила отметить последнюю ночь вместе с тем, кто спас от очередных мучений. Но, такой она человек, и такая работа, что думала, о своём ребёнке, что спит дома без неё, и представляла сумму, которую заберёт через несколько часов. Работа – прежде всего и маленький очаг нужно как-то хранить. И наплевать уже, что скажут поутру ей вслед!

Теперь же – всё во власти её желаний. Свою последнюю ночь превратила в поле для игры, где она – Королева, где есть только две фигуры, а пешки остались вне игры. Внутри всё ужасно болело, нога левая немела, что была повреждена в соседней комнате, шапка звенела, которую снимать, вопреки его уговорам, так и не захотела. Ему она мешала, металлический бубенчик бил, не сильно, по лицу, но цепка пришлась по нраву и очень лихо возвращал её к себе, когда опускалась увлажнить губами член, пустить пару вязких струек слюны, простимулировать и подождать, пока станет более мягким, чтобы не было так болезненно, вновь продолжать.

Но, когда он её брал, в свои руки, она тут же зажималась, напрягалась. Когда дело доходило до оргазма, она не кричала и не вопила, как умели симулировать настоящие сучки, а лишь тихо стонала, сопела, взяв в рот одеяло, прикусывала и терпела. Сколько раз он из зубов вырывал, возвращал в мир безобидного наслаждения, убеждал, что ей боятся нечего, нужно просто расслабиться и поверить, что это – он…, – она его целовала, скромно, в губы, вонзала в писю член и по новой начинала.

Ей удалось его довести до оргазма трижды, подойти впритык к тому моменту, когда нужно просто остановиться, выбросить член из рук и переключиться на поцелуи. Она всё это знала и научилась, как ни странно, не в этом заведении пыток, где вес имеет только сила, а у простых людей, с которыми удавалось…, не за деньги, не по принуждению, а после веселья… С теми, кого знала, доверяла, а иногда – любила, хоть и мимолётно. Потому – искусство любви она познала ещё до того, как стала объектом издевательств, и эти стены ничему хорошему так и не научили.

Как и предупреждала – будет истязать, пока у самой хватит сил, но не пытками, а изнурительным сексом. Сама же, вдоволь наскакавшись верхом на его пузе, спустила всю сперму в сторону и, протерев простыней, завершила контрольными, сладкими оральными ласками, нежно работая язычком, до тех пор, пока орган не обмяк окончательно. Три раза она прерывала акт, усмиряла его нрав, проверяла пальцами свои недавние раны, нет ли там крови, и начинала всё сначала. Сама же теперь, чувствуя своими внутренними часами, что в запасе ещё пара часов, решила отоспаться. Как и обещала: у него на груди.

Шапочка, влажная, отправилась на пол, цепочка – под подушку, спросив у него разрешения, сомкнула руки у него на шее, а ногами запуталась в простыни. Но мысли были все, только о дочери.

Но тому стало не до сна, вспомнив комнату для экзекуций.

– Скажи, а ты, правда, актёр? – внезапно, спросил.

Она лежала, скрыв лицо под одеялом, закрыв глаза.

– Вообще-то, 10 лет назад, начинала как дублёр сцен экстремального жанра. Но для порно-режиссёров на камеру – ты актёр, а за кулисами ещё и шлюха. Что было делать…, сосать научилась быстро.

– Тебя часто били?

– Если для тебя удары плёткой – избиение, то ДА. Для меня – это уже привычное дело. Меня истязали.

– И, зачем?

– Что?

– Зачем это делали?

– Кто-то платит деньги…, кто-то снимает…, кто-то ловит кайф, от этого всего…, а я – просто играю.

– Терпишь?

Промолчала. Но голову высвободила из плена мягкого одеяла.

– И каково это…, терпеть?

– Никак. Есть места на теле, где я ничего не чувствую…, а есть такие, – только прикоснись иглой, и я сознание теряю. А в основном, на съёмках – проф. врачи. Они знают, где можно бить и синяка не будет, и при этом – они это делают не долго, с перерывами, пока боль отхлынет. С ними – безопасно.

– А тут?

Промолчала вновь. И положила ладонь на его широкую грудь.

– Зачем все это терпишь? – повернулся и посмотрел в глаза.

