Читать книгу Гайдзин. Том 2 - Джеймс Клавелл - Страница 8

Деревня Саконосита

Суббота, 6 декабря

На Токайдо, примерно в сорока милях к востоку от Киото, в горах, стояла Шестая придорожная станция, деревня Саконосита, и когда начало темнеть, последние путешественники и носильщики, сгибаясь навстречу студеному ветру, спешили миновать дорожную заставу прежде, чем она закроется. Все они устали, и всем не терпелось добраться до горячей еды, подогретого саке и уютного тепла комнат, даже полудюжине стражников-самураев, которые притопывали на месте, чтобы разогреть окоченевшие в соломенных сандалиях ноги, и проверяли бумаги лишь выборочно.

– К ночи пойдет снег, – проворчал один из них. – Как я ненавижу зиму, ненавижу холод, ненавижу этот пост.

– Ты все ненавидишь.

– Нет, не все. Я люблю есть и люблю совокупляться. В следующей жизни я хочу родиться сыном торговца рисом из Осаки, дающего деньги в рост. Тогда я смогу есть и пить и крыть все только самое лучшее, и быть в тепле, пока мой отец покупает мне звание хиразамурая или по крайней мере госи, – не просто вонючего асигару, на которого все плюют.

– Мечтай больше! Ты возродишься безземельным крестьянином или подставляющим свой зад мальчиком в борделе десятого ранга. Закрывай барьер.

– Еще не стемнело.

– Пусть отставшие замерзают или платят, как обычно.

– Если капитан тебя услышит, в миг очутишься на Северном острове, где, говорят, член отмерзает, когда попробуешь помочиться. – Стражник посмотрел на дорогу, убегавшую к Киото. Теперь она была пуста; над нею зловеще хмурилось темнеющее небо. Порыв ветра дернул их накидки из соломы. – Потарапливайся, олух! – нетерпеливо крикнул он последнему человеку, полуголому носильщику, который тяжело прошлепал мимо, сгибаясь под тяжелой ношей. Стражник опустил первую перегородку, чувствуя лицом уколы ветра, потом вторую, закрыв заставу, и повернул к караульному помещению и горячему супу.

– Эй, погляди-ка! – Из-за дальнего поворота показалась шеренга всадников. – Открывай!

– Пускай подождут. Они опоздали. – Стражник тыльной стороной ладони вытер под носом, из которого постоянно текло, и прищурился от ветра, вглядываясь в даль. Вместе с остальными стражниками он пробежал глазами по всадникам; человек тридцать-сорок, прикинул он, слишком уставший, чтобы пересчитывать их. Знамен нет, стало быть, мелкая сошка. Все заляпаны грязью, лошади в мыле. Всадники ехали, плотным кольцом окружив двух женщин в середине. Женщины путешествовали верхом и были в одежде из толстой материи и широких шляпах с вуалью, подвязывавшейся под подбородком. Он рассмеялся про себя. Сегодня ночью комнат им не раздобыть и уютного сна не видать, деревня полнехонька. Ну и черт с ними.

Когда отряд подъехал к заставе, капитан Абэ впереди крикнул:

– Эй там, открывай!

– Иду, иду, – проворчал стражник, лениво переставляя ноги, и тут же пожалел, что не был более расторопен. Абэ в один миг соскочил с лошади. Удар – и стражник рухнул как подкошенный.

– Немедленно открыть заставу! – проскрежетал Абэ. Два всадника спешились рядом с ним, один из них Ёси, его лицо было замотано шарфом, другой – Ватаки, которого Ёси наградил за то, что тот помог спасти его жизнь. Из караульного помещения выбежал офицер и, разинув рот, уставился на своего человека, не подававшего признаков жизни.

– Что здесь происходит? Вы арестованы!

– Открывайте заставу!

– Вы арестованы.

Абэ обошел заставу сбоку; его грозный вид не оставлял сомнений в его намерениях.

