Читать книгу Гайдзин. Том 2 - Джеймс Клавелл - Страница 5

Вторник, 2 декабря

– Доброе утро, мистер Горнт. Позвольте представить вам мистера Макфэя, главу японского отделения дома Струана. Прошу вас, располагайтесь, присаживайтесь… Джейми, вы тоже. Кофе, чай, шерри, шампанское?

– Ничего, благодарю вас, мистер Струан.

– Мистер Макфэй – один из моих секундантов. Полагаю, детали должны оговариваться между секундантами. Да?

– Да, сэр. Я встретился с мистером Сывородиным, но ничего с ним не обсуждал, согласно пожеланиям мистера Грейфорта.

Оба молодых человека изучали друг друга. С первого мгновения оба испытали одно и то же странное ощущение: сильную симпатию друг к другу. Каждый думал: как это странно, когда некоторые люди нравятся тебе с первого взгляда, без какой-либо определенной причины, тогда как другие, наоборот, не нравятся, некоторые вызывают отвращение, многие просто остаются незамеченными. Впрочем, и в этом случае ни тот, ни другой не сомневались, что как бы сильно ни разгорелась сначала их привязанность друг к другу, она ничего не изменит. Скоро – сегодня, завтра, даже через несколько минут – что-нибудь столь же быстро вернет их к нормальности, к привычной и удобной старинной вражде, которая связывает их фирмы и продлится века, и они отмахнутся от промелькнувшего между ними дружелюбия как от некоего непостижимого отклонения от нормы.

– Чем я… мы… можем быть вам полезны? – спросил Малкольм.

Улыбка Горнта была искренней; зубы у него были белые, как у Малкольма. Он был примерно такого же роста, но более легкого сложения, не так элегантно одет, волосы темные, в отличие от рыжевато-каштановых волос Струана и глаза карие, а не голубые, как у шотландца.

– Господин Грейфорт хотел подтвердить день, оружие и так далее.

– Вам известно, что все это противозаконно, мистер Горнт, – сказал Джейми, – и что сэр Уильям официально запретил эту дуэль?

– Да, мистер Макфэй.

Джейми неуютно пошевелился в кресле. Ему как никогда было противно, что он оказался замешанным в это дело, и еще больше его беспокоила странное настроение, установившееся в комнате. Он никак не мог в нем разобраться. Вместо естественной вражды и ледяной холодности все было больше похоже на придворную церемонию, причудливо приятную и заранее предопределенную.

– Раз с этим все ясно, что у Норберта на уме?

– Сегодня вторник. Через неделю от сегодняшнего дня вас устроит?

– Я бы предпочел среду, десятое, – тут же ответил Малкольм. В предрассветные часы у него возник план. Сон бежал от него. Он сражался с драконом, который жил в маленькой бутылочке, и одержал победу, хотя борьба не прошла бесследно и утренняя доза исторгла у него глубокий вздох облегчения.

«Гарцующее Облако» прибудет в воскресенье и должно отправиться в обратный путь в среду вечером. Он тайно договорится с капитаном выйти в море сразу же, как только сумеет попасть на борт после дуэли. К тому времени он уже либо проведет Анжелику на корабль, либо организует все так, чтобы Джейми сопровождал ее домой на следующем корабле – это решение будет принято в последнюю минуту. Возможно, будет лучше всего, если Джейми приедет с Анжеликой. Он послушно выполнит одно из желаний матери, и это отчасти погасит ее гнев в отношении Джейми и, будем надеяться, заставит ее отменить приказ о его увольнении – он был в долгу перед Джейми и обязательно испробует все, чтобы защитить его. Если Анжелика окажется на борту, может быть, ему и удастся найти способ уговорить капитана Стронгбоу забыть о распоряжении его матери.

Вероятность невелика, подумал он, очень невелика, но с трусливым сердцем красавицы не завоюешь, а большего я сделать не могу. Йосс.

– Я бы предпочел среду.

– Полагаю, возражений не будет, сэр. Что же до места, мы предлагаем на рассвете на Ничейной Земле между деревней и Пьяным Городом. Не на ипподроме, поскольку там слишком людно: первые всадники и так далее.

Малкольм рассмеялся, сам не зная почему.

– Хороший выбор, – сказал он, прежде чем Джейми успел открыть рот. Гораздо удобнее для меня, там спокойнее, ближе к морю, гораздо проще проскользнуть на клипер с причала Пьяного Города, чем с нашего. – Мне очевидно, что вы уже много знаете о Иокогаме, а ведь вы здесь всего один день.

– Это было предложение мистера Грейфорта, но я сегодня рано утром побывал и там и там. Ничейная Земля лучше, безопаснее.

– Значит, об этом мы договорились. Мне будет трудно пройти мои десять шагов. Я предлагаю, чтобы мы сразу заняли свои позиции и по чьему-нибудь слову, вашему, если пожелаете, прицелились и выстрелили.

– Я проконсультируюсь с мистером Грейфортом.

– Что еще?

Горнт нерешительно помолчал, потом взглянул на Джейми.

– Мы можем оговорить детали позднее, как участники прибудут на место дуэли, какими маршрутами, кому из врачей мы можем доверить присутствовать и так далее. И наконец, последнее…

– У меня сложилось впечатление, что вы хорошо осведомлены о правилах дуэлей, мистер Горнт, – натянуто произнес Джейми. – Вам доводилось участвовать в одной?

– В нескольких, мистер Макфэй. Один раз в качестве участника и дважды секундантом, пока я учился в Ричмондском университете. – Опять эта улыбка, теплая, дружеская и искренняя. – Мы на юге очень серьезно относимся к вопросам чести, сэр.

Приятная нереальность этих вопросов и ответов и уверенность Джейми в том, что Грейфорт подставил тайпэна, несмотря на все упрямство Малкольма, заставили его потерять контроль над собой.

– Тогда вы должны знать, что Норберт был неправ, – сердито заговорил он. – Норберт из кожи лез, чтобы спровоцировать тайпэна, оскорбил его несколько раз, и нет никакого сомнения в том, что ему следует извиниться, и тогда мы сможем прекратить все эти глупости.

– Джейми! – резко остановил его Малкольм и приказал бы ему выйти, если бы не вчерашний день. Вчерашний долг был огромен и бессрочен, поэтому он обратился к нему как к настоящему другу, каким Джейми был для него: – Это не ваша забота, и мне известны ваши чувства. – Он повернулся к Горнту. – Он, знаете ли прав, поведение Норберта было очень трудным. – Горнт промолчал, Малкольм пожал плечами и улыбнулся. – Йосс. Вас это также не должно заботить, мистер Горнт. Так значит, вы один раз были дуэлистом и дважды секундантом. Ясно, что вы победили. А ваш противник?

– Я не убил его, сэр, не пытался убить его. Я просто ранил его.

Они смотрели друг на друга, оценивая один другого.

– Тогда мы обо всем договорились, – нервно произнес Джейми.

