Читать книгу Гайдзин. Том 2 - Джеймс Клавелл - Страница 7

Киото

Четверг, 4 декабря

Торанага Ёси был мертвенно бледен.

– Когда было утверждено назначение тайро?

– Позавчера, господин, почтовым голубем к князю Андзё в Эдо, – гладко ответил Вакура, Первый канцлер, глава всех придворных чиновников. Его оставляла равнодушным открытая злость его гостя, и он скрывал свою радость – он долго предвкушал эту встречу, которую устроил в своих покоях во дворце. – Официальный свиток, подписанный Сёгуном по просьбе Сына Неба, был, если не ошибаюсь, отправлен для срочного вручения князю Андзё в тот же день.

Это разозлило Ёси еще больше. Его предок, Сёгун Торанага, сделал почтовых голубей исключительной собственностью Сёгуната. За два с половиной столетия этот способ общения оказался почти забытым как ненужный, и теперь им пользовались только для возвещения о событиях крайней важности, таких как смерть Сёгуна или императора. Бакуфу предпочли не обращать внимания на то, что уже много лет некоторые зайбацу ростовщиков в Осаке потихоньку пользовались голубями, оставив это как удобный предлог для проведения карательных мер, вымогания дополнительных поборов или услуг на случай, если бакуфу решат все же следить за соблюдением этого закона.

– А этот высокомерный ультиматум гайдзинам? Когда должны вручить его? – спросил Ёси.

– Безотлагательно, господин. Императорская просьба отправилась с тем же почтовым голубем, господин, утвержденная Сёгуном Нобусадой и помеченная: «Вручить немедленно».

– Этот приказ бака, а спешка – еще большая бака! – Ёси поправил на плечах плотную верхнюю накидку. Моросящий дождь, мягко стучавший по листьям в саду снаружи, добавлял влажности в холодный воздух. – Пошлите еще одного голубя и отмените этот приказ.

– Если бы это зависело от меня, господин, я сделал бы это немедленно, поскольку предложение исходит от вас. Как только вы уйдете, господин, я испрошу разрешения, но мне кажется, ваши желания будут слишком запоздалыми: глава гайдзинов уже получит распоряжение, оно могло быть вручено ему еще вчера.

Вакура радостно изобразил смиренное раскаяние на лице и в манерах. Это была кульминация долгих лет интриг в поддержку желаний императора, мнения большинства даймё, большинства придворных аристократов, Огамы, который ныне правил в Киото, хотя Врата будто бы опять охранялись ненавистным всем сёгунатом, но только с разрешения Огамы, а также принцессы Иядзу и, что было важнее всего, в поддержку его собственных взглядов.

Его восхищало то, как умело и мудро он выбрал момент несколько дней назад. Он подстерег принцессу во время ее утренней прогулки в дворцовом саду и одним ходом нейтрализовал Сёгунат, бакуфу и Ёси, самого опасного из своих противников:

– Принцесса, я слышал, некоторые придворные из приближенных к Божественному, имея в сердце ваши интересы, шепчут, что повелителю, вашему супругу, следует назначить князя Нори Андзё тайро, и сделать это как можно скорее.

– Андзё? – не веря своим ушам, переспросила она.

– Мудрые люди полагают, принцесса, что это следует проделать быстро и тихо. Заговоры в Эдо полнятся, и это устранит вмешательство… честолюбивых врагов, – осторожно заметил он, – врагов, которые постоянно стараются принизить вашего высокочтимого супруга, которые также должны иметь связи с проклятыми сиси. Вспомните Оцу!

– Словно я могу когда-нибудь это забыть! Но Андзё – не то чтобы я имела какое-то влияние устроить это – тупица и дурак. Как тайро он станет еще высокомернее.

– Это так, но возвысить его над остальными старейшинами, возможно, будет небольшой ценой за то, чтобы ваш повелитель сёгун чувствовал себя спокойно до своего совершеннолетия и чтобы заткнуть рот его… его единственному сопернику, князю Ёси.

– А тайро мог бы сместить его с должности опекуна?

– Вероятно, принцесса. Еще один довод в пользу Андзё, шепчут мудрые, заключается в том, что он является идеальным инструментом, чтобы использовать его против гайдзинов: он простоват, но послушен просьбам императора. Божественный заметит такую преданность и, без сомнения, не оставит такую услугу без награды. Чем быстрее и тише это сделать, слышал я от мудрых, тем лучше.

Так легко было посеять это зерно, которое проросло и распустилось, как одна из орхидей в моей оранжерее на почве, удобренной сверх меры, – как мудро я поступил, устроив ее брак. Несколько слов, которые она шепнет на ухо этому юному полудурку, мнение нескольких зависимых от меня придворных, мой собственный совет, за которым он тут же обратиться ко мне и так же быстро получит, – и дело сделано.