– Открывайте заставу. Пошевеливайтесь. – Стражники бросились выполнять приказ, но их офицер выпалил:

– Предъявите проездные бумаги и…

– Слушай, обезьяна. – Капитан Абэ круто повернулся к нему лицом, и тот застыл на месте. – К важным гостям следует обращаться вежливо и не задерживать их в холодный вечер; к тому же и солнце еще не зашло. – С этими словами он ударил его кулаком сбоку по голове, офицер пошатнулся и после второго сокрушительного удара упал. Абэ рявкнул опешившим часовым: – Передайте этому болвану, чтобы пришел ко мне на рассвете, или я разыщу его и изрублю, как чучело, и вас всех заодно! – Он махнул своим людям рукой, чтобы те проезжали, вскочил в седло и легким галопом поспешил за ними следом.

Ему понадобилось всего несколько минут, чтобы заполучить лучшие комнаты в лучшей гостинице. Те, кто заняли их первыми, с благодарными поклонами исчезли, почитая за высокую честь освободить их – торговцы рисом и другие самураи, никто из которых не был готов к поединку насмерть, чем неминуемо кончилось бы дело, вздумай они артачиться.

Ёси снял шляпу и шарф, когда дверь-сёдзи закрылась. Округлый хозяин этой гостиницы Приятных Снов, сидел на коленях рядом с дверью, уткнувшись лбом в пол и ожидая приказаний. Мысленно он обрушивал тысячи проклятий на своих осведомителей, не предупредивших его об этих поздних гостях, которых он проклинал за то, что они нарушили его покой и, без сомнения, будут нарушать его и далее, кто бы они там ни были. Он не узнавал ни одного из них в лицо и находил в высшей степени странным то, что они путешествовали без знамен, носили простые мундиры и знаки бакуфу и не назвали вслух ни одного имени. Даже этот самурай, отметил он про себя, к которому их злобный капитан, едва они остались наедине, стал относиться с таким почтением, уступив ему самые дорогие комнаты, не был назван ни по имени, ни по званию. И кто эти две женщины? Жена какого-нибудь даймё и ее прислужница? Или всего-навсего две блудницы высокого ранга? Новость об их прибытии облетела всю гостиницу. Он тут же назначил награду той служанке, которая сумеет вызнать, кто они такие.

– Ваше имя, хозяин? – спросил Ёси.

– Итидзё, владыка. – Он решил, что обращение «владыка» ничем не может ему грозить.

– Сначала ванну, потом массаж, потом есть.

– Незамедлительно, владыка. Могу я иметь честь самолично показать вам дорогу?

– Будет достаточно банной прислужницы. Есть я буду здесь. Благодарю вас, вы можете идти.

Хозяин льстиво поклонился, с трудом оторвал от пола свое грузное тело и засеменил прочь.

Капитан Абэ проверил посты: часовые будут окружать этот одноэтажный дом из восьми комнат со всех сторон. Койко отвели комнаты дальше вдоль веранды, которая будет охраняться все время. Покои ее и Ёси разделяла еще одна комната, в которой безотлучно находились еще два стражника.

– Хорошо, капитан. Теперь идите и поспите.

– Благодарю вас, но я не устал, господин.

Ёси приказал, чтобы с ним обращались как с обычным госи, и только разговаривая с ним без посторонних самураям разрешалось добавлять «господин».

– Вы пойдете и поспите. Вы нужны мне бодрым. У нас впереди еще много дней пути. – Ёси заметил, как какая-то мысль промелькнула в глубине глаз молодого человека, покрасневших от усталости. – Да?

– Пожалуйста, извините меня, – нерешительно заговорил Абэ, – но если вам необходимо срочно достичь Эдо, было бы вернее, если бы вы отправились с отрядом вперед госпожи.

– Идите спать, – сказал Ёси. – Уставшие люди совершают ошибки. Также ошибкой было ударить офицера. Часового было достаточно. – Он знаком отпустил его.

Абэ поклонился и вышел, ругая себя за глупость: нет смысла советовать то, что и так очевидно. Сегодня им пришлось сделать три ненужных остановки, вчера – две. Он еще раз проверил часовых и вытянулся на футонах в своей комнате. Через несколько мгновений он крепко спал.

После бани, массажа и ужина, который он съел медленно, хотя был очень голоден, Ёси направился вдоль коридора. Решение взять с собой Койко было легким. Он вдруг понял, что она окажется идеальным прикрытием, и приказал Акеде проследить, чтобы каждый знал, что он просто отправляет ее в Эдо с отрядом самураев, а сам поедет отдельно.

– Безупречный план, – кивнул Акеда.