– Да, кроме оружия. Мистер Грейфорт выбирает сабли. – Малкольм ошеломленно раскрыл рот, а Джейми побледнел.

– Мы договорились о дуэльных пистолетах, – сказал Джейми. – Договорились.

– Прошу прощения, сэр, такой договоренности не было. В качестве стороны, получившей вызов, мистер Грейфорт имеет право на выбор оружия.

– Но мы согла…

– Джейми, позвольте я сам с этим разберусь, – прервал его Малкольм, поражаясь собственной отрешенности, ожидая подвоха от Норберта. – Всегда считалось, что мы джентльмены и будем драться на пистолетах.

– Прошу прощения, но я получил иные указания, сэр. Что же до ваших слов о джентльменах, мой участник считает себя таковым и предпочитает защищать свою честь саблей, что является вполне обычным.

– Это явно невозможно.

– Мистер Грейфорт также сказал – должен признаться, я этого не одобряю, о чем ему и заявил, – он также сказал, что, если вы пожелаете, он согласится на ножи, мечи или боевые цепы.

Джейми начал было подниматься, но Малкольм остановил его.

– В моем нынешнем состоянии это невозможно. – Малкольм собрался с мыслями и твердо добавил: – Если это трюк, с помощью которого Норберт намеревается приобрести лицо, унизить меня и добиться отмены дуэли, то я плюю ему в глаза и буду продолжать плевать и впредь.

Джейми вспыхнул от этой бравады, восхищаясь и ненавидя ее, потом вдруг осознал, что это может явиться идеальным предлогом для обоих противников, чтобы избежать дуэли и сохранить лицо.

– Тайпэн, вам не кажется…

– Нет. Мистер Горнт, совершенно очевидно, что я не могу, в данное время, даже пользоваться саблей. Пожалуйста, попросите Норберта согласиться на пистолеты.

– Что ж, сэр, я, разумеется, попрошу. Без сомнения, первым долгом секунданта является попытаться примирить противников, и мне кажется, что в Азии довольно места для вас обоих, джентльмены. Я попрошу его.

– Мистер Горнт, – сказал Джейми, – я буду здесь. Если я могу что-то сделать, чтобы остановить это безумие, только скажите.

Горнт кивнул, начал вставать, но остановился при словах Малкольма.

– Не мог бы я поговорить с вами наедине, мистер Горнт? Вы ведь не будете возражать, Джейми, не правда ли?

– Конечно, нет. – Джейми пожал руку Горнту, потом повернулся к Малкольму. – Сегодня в полдень в клубе собрание всех торговцев для обсуждения этой бомбы, которую нам подкинул сэр Уильям.

– Я приду, Джейми, хотя большого обсуждения там не будет, одни вопли да пьяная горячность.

– Согласен. До встречи, Тайпэн. – Джейми вышел.

Оставшись одни в изящном кабинете, молодые люди еще раз посмотрели друг на друга.

– Вы уже в курсе очередной глупости, придуманной нашим парламентом?

– Да, сэр. Все правительства глупы.

– Не выпьете ли вы со мной бокал шампанского за компанию?

– Есть повод?

– Да. Не знаю почему, но мне приятно знакомство с вами.

– А, значит, и вы почувствовали то же самое? Как-то неправильно, вам не кажется?

Малкольм покачал головой и позвонил в колокольчик. Появился Чен и, когда шампанское было открыто, он разлил его в бокалы и вышел; молодые люди сидели молча, и его маленькие глазки метались от одного к другому.

– Ваше здоровье!

– Ваше здоровье, – ответил Горнт, смакуя охлажденное вино.

– У меня было впечатление, что вы хотите поговорить со мной приватно.

Горнт рассмеялся.

– Я и вправду хотел. Опасно, когда противник способен читать твои мысли, а?

– Очень, но нам не обязательно быть противниками. Комапния Ротвелла – хороший клиент, ненависть и кровная вражда между Струанами и Броками вовсе не обязательно должна касаться и вас тоже, что бы там ни говорили Тайлер или Морган.

Горнт опустил глаза на граненый хрусталь и пузырьки вина, спрашивая у них, прав ли он, считая, что момент настал, или ему следует подождать. Карие глаза внимательно посмотрели на Струана. Он решил забыть об опасности.

– У вас репутация человека, которому нравятся тайны, которому можно доверять.

– А вам?

– В вопросах чести, да. О вас говорят… вы любите истории, легенды?

Малкольм собрался с мыслями: нереальность происходящего разговора и этот человек мешали ему сосредоточиться.

– Некоторые нравятся, другие – не очень.

– Я проник сюда обманным путем. – Неожиданная улыбка Горнта осветила всю комнату. – Господи Иисусе, я поверить не могу, что действительно сижу здесь с будущим тайпэном «Благородного Дома». Я так долго ждал и подготавливал эту встречу, и вот она состоялась. До того, как я пришел сюда, у меня не было намерения говорить ничего, кроме того, что просил передать мистер Грейфорт. Но теперь… – Он поднял бокал. – За отмщение.

Малкольм подумал об этом, заинтригованный и без тени страха в душе, потом выпил и налил снова.

– Это хороший тост для Азии.

– Для любого места. Первое: мне нужно ваше слово чести, чести тайпэна «Благородного Дома», как перед Богом, что все, что я расскажу вам, останется нашей тайной, пока я не освобожу вас от данной клятвы.

Малкольм некоторое время колебался.

– До тех пор, пока это всего лишь история. – Он поклялся.

– Благодарю вас. Теперь история. Здесь можно говорить? Нас может кто-нибудь подслушать?

– В Азии обычно да. Мы знаем, что у дверей есть уши, как и у стен, но я могу решить эту проблему. Чен! – позвал он. Дверь открылась в ту же секунду. Малкольм отдал распоряжение на кантонском: – Отойди от двери и никого к ней не подпускай, даже А Ток!

– Слушаюсь, Тайпэн. – Дверь закрылась.

– Теперь ваш секрет в безопасности, мистер Горнт. Я знаю Чена всю свою жизнь, и он не говорит по-английски, кажется. Вы говорите на шанхайском?

– Немного, как и на диалекте нинь по.

– Итак, я вас слушаю.

– Я в первый раз рассказываю эту историю, – сказал Горнт, и Малкольм поверил ему. – В давние-давние времена, – начал американец, и голос его сразу стал строгим, – некая семья отправилась в Англию из городка Монтгомери в штате Алабама, который был домом для нескольких поколений этой семьи: отец, мать и двое детей, мальчик и девочка. Девочке было пятнадцать, ее звали Александра и ее отец был младшим из пяти братьев, старшим был Уилф Тиллман.

– Соучредитель компании «Купер-Тиллман»? – спросил Малкольм, потрясенный.