– А, что мне ещё делать? Я не хочу быть ничтожеством и шлюхой.

– Но, больно же…

– Боль – временная штука. Да и в некоторых местах не чувствую. А вот быть грязной шлюхой – сродни унижения.

– Но ты же…

– Да, блин! Иногда, лучше умыться спермой, чем сломать себе палец…

– Не понимаю, зачем так унижаться…

Приподняла голову, чтобы заглянуть тому в глаза.

– Скажи, тебе понравилась эта ночь?

– О, да! Запомню надолго…

– Тебе было противно?

– НЕТ!

– Я тебя, как-то, унизила?

– Нет.

– Может, оскорбила, сделала больно, было отвратительно и тошнотворно?

– Фу! НЕТ!

– Вот и я людей не понимаю. – опустила голову на подушку. Посмотрела в потолок. – Я всегда стараюсь делать всё правильно, продать настоящие чувства и любовь, но в ответ, получаю боль и ненависть. Вместо уважения – желание меня унизить. Что я такого сделала? Я знаю: я просто слаба и доверчивая. А животные (говорит об извращенцах) уважают только силу. Я не животное, я – женщина, девушка. И, я слаба. Я создана для того, чтобы любить, а не бить.

Раз уж люди не в силах оценить её актёрские таланты (способность играть роль жертвы), она готова всех любить, за деньги. Но и тут людям важно осквернить её достоинство и столкнуть в яму, чтобы упала на самое дно. Вот от этого многие и получают удовольствие.

– Тебя больно били?

– Заткнись, пожалуйста! У меня осталось пару часов, и я хочу поспать.

Он продолжил говорить. Теперь, решил, что пришёл его черед приоткрыть завесу тайны на свою жизнь. Но, после нескольких вопросов без ответа, взглянул на её лицо – а она уже спала и тихо сопела. И невозможно было от себя оторвать – уцепилась в шею, словно обезьянка, обняла.

Он просто поцеловал её в лоб, как ребёнка и продолжил тянуть аромат её волос, чтобы запомнить навсегда. И, если случится снова приступ, то сможет по запаху её вспомнить. Только так, иначе нельзя.

Он боялся, пуще смерти, забыть дрогу к ней.

Она стояла в душе, под рассеянной струёй горячей воды. Руками оперлась в зеркальную стену, и смотрела на свои носки. Прошло пять минут, как покинула тёплую постель, со спящим телом, пробежалась по коридору, закрыла счётчик, активировав свой электронный ключ…, и работа была завершена.

Она только сейчас осознала, насколько крупно ей повезло. Мало того, что не почувствовала никакой боли, унижения, так ещё и бонус – наслаждение. А могла на четвереньках уползти, как это было всего-то годом ранее. Теперь же – она считала минуты, сколько раз пропищит счётчик, прилепленный на входе в кабинку душа, и осталось-то: собрать свои мысли воедино, пройтись мигом по комнатке, где нашла приют перед новым выходом на воображаемую сцену…, где мебель хранит её следы от ногтей, размазанные капельки крови… Где она, поначалу, ревела, а после – в своё отражение с ненавистью смотрела. Собрать в спортивный рюкзак все, принесённые из дому, личные вещи: аксессуары для экзекуций, пошло-отвратительные причиндалы, вибраторы, члены со следами от зубов, кольца и иглы, порванные цепочки, не раз спасшие ей жизнь, собачьи ошейники, купленные в зоомагазине… Забрать, кровью и потом, заработанные деньги и побежать к ней, к дочке. Без оглядки.

«Сколько будет в этот раз»? – спрашивала себя стоя, под струёй.

Сердце упорно билось, паром покрывалось лицо напротив, но для неё – ночи с Джеком, стали лотереей. С первым его приходом – пять сотен с ходу, за просто так, чтобы просто рядом провалялась. И, с каждым новым его появлением, ставки только возрастали. Последние несколько месяцев она им кормилась, с ним развлекалась, отдыхала и даже забавлялась, а для других – он стал причиной для ненависти, возмущений и прочих издевательств. И, наконец, что ей только что дошло – он показал ей её собственное лицо. Увидев себя, она поняла, что так больше жить нельзя. Фактически, рабство, в котором десять лет прозябала, закончилось на нем. А далее – свобода. Ту, о которой мечтала и, в тоже время, боялась.

«И что я сделала теперь? Убежала, даже не попрощавшись».

…Те несколько минут, что отвела себе для облаченья в рутинный образ городского быта, были потрачены с запасом. Голова наполовину мокрая, одежда полувлажная, мысли, по-прежнему – сырые, а она уже успела занять своё место первой, с той стороны, где узнает цену своей ночи, и получит гонорар за игру. У невысокой стойки где было лишь табло с её номерком, и электронный глазок робота-кассира. Пройдя скромной походкой, с опаской взирая на лица тех, кто отпахали свою ночь, лишь некоторым приветливо кивая, спиной чувствовала ненависть и брезгливые взгляды, колкие слова от тех, кто когда-то назывались «друзьями». И теперь, стоя на спех одетая, поправляя, потяжелевший рюкзачок руками, внезапно, стало не по себе.

Тревога, волнение и дрожь отхлынули прочь, когда прочитала свой счёт: «5250».

«5000 – клиент, 250 – за ролик».

– Ах, Джеки! – тихо воскликнула. Лицо посветлело, губы растянулись, произвольно улыбнулась, и ладонью прикрыла рот. И стену плечом подпёрла.

В то же время, воздух стал легче.

Широкая улица встретила белым снегом, мирно спускающийся на голову. Почуяла давно знакомый влажный воздух, лёгкий прохладный бриз, тишину утреннего Района…, и вокруг – ни души. Она набралась смелости пройтись посредине темно-синей дороги, с подогревом. Машины над ней не летали, и почему бы ей, распаренная душем, эмоциями с сонными глазами не нарушить правила, в этот последний праздничный день?

Она знала: снег ещё неделю будет идти, всё таким же ровным темпом, стальным куполом накроет весь Район, – до нового года белое полотно будет служить праздничным антуражем, по заказу Районных властей. Закинув на плечи рюкзак, посреди дороги стояла, прикусив указательный палец. Давила, пытаясь притушить внутреннюю боль, посмотрев на то место, откуда ушла. Физическая боль – внутренний стражник, что сможет усмирить внезапно полыхнувшие эмоции, сделать бледным их окрас. Палец покраснел, когда отпустила его – кровь не пошла. Боль медленно растеклась внутри, эмоции рассеялись, расплылись, и она, наконец, раскрыла глаза, облегчённо вздохнув. Приступ ушёл. Можно идти.

Влажные волосы, расчёсанные пальцами, прикрывала шапка, натянутая в спешке, косо и, тонкие клочки выглядывали из-под её краёв. Куртка – настежь, под ней – серый свитшот, новые, но уже пожёванные штаны и коричневые ботинки…, а она никак не могла оторвать свой взгляд от места, как тюрьма, откуда, только что ушла.

Сперва, только выбежав из Клуба, она просто летела. Перед глазами видела одну единственную цель – добраться дома. На этом пути не было боковых ответвлений, буржуйских напыщенных двориков с вечно зелёными площадями, тесных лифтов, уносящие вперёд над крышами невысоких домов. Нужно следовать только указателей, куда выводит дорога улицы, дома на которой – как крепость, выстроенные вдоль.

Тогда, ей дышалось легко, и была довольна собой, что так продержалась, смело, покидая стены притона. Собрав свои деньги в электронный кошелёк, трудно было сдержать улыбку, скрыть радость, прощаясь с серыми лицами, которые теперь остались в прошлом.

«Пусть думают, что хотят, пусть меня проклинают, и вслед плюют, но я ушла, к чёртовой матери…, я это сделала», – думала про себя. Обиду решила не таить, пока воздухом дышится легко, – внутри и так слишком много мрачной заразы, что в минуты страха подползает к горлу, вспоминая ночи пыток. «Пусть останется на их совести», успокаивала себя. «Пусть они все живут в своём мраке…, у меня же цель другая – выйти на свет и пойти по дороге, вымощенная из добра».

Свою душу, что так требовала отмщения, успокаивала лишь тем, что это все игра. Она – актёр, за это свою плату получала, а то, что дёшево так продавалась, то это не её вина. И сама же – не шалава, а комок из плоти и нервов, в котором таится пламя любви. И она ею делилась и всем раздавала. Но одна беда – невозможно закрыть глаза. Там – старые картинки Ада, со сценами пыток. И так больно на душе. А ещё и рефлексы теперь сделали её, по меньшей мере – параноиком, оставили в награду расшатанную психику.

«А что, если боль – как наркотик и на неё здоровому можно «подсесть»? – внезапно настроение оказалось подпорченным этой мыслью. Но тут же нашла быстрый способ себя успокоить: «Боль не вызывает привыкание. Ты её либо любишь, либо ненавидишь». Но следом думала: «Во всем виновата химия и то, как ты её воспринимаешь. Если для тебя – это наслаждение, то мозг получает свой заряд. Если отвращение и муки – он (мозг) будет использовать любые пути её обойти и избавить тело от мучений».

Вроде бы все правильно, и мысли, когда избавилась от морального груза, заимели позитивный след, а, всё равно подумала: «А если это – как зараза? Пока я там играла, я была привита, но на воле меня снова потянет в мир извращений»?

По улицам бродила утренняя дремота, и воздух был перемешанный с серыми тонами уходящей ночи, а она, всё ещё, стояла. Вдруг, вспомнила его. Ей стало дико стыдно за свой эгоизм и страх перед тем местом, что полетела вон, как только клетка оказалась открыта. А он, всё ещё, там. Она его быстро забыла. То, что сейчас имеет в кошельке, и мысли в голове и новая дорога… – это все благодаря ему. И даже забыла то чувство, нарочно навязанное, что ему может быть интересна и, чем-то, полезна, помимо обычного траха. Вернуться – нельзя, о себе ни слова так и не сказал, да и то, что без устали твердил о последней ночи в его жизни…, мог быть самоубийцей. И это объясняет, почему он деньгами сорил.

Если так, то его уже больше никогда не увидит.

Пока что она не совсем понимала, что для неё важнее – первое или второе. И, при выходе из Дома Пыток, ещё держала в себе надежду увидеть его и охмурить, уже на свободе. Но теперь, пройдя половину пути, засомневалась, что он, вообще, собирается жить. Это – реальность, и слышала о таком, своего рода, извращении или психическом расстройстве, но такие кадры будут бродить по Клубам в поисках той, что сможет удовлетворить. И, если она смогла – то ему до вечера не жить.

«А, может, такой себе, шутник»? – искала оправдание.

На лице выступила эмоциональная усталость и лёгкая тревога. Себя даже поругала, что напрасно так старалась. Лучше бы, как раньше – проспала. Но, назад пути нет, как ни крути, сколько посреди дороги не стой, а в тот Клуб она больше ни ногой. Теперь, оставшуюся часть пути, лучше провести с мыслью: если ещё раз встретит, где-то, за углом, то попробовать начать новый разговор, и попросить, чтобы не совал деньги, впредь. Попробовать сыграть ещё одну роль, самой себя, но уже не девки-мазохиста.

Или просто попытаться забыть… Забыть тот разговор, напрасные надежды на лёгкие деньги, которыми сорил. Как и то, что набивался ей в друзья.

Улицы светлели, а мысли её всё более приобретали мрачный оттенок. Она стояла, замерев в нерешимости, хотя, точно знала, с выбранного пути, теперь уже ей не сойти. Нужно движение, только вперёд…, по той дорожке, на которой никогда не собьют. Через спящие дворики, мимо домиков, чьи крыши, как острые пики искусственных скал, всегда указывали, взглядом, на тот холмик, с которого был виден, знакомый сердцу, замкнутый дворик.

Ступив, несмело, продолжая свой новый путь, её накрыло осознание того, что в этом свободном мире – она «никто», и ничего, кроме как играть на камеру, терпеть и делать нежный отсос, больше не умеет. Сбежав из Дома Пыток, она – тот самый раб, который ненавидит хозяина, но ещё больше – боится свободы. Для неё – Клуб был кормушкой, где беззаботно, за скромную плату, можно было оказать услугу, перетерпеть, утереться и снова прийти. А ей нужно учить дочку, покупать обновления для программ, переводить деньги в школу и приклоняться там, чтобы заработать авторитет. Не себе, а своей дочери.

От старой кормушки сбежала, а как новую соорудить, собственную, пока что, не знала.