Ёси вошел в ее внешнюю комнату. Она была пуста, сёдзи во внутренние покои закрыта.

– Койко? – позвал он и устроился на одной из двух подушек. Содзи скользнула в сторону. Сумомо сидела на коленях, держа ее открытой для Койко, опустив глаза на татами. Ее волосы были убраны в высокую прическу в стиле Киото, брови выщипаны, губы слегка подкрашены. Что ж, отрадное улучшение во внешности, подумал он.

Едва увидев его, Койко опустилась на колени, и обе женщины одновременно поклонились. Он обратил внимание, что Сумомо поклонилась безупречно, в точности скопировав изящество Койко, и это тоже ему понравилось. Он не заметил, чтобы долгая езда верхом хоть как-то отразилась на Сумомо. Ёси поклонился в ответ. Кровати из пуховых футонов были уже готовы.

Койко с улыбкой вошла в комнату, и Сумомо закрыла за ней сёдзи.

– Ну, Тора-тян, как вы себя чувствуете? – Голос ее звучал нежно, как обычно, прическа была верхом совершенства, как обычно, но, вещь небывалая, она вышла к нему в том же кимоно, что и вчера.

Койко устроилась на подушке напротив, и он с тревогой заметил, как на ее лице промелькнула невольная гримаска боли.

– Езда верхом – для тебя это слишком?

– О нет, первые несколько дней всегда бывает немного трудно, но скоро я стану такой же выносливой, как… – Ее глаза смеялись. – Как Дому Годзэн.

Он улыбнулся, но в душе понимал, что совершил ошибку. Вчера они проехали три придорожных станции, то же самое сегодня, но ни вчера, ни сегодня они не проехали столько, сколько он хотел бы. Езда верхом отнимала у нее все силы. Я сделал ошибку, которой не должен был делать. Она не произнесет ни слова жалобы и будет держаться до последнего, может быть, даже повредит себе.

Нужно ли мне спешить? Да. Будет ли она в безопасности в паланкине с десятью человеками охраны? Да. Будет ли разумно сокращать на столько число моих телохранителей? Нет. Я мог бы послать сегодня за подкреплением из Эдо, но это будет стоить мне еще пять или шесть дней. Мой инстинкт подсказывает мне, что нужно спешить. Гайдзины непредсказуемы. Как и Андзё. Как и Огама – разве он не угрожал мне: «Если вы не справитесь с ними, я справлюсь».

– Койко-тян. Давай ляжем. Завтра будет завтра.

Ночью Сумомо лежала под покрывалом на теплых футонах в их внешней комнате, положив одну руку под голову, сонная, но не усталая, и с умиротворением в сердце. Из внутренней комнаты доносилось ровное дыхание Ёси; дыхание Койко было таким легким, что его почти не было слышно. Снаружи дом окружали звуки ночи: лай собаки в отдалении, писк комаров, шум ветра в листве, приглушенные голоса телохранителей, изредка переговаривавшихся друг с другом, стук горшков и сковородок из кухни, где уже начала работать утренняя смена.

Ее первый сон был спокойным и глубоким. Два дня постоянного напряжения физических сил, энергичный массаж и свобода наполнили каждую клеточку ее тела пульсирующей радостью жизни. К тому же Койко похвалила сегодня ее прическу – Тёко перед отъездом показала ей, как укладывать волосы и подкрашивать губы, и это тоже доставило ей удовольствие.

Все получалось лучше, чем она могла даже мечтать. Ее ближайшая цель была достигнута. Ее приняли в дом. Они направлялись в Эдо. К Хираге. Она оказалась среди ближайшего окружения Ёси и была наготове. Кацумата наставлял ее:

– Не поступай необдуманно. Ни при каких обстоятельствах не рискуй собой, если только не будет верного шанса ускользнуть. Находясь рядом с ним, ты имеешь огромную ценность, не лишай нас этого преимущества и не допусти, чтобы на Койко пала тень подозрения.

– Она не будет знать обо мне?

– Только то, что я рассказал ей. То же самое, что известно тебе.

– Тогда она уже вовлечена в этот план, нет? Прошу прощения, я хочу сказать, что если Ёси примет меня, он сделает это из-за нее.

– Решение будет принимать он, а не она. Нет, Сумомо, она не твоя сообщница. Если бы ей довелось узнать о твоих подлинных связях, особенно о Хираге, она бы помешала нам – ей бы пришлось помешать нам.

– Возможная цель? Пожалуйста, в чем заключается моя главная обязанность?

– Быть готовой. Меч, ожидающий, когда им воспользуются, лучше остывшего трупа.

Меча у меня нет, подумала она. Возможно, мне удалось бы выхватить его у одного из телохранителей, если сделать это внезапно. У меня есть три сюрикена с отравленными остриями в узелке, который я всегда держу под рукой, и, разумеется, при мне всегда мой нож, который я ношу за оби. Более чем достаточно, если действовать неожиданно. Ииии, жизнь – очень странная вещь. Удивительно, что мне больше нравится быть самой по себе и иметь свое собственное задание – это так чуждо нашему привычному образу жизни, где ты всегда часть группы, где все думают как один, соглашаются как один; вся наша культура зиждется на всеобщем согласии. Мне нравилось быть частью отряда сиси, и все же…

И все же, если быть честной – «Всегда будь честной сама с собой, Сумомо-тян, – не уставал повторять ей отец, – таков твой путь в будущее, путь вождя», – если быть честной, мне всегда с трудом удавалось сдерживать стремление вести за собой, даже сиси, и силой воли склонять их на верный путь в поступках и мыслях.

Неужели это моя карма, вести за собой? Или она заключается в том, чтобы умереть, ничего не достигнув, ибо поистине глупа та женщина, которая желает быть вождем в мире Ниппона. Странно это – желать невозможного. Почему я такая, почему не похожа на других женщин? Или причина в том, что у отца никогда не было сыновей и он обращался с нами, своими дочерьми, как с сыновьями, говоря нам, чтобы мы были сильными, не склоняли головы под ударами судьбы и никогда не ведали страха. Он даже позволил мне, вопреки совету матери, последовать за Хирагой и его столь же недостижимой звездой…

Она на мгновение села на футонах и тряхнула волосами, пытаясь очистить разум и прогнать из головы все эти новые, не знающие узды мысли, потом опять легла. Но сон не шел к ней, лишь образы Хираги, Койко, Ёси, Кацуматы и ее самой сменяли один другой в ее сознании.

Странно получается с Ёси: «Мы должны убить его и Сёгуна, – говорил Каумата из года в год, так много раз, и Хирага тоже, – не из-за них самих, а из-за того, что они олицетворяют. Власть никогда не вернется к императору, пока они живы. Поэтому они должны умереть, особенно Ёси – он тот клей, который не дает развалиться сёгунату. Наш светоч – сонно-дзёи, мы должны принести в жертву все, чтобы достичь его!»

Жаль убивать князя Торанагу. Жаль еще и потому, что он хороший человек, не злобный и не низкий, не такой, как Андзё, которого я, правда, никогда не видела. Возможно, Андзё тоже добрый человек, и все, что о нем говорят, лишь выдумки завистливых дураков.

За это короткое время я увидела Ёси таким, какой он есть: стремительный в делах и мыслях, добрый, сильный, мудрый и страстный. А Койко? Какая она чудесная, хотя такая грустная, как печально быть такой обреченной.

Помнишь, как она говорила:

– Проклятие нашего Мира состоит в том, что сколько бы ты ни готовила себя, не тренировала, не вооружала решимостью относиться к клиенту просто как к клиенту, наступает время, когда появляется такой, от которого голова твоя становится мягкой, как тело медузы, решимость обращается в пену, а лоно – в огненный шар. Когда такое случается, это пугающе ослепительно ужасно. Ты погибаешь, Сумомо. Если боги благосклонны к тебе, вы умираете вместе. Или ты умираешь одна, когда он уходит, или позволяешь себе жить дальше, только ты все равно уже мертва.

– Я не допущу, чтобы такое случилось со мной, когда я вырасту, – вставила Тёко своим тоненьким голоском, услышав их разговор. – Только не со мной. А вы становились мягкой, как тело медузы, госпожа?

Койко рассмеялась.

– Много раз, дитя, и ты забыла один из наших самых главных уроков: закрывать ушки, когда другие беседуют. Ну-ка, быстро ложись спать.

Стала ли голова Койко мягкой, как тело медузы? Да.

Как женщина, я знаю, что для нее князь Ёси больше чем клиент, как бы тщательно она не пыталась это скрыть. Чем это кончится? Печально. Как печально? Он никогда не возьмет ее к себе в дом.

А я? Неужели и со мной будет то же самое? Да, наверное, да – то, что я сказала князю Ёси, было правдой: у меня не будет другого мужа, кроме Хираги.

– Это правда… – прошептала она вслух, и это вытолкнуло ее наверх из черного водоворота мыслей. – Прекрати, – пробормотала она, следуя детской привычке, воспитанной в ней матерью и ее постоянными увещеваниями: «Думай только о хорошем, маленькая, ибо это Мир Слез, и ты скоро сама узнаешь это. Подумай о чем-то дурном, и в мгновение ока ты рухнешь в бездонную пропасть отчаяния. Думай всегда о хорошем…»

Она сделала над собой усилие и развернула течение своих мыслей: только Хирага придает смысл ее жизни.

Она вздрогнула всем телом, когда ослепительное открытие ворвалась в ее сознание с потрясающей силой реальности: глупости это сонно-дзёи! Всего лишь еще один лозунг. Словно оно способно что-то изменить. Вместо одних у власти станут другие, только и всего. А будут ли новые лучше? Нет, разве что, да, если Хирага станет одним из них, возможно, да, если Кацумата станет одним из них, только, ах, прошу прощения, им никогда не дожить до этого.

Тогда зачем вообще следовать за ними?

Слеза скатилась по ее щеке. Затем, что, когда я думаю о Хираге, голова моя становится мягкой, как тело медузы, а лоно…

На рассвете Ёси выскользнул из постели и вышел в наружную комнату, подоткнув ночную юкату; его дыхание было заметно в холодном воздухе. Койко пошевелилась, увидела, что с ним все в порядке, и снова заснула. В наружной комнате футоны Сумомо и постельное белье уже были аккуратно убраны в ящик у стены, низкий столик стоял, готовый к их завтраку, две подушки аккуратно лежали на своих местах по обе стороны от него.

Снаружи холод чувствовался еще сильнее. Он вступил в соломенные сандалии и прошел вдоль веранды к отхожему месту, кивнул ожидавшему его там слуге, выбрал в ряду свободное ведро и начал мочиться. Струя была тугой и сильной, и это доставило ему удовольствие. Рядом стояли другие мужчины. Он не обращал на них никакого внимания, как и они на него. Ёси лениво направил струю на вечно роящихся здесь мух, не надеясь, впрочем, утопить хотя бы одну из них.

Закончив, он перешел в другую часть нужника и присел на корточки над свободной дырой в скамье. По обе стороны от него сидели еще мужчины и несколько женщин, среди них Сумомо. В своих мыслях он был один, его уши, глаза и ноздри были плотно закрыты от чужого присутствия, как и их – друг от друга.

Эту жизненно важную способность тщательно развивали в нем с самого детства.

– Ты должен работать над этим, как ни над чем другим, малыш, должен, или жизнь твоя будет невыносимой, – вдалбливали ему в голову, как и любому другому ребенку. – Здесь, где мы живем щека к щеке, дети, родители, старики, прислужницы и многие другие в каждом из крошечных домиков, где стены сделаны из бумаги, уединенность приходится создавать в голове, только там она может существовать, и твоя собственная, и это также главный признак вежливости по отношению к другим. Только так ты сможешь сохранять спокойствие души, только так ты сможешь стать культурным, только так ты сможешь сохранить рассудок.

Он рассеянно помахал рукой, отгоняя мух. Однажды, когда он был еще молод, он вышел из себя и набросился на двух или трех мучительниц, донимавших его с противным жужжанием, отчаянно молотя ладонями. И тут же получил шлепок по лицу. Щека горела, но не столько от боли, сколько от стыда за то, что он расстроил мать и ей пришлось применить это наказание.

– Прошу прощения, мой сын, – тихо проговорила она. – Мухи подобны восходу и закату, они будут всегда, за исключением того, что мухи могут стать мучением, если ты позволишь им это. Ты должен научиться не замечать их. Каждый день, так долго, как это будет необходимо, пожалуйста, стой там неподвижно, и пусть они ползают по твоему лицу и рукам. До тех пор, пока не обратятся для тебя в ничто. Они должны стать для тебя ничем, тогда они не заставят тебя разрушить свою внутреннюю гармонию или, что еще хуже, гармонию других людей…

Теперь, сидя здесь, он чувствовал, как мухи время от времени садятся на его спину и лицо. Они не причиняли ему беспокойства.

Он управился быстро. Рисовая бумага была хорошего качества. Чувствуя себя очень бодрым и здоровым, он протянул руки слуге, который полил на них водой. Когда руки были чисто вымыты, Ёси поплескал себе в лицо из другого сосуда, поежился, принял маленькое полотенце, насухо вытерся, вступил на веранду и только здесь сознательно открыл свои органы чувств.

Вокруг него гостиница зашевелилась: нескольких лошадей седлали и чистили, мужчины, женщины, дети, носильщики уже завтракали, шумно болтая, или выходили на дорогу, чтобы отправиться дальше по своим делам, в Киото или оттуда. На общем дворе рядом с главными воротами гостиницы Абэ проверял людей и вооружение. Увидев Ёси, он присоединился к нему.

Поскольку вокруг были люди, он не поклонился, хотя это стоило ему больших усилий. Его кимоно было чистым и аккуратным, и сам он выглядел отдохнувшим.

– Доброе утро. – Он едва успел проглотить готовое сорваться с языка слово «господин». – Мы готовы выехать сразу же, как пожелаете.

– После завтрака. Приготовьте паланкин для госпожи Койко.

– Немедленно. Для лошадей или носильщиков?

– Для лошадей. – Ёси прошел в свои покои и сообщил Койко, что сегодня она не поедет верхом, что он посмотрит, какой путь они смогут проделать за день, и тогда, вечером, примет решение. Сумомо поедет верхом, как обычно.

К вечеру они едва успели добраться до второй за день станции.

Хамамацу

Для ночевки Ёси выбрал гостиницу Журавлей, не самую лучшую и не самую худшую в деревне Хамамацу – живописном скоплении домов и гостиниц по обе стороны Токайдо, славящимся своим саке. Дорога здесь поворачивала вниз, к морю.

Поев по обыкновению в одиночестве, Ёси отправился к Койко – если они ели вместе, то, неизменно следуя обычаю, она почти ни к чему не притрагивалась, намеренно поев заранее, чтобы иметь возможность целиком сосредоточиться на том, чтобы услужить ему как можно лучше. Сегодня вечером он изъявил желание сыграть в го. Это была сложная игра, где нужно было много думать. В нее играли фишками, и она немного напоминала шашки.

Они оба считались хорошими игроками, но Койко была настоящим виртуозом и могла, почти всегда, выигрывать или проигрывать по своему желанию. Это делало игру вдвойне сложной для нее. Он приказал ей никогда не поддаваться ему, но сам проигрывать не умел. Если она одерживала победу в неподходящий день, он мрачнел и обижался. Выигрыш же в один из тех дней, когда все шло из рук вон плохо, мог прогнать с его чела самую темную тучу.

В этот вечер он выиграл. Едва-едва.

– О, владыка, вы разгромили меня! – сказала она. – А я-то думала, что уже побила вас! – Они сидели в ее внутренней комнате, опустив ноги в небольшое углубление под низким столиком, где стояла крошечная жаровня с углями. Поверх столика лежало плотное стеганое одеяло, подоткнутое вокруг них, чтобы удерживать тепло и не пускать внутрь холодный воздух. – Вам достаточно тепло?

– А, спасибо, Койко. Как твоя ноющая спина и ноги?

– О, у меня ничего не болит. Массажистка сегодня была очень хорошей. – Она позвала: – Сумомо, саке и чай, пожалуйста.

Во внешней комнате Сумомо достала бутылочку саке и чайник с другой жаровни, отодвинула сёдзи и внесла их к ним. Она хорошо обслужила обоих, и Койко кивнула с удовлетворением.

– Ты научилась чайной церемонии, Сумомо? – спросил он.

– Да, господин, – ответила она, – но… но, боюсь, мне не хватает умения.

– Князь Ёси – мастер чайной церемонии, – сказала Койко и с благодарностью пригубила саке. Ее седалище и спина болели от долгой тряски в паланкине, бедра – от двух дней верховой езды, а голова – от усилий, которых ей стоил проигрыш со всеми внешними признаками упорной борьбы за победу. Все это она скрывала, вместе с глубоким огорчением по поводу того, как мало проехали они сегодня. Это явно разочаровало его. Но с другой стороны, подумала она, мы оба понимали, что еще один форсированный марш невозможен. Он должен ехать вперед, а я отправлюсь следом. Будет хорошо побыть какое-то время без него. Эта жизнь отнимает слишком много сил, какой бы чудесной она ни была.

Они мирно выпили. Потом он сказал:

– Завтра, рано утром, я двинусь дальше с тридцатью воинами, оставив с тобой десять человек во главе с Абэ. Ты не спеша последуешь за мной в Эдо.

– Разумеется. С вашего позволения, могу я ехать так быстро, как это только возможно.

Он улыбнулся.

– Это порадовало бы меня, но только в том случае, если у тебя не будут болеть ни тело, ни душа, когда ты прибудешь.

– Даже если и будут, ваша улыбка излечит меня в один миг. Еще одну партию?

– Да, но не в го!

Она рассмеялась.

– Тогда я должна приготовиться.

Она встала и вышла в соседнюю комнату, задвинув сёдзи за собой. Он слышал, как она заговорила с Сумомо, но не стал прислушиваться к их беседе. Его ум был занят завтрашним днем, Эдо и гайдзинами.

Голоса замерли, когда обе девушки вышли. Он допил саке, смакуя вино, потом прошел в самую дальнюю комнату, где на безупречно чистых татами лежали футоны и стеганые покрывала. Зимние пейзажи и цвета были здесь главными украшениями. Он снял свою утепленную юкату, поежился и скользнул под пуховое одеяло.

Когда Койко вернулась, он услышал, как она походила немного туда-сюда во внешней комнате, потом вошла к нему и направилась прямо в ванную, где стояли сосуды с водой, на случай, если они понадобятся ночью, кувшины с питьевой и другие – для мытья.

– Я отослала Сумомо спать во внешней комнате, – крикнула она ему, – и попросила Абэ поставить снаружи охранника с приказом не беспокоить вас до рассвета.

– Зачем ты это сделала?

Она вернулась в комнату.

– Это наша последняя ночь на какое-то время – я упомянула ему, что не поеду с вами утром, – и я хотела, чтобы вы были безраздельно моим. – Кимоно упало к ее ногам, она медленно выступила из него и уютно устроилась у него под боком.

Хотя он много раз видел ее нагой, много раз испытывал прикосновение ее тела и много раз спал с ней, эта ночь была во много раз лучше всех, что были раньше.

Киото

Во дворце Киото один из шпионов главного канцлера постучал в дверь его спальни, разбудив Вакуру, и протянул ему трубочку с посланием, которая привязывалась к почтовому голубю.

– Только что перехвачено, господин.

Крошечный цилиндр был адресован главному придворному советнику бакуфу, Сайто, и запечатан личной печатью тайро Нори Андзё. Вакура поколебался мгновение, потом сломал печать длинным накрашенным ногтем.

Андзё послал голубя на рассвете:

Вождь гайдзинов нагло отказался подчиниться приказу императора оставить Иокогаму, и они готовятся к вторжению. Подготовьте приказ о всеобщей мобилизации на подпись императору. Затем срочно разошлите его копии всем даймё. Подготовьте все для немедленного возвращения Сёгуна Нобусады, который возглавит наши войска. Принцесса Иязу может, предпочтительно должна, остаться в Киото. Князя Ёси официально просят немедленно возвратиться.

Главный канцлер ненадолго задумался, высокомерно решил, что распоряжения Сайто будут отменены и императору посоветуют никогда не подписывать приказа о мобилизации. С большой острожностью он поместил послание внутрь цилиндра и запечатал его своим тайным дубликатом печати.

– Верните на место, позаботьтесь, чтобы оно было доставлено, – распорядился он и, оставшись один, усмехнулся. Война! Хорошо. Андзё был идеальным выбором на должность тайро. Все они захлебнутся в собственной моче, вместе со всеми гайдзинами, и Ёси, и всеми остальными.

Кроме принцессы. Она останется, чтобы стать вдовой – чем скорее, тем лучше.