– Он самый. Отец Александры был мелким чайным и хлопковым маклером, одним из вкладчиков компании брата Уилфа, и вот теперь ехал в Лондон, чтобы работать у Ротвелла по контракту на три года в качестве консультанта по хлопку – «Купер-Тиллман» была их основным поставщиком. Семья пробыла в Англии чуть меньше года. К несчастью, родители тяжело заболели, что неудивительно, а? Туманы и эта погода, я сам едва не умер, пока жил там, – я провел в Лондоне два года, стажируясь у Броков, один – у Ротвелла. Как бы там ни было, Тиллманы решили вернуться домой. На полпути через Атлантический океан Александра обнаружила, что беременна.

– Ай-й-йа, – пробормотал Малкольм.

– Да. Шок, добавившийся к болезни ее обожаемого отца, убил его. Ему было тридцать семь лет. Его похоронили в море. В свидетельстве о смерти, выданном капитаном, значился просто «припадок безумия», но и она и ее мать знали, что истинной причиной явилась это страшное открытие. Александре только что исполнилось шестнадцать, она была прелестна, как картинка. Это случилось в 1835 году, двадцать семь лет назад. Александра родила сына, меня. Для незамужней девушки иметь внебрачного ребенка, быть падшей женщиной… в общем, мистер Струан, мне не нужно вам рассказывать, какая это катастрофа и позорное пятно, при том что в Алабаме всегда строго чтили Писание, в нашей части, и Тиллманы были аристократами. Ранее мы говорили с вами о чести, я говорил правду, когда сказал, что мы серьезно относимся к чести и к бесчестью. Вы позволите? – Горнт показал на шампанское.

– Пожалуйста. – Малкольм не знал, что ему еще сказать. Голос американца звучал ровно, приятно, бесстрастно – просто рассказчик, повествующий историю былого. Пока что, мрачно подумал он.

Горнт налил Струану, потом себе.

– Общество отвернулось от моей матери и ее матери, как и семья Тиллманов, даже ее брат обратился против нее. Когда мне было три года, моя мать встретила виргинца, переселившегося в Америку из Англии – Роберта Горнта, джентльмена, экспортера табака и хлопка, большого любителя карт из Ричмонда. Он влюбился в нее, а она в него. Они уехали из Монтгомери и обвенчались в Ричмонде. Они сочинили историю о том, что она вдова, вышедшая замуж в шестнадцать лет за кавалерийского офицера-янки, которого убили в войнах с индейцами сиу. Ей в ту пору было девятнадцать.

Несколько лет все шло более-менее нормально. До 1842 года – через год после того, как Дирк Струан практически в одиночку основал Гонконг, за год до вашего рождения. 1842 год был тяжелым годом для Гонконга: смертельная лихорадка Счастливой Долины, малярия, «опиумная война» с Китаем, страшный тайфун, уничтоживший город на острове, и он был стократ тяжелее для «Благородного Дома», потому что тот же самый тайфун убил великого Дирка Струана. – Глоток шампанского. – Он был виновен в смерти Уилфа Тиллмана и в разорении семьи Тиллманов.

– Я ничего не знаю об этом. Вы уверены?

Горнт улыбнулся своей улыбкой, в ней не было и намека на враждебность.

– Да. Уилф Тиллман был болен лихорадкой Счастливой Долины. Дирк Струан раздобыл хинную корку, которая могла бы излечить его, но он не дал и не продал ее Тиллману, желая его смерти, как и Джефф Купер. – В его голосе зазвенела сталь. – Этот бостонский янки хотел, чтобы он умер.

– Почему? И зачем Тайпэну было желать смерти Тиллмана?

– Он ненавидел его – у него были другие взгляды на жизнь, чем у Уилфа. Среди прочих причин, Уилф владел рабами, что ни в те времена, ни сейчас не является противозаконным в Алабаме. И еще чтобы помочь Куперу стать единоличным владельцем компании. После того, как Уилф умер, Джефф Купер за гроши выкупил его долю и прекратил переводить остававшиеся деньги моей семье. Дирк был виновен в этом.

– Мы действительно имеем совместное предприятие с компанией «Купер-Тиллман» по добыче хинной корки, мистер Горнт, – сказал Малкольм, – и мы старые друзья. Что же до остального, мне ничего не известно об том, и я в это не верю. Я проверю вашу историю сразу же, как только вернусь в Гонконг.

Горнт пожал плечами.

– Много лет назад Купер сам признался, что никогда не одобрял Уилфа Тиллмана. Вот его собственные слова: «Послушайте, молодой человек, Уилф заслуживал всего, что получил, он был работорговцем и помощи от него я не видел никакой, он за всю свою жизнь и одного дня не проработал, ваш благородный южанин был никчемным человеком. Дирк был прав, когда отдал то малое количество хинной корки, что у него оставалось, другим, кто, по его мнению, того заслуживал. Это моим трудом, только моим, была создана компания, которая кормила и одевала вашу мать, отчима и вас все эти годы…

Лицо Горнта исказилось, потом опять стало спокойным. Внешне.

– Он сказал еще несколько вещей, сэр, которые… это сейчас не важно. Но то, что он прекратил переводить деньги, наши законные деньги, было очень важным. Именно тогда начались ссоры между мамой и отчимом, и мы переехали на юг. Лишь много лет спустя я узнал, что он женился на ней из-за денег, что его хлопковый и табачный бизнес не стоили ни гроша, что он был просто картежником и игроком, к тому же неудачливым, и она постоянно оплачивала его долги. Умирая, мама рассказала мне все это. Но ко мне он относился не плохо, не делал мне зла, просто не замечал меня. Всю мою жизнь на меня никто не обращал внимания. Теперь пришло время мести.

– Я не понимаю, почему вы должны винить во всем меня.

– Я и не виню.

Малкольм удивленно посмотрел на него.

– Я полагал, вы начали с «боевых цепов или сабель».

– Это была не моя идея, я же говорил вам. Я сказал мистеру Грейфорту, что это не сработает. Над ним будут смеяться, если он попробует настаивать.

Помолчав недолго, Малкольм сказал:

– Можно подумать, что вы его недолюбливаете.

– Я не испытываю к нему ни любви, ни неприязни. Я здесь для того, чтобы учиться у него в течение одного месяца и потом занять его место на будущий год, когда он уйдет из компании. Таков план, если я решу работать на Броков.

– Вам, возможно, придется занять его место раньше, чем вы думаете. – Голос Малкольма стал твердым. – В следующий четверг, будем надеяться.

– Вы решительно настроены на эту дуэль?

– Да.

– Могу я спросить о подлинной причине?

– Он из себя выходил, чтобы спровоцировать меня. Без сомнения, по указанию Брока. Для дома Струанов будет лучше, если он исчезнет.

– Вы и меня постараетесь убрать, когда я выступлю против вашей компании?

– Я буду противостоять вам, соперничать с вами, остановлю вас, если смогу, – драться с вами мне бы не хотелось. – Малкольм по-доброму улыбнулся. – Это сумасшедший разговор, мистер Горнт. Безумие быть столь откровенным и открытым, но именно так мы себя ведем, и это факт. Вы говорили об «отмщении». Вы намерены ополчиться и на нас из-за того, что мой дед якобы сделал с Уилфом Тиллманом?

– Да, – с улыбкой ответил Горнт. – В свое время.

– А как насчет Джеффа Купера?

Улыбка исчезла.

– Он тоже. В свое время. – Потом, на одно короткое мгновение, голос Горнта напитался ядом. – Но это не та месть, которой я ищу больше всего. Я хочу разорить Моргана Брока, и для этого мне нужна ваша помощь… – Он расхохотался. – Бог мой, мистер Струан, сэр, прошу прощения, но если бы вы только могли сейчас себя видеть.

– Моргана? – ошеломленно выдавил из себя Малкольм.

– Да. – Горнт просиял. – В одиночку мне этого сделать не удастся, мне необходима ваша помощь, какая ирония, не правда ли?

Малкольм с трудом поднялся на ноги, встряхнулся, как собака, потянулся и сел снова. Сердце его стучало так, словно было готово выскочить из груди. Он налил себе еще бокал, пролив немного шампанского на стол, залпом осушил его, и все это время Горнт смотрел и ждал, довольный тем эффектом, которое произвели его слова. Малкольму потребовалось некоторое время, чтобы ответить.

– Морган? Но ради Бога, почему?

– Потому что он соблазнил мою мать, когда ей было всего пятнадцать, он разрушил ее жизнь и бросил ее. В Библии сказано, что отцеубийство является сатанинским деянием – мама заставила меня поклясться, что я не сделаю этого, когда на своем смертном одре рассказала мне правду об отце. Поэтому я не стану убивать его, просто разорю. – Это было произнесено ровным голосом без всяких эмоций. – Чтобы добиться этого, мне нужен дом Струана.

Малкольм сделал глубокий вдох и снова потряс головой. Все это не укладывалось в его сознании, хотя он и верил всему, что услышал, даже о поведении Дирка Струана. Ай-й-йа, надо же, сколько мне еще предстоит узнать, подумал он, и стал внимательно слушать продолжение рассказа. Горнт сказал, что Моргану в то время было двадцать лет, он работал у Ротвелла и жил в их бухгалтерии, служившей одновременно и жилым помещением, поэтому ему было нетрудно проникнуть в ее спальню:

– Что может знать девушка в пятнадцать лет, классическая южная красавица, которую выращивали, как цветок в оранжерее? Когда Ротвелл узнал обо всем, он выгнал его, разумеется, но Старик Тайлер Брок только расхохотался и тайно и без шума скупил контрольный пакет фирмы и…

Малкольм был потрясен.

– Брок контролирует компанию Ротвелла?

– Контролировал некоторое время, как раз достаточное, чтобы уволить Ротвелла и всех его директоров и назначить новых. Когда все это дошло до Джеффа Купера, у того оказалось достаточно сил и влияния, чтобы заставить Старика Брока пойти на сделку: пятьдесят на пятьдесят и чтобы держался подальше. В обмен на это Джефф будет управлять компанией и хранить сделку в секрете, особенно от Струанов. Это соглашение по-прежнему в силе.

– А Дмитрий знает?

– Нет. Как и мистер Грейфорт. Я наткнулся на детали случайно, когда был в Лондоне.

Мозг Малкольма деятельно работал. На протяжении последних лет дом Струана вел дела с компанией Ротвелла, и ни одна сторона никогда не жаловалась, что с ней обошлись плохо или несправедливо. Потом нечто сказанное Горнтом вдруг выступило в его голове на первый план.

– Моргану известно, что вы о нем знаете?

– Я написал ему в Лондон, когда мама умерла. Он ответил, что впервые об этом слышит, и все отрицал, но пригласил меня, если я когда-нибудь буду в Лондоне, зайти повидать его. Я был у него. Он снова все отрицал. Он там был совершенно ни при чем, сказал он мне, на него свалили всю вину за безобразия какого-то другого ученика, он к этому не имел никакого отношения. Положение у меня в то время было отчаянное, поэтому он подыскал мне кое-какую работу, потом помог устроиться к Ротвеллу. – Горнт вздохнул. – Мама рассказала мне, что когда Ротвелл вызвал Моргана к себе для прямого разговора, то сказал, что «женится на этой шлюхе, ежели за ней дадут десять тысяч в год приданого. – Дрожь пробежала по его телу, хотя выражение лица не изменилось и голос продолжал звучать все так же ровно. – Я все мог бы простить Моргану, может быть, но это – никогда, «шлюху» – никогда. Все это описано самим Ротвеллом, он мертв, но его письмо сохранилось. Спасибо, что выслушали. – Он встал, размял ноги и направился к двери.

– Погодите, – окликнул его пораженный Малкольм, – вы не можете остановиться на этом!

– Я и не имею такого намерения, мистер Струан, но такая беседа, возможно, слово «исповедь» будет более уместно, идет на пользу душе, но очень изматывает. Кроме того, я не могу проводить здесь слишком много времени, иначе у мистера Грейфорта могут зародиться подозрения. Я договорюсь насчет пистолетов и о том, чтобы стреляться с двадцати шагов, потом вернусь.

– Ради бога, подождите минуту! Какая помощь вам нужна? Вообще, почему я должен помогать вам? Что вам от меня нужно?

– Не много, если разобраться. Вы можете убить Норберта Грейфорта, но это не так уж и важно, – произнес Горнт с улыбкой, потом снова стал серьезен. – Более важно то, что я могу сделать для вас. До конца января Броки раздавят компанию Струанов, но это вы и так знаете, по крайней мере должны бы знать. Я могу остановить их, за свою цену. Господь мне свидетель, я могу предоставить вам такую информацию, которая обернет их гений против них самих же и уничтожит торговый дом Броков навсегда.

Малкольм почувствовал, как сердце у него перевернулось. Если он стащит их компанию с этого крюка, мать пойдет для него на любые уступки. Он слишком хорошо знал ее. Она даст мне все, что я пожелаю, кричал он про себя, если я захочу, чтобы она стала католичкой, она пойдет даже на это!

Во что бы это ни встало, он знал, что заплатит, и заплатит с радостью.

– Цена – помимо мести?

– Когда я вернусь.

Малкольм прождал весь день, но незнакомец не вернулся. Это его не встревожило. В тот вечер он ужинал один. Анжелика сказала, что устала, слишком много праздников и развлечений допоздна, она ляжет пораньше, это будет ей полезно.

– Поэтому, мой дорогой Малкольм, я просто перекушу слегка у себя в комнате, расчешу волосы и потом – спать, спать, спать. Сегодня вечером я люблю тебя и оставлю тебя… ты покинут.

Он не расстроился. Душа его была так полна надеждой, что он опасался, что расскажет ей обо всем, если она останется с ним, и когда Джейми заглянул к нему рано вечером, ему пришлось напрячь все силы, чтобы фантастическая новость не слетела у него с языка.

– Небесный Наш отыскал ответ? – спросил Джейми.