Ну а теперь ваша очередь, Торанага Ёси, радостно думал он, Ёси Прекрасный, Ёси Хитрый, Ёси Сильный, высокородный узурпатор, выжидающий и сопящий в крылья власти, готовый развязать гражданскую войну, которой страшатся и я, и все, кроме кучки радикальных аристократов, войну, которая покончит с возрождением власти императора и снова бросит императорский двор под пяту любому новому грабителю-военачальнику, который оседлает Дворцовые Врата и поэтому сможет лишить нас содержания и опять превратить в нищих.

Он подавил нервную дрожь. Не так много поколений тому назад тогдашний император был вынужден продавать свою подпись на улицах Киото, чтобы заработать денег на еду. Не так много поколений тому назад придворные браки устраивались с честоюбивыми выскочками-даймё сомнительного происхождения, чьими единственными правами на более высокий ранг были успехи в войне и деньги. Не так много лет назад…

Нет, подумал он, ничего этого не случится. Как только сонно-дзёи станет реальностью, наши преданные друзья-сиси разойдутся по домам, все даймё склонятся перед ним, мы при дворе будем править и наш золотой век настанет вновь.

Он кашлянул и раскинул широчайшие рукава своего богатого придворного одеяния так, чтобы они легли более, на его взгляд, изысканно, наблюдая за Ёси. Его глаза прищурились на тяжелом лице, накрашенном согласно придворным обычаям.

– Приказ изгнать гайдзинов послужит на благо всем нам, господин, с этим нельзя не согласиться. Давно известное и мудрое отвращение, которое император испытывает к гайдзинам и Соглашениям, найдет выход, и наша Земля Богов будет избавлена от них навсегда. Это должно радовать и вас также, князь Ёси.

– Если бы этот приказ имел смысл, то да. Если бы ему подчинились, то да. Если бы мы располагали средствами добиться его выполнения, то да. Но ничего из этого не произойдет. Почему со мной не посоветовались?

– С вами, господин? – Нарисованные брови Вакуры взлетели вверх.

– Я опекун наследника по императорскому назначению! Мальчик не достиг совершеннолетия и не отвечает за свою подпись.

– О, прошу прощения, господин… будь это предоставлено мне, разумеется, вашего одобрения искали бы в первую очередь. Прошу вас, не вините меня, господин, я ничего не решаю, лишь даю предложения, я всего лишь слуга двора, слуга императора.

– Со мной должны были посоветоваться!

– Я согласен, прошу прощения, мы живем в странные времена.

Лицо Ёси напряглось. Вред был нанесен. Ему придется вытаскивать Сёгунат из их собственного дерьма. Идиоты! Как?

Сначала Андзё – тем или другим способом… Моя жена была права.

Ах, Хосаки, мне недостает твоих советов. Вспомнив о семье, он устремил взгляд в даль, и как-то сразу обуревавшая его ярость будто улетучилась. По ту сторону окна-сёдзи он видел своих стражников, ожидавших его под изящной крышей, позади них сады, мягкий дождь, рассыпавший искры по тщательно спланированным и соразмеренным пятнам красного, золотого и коричневого, обращая все в картину, столь приятную глазу и душе, столь непохожую на Эдо, подумал он, очарованный. Хосаки с удовольствием жила бы здесь, все это так непохоже на нашу суровую жизнь. Она умеет ценить красоту, ей бы здесь понравилось.

Так легко оказаться поглощенным этой погодой и садами, благосклонным небом и нежным дождем, лучшей музыкой, поэзией, экзотической пищей, изобилием шелков и портных, изысканно красивыми карпами и певчими птицами, придворными красавицами с алебастровой кожей и Плывущим Миром Киото, Симибарой, куда стремились со всего Ниппона, не заботясь ни о чем в целом мире, кроме поиска новых удовольствий.

Со времени приезда в Киото, помимо временного примирения с Огамой, он мало в чем преуспел, не считая приятного времяпрепровождения – столь редкого для него. Наслаждался с Койко, каждый день упражнялся в фехтовании и воинских искусствах, получал чудесный массаж – Киото славился этим, – играл в го и шахматы, сочинял стихи, банкеты утром, днем, вечером.

Как мудро поступил мой предок, заточив императора и этих разодетых лизоблюдов в Киото и построив свою собственную столицу в Эдо, подальше от этих искушений и подлых интриг, и как мудро было запретить Сёгуну приезжать в эту медоточивую ловушку.

Я должен уехать. Но как я могу без Нобусады?

Двор разве что не полностью отвернулся от него. Как и Нобусада. Дважды юноша в последний момент отменял назначенную встречу, ссылаясь на недомогание. Врач Сёгуна официально подтвердил простуду, но глаза его согласились, что это был предлог.

– Однако здоровье повелителя тревожит меня, князь Ёси. Сложения он слабого, а его мужские достоинства оставляют желать много лучшего.

– Это вина принцессы?

– Нет, нет, господин. Она сильная и живая, и ее инь достаточно вместителен и сочен, чтобы удовлетворить самый разборчивый ян.

Ёси подробно расспросил врача. Нобусада никогда не был фехтовальщиком или охотником, не любил проводить время на воздухе, как его отец и братья, предпочитая соколиную охоту или стрельбу из лука как состязания более легкие, или еще чаще состязался в поэзии и каллиграфии. Но в этом не было ничего дурного.

– Его отец по-прежнему крепок, как старое седло, а его семья известна своим долгожительством. У вас нет причин для тревоги, доктор. Дайте ему один из ваших настоев, скажите, чтобы ел побольше рыбы, поменьше полированного риса и поменьше тех экзотических блюд, которые так любит принцесса.

Она присутствовала на той единственной беседе, которая состоялась у него с подопечным несколько дней назад. Она прошла плохо. Нобусада отказался подумать о возвращении в Эдо, отказался даже обсудить возможную дату отъезда, отклонил его советы по всем другим вопросам, тыча ему в глаза Огамой:

– Тёсю контролируют улицы, люди Огамы уничтожают повсюду подлых сиси, братец. Даже в окружении наших воинов я больше не в безопасности. Мне не грозит ничего только здесь, под защитой императора!

– Это миф. Единственное место, где вы в безопасности, это замок Эдо.

– Прошу простить, князь Ёси, – голос принцессы был сладким и гладким как шелк, – но в Эдо так сыро, погоду там никак не сравнить с Киото, а кашель моего мужа нуждается в сухом климате.

– Правильно, Иязу-чан, к тому же мне здесь нравится, братец, впервые в жизни я свободен, не заключен в этом ужасном замке! Здесь я могу бродить где хочу, петь и играть и чувствовать себя в безопасности, мы здесь в безопасности. Я могу остаться здесь навсегда! Почему нет? Эдо – вонючий, паршивый город, править отсюда было бы великолепно.

Ёси попытался вразумить его, но ничего не добился. Потом Нобусада выпалил:

– Что мне больше всего нужно, пока я не стану совершеннолетним – а ждать уже недолго, братец, – что мне нужно так это сильный вождь, тайро. Нори Андзё подошел бы идеально.

– Это было бы очень плохо для вас и для Сёгуната, – ответил он и терпеливо объяснил еще раз, но его слова не произвели никакого эффекта. – Неразумно назна…

– Я не согласен, братец, Андзё слушает меня, меня, чего вы никогда не делаете. Я сказал о своем желании поклониться Божественному, моему шурину, он согласился, и вот я здесь, а вы были против! Он слушает меня! Меня! Меня, Сёгуна! И не забывайте, что кто угодно будет лучше, чем вы. Вам никогда не стать тайро, никогда!

И он оставил их обоих, так и не поверив, несмотря на презрительный, выводящий его из себя смех Нобусады ему вслед, – что тайро Андзё когда-нибудь действительно станет фактом.

Но теперь это факт, угрюмо подумал он, чувствуя на себе пристальный взгляд первого канцлера Вакуры.

– Я покину Киото в течение нескольких следующих дней, – объявил он, придя к неожиданному решению.

– Но вы здесь почти совсем нисколько не пробыли, господин, – сказал Вакура, молча поздравляя себя. – Конечно, наше гостеприимство не могло быть таким ужасным?

– Нет, не ужасным. Итак, какая еще гнусная новость есть у вас для меня?

– Никакой, господин. Прошу простить, что я пересказал что-то, расстроившее вас. – Вакура позвонил в колокольчик. Тут же вошел паж с раскрашенным лицом, неся чай и тарелочки с финиками; его зубы тоже были вычернены. – Спасибо, Оми. – Мальчик улыбнулся ему в ответ и вышел. – Эти финики самые сладкие из всех, какие я когда-либо пробовал. Из Сацумы.

Финики были большие, их облили медом и высушили на солнце. Глаза Ёси сузились. Он взял один; то, что они оказались из Сацумы, не было совпадением.

– Они превосходны.

– Да, действительно. Жаль, что даймё Сандзиро не так приятен, как фрукты, которые выращивают его крестьяне-воины. Любопытно, что самураи в Сацуме могут быть и теми и другими, оставаясь при этом самураями.

Ёси выбрал себе еще один.

– Любопытно? Это просто их древний обычай. Скверный обычай. Пусть уж лучше люди будут самураями или крестьянами, выбирают либо одно, либо другое, в соответствии с Завещанием.

– Ах да, Завещание. С другой стороны, Сёгун Торанага позволил этому роду сохранить свои земли и свои головы после Секигахары, хотя они сражались против него. Возможно, он тоже любил финики. Интересно, neh?

– Возможно, он удовлетворился тем, что они пали перед ним ниц прямо в грязь, смиренно передали ему власть над Сацумой, смиренно поклялись в вечной покорности и, еще более смиренно, поблагодарили его, когда он вернул им Сацуму в качестве родового удела.

– Он был мудрым правителем, очень мудрым. Но теперь Сацума под властью Сандзиро уже не ведут себя так смиренно.

– Это справедливо и в отношении других, – язвительно заметил Ёси.

– Как я сказал, мