Читать книгу Гайдзин. Том 2 - Джеймс Клавелл - Страница 4

Оба мужчины в смятении смотрели на связку писем, охваченные ужасом. Стены и потолок каюты вдруг стали сжиматься, мешая дышать. Малкольм не говорил ни слова и смотрел на Джейми, который тоже молчал; силы оставили обоих. Потом, приняв за него решение, Джейми дрожащими пальцами потянул за веревку, но это подействовало на Малкольма словно гальванический разряд, он принял свое решение, протянул руку, схватил пачку и остановил его.

– Нет, Джейми, ты не должен.

– Это е… единственный способ, тайпэн.

– Нет, не единственный. – Малкольм поправил бечевку, с облегчением заметив, что печать осталась целой, потом подравнял письма и положил их на другую связку; прикосновение к ним было ему отвратительно. – Так просто нельзя, – проговорил он, голос его дрожал, как и колени. Он презирал себя за слабость – была ли это слабость? – Я никогда не простил бы себе, если бы ты… если бы тебя поймали, а… а у меня просто не хватило мужества – и потом это неправильно, так нельзя.

Лицо Джейми покрывали капли пота.

– Правильно или неправильно – никто об этом не узнает. Если мы этого не сделаем, у тебя не остается ни единого шанса. Может быть, нам еще удастся найти капитана – даже из компании Брока, они ждут корабль на следующей неделе.

Малкольм покачал головой, мысли все куда-то улетучились. Волна качнула катер, оплетенные веревкой кранцы заскрипели о причал. С усилием он заставил себя сосредоточиться. Все свою жизнь, оказываясь в трудных обстоятельствах, он всегда спрашивал себя, что сделал бы Дирк Струан, тайпэн – но никогда не находил настоящего ответа.

Он долго молчал, потом произнес устало:

– Как бы он поступил, Джейми? Дирк Струан?

В памяти Джейми тотчас же возник этот великан, которому сам черт был не брат, он видел его несколько раз и несколько раз был недолго в его компании – сам Джейми такой молодой и только что приехал.

– Он бы… – Он замолчал на секунду, потом губы начали складываться в улыбку. – Он… Дирк бы… да, именно. Я думаю, он бы отправил нас и боцмана на берег и один вывел бы катер в море «проверить его, потому что что-то, мне кажется, с ним не в порядке», а потом… потом, уже далеко от берега и на глубокой воде, он с полным спокойствием открыл бы кингстоны и, пока трюм наполняется водой, он убедился бы, что к этой пачке привязан добрый груз и она уже не всплывет, потом прошел бы на корму, закурил сигару и подождал бы, пока катер не пойдет ко дну, потом вплавь добрался бы до берега. Изымал ли он какие-нибудь из этих писем? «Да как тебе такое в голову могло прийти, парень». – Улыбка Джейми стала ангельской. – Почему бы нет?

До Токайдо Малкольм был отличным пловцом. Теперь он знал, что пойдет ко дну, как чугунный якорь.

– Мне ни за что не добраться до берега.

– Я бы мог это сделать, тайпэн, запросто.

– Да, но это не твоя проблема, Джейми, да даже если бы то это и сделал, я выиграл бы лишь неделю или около того, а мне нужно больше. Йосс. Королевскую почту трогать мы не имеем права. Давай забудем, что это случилось. А? – Он протянул руку. – Ты настоящий друг, лучшего у меня никогда не было. Извини, что я был с тобой так груб.

Джейми с теплотой пожал протянутую руку.

– Да что ты, я заслужил все, что ты мне тогда высказал. Только на пользу пошло. Тайпэн… пожалуйста, это было бы так легко.

– Спасибо, но нет. – В тысячный раз Малкольм понял, что он не Дирк Струан и никогда не сможет поступать так, как поступал Тайпэн: в данном случае не стесняясь вытащил бы письма или утопил их. До Токайдо я, возможно, еще бы осмелился, но сейчас… сейчас все было в пятьдесят раз хуже. Токайдо, всегда Токайдо, подумал он, это слово как клеймо впечаталось в его мозг. Ему хотелось кричать от отчаяния. – Я сам должен с этим справиться, один.

Он проковылял к берегу и отправился к себе. Маленькая бутылочка была полной, но он не выпил ни капли и твердой рукой убрал ее назад в ящик. Морщась от боли, он подтянул кресло ближе к окну и с облегчением опустился в него.

Я выиграю эту битву, подумал он. Прошу тебя, Господи, помоги мне. Я не знаю как, но Анжелика станет моей, я превозмогу боль, опиум, Токайдо, Тесс, и выйду победителем…

Сон его был спокойным и глубоким. Когда он проснулся, рядом сидела Анжелика и улыбалась ему.

– Добрый день, дорогой мой, ну и славно же ты поспал. Уже почти пора переодеваться к ужину! – Глаза ее сверкали. Она подошла к нему, поцеловала и опустилась на колени рядом с креслом. – Как ты себя чувствуешь?

– Я всегда так счастлив, когда вижу тебя. – Голос его был наполнен любовью, но не скрыл до конца его внутренней тревоги.

Это придало ей решимости. Было важно вывести его из обычной для него серьезности, он должен веселиться на сегодняшнем вечере, который, как он обещал, будет праздником.

– У меня для тебя сюрприз, – сказала она с озорным видом.

– Что?

Она поднялась на ноги и закружилась, словно в танце, шурша дневным платьем. Вдруг она хохотнула и крикнула: «Смотри!» и подняла подол и нижние юбки, показав длинные точеные ноги в шелковых чулках, игривые подвязки под коленями, пояс для чулок и трусики с многочисленными оборками. Он ожидал увидеть традиционные, все скрывающие панталоны. От вида ее у него захватило дух.

– Господь милостивый и всемогущий… – пробормотал он.

– Это для твоего удовольствия и только, мой дорогой, – сказала она, розовея от собственной смелости и хохоча над его покрасневшим лицом, потом с кокетливой улыбкой на мгновение подняла юбки над головой, так же внезапно уронила их и встала, обмахиваясь веером. – Это последняя мода, больше никаких панталонов! – чуть задыхаясь, объявила она. – С панталонами покончено. Репортер в «Фигаро» пишет, что теперь некоторые из самых знаменитых дам Парижа даже трусики не надевают в оперу – в особых случаях, – чтобы доставить тайное удовольствие своим возлюбленным.

– И думать не смей, – грозно проговорил он, хохоча вместе с ней, захваченный ее безудержной радостью. Он поймал ее за руку и усадил к себе на колени. – Одна мысль об этом свела бы меня с ума.

Она уткнулась лицом в его плечо, довольная тем, что ее план удался.

– Пожалуй, я стану шептать тебе на ухо за обедом, иногда, или во время танца, что забыла их надеть, просто чтобы подразнить моего сказочного принца, но лишь когда мы будем женаты и только ради шутки. Ты ведь не возражаешь, cheri, нет – против этой новой моды, без панталон?

– Ну конечно нет, – ответил он со светской улыбкой, в душе думая иначе. – Если это модно, значит, это модно.

– Ты говорил, что сегодняшний ужин должен стать праздником?

Тяжесть опять легла ему на сердце.

– Да, да, должен был. Но… наберись терпения, Анжелика. Через несколько дней я смогу открыть тебе истинную причину – просто мне нужно подождать немного. А пока знай, что я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя…

К вечеру погода испортилась, но это не подмочило настроения гостей Малкольма. Главная столовая фактории Струанов была построена специально для таких торжеств, и в сравнении с ней любые другие подобные помещения в Поселении, исключая разве что клуб, выглядели тесными каморками. Сверкающее серебро, хрустальные бокалы, тончайший пекинский фарфор, более тридцати гостей в вечерних платьях или парадных мундирах. Хоуг не принял приглашения, у него был жар.

Ужин по обыкновению был непомерным и в конце концов закончился. Сейчас, под одобрительный гул, длинный стол отодвинули к стене – случай редкий, но почти обязательный, когда присутствовала Анжелика: всем гостям хотелось танцевать с ней. Кроме Джейми, но только в этот вечер. По предварительной договоренности с Малкольмом Джейми незаметно удалился, пока все суетились, переставляя стол:

– Извини, но мне что-то не особенно хочется танцевать, я тихонько выскользну, тайпэн.

– Мы оба поклялись забыть на сегодня о катере.

– Дело не в этом, просто хочу собраться с мыслями.

Сегодня Анжелика была единственной леди на вечере, две других, как и Хоуг, с сожалением известили Малкольма о плохом самочувствии, поэтому, постоянно сменяя кавалеров, она кружилась в волнующих кровь ритмах вальсов и полек, исполняемых Андре Посеном на рояле, который под гром аплодисментов был доставлен сюда весной. По заведенному обычаю она танцевала один танец с каждым гостем, после каждых четырех танцев могла отдохнуть и могла перестать танцевать в любой момент по своему желанию. Ее лицо лучилось, она была в новом платье из красного и зеленого шелка, но ее кринолин был меньше обычного, что подчеркивало ее осиную талию и высокую грудь. Вырез платья едва прикрывал соски, как того требовала парижская мода; отсутствовавшие священники в голос осуждали подобное бесстыдство, зато каждый мужчина в зале пожирал ее глазами.

– Довольно, mes amis,[2] – сказала она по истечении часа под стоны и мольбы тех, кто еще не получил своего танца, и вернулась к Малкольму, обмахиваясь веером, разгоряченная и возбужденная.

Он сидел в огромном кресле резного дуба во главе стола, размякший от вина и бренди. Ему нравилось наблюдать за нею в танце, как и любому другому, хотя, как всегда, его глубоко огорчало то, что он не потребовал для себя первый танец или не потребует последний, положенные ему по праву жениха и хозяина. Раньше он был великолепным танцором.

Она присела на подлокотник кресла. Его рука легко обвила ее талию, ее – легла ему на плечи.

– Ты танцуешь божественно, Эйнджел.

– Ни один из них не сравнится с тобой, – прошептала она. – Это было первое, что привлекло меня в тебе, и, мой сказочный принц…

Радостные крики прервали ее. К ее смущению и досаде, пальцы Андре медленно и соблазнительно начали первые аккорды канкана. По настоящему раздраженная, Анжелика мотнула головой и не тронулась с места.

К ее удивлению, и под восторженный рев гостей, в центр круга вышли Паллидар и Марлоу. Поверх их мундиров были повязаны полотенца на манер дамских юбок. Заводная музыка набирала темп, и оба начали уморительно смешно пародировать этот танец, ставший скандалом всего цивилизованного мира, не считая Парижа, все быстрее и быстрее, задирая импровизированные юбки все выше и выше, выбрасывая ноги под несмолкающие крики захлебывавшихся от веселья зрителей, кулаками отбивавших ритм по своим столам, пока оба отважных офицера, с красными лицами, вспотевшие в тесных мундирах, не попробовали сесть на шпагат и не повалились кучей среди бури восторга, криков «анкор, анкор» и оглушительных рукоплесканий.

Хохоча вместе со всеми, Малкольм милостиво отпустил ее, и она подошла к танцорам, помогла им подняться, поздравляя их и благодаря за доставленное удовольствие.

Паллидар, часто дыша, изобразил мучительный стон.

– Кажется, моя спина уже навсегда вышла из строя.

– Шампанского для армии и рома для флота! – выкликнула она, взяла обоих под руку и подвела к Малкольму, чтобы он тоже похвалил их. Она улыбнулась ему. – Канкан не для меня, а, дорогой?

– О, это было бы слишком.

– Готов поручиться, – сказал Марлоу.

– Да уж, – кивнул Малкольм, приятно возбужденный, деля с ней улыбку, значение которой было понятно им одним.

Когда Андре заиграл снова, он выбрал вальс. Этого танца было достаточно, чтобы были видны ее щиколотки, когда она кружилась, но недостаточно, чтобы заметить смелое пренебрежение панталончиками. Это он показал ей статью в «Фигаро», поощрил ее смелость и делил теперь секрет с Малкольмом. Весь вечер он наблюдал за ней и за теми, кто вился вокруг нее – Бэбкотт, чья фигура возвышалась надо всеми, потом Паллидар и Марлоу в великолепных мундирах, пытавшиеся незаметно вытеснить его из внутреннего круга – смакуя одному ему известные тайны и ту жизнь внутри жизни, которую он вел. Анжелика сейчас танцевала с сэром Уильямом. Посмеиваясь про себя, он отпустил мысли на свободу, пока пальцы его продолжали играть. Как бы все они поступили, узнав то, что известно мне? Про серьги, выкидыш, про то, как я избавился от улик? Они бы отвернулись от нее, как от прокаженной, каждый из них, включая этого больного любовью Струана, он – в первую очередь.

Если бы все было по-другому и я был в Париже вместе с ней, а за ее спиной стояли могущество и деньги «Благородного Дома» и обожающий, но немощный муж, какие бы секреты сделались мне доступны! Ей, конечно, потребовался бы опытный наставник в более женских и не таких нежных искусствах, ее коготки нужно было бы отточить поострее, но в итоге она стала бы классическим образцом, любой салон и любая постель принимали бы ее с восторгом, а раз вкусив от Большой игры, этот, о, такой хитрый цыпленочек набросился бы не нее с отменным аппетитом.

А моя постель? Сейчас или позже – безусловно, если бы я пожелал затянуть винты, но я больше не хочу ее и не стану ее брать, разве что захочу отомстить. Она доставляет мне гораздо больше удовольствия как игрушка, а в этом мире так мало забавного…

– Замечательная идея, Андре! – Филип Тайрер улыбался ему, стоя у рояля. – Сеттри сказал, что вы подготовили все это вместе с ними.

– Что?

– Канкан!

– А, да, – кивнул Андре. Его пальцы продолжали играть вальс, потом закончили его. – Пора сделать перерыв, давайте выпьем, – сказал он, решив, что сейчас, когда их могли слышать столько людей, наступил подходящий момент, чтобы привести Тайрера к повиновению. – Я слышал, контракт на услуги некой дамы стоит министерского жалованья, – произнес он по-французски и увидел, как лицо Тайрера покраснело от смущения и он нервно посмотрел вокруг. – Бог мой, неужели я мог бы быть столь нескромен. Филип, не волнуйтесь, друг мой, я пекусь только о ваших интересах. – Он улыбнулся, вспомнив их разговор в замке Эдо. – Дела сердечные не имеют ничего общего с делами государственными, хотя я считаю, что Франция должна делить с Великобританией радости, отвоеванные у этого мира, нет?

– Я… я согласен, Андре. Да, я… боюсь, переговоры идут не слишком успешно, да, зашли в тупик.

– Лучше говорить по-французски, а?

– Да, да, вы правы. – Тайрер жестом денди извлек носовой платок, чтобы отереть внезапно выступивший пот. – Я даже представить себе не мог, что это будет так трудно.

Андре знаком подозвал его поближе.

– Послушайте, я могу сказать вам, как с этим справиться: не ходите к ней сегодня, даже хотя у вас и назначено свидание на вечер. – Он едва не рассмеялся вслух, увидев, как у Тайрера отвисла челюсть. – Сколько раз я вам говорил, что здесь почти не бывает секретов. Может быть, я смогу помочь… если вам нужна помощь.

– О да, да, нужна, пожалуйста, прошу вас.

– Тогда…

Оба они повернулись в сторону рулеточного стола, который поставили в другом конце комнаты, оттуда раздался взрыв смеха и хлопки в ладоши: Анжелика выиграла, поставив на двойное зеро – сегодня игра на деньги не велась, только на бронзовые китайские монеты, их все называли мелочью, и они не имели никакой ценности. Варгаш играл роль крупье.

Тайрер вздохнул.

– Ей везет в игре и везет в любви.

– Она работает над этим, – натянуто произнес Андре, радостный вид Анжелики раздражал его, – как и вам бы следовало. Послушайте, откажитесь от сегодняшнего свидания с Фудзико… о, я знаю, что Райко договорилась о нем специально по вашей просьбе. Кстати, Райко ничего мне не говорила, это была одна из ее прислужниц. Не ходите туда и не посылайте известить их, что не придете, просто отправляйтесь в другой дом, скажем, Дом Лилии, возьмите там любую девушку, самую красивую у них зовут Юко.

– Но Андре, я не хочу…

– Если вы не хотите спать с ней, просто скажите, чтобы она доставила вам удовольствие другим способом, или напейтесь пьяным, или притворитесь, что напились, поверьте, деньги вы зря не потратите. Завтра, когда Накама упомянет о Фудзико, или что-нибудь о контракте, или о Райко, ведите себя так, словно ничего не произошло, и завтра вечером повторите спектакль с другим домом.

– Но…

– Всякий раз, когда Накама заговорит о чем-нибудь, ведите себя естественно, не говорите ничего, кроме того, что Дом Лилии показался вам во много раз более обещающим, и в резком тоне запретите ему упоминать об этом, особенно Райко. Пока все ясно?

– Да, но вам не кажется, что…

– Нет, если только вы не хотите, чтобы вас довели до сумасшествия и чтобы Фудзико досталась вам за астрономическую сумму – из вас все равно выжмут больше, чем она стоит, Филип, но вы не переживайте, будет нечестно, если вас обдерут как липку, и это вопрос лица. Не обсуждайте этот план с Накамой и повторяйте все изо дня в день по крайней мере неделю.

– Боже, Андре, неделю?

– Три было бы лучше, дружище. – Андре забавляло несчастное выражение на лице Тайрера. – Это не только сэкономит вам огромные деньги, но и избавит вас от целого океана осложнений. Очень важно, чтобы вы вели себя так, будто вам решительно наплевать на все это, будто вас окончательно рассердили все эти задержки, назначенные и несостоявшиеся свидания и безумная цена, которую запросила Райко, особенно когда вы такой большой и важный чиновник! Хорошо бы раз или два указать на это Накаме. Но не больше, он сообразительный парень, нет?

– Да, весьма, и очень много знает.

Верно, подумал Андре, и скоро придет время поделиться всем этим со мной, и тем, что он рассказал тебе, и тем, что я разузнал сам. Интересно, что он говорит по-английски – благодарение Богу, мои шпионы держат открытыми не только глаза, но и уши. Это многое объясняет, хотя я не понимаю, почему он не говорит по-английски со мной, или даже по-японски, когда бы я ни оказывался с ним наедине. Наверно, Вилли приказал ему держаться от меня подальше.

– Теперь, – тихо продолжал он, – Райко раз десять попросит меня поговорить с вами и устроить вашу с ней встречу. Через неделю я с неохотой соглашусь. Не делайте этого через Накаму, вообще не посвящайте его в нашу игру, и когда встретитесь с Райко, держитесь жестко, и с Фудзико тоже. Вы должны быть очень убедительны, Филип.

– Но…

– Скажите Райко, что она была права, заботясь в первую очередь об интересах своего клиента, ваших интересах, особенно учитывая, какой вы большой человек и важный чиновник, почаще упирайте на это, и предоставив вам время тщательно все обдумать. Вы совершенно с ней согласны, лучше не спешить, покупка контракта этой женщины сейчас – не очень хорошая идея. Употребите именно это сочетание, не называйте Фудзико по имени, не забывайте, что с их точки зрения на этой стадии вы обсуждаете лишь приобретение вещи, а вовсе не даму сердца, которую вы обожаете. Выразите признательность Райко и скажите, что, благодаря ей, вы одумались и считаете теперь, что покупать контракт было бы ошибкой. Вы просто будете платить за услуги «этой женщины» время от времени, а если «эта женщина» окажется занятой, сигата га най – это не имеет значения, – жизнь слишком коротка и так далее.

Тайрер слушал внимательно, он понимал, что Андре прав, и внутренне стонал при мысли, что не увидит Фудзико целую неделю, уже рисуя себе, как она страдает под тяжестью каждого гайдзина в Иокогаме.

– Я… я согласен с тем, что вы говорите, но я не… мне кажется, я не смогу этого сделать, я имею в виду, не смогу сыграть, как надо.

– Но это необходимо, да потом почему бы и нет? Они ведь играют все время, все время! Разве вы не заметили, что они проживают в своей жизни ложь как правду, а правду как ложь? У женщин нет другого выбора, особенно в Плывущем Мире. Мужчины? Они еще хуже. Вспомните бакуфу, Совет старейшин, вспомните их и вспомните Накаму, особенно Накаму. Они непревзойденные мастера в этой игре, а это именно игра и ничто другое. Зачем же быть голубем в этой стае ястребов, зачем позволять Райко унижать вас и в то же время швыряться золотом, которого вы еще не заработали – никогда и не сможете заработать – и все лишь в попытке унять ту непреходящую боль, которую Господь поселил в нас.

Андре вздрогнул всем телом. Эта западня была ему слишком хорошо знакома. Он сам в нее попался. Райко выжала из него гораздо больше, чем позволяло его собственное финансовое положение. Нет, это не так, раздраженно одернул он себя. Можешь как угодно вертеть правдой и лгать перед другими, но не делай этого перед самим собой, перед истинным собой, или тебе конец. Правда заключается в том, что я с безоглядной радостью согласился отдать все, что имел, и даже больше. Семнадцать дней назад.

В тот миг, когда Райко впервые представила меня этой девушке…

В тот миг, когда я увидел ее, с алебастровой кожей, волосами цвета воронова крыла и манящими глазами, я понял, что отдам Райко свою душу и войду во врата ада, чтобы обладать ею. Я, Андре Понсен, слуга Франции, магистр шпионажа, убийца, знаток всех мерзостей человеческой природы, я, великий циник, в одно мгновение влюбился без памяти. Безумие! Но это так.

Едва лишь девушка вышла из комнаты, я, беспомощный и онемевший, с трудом произнес:

– Райко, пожалуйста. Сколько ни просить, я заплачу.

– Прошу прощения, Фурансу-сан, это дело будет стоить больших денег, чем я могу выговорить, даже если она согласится быть с вами – она еще не дала согласия.

– Какие бы ни были деньги, я заплачу. Пожалуйста, спросите. Спросите, согласна ли.

– Конечно. Пожалуйста, приходите завтра, к вечеру.

– Нет. Пожалуйста. Сейчас спрашивать – спросите сейчас, я ждать.

Ему пришлось ждать почти два часа. И все это время он изнывал от тревоги, молился, надеялся, умирал, воскресал и умирал снова. Когда Райко возвратилась и он увидел ее строгое лицо, он начал умирать еще раз, но метнулся к жизни, услышав:

– Ее зовут Хинодэ, что означает Восход Солнца. Ей двадцать два года, и она говорит «да», но есть условия. Помимо денег.

– Все, что хочет Хинодэ.

– Вам лучше сначала выслушать. – Он никогда не видел Райко такой серьезной. – Хинодэ говорит, что она будет вашей супругой, не куртизанкой, год и один день. Если в этот последний день она решит остаться с вами, она отдаст вам свой иноти, свой дух, и будет с вами еще один год, и еще, год за годом, пока не решит оставить вас или пока не наскучит вам. Если она захочет уйти, вы поклянетесь, что отпустите ее, не препятствуя.

– Согласен. Когда начинать?

– Подождите, Фурансу-сан, я еще многого не сказала. В вашем доме не будет никаких зеркал, и вы не станете их туда приносить, ни одного. Когда она будет снимать одежды, в комнате всегда будет темно – за исключением одного только раза, первого. Только один раз, Фурансу-сан, вам можно будет увидеть ее. Далее, как только появится любой… любой обезображивающий знак, или когда бы она ни попросила вас об этом, вы без колебания поклонитесь ей и благословите ее, и будете ее свидетелем, и подадите ей чашу с ядом или нож, и будете смотреть и ждать, пока она не умрет, чтобы почтить ее жертву.

Его разум взбунтовался.

– Умрет?

– Она сказала, что предпочла бы нож, но не знает, что выберет гайдзин.

Когда способность трезво мыслить вернулась к нему, он спросил:

– Я… я судить, какой… какой знак обезображивающий, какой нет?

Райко пожала плечами.

– Вы или она, это не имеет значения. Если она решит попросить об этом, вы должны сдержать свое обещание. Все это будет записано в контракте. Вы согласны?

После того, как он просеял это через свое сознание, весь этот ужас, и принял его, он сказал:

– Значит, болезнь ее ранняя, знаков еще нет?

Глаза Райко смотрели неумолимо, голос прозвучал так тихо, с такой ужасающей непреложностью, неподвижная тишина, разлившаяся по комнате, казалась бесконечной.

– У Хинодэ нет болезни, Фурансу-сан, ни одной. Она вся без единого изъяна.

Его голова словно взорвалась. Слова «она вся без единого изъяна» эхом отозвались где-то высоко в небе его сознания, перемешавшись с внутренним всепронизывающим воплем: «Но ты-то нечист!»

– Почему? Почему соглашаться? Почему? Почему она… она знает, знает мою скверну. Да?

Прислужница, ждавшая на веранде снаружи, отодвинула сёдзи, испуганная его ревом. Райко махнула ей рукой, и она послушно задвинула ее снова. Райко пригубила саке из своей чашечки.

– Разумеется, она знает, Фурансу-сан. Прошу простить меня.

Он вытер слюну, скопившуюся в уголках рта.

– Тогда почему… соглашаться?

Опять эта отчужденность.

– Хинодэ не сказала мне, прошу прощения. Одно из условий моего соглашения с ней заключается в том, что я не стану выпытывать у нее причину, как это будет частью и вашего с ней соглашения. Мы не должны заставлять ее, она говорит, что сама выберет время и скажет. – Райко тяжело выдохнула. – Прошу прощения, но вы должны принять это как часть контракта. Это последнее условие.

– Согласен. Пожалуйста, составьте контракт…

После мучительной вечности – всего нескольких дней – контракт был подписан и скреплен печатью, и он вошел к Хинодэ, он – Нечистый, был с ней – Чистой, во всей ее славе, и завтра он снова…

Андре едва не выпрыгнул из себя, когда чья-то рука потрясла его за плечо и он вновь очутился в большой гостиной Струана. Это был Филип.

– Андре, с вами все в порядке?

– Что? А, да… да… – Сердце Андре гулко стучало, от холодного пота по спине пробегали мурашки, в памяти горели «без единого изъяна» и «первый раз» и ужас всего этого и жил страх перед завтрашним днем. – Извините, я… это кошка прошлась по моей могиле. – Как-то сразу стены и потолок надвинулись на него, и он почувствовал, что ему необходимо вырваться на свежий воздух. Он поднялся на ноги, слепо двинулся вперед, бормоча: – Попросите… попросите Анри поиграть, я… я чувствую себя не… извините, мне нужно уйти…

Тайрер недоуменно смотрел ему вслед. Бэбкотт подошел к нему от рулеточного стола.

– Что это с ним? Бедняга выглядит так, словно встретился с привидением.

– Не знаю, Джордж. Только он был совершенно нормальным, а потом вдруг забормотал что-то несвязное, побелел, как простыня, и его бросило в пот.

– Может быть, вы говорили о чем-нибудь таком?

– Да нет, как будто. Он просто советовал мне, как быть с Фудзико и Райко, о нем речи совсем не было. – Они проводили его взглядом, Андре выходил из комнаты так, словно она была совершенно пустой. Бэбкотт нахмурился.

– На него это непохоже, обычно он так весел и жизнерадостен. – Бедняга, должно быть, это его болезнь – Господи, как бы я хотел дать ему лекарство, которое его вылечит, как бы я хотел, чтобы такое лекарство существовало.

– Кстати о жизнерадостности, – говорил Тайрер, – я и не знал, что вы такой прекрасный танцор.

– Я тоже, – ответил великан, раскатисто хохотнув. – На меня нашло вдохновение, она способна вдохновить любого. Обычно я танцую как носорог. – Они посмотрели на нее через зал. – Эта девушка поразительно сложена, а какой чудесный, заразительный смех.

– Да, Малкольм счастливчик. Извините, мне нужно попросить Анри подменить Андре у рояля… – Он отошел.

Бэбкотт продолжал наблюдать за Анжеликой. Любопытно, что врач может осматривать больную и не испытывать при этом возбуждения, подумал он, даже с такой пациенткой, как она. Я, по крайней мере, не испытывал за те несколько раз, что она обращалась ко мне в Канагаве и здесь, хотя сколь-нибудь интимного обследования никогда не проводилось, да и нужды в нем не было, за исключением, пожалуй, того необычно сильного кровотечения, которое было у нее во время последних месячных несколько недель назад; тогда тщательное обследование было безусловно необходимо, только она так и не позволила его провести. Я никогда не видел ее такой бледной: в лице ни кровинки, губы совершенно белые. Если разобраться, вела она себя тогда довольно странно: не позволила даже приблизиться к ней, просто впустила в комнату ненадолго. А ведь только накануне вечером – когда вернул ей крестик – я послушал ее сердце, простучал грудь, спину и живот, и она вела себя как нормальный пациент. Помню, пульс у нее был сильно учащен и как будто без всякой видимой причины. Странное поведение.

Может быть, я чего-то не заметил, пропустил, не понял? – спрашивал он себя, наблюдая за ней у рулеточного стола, брызжущей жизнью, с детской радостью хлопающей в ладоши, когда выпадало «красное» или «черное», на которое она ставила; Сергеев и другие подсказывали ей, обучая тонкостям искусства азартной игры. Странно, что она не надела своего крестика, как это сделали бы большинство католиков, особенно если это был подарок ее обожаемой матери.

– Великолепный вечер, Малкольм, – произнес сэр Уильям, подходя к нему и подавляя зевок. – Мне пора ложиться.

– Еще глоток бренди? – Малкольм сидел рядом с камином; огонь погас, и только угли тлели, распространяя мягкое тепло.

– Нет, спасибо, у меня в горле уже у самых зубов плещется. Дивная леди, Малкольм, столько обаяния.

– Да, – с гордостью согласился он, разомлевший от вина и нескольких бренди, которые приглушили боль и успокоили его лихорадочную тревогу за будущее. Правда, не так сильно, как лекарство, подумал он. Ну да ладно, это уже начало.

– Что ж, доброй ночи. – Сэр Уильям потянулся. – О кстати, – безмятежно заметил он, – вы не могли бы заглянуть ко мне завтра, в любое время, когда вам будет удобно.

Малкольм резко вскинул глаза, при мысли о письме матери в желудке вмиг намерзла ледяная глыба.

– Часов в одиннадцать?

– Отлично, в любое время. Если захотите прийти раньше или позже, приходите.

– Нет, в одиннадцать. А по какому поводу, сэр Уильям?

– Ничего спешного и срочного, дело может подождать.

– По какому поводу, сэр Уильям? – Он увидел жалость в изучающих его глазах, может быть, сочувствие. Его тревога возросла. – Речь пойдет о письме моей матери, не так ли, она сообщила, что написала вам с сегодняшней почтой.

– Да, но лишь отчасти. Меня предупредили, чтобы я ожидал его. На первом месте стоял Норберт, он ведь вернулся. Я надеюсь, вы оба выбросили из головы эту чепуху с дуэлью.

– Разумеется.

Сэр Уильям недоверчиво хмыкнул, но оставил пока этот разговор. В конце концов, он мог лишь предупредить обе стороны, а потом, если они ослушаются его, прибегнуть к силе закона.

– Вы оба предупреждены.

– Благодарю вас. А на втором?

– Меня официально известили о плане правительства объявить всякую торговлю опиумом британскими подданными вне закона, запретить перевоз опиума на любых британских кораблях, уничтожить наши плантации опиума в Бенгалии и начать выращивать там чай. Поскольку вы возглавляли делегацию, обратившуюся ко мне с вопросами и жалобами по поводу этих слухов, я хотел, чтобы вы узнали об этом первым.

– Это разрушит нашу торговлю в Азии, нашу торговлю с Китаем и совершенно расстроит британскую экономику.

– На первых порах это, безусловно, создаст серьезные трудности для казначейства, но это единственный моральный путь. Давно следовало сделать это. Конечно, я понимаю этот неразрешимый треугольник серебро-опиум-чай и представляю, какой хаос создаст в казначействе потеря дохода. – Сэр Уильям высморкался, уже уставший от этой проблемы, которая долгие годы тяжким бременем лежала на министерстве иностранных дел и мешала работать. – Я, кажется, подхватил простуду. Предлагаю вам созвать на следующей неделе совещание и обсудить, как мы можем свести панику и неразбериху к минимуму.

– Я займусь этим.

– Выращивать свой собственный чай – хорошая идея, Малкольм, – сказал сэр Уильям. – Замечательная идея! Вам, возможно, будет интересно узнать, что чай на первых пробных чайных плантациях в Бенгалии был выращен из семян, тайно вывезенных из Китая и доставленных в ботанический сад Кью-Гарденз самим сэром Уильямом Лонгстаффом, губернатором Гонконга при жизни вашего дедушки, когда он вернулся домой.

– Да, я знаю, мы даже пробовали этот чай. Он черный и горький и по тонкости вкуса не сравнится не то что с китайским, но даже и я японским, – нетерпеливо заметил Малкольм. Чай-то уж точно может подождать до завтра. – Что еще?

– Последнее, письмо вашей матери. – Сэр Уильям добавил более официальным тоном: – Политика правительства Ее Величества или ее чиновников заключается в том, чтобы не вмешиваться в личные дела ее подданных. Однако ваша мать указывает, что вы являетесь младшим членом семьи, она – ваш единственный родитель и законный опекун. Я обязан не разрешать никаких браков без одобрения законного опекуна, в данном случае с обеих сторон. Простите, но таков закон.

– Законы можно трактовать по-разному, в этом их суть.

– Некоторые законы, Малкольм, – с добротой произнес сэр Уильям. – Послушайте, я не знаю, что за проблема существует между вами и вашей матушкой, да и не хочу знать, – она, однако, привлекла мое внимание к некой статье в «Таймс», которую можно прочесть по-разному, и не всегда в хорошем смысле. Когда вы вернетесь в Гонконг, я уверен, вы сможете убедить ее, да и в любом случае в мае вы станете совершеннолетним, а до мая не так уж и далеко.

– Неверно, сэр Уильям, – ответил он, вспомнив тот же совет Гордона Чена – совет людей, которые не знали, что такое любовь, подумал он без всякой злобы, просто жалея их. – До него миллион лет.

– Что ж, раз так, то так. Я уверен, все сложится хорошо для вас обоих. Анри придерживается того же мнения.

– Вы обсуждали это с ним?

– Частным образом, разумеется. Французский консул в ГонконГе… э… знает об Анжелике и ее нежных чувствах к вам, о вашей взаимной привязанности. Она удивительная девушка и из нее получится замечательная жена, несмотря на все проблемы с ее отцом.

Малкольм покраснел.

– Вы знаете и о нем тоже?

Морщины на лице сэра Уильяма стали глубже.

– Французские чиновники в Сиаме крайне обеспокоены, – осторожно сказал он. – Естественно, они проинформировали Анри, который, как и следовало, поставил в известность меня и попросил нашего содействия. Извините, но мы формально заинтересованы в этом деле. Вы должны хорошо представлять себе, что, по сути, все, касающееся «Благородного Дома», представляет для нас интерес. Цена славы, а? – печально добавил он, потому что Малкольм ему нравился и он сожалел о том, что произошло на Токайдо, считая это варварством.

– Если… если вы узнаете что-нибудь, я был бы благодарен, услышав об этом первым, частным образом, сразу же, как… как только возможно.

– Хорошо, я могу держать вас в курсе. Частным образом.

Малкольм потянулся за бутылкой коньяка.

– Вы уверены, что не хотите глоточек?

– Нет, благодарю.

– Есть ли ответ на мои затруднения?

– Я уже дал его вам. – Сэр Уильям заставил свой голос звучать сухо и официально, чтобы скрыть внезапную волну раздражения. Словно несколько месяцев действительно что-то значили. Девушка ведь не мертва, как мертва Вертинская, и даже вполовину не так чудесна! – Ваш день рождения скоро наступит, а до Гонконга всего восемь-девять дней. Разумеется, я буду рад вас видеть завтра в одиннадцать или в любое другое время, но это все, о чем я хотел поболтать с вами. Спокойной ночи, Малкольм, и еще раз спасибо за вечер.

Минула полночь. Малкольм и Анжелика замерли в страстном поцелуе в коридоре, куда выходили их примыкающие друг к другу апартаменты. Коридор был темным, горело лишь несколько ночных ламп. Она пыталась сдерживаться, но он доставлял ей удовольствие, с каждым днем все большее, его жар согревал ее сильнее, чем вчера – сегодня его желание, и ее тоже, едва не задушило их.

– Je t'aime,[3] – прошептала она, прошептала искренне.

– Je t'aime aussi,[4] Эйнджел.

Она снова поцеловала его, ища и исследуя, потом вновь, пошатываясь, отступила от опасного края, прижалась к нему и осталась так стоять, пока дыхание ее не успокоилось.

– Je t'aime, и это был такой чудный вечер.

– Ты была как шампанское.

Она поцеловала его в ухо, обнимая за шею обеими руками. До Токайдо ей бы пришлось встать для этого на цыпочки. Она не обратила на это внимания, хотя он заметил.

– Мне так жаль, что мы спим отдельно.

– Мне тоже. Теперь уже недолго, – ответил он. Вдруг приступ боли пронзил его, но он терпел его на секунду дольше. – Ну вот, – сказал он, глядя на нее глубоким взглядом. – Спи хорошо, дорогая моя.

Они соприкоснулись губами, потом долго шептали друг другу «доброй ночи», потом она исчезла за дверью. Щелкнула задвижка. Он взял трости и потащился в свои комнаты, счастливый и опечаленный, встревоженный и совсем беспечный. Вечер прошел с успехом, Анжелика была довольна, гости развлеклись от души, он сдержал разочарование от крушения своего плана, и он сохранил лицо в этой истории с почтой, не позволив Джейми принять решение за него.

Мое решение было правильным, подумал он, хотя решение Дирка было бы лучше. Ладно, им я никогда не смогу быть, но он мертв, а я жив, и Небесный Наш обещал найти решение для проблемы ее писем и нового поворота моего йосса. «Ответ должен найтись, тайпэн», – сказал он, – «обязательно должен. Я придумаю что-нибудь до того, как отправлюсь в Гонконг; то доказательство вам понадобится в любом случае».

Его взгляд обратился к двери, соединяющей их спальни. Ночью по обоюдному согласию она постоянно была на запоре. Я не стану думать об Анжелике, о задвижке и о том, что она сейчас одна. Как и о постигшей меня неудаче с нашим браком. Я поторопился с этим обещанием, и я сдержу его. Завтрашний день позаботится о себе самом.

Обычные полграфина вина стояли на прикроватном столике вместе с фруктами – манго из Нагасаки, – английским сыром, холодным чаем, который он всегда пил вместо воды, стаканом и маленькой бутылочкой. Кровать была разобрана, сверху лежала его ночная рубашка. Дверь распахнулась.

– Хеллой, тайпэн.

Это был Чен, его бой номер один, со своей широкой зубастой улыбкой, которая всегда ему нравилась, – Чен ухаживал за ним с незапамятных времен, столько же, сколько А Ток была его амой; и тот и другая были абсолютно преданы, бескомпромиссно ревнивы и всегда на ножах друг с другом. Китаец был приземист и очень силен. На спине лежала роскошная косичка, тщательно умащенная и заплетенная. На круглом лице застыла постоянная улыбка, хотя глаза улыбались не всегда.

– Твой пир был достоин императора Куна.

– Ай-й-йа, – тут же с досадой отмахнулся Малкольм, поняв намек старика. – Пусть великая небесная корова помочится на твоих детей и детей их детей. Займись лучше работой и держи свое мнение при себе и не старайся вести себя так, словно ты родился под знаком Обезьяны. – Это был знак Зодиака, отмечавший умных людей.

Пустой комплимент Чена, как и большинство китайских фраз, имел двойной смысл: император Кун, правивший Китаем почти четыре тысячелетия назад, прославился тремя вещами: эпикурейскими вкусами, щедрыми пирами, которые он устраивал, и своей «книгой».

В те времена книг как таковых не существовало, только свитки. Император заполнил один свиток подробным исследованием, первая в истории человечества «книга о постели», ставшим первоисточником для всех остальных, которые по определению касались соединений мужчины с женщиной и содержали все связанные с ними возможности и опасности, советы как продлить момент высшего наслаждения, названия различных поз с их мельчайшими деталями, описания приспособлений, лекарств, техники – глубокие толчки и мелкие, – советы, как подобрать идеального партнера. Среди прочих мудростей книга говорила:

… воистину, мужчине, чей Одноглазый Монах имел несчастье уродиться маленьким, не следует вступать в поединок с Нефритовыми Вратами, подобными Вратам кобылы.

Да запомнят на все времена, боги положили так, что эти части, хотя и кажутся глазу одинаковыми, никогда таковыми не бывают, но имеют меж собой великие различия. Должно соблюдать крайнюю осторожность, дабы избежать ловушки, уготованной богами, которые, наградив мужчину средством, а также и надобностью, столь же сильной и постоянной, как у иглы, ищущей Северную Звезду, вкусить Небесной Радости на Земле – таково мгновение Облаков, Пролившихся Дождем, – в то же время для собственного развлечения, расставили многие препятствия на пути Яна к Иню. Некоторых из них избежать легко, большинства – невозможно, и все они сложны. Поелику мужчина должен вкусить на Земле от Небесного Блаженства столько, сколько возможно – кто знает, поистине ли боги являются богами – тао, Путь к Лощине Восторга, надлежит изучать, исследовать, разбирать с упорством большим, нежели превращение свинца в золото…

Чен суетливо заходил по комнате, обиженный, хотя и довольный познаниями господина. Он лишь исполнял свой долг, привлекая внимание к силе инь, особенно сегодня вечером, к тому, как она выставляла себя напоказ, к танцам и поцелуям, дразнящим ян господина, на каковой счет император высказывался очень определенно:

Нервничающий Ян, чей голод не утолен, в любом доме, если он принадлежит Господину, нарушит покой всех домашних, посему домочадцам следует делать все, дабы избавить мучащегося от мучений.

А наш дом в смятении, с отвращением подумал он. С А Ток ладить еще труднее, чем всегда, А Сом ворчит, что прибавилось работы и забот, повара жалуются на его пропавший аппетит, слуги стонут, что его ничто не радует, и все из-за этой, подобной корове, варварской шлюхи, которая не желает просто выполнить то, что является ее обязанностью. Все слуги в доме единодушно соглашались, что у нее, должно быть, одно из тех Ненасытных Ущелий, против которых предупреждал император Кун:

Есть такие, стенки которых боги выстлали демонами, их притягательная сила настолько велика, что сводит мужчин с ума и заставляет их забывать бессмертную правду о том, что один Инь стоит другого, когда надобность велика, и что хуже, когда наконец одно такое Ущелье раскрывается, дабы принять Ян, сия Небесная Радость становится Адской Мукой, ибо утоление не наступает никогда.

– Ай-йа, Тайпэн, – сказал Чен, помогая ему раздеться. – Этот человек говорил только, что ваш банкет всем понравился.

– Твой господин и повелитель в точности знает, что ты говорил. – Малкольм с трудом выбрался из рубашки. Его дядя, Гордон Чен, которым он очень дорожил, прочел ему лекцию об этом труде императора Куна, сказав, что все это и много других столь же важных сведений о яне и ини должно остаться между ними и держаться в секрете от его матери.

– Ты чудовищно нахальный сукин сын, – сказал Малкольм по-английски: это была его главная защита в спорах с Ченом и А Ток. Ему, пожалуй, ни разу не удалось переспорить их на кантонском, но они буквально выходили из себя, когда он заговаривал с ними на английском. – И я знаю, что ты пытался поизвить насчет госпожи, но, клянусь Богом, тебе лучше прикусить язык.

Круглое лицо перекосилось.

– Тайпэн, – произнес Чен на своем лучшем кантонском, помогая ему улечься в кровать, – этот человек заботится в первую очередь об интересах своего господина.

– Ай-й-йа! – насмешливо фыркнул Малкольм. – Слова, слетающие с раздвоенного языка, столь же драгоценны, как заплесневевшие рыбьи кости для умирающего с голоду. – Он заметил на бюро конверт, поставленный там вертикально. – Это что такое?

Чен поспешил принести его, радуясь, что перестал быть темой из разговора.

– Какой-то чужеземный дьявол приходил сегодня вечером повидать вас. Наш меняла Варгаш говорил с ним. Этот чужеземный дьявол сказал, что письмо срочное, поэтому меняла попросил этого человека поставить его здесь, на тот случай если наш светлейший господин пожелает прочесть его.

Почерк был незнакомый.

– Который из чужеземных дьяволов?

– Я не знаю, Тайпэн. Что-нибудь еще?

Малкольм покачал головой, зевнул, положил конверт на столик рядом и отпустил его. Бутылочка с лекарством манила.

– Не буду, – твердо сказал он и начал уворачивать фитиль в лампе, потом передумал и вскрыл письмо с неожиданной надеждой, что оно могло быть от Небесного Нашего или даже от отца Лео.

Дорогой мистер Струан: Позвольте мне представиться вам, Эдуард Горнт, служащий компании Ротвелла в Шанхае, уроженец Виргинии, в настоящий момент нахожусь здесь, в Иокогаме, на стажировке у мистера Норберта Грейфорта по просьбе сэра Моргана Брока.

Мистер Грейфорт обратился ко мне с просьбой быть его секундантом в том частном, хотя и весьма настоятельном вопросе дуэли, на которую вы его вызвали. Возможно, я мог бы посетить вас завтра? Устроит ли вас утро, скажем, в полдень или около этого? Имею честь быть, сэр, вашим почтительнейшим слугой, Эдуард Горнт.

Подпись была так же аккуратна, как и остальные, словно выгравированные, строки.