– Нет, Боже милостивый, нет, еще нет. Почему ты спрашиваешь?

– Ты выглядишь таким, таким… словно тяжесть всего мира упала с твоих плеч. За последние недели ты еще ни разу так хорошо не выглядел. Но ты получил какую-то добрую весть?

Малкольм широко ухмыльнулся.

– Может быть, я пережил кризис и теперь по-настоящему поправляюсь.

– Надеюсь, что так. Это несчастье с тобой в добавление ко всему остальному… Я просто не представляю, как это тебе удается. После всего, что произошло за эти недели, я действительно вымотался, а сегодня еще этот Горнт – последняя соломинка. Есть в нем что-то, что пугает меня.

– Как это?

– Не знаю, просто такое чувство. Возможно, он не так безобиден, как кажется. – Джейми нерешительно помолчал. – У тебя найдется минута для разговора?

– Конечно, присаживайся. Бренди? Наливай себе сам.

– Спасибо. – Джейми плеснул себе немного бренди из буфета, потом подтащил к огню еще одно кресло с высокой спинкой и сел напротив Малкольма. Шторы были задернуты на ночь, в комнате было уютно. Легкий запах дыма от потрескивающих в камине дров и звяканье корабельных колоколов флота в заливе добавляли к атмосфере покоя. – Пара вещей: тем или иным способом я хочу вернуться в Гонконг на несколько дней – перед Рождеством.

– Чтобы повидаться с матерью?

Джейми кивнул и пригубил бренди.

– Я бы хотел попасть на «Гарцующее Облако». Клипер придет… чему ты улыбаешься?

– Ты опередил меня на один шаг. Я тоже планировал быть на его борту.

Джейми заморгал, потом расплылся в блаженной улыбке.

– Ты передумал и собираешься сделать то, о чем она просит?

– Не совсем. – Малкольм рассказал ему о своем плане относительно «Гарцующего Облака» и увидел, как радость испарилась с лица Джейми. – Не беспокойся, я гораздо лучший стрелок, чем Норберт, и при условии, что он согласится стреляться на двадцать шагов без сближения, он мертв, как кусок дерьма, если я решу убить его. Забудь о Норберте. Анжелика: если нам не удастся тайно провести ее на борт, я говорю «нам», потому что ты всегда был частью плана, ты привезешь ее на следующем корабле, так что в любом случае окажешься в Гонконге до Рождества.

Джейми колебался.

– Миссис Струан все равно будет очень раздражена, когда узнает, что Анжелика с нами.

– Предоставь мне беспокоиться на этот счет.

– Хорошо. Что приводит меня к главному: я подумывал о том, чтобы открыть свою фирму, когда я уйду из компании Струанов, по сути, именно об этом я и хотел поговорить. Не возникнет ли у тебя возражений.

– Напротив, я пойду на все, наша компания пойдет на все, чтобы помочь тебе как только можно. Но до этого еще далеко.

– Я думаю, она уже решила, что я должен уйти.

– Я буду возражать против этого изо всех сил, – пообещал Малкольм, пораженный. – Тебя пора повысить, дать прибавку к жалованью, и компания пострадает, если потеряет тебя, это-то она должна понимать. Что за сумасшедшая мысль пришла тебе в голову.

– Да. Но если это станет необходимо… выслушайте меня, Тайпэн, если это будет необходимо, станете ли вы возражать?

– Против того, чтобы ты начал свое дело? Нет. Но мне даже думать об этом не хочется, и компания от этого проиграет, клянусь Всевышним. Этого не случится, а если… если ты попросишь отпустить тебя, я найду способ заставить тебя остаться – уговорить тебя остаться. Найду обязательно.

– Спасибо, огромное спасибо. – Джейми сделал большой глоток и почувствовал себя немного лучше. Не от коньяка, а от той теплоты, с которой говорил Малкольм. Последние несколько недель дались ему тяжело. Вчера, из-за письма миссис Струан к нему, он оказался лицом к лицу с бессмертной истиной: как бы предан компании ты ни был, как бы верно ей ни служил, компания может выплюнуть, и выплюнет тебя по собственной прихоти, бессовестно возьмет и выплюнет. Да и что такое «компания»? Всего лишь группа мужчин и женщин. Людей. Миссис Струан, например.

Люди – это «компания», и те, кто управляют ею, могут и всегда прячутся за этим фасадом: мол, «компания должна выжить» или «это делается на благо компании» и так далее, низвергая или вознося людей по личным причинам, привязанностям, неприязни или ненависти.

И не забывай, что большинство компаний в наши дни являются семейными компаниями. В самом конце выигрывает именно «семья». Кровь оказывается гуще, чем компетентность. Они могут грызться между собой, но в конце обычно объединяются перед лицом врага, которым будет кто угодно не из семьи, и вот появляется Альфред Струан, которого готовят занять мое место в Японии. Я ничего не могу с этим поделать и даже не хочу пытаться. Может быть, семейный бизнес и более человечен, может быть, он лучше, чем обезличенные бюрократические учреждения, но и там, возможно даже в большей степени, ты попадаешь в ту же систему протекционизма. Что там, что тут, ты в проигрыше…

Прошлой ночью, что было ему не свойственно, он вдрызг напился в своем маленьком домике в Ёсиваре, не найдя успокоения в объятиях Неми. Каждый раз, когда он задумывался об истине «компании», добавляя ее к преступлению, за которое его могли повесить и которое он едва не совершил, несправедливости Тесс Струан, упрямству Малкольма и своей собственной глупости, понимая, что если бы Малкольм не остановил его, он сорвал бы бечевку, порвал письма и выбросил их за борт – в голове у него начинало кружиться, и только новый стакан рома мог остановить это кружение, пока не вызывал свое собственное. Неми ничем не могла ему помочь: «Дзами, что твое такое? Дзами, Дзами!»

– Лучше всех сказал об этом Макиавелли, – ответил он, едва ворочая языком, – «Не доверяйте проклятым государям, они всегда могут найти оправдание в целесообразности». Проклятым государям, тайпэнам, матерям проклятых тайпэнов, сыновьям Дирка Струана и их сыновьям… – и тут он заплакал.

Айа, подумал он, морщась про себя, это случилось со мной впервые за много лет, последний раз я плакал, когда только что приехал в Гонконг, двадцать лет назад, и узнал, что ма умерла, пока я был в море. Она, должно быть, знала, что умирает, когда я уезжал. «Отправляйся, мой красавчик, зарабатывай свое состояние, да смотри пиши каждую неделю…» Если бы не она, мы бы все умерли, – только ее сила поддерживала в нас жизнь до тех пор, пока главный Струан не приехал и наш йосс не переменился.

В тот день я плакал навзрыд. Как и вчера ночью, только эти слезы были другими. Я плакал по моей утерянной невинности. Даже поверить не могу, каким я был наивным, что верил в «компанию». А вот Дирк, предал бы он меня? Никогда. Тайпэн так не поступил бы, никак не мог бы так поступить, но он всего лишь легенда. Я должен найти мужество и начать свое собственное дело – мне тридцать девять, для Азии это уже старик, хотя я себя стариком не чувствую, только кораблем без руля. Как и Малкольм… или я ошибаюсь?

Он посмотрел на него, перемена в молодом человеке была все еще заметна. Малкольм стал другим, больше похожим на того, которого я знал раньше. Повзрослевшим, возможно ли это? Не знаю, но в любом случае его йосс предопределен так же, как и мой.

– Я рад, что мы не вскрыли… Я выразить не могу, как мне жаль, что она отрезала тебе все пути.

– Мне тоже. – Малкольм рассказал Джейми о том, что сэр Уильям уже ожидал это письмо, а также об опиуме и об их плантациях в Бенгалии – эта новость сегодня утром буквально взорвала Поселение, вызвав яростное негодования. Собрание днем в клубе прошло более бурно, чем обычно, в результате его была принята, единогласно, резолюция, согласно которой сэра Уильяма надлежало вздернуть или по крайней мере отстранить от должности, если он попытается силой заставить их подчиниться глупости парламента. Малкольм видел, как глубоко несчастен Джейми, и он снова почувствовал искушение выплеснуть на него новость о чудесном избавлении по имени Горнт. Но вспомнил о клятве. – Я теперь чувствую себя очень уверенно, Джейми. Не волнуйся. Ты идешь в Ёсивару?

– Не сразу, хотя мне необходимо увидеть Неми. – Джейми покаянно улыбнулся. – Вчера ночью я ей навесил разок, надо бы отнести ей подарок. Это не обязательно, но она славная девушка, такая хохотушка. Сначала я встречаюсь с Накамой. Филип попросил меня провести с ним полчаса. Похоже, японец расспрашивал Филип а о бизнесе и банковском деле, капитале и прочих таких вещах – Филип попросил меня объяснить основы.

– Это любопытно.

– Да. Ум у этого джаппа пытливый, что и говорить. Жаль, что он с нами не так откровенен.

– Обменяй свои знания на что-нибудь, что может нам пригодиться. Думаю, завтра мне надо поговорить с Филипом. Попроси его зайти ко мне, хорошо? – Голос Малкольма стал твердым. – Мы ведь должны были делить всю информацию, разве не такое у нас было соглашение?

– Да, да, именно такое. – Джейми допил коньяк. – Спасибо. И спасибо за беседу. – Он встал и от души сказал: – Я всем сердцем надеюсь, что у тебя все сложится хорошо, Малкольм.

– Да, я знаю, Джейми. И у тебя все тоже будет нормально. Спокойной ночи.

В тишине своей комнаты Малкольм с удовольствием вытянул ноги в сторону камина, с нетерпением ожидая завтрашнего дня и новых сведений от Горнта. Какова могла бы быть цена? – размышлял он, глядя на угли. До него доносились голоса изнутри здания и снаружи, с прайи. Время от времени смех и несколько пьяных песен. Сегодня днем заходил Джон Марлоу с посланием от адмирала, который приглашал его завтра к себе на флагман или, если это неудобно, к сэру Уильяму.

– Я мог бы встретиться с ним у сэра Уильяма. В какое время?

– Полдень?

– Хорошо. Зачем я ему понадобился?

– Не знаю, – ответил Марлоу. – Готов поспорить, он не просто хочет скоротать день. – С тех пор как адмирал Кеттерер вернулся после стычки в заливе Мирс и захода в Гонконг, он кипел от возмущения по поводу враждебных и критических сообщений в газетах и все еще был в бешенстве от того, что по его кораблям стреляли из британских пушек. – Мне кажется, он не благосклонно отнесся к некоторым из более грубых замечаний, прозвучавших на сегодняшнем собрании.

– Прямо беда, – сказал Малкольм и расхохотался, все еще возбужденный информацией, полученной от Горнта.

Марлоу рассмеялся вместе с ним.

– Ради бога, не повторите этого на юте его флагмана, а то весь корабль взлетит на воздух! Кстати, я получил разрешение на испытания в открытом море, в понедельник или во вторник, если позволит погода. Какой из дней больше всего устроит вас обоих?

– А сколько времени мы проведем в море?

– Выйдем примерно на рассвете, вернемся самое позднее к заходу солнца.

– Вторник.

Уголек выпал из камина, но не опасно. Он задвинул его кочергой под корзину и пошевелил тлеющие угли. Голубовато-зеленые и оранжевые язычки пламени поднялись немного и снова угасли, образовав для него картину. Самые настоящие картины. Про него и про нее. Он бросил взгляд на дверь в ее спальню. За весь вечер из-за нее не донеслось ни звука.

Горнт станет ключом к Тесс.

Есть своя ирония в том, что я нужен ему так же, как и он нужен мне, и при этом мы враги. У меня есть предчувствие, что мы всегда ими будем. Какова же его цена? Это будет что-то, что я смогу ему дать. Он достаточно умен, чтобы не требовать большего. Почему ты так уверен? Месть – слишком сильный мотив, я знаю.

В доме Лилии Филип а Тайрера массажировала мускулистая японка с толстыми руками, ее стальные пальцы отыскивали точки на его теле, она надавливала на них, словно играя на клавишах, и он стонал от удовольствия. Этот дом не был таким утонченным или таким же дорогим, как Три Карпа, но массаж здесь оказался лучшим из всех, какие ему делали; процедура отвлекла его мысли от Фудзико, Накамы, Андре Понсена и сэра Уильяма, который негодовал все утро. Его негодование достигло пика к полудню, когда ураган бушующей злобы из клуба едва не посрывал все крыши в Иокогаме.

– Словно это моя вина, что парламент ополоумел, – кричал сэр Уильям за обеденным столом. Адмирал был так же взвинчен. – Моя, Филип?

– Разумеется, нет, сэр Уильям, – ответил он, приглашенный на обед против своей воли. Третьим гостем был генерал.

– Парламент всегда был своевольным и глупым! Почему, дьявол их забери, они не предоставят Министерству иностранных дел управлять колониями и разом не покончат со всей этой головной болью. А уж от этого сброда, который здесь зовется торговцами, любой кровью харкать начнет.

– Пятьдесят ударов кошкой-девятихвосткой живо привели бы их в чувство, клянусь Создателем! – прорычал адмирал. – Выпороть каждого охламона, особенно газетчиков. Все они мерзавцы, до последнего человека.

Генерал, у которого на душе все еще саднило после разноса, устроенного ему сэром Уильямом за его поведение во время бунта, высокомерно произнес:

– Но что вы можете поделать, мой дорогой сэр Уильям? Остается лишь принять это как подобает мужчине. И, адмирал, старина, вы, право, сами на это напрашивались, публично выступая с политическими заявлениями. Я всегда считал, что первая заповедь для тех, кто носит мундир адмирала или генеральские звезды, это пониже пригнуть седую голову, быть осмотрительным насчет публичных выступлений и нести свой крест в молчании.

Шея адмирала Кеттерера побагровела. Сэру Уильяму удалось упредить следующий бортовой залп, быстро вставив:

– Филип, я уверен, у вас полно работы, ради бога, позаботьтесь, чтобы вся корреспонденция была переписана, и жалоба бакуфу должна быть отправлена сегодня!

Тайрер с благодарностью поспешил к себе. Накама встретил его дружелюбной улыбкой:

– А, Тайра-сама, я надеюсь вы лучче чувствуете. Мама-сан Райко спросил меня, как здоровье, потому что вы не приходили к Фудзико, которая была в слезы… которая была в слезах, и…

– Со здоровьем у меня все прекрасно. Вчера ночью я… я очень приятно провел время в доме Лилии, – ответил он, пораженный тем, что предсказания Андре оказались такими точными. – Фудзико? Мне кажется, я немного поспешил с ее контрактом, клянусь Богом, я решил еще раз заново все обдумать! – Он был в восторге, увидев, как Накама ошеломленно мигнул, и еще больше был доволен тем, что сумел использовать страх, который на него нагнало скверное настроение сэра Уильяма с утра и за обедом, чтобы разыграть план Андре.

– Но, Тайра-сама, я ду…

– И мы сегодня больше не говорим по-английски и никаких вопросов про бизнес. Вы можете поговорить с Макфэем-самой из «Благородного Дома», а меня больше не трогайте…

Массажистка надавила сильнее и он громко застонал. Ее пальцы тут же остановились.

– Ийе, додзо… Нет, пожалуйста, не останавливайтесь, – сказал он по-японски, и женщина рассмеялась и ответила:

– Не волнуйтесь, господин, когда я закончу с этим вашим бледным, немощным телом, похожим на рыбье брюхо, вы будете готовы принять трех лучших Лилий в этом доме.

Тайрер тупо поблагодарил ее; слов он не понял, но ему было все равно. После трех часов беседы с Накамой на японском языке и уклончивых ответов на новые замечания японца о Райко и ее доме – все в точности, как предсказывал Андре, – голова у него шла кругом.

Через некоторое время опытные руки женщины, смазанные благоухающим маслом, начали мягкие, успокаивающие движения, потом она закончила массаж, завернула его в теплое полотенце и ушла. Он задремал, но вскоре проснулся от звука открывающейся сёдзи. В комнату вошла девушка и опустилась на колени рядом с ним. Она улыбнулась, он улыбнулся ей в ответ и, вновь следуя наставлениям Андре, сказал, что устал и пусть она, пожалуйста, просто посидит рядом, пока он не проснется. Девушка улыбнулась и кивнула, вполне довольная. Свою плату она все равно получит.

Андре гений, подумал Тайрер, довольный не меньше нее, и, счастливый, погрузился в сон.

Сегодня для Андре настало время второго свидания с Хинодэ. Ровно десять дней, двадцать два часа и семь минут назад он видел ее во всем ее великолепии, та ночь навсегда отпечаталась в его памяти.

– Добрый вечер, Фурансу-сан, – застенчиво сказала она, ее японский звучал как музыка. Передняя комната начиналась сразу за маленькой верандой; их дом стоял в саду Трех Карпов, благоухающим в этот вечер, как благоухала она сама. Золото с коричневым – цвета зимы – изысканно заиграли на ее кимоно, когда она поклонилась ему и показала на подушечку напротив себя. Позади нее сёдзи в ее спальню была приоткрыта, позволяя видеть край футонов и покрывал, которые станут их первой постелью. – Саке подано так, как, мне сказали, вы любите. Прохладным. Вы всегда пьете саке прохладным?

– Да, да я… я люблю вкус более хорошо. – Он обнаружил, что запинается, его японский звучал грубо, руки словно мешали ему, он не знал, куда их деть, ладони были влажными от пота.

Она улыбнулась.

– Странно пить холодные напитки зимой. Ваше сердце остается холодным и зимой, и летом?

– Ииии, Хинодэ, – ответил он, сердце стучало у него в ушах и в горле. – Мне кажется, мое сердце как камень уже так долго, думаю о тебе, не знаю, горячее или холодное или какое. Ты прекрасна.

– Это только для вашего удовольствия.

– Райко-сан рассказала тебе обо мне, да?

Ее раскосые глаза спокойно смотрели с белого лица, брови были выщипаны и на их месте нарисованы две ровные дуги, высокий лоб, линия волос мыском спускалась посередине – примета, предвещавшая раннее вдовство, – черные волосы, убранные в высокую прическу и закрепленные черепаховыми гребнями, как ему хотелось распустить их.

– Что Райко-сан сказала мне, я забыла. Что вы сказали мне, перед тем как поставить подпись, принято и забыто. Сегодня мы начинаем. Это наша первая встреча. Вы должны рассказать мне о себе – все, что вы хотите, чтобы я знала, – в ее глазах появился огонек, и они весело прищурились, – времени будет довольно, да?

– Да, пожалуйста, я надеюсь, вечность.

После того как по прошествии дней условия контракта были оговорены, записаны, прочитаны, перечитаны и изложены в простых словах, которые он мог понять, он был готов подписать бумагу в присутствии ее и Райко. Тогда он призвал на помощь все свое мужество:

– Хинодэ, пожалуйста, извинить, но должен сказать… должен сказать правду. О скверне.

– Пожалуйста, в этом нет нужды, Райко-сан рассказала мне.

– Да, но… но, пожалуйста, извините меня… – Слова давались ему с трудом, хотя он повторил их перед этим дюжину раз; к горлу вновь подступила тошнота. – Должен сказать один раз: я заразился дурной болезнью от своей любовницы, Ханы. Излечиться невозможно, прошу прощения. Никак. Вы заразитесь… должны заразиться, если… когда… должны заразиться, если станете супругой, прошу прощения. – Ему показалось, что небо, которого он не видел, разлетелось на куски, пока он ждал.

– Да, я понимаю и принимаю это, и я настояла, чтобы в моем контракте было записано, что я снимаю с вас всякую вину, касающуюся нас, всякую вину, вы понимаете?

– А, вина, да, понимаю вину. Благодарю вас и…

Выдавив из себя слова извинения, он бросился вон из комнаты и его вырвало так, как не рвало еще никогда в жизни, сильнее, чем когда он обнаружил, что заразился, сильнее, чем когда он нашел Хану мертвой. Вернувшись, он не стал извиняться, да от него и не ждали этого. Женщины все понимали.

– Прежде чем я подпишу, Фурансу-сан, – сказала она, – как для вас есть важные вещи, так и мне важно спросить, обещаете ли вы дать мне нож или яд, как это записано в контракте?

– Да.

– Благодарю вас. Об обеих важных для нас вещах не нужно упоминать впредь или обсуждать их. Вы согласны, пожалуйста?

– Да, – ответил он, мысленно благословляя ее.

– Тогда все решено. Вот, я подписала, пожалуйста, подписать и вы, Фурансу-сан, а Райко-сан будет нашей свидетельницей. Райко-сан говорит, что наш дом будет готов через три дня. На четвертый день от сегодняшнего я почту за честь принять вас.

На четвертый день, сидя напротив нее в их маленьком убежище, он был поглощен ее красотой; масляные лампы горели ярко, но не слишком.

– Этот дом нравится вам, Хинодэ? – спросил он, стараясь придать голосу заинтересованный тон, но одержимый одним лишь желанием скорее увидеть ее нагой.

– Более важно, чтобы он нравился вам, Фурансу-сан.

Он понимал, что она делает только то, чему ее обучали; ответы и жесты выходили у нее механически, она изо всех сил старалась, чтобы он почувствовал себя легко и свободно, не выдавая при этом своих собственных чувств. В отношении большинства мужчин-японцев он обычно мог сказать, что они думают, в отношении японских женщин – почти никогда, с другой стороны, то же самое можно было бы сказать и о француженках. Женщины настолько скрытнее нас, настолько практичнее.

Хинодэ выглядит такой спокойной и довольной, сидя передо мной, подумал он. Кипит ли она внутри, как вулкан, печалится или ужасается или наполнена таким страхом и отвращением, что все ее чувства словно онемели.

Матерь Благословенная, прости меня, но мне все равно сейчас – все равно позже, возможно, я посмотрю на это иначе, но не сейчас.

Почему она согласилась? Почему?

Но этого вопроса он не должен задавать никогда. Тяжело выполнить это условие, и все же оно добавляет остроты, или является тем, что уничтожит меня, нас. Мне все равно, скорее!

– Не хотите ли вы поесть? – спросила она.

– Сейчас я… я нет голодный. – Андре не мог оторвать от нее взгляда, не мог скрыть своего желания. По лицу сбежала капелька пота.

Ее полуулыбка осталась прежней. Легкий вздох. Потом, лениво продлевая каждое мгновение, тонкие пальцы развязали оби, она встала и верхнее кимоно упало на пол. Все это время она смотрела на него, невозмутимая, как статуя. За верхним кимоно последовало нижнее, потом первая рубашка, за ней – вторая и, наконец, набедренная повязка. Она неторопливо повернулась раз, потом второй, показывая себя ему, затем подошла и встала перед ним. Безукоризненная во всем.

Чуть дыша, он смотрел, как она опускается на колени, берет в руки чашку с чаем, делает глоток, второй – тяжелые пульсирующие удары в голове, в шее, в паху толкали его за грань самообладания.

Долгие дни он строил планы, собирался предстать перед ней галантным в словах, движениях, жестах, таким французом и японцем, светским и опытным, лучшим любовником из всех, какие у нее были, который никогда не заставит ее жалеть о случившемся, – их первая встреча должна была стать волшебным и запоминающимся событием. Она была запоминающейся, но совсем не волшебной. Он не совладал с собой. Он потянулся к ней, схватил и подтолкнул к футонам, где был наполовину животным.

С той ночи он ее не видел. Не видел он и Райко, избегая их и Йосивары. На следующий день, он послал записку Хинодэ, в которой написал, что известит ее отдельно о своем намерении посетить ее снова. Тем временем он передал Райко еще одну часть золота. Чтобы выплатить стоимость контракта, ему пришлось заложить свое жалованье на два года вперед, а сколько еще придется потратить кроме этого.

Вчера он сообщил ей, что придет сегодня.

Андре замер в нерешительности на пороге их веранды. Содзи не пускали ночь в дом. Золотистый свет внутри манил его. Сердце у него колотилось, как и в первый раз, горло сдавило. Внутренние голоса изливали на него потоки ругани, кричали ему, чтобы он ушел, убил себя – все что угодно, лишь бы не видеть снова ее глаз и того омерзительного отражения самого себя, которое в них застыло в ту ночь. Оставь ее в покое!

Всем своим существом он хотел убежать и всем существом хотел вновь обладать ею, любым способом, всеми способами, подлее, чем раньше, любой ценой. Он ненавидел себя, лучше умереть и покончить с этим, но сначала она. Я должен.

Он заставил себя снять туфли и отодвинул сёдзи в сторону. Она сидела на коленях точно так же, как и тогда, в том же кимоно, такая же прекрасная, тот же изящный жест рукой пригласил его сесть рядом с ней, тот же нежный голос произнес:

– Саке подано так, как, мне сказали, вы любите. Прохладным. Вы всегда пьете саке прохладным?

Он посмотрел на нее, разинув рот. Глаза, наполненные такой ненавистью, когда он, не видя, куда ступает, уходил от нее, теперь улыбались ему с той же ласковой застенчивостью, что и в первый раз. – Что?

Снова, словно ничего еще не было сказано, она повторила тем же самым тоном:

– Саке подано так, как, мне сказали, вы любите. Прохладным. Вы всегда пьете саке прохладным?

– Да, я… я… пью, – ответил он, едва слыша собственный голос из-за рева, стоявшего в ушах.

Она улыбнулась.

– Странно пить холодные напитки зимой. Ваше сердце остается холодным и зимой, и летом?

Как попугай, он бормотал правильные ответы – так легко было вспомнить все, что было, каждое слово, неизгладимо запечатлевшееся в памяти – и хотя голос его звучал нетвердо, она словно не слышала этого, просто продолжала, как и раньше, спокойно глядя на него раскосыми глазами.

Ничего не изменилось.

– Не хотите ли вы поесть? – спросила она.

– Сейчас я… я нет голодный.

Ее улыбка осталась той же. Как и легкий вздох. Она встала. Но сейчас она увернула фитиль в масляных лампах и прошла в спальню, которую он опоганил, где погасила лампы совершенно.

Когда его глаза привыкли к темноте, он увидел, что сквозь панели сёдзи проходит чуть уловимый свет от лампы на веранде, едва достаточный, чтобы разглядеть ее силуэт. Она раздевалась. Через мгновение раздался шелест откидываемого покрывала.

Когда он смог подняться и встал на ноги, шаря вокруг руками, он вошел в комнату и опустился на колени рядом с постелью. Он уже давно понял, что он пыталась сохранить лицо, его лицо, вычеркнуть то, что никогда нельзя было вычеркнуть.

– Из моей памяти – никогда, – с болью пробормотал он; лицо его было мокрым от слез. – Я не знаю про тебя, Хинодэ, но из моей – никогда. Мне жаль, мне так жаль. Mon Dieu, как бы я хотел, о, как бы я хотел…

– Нан дэсу ка, Фурансу-сама?

Ему потребовалось некоторое время, чтобы перейти на японский, и он сказал, задыхаясь:

– Хинодэ, я говорить… просто спасибо, Хинодэ. Пожалуйста, извините меня, мне так жаль…

– Но жалеть совсем не о чем. Сегодня мы начинаем. Это наше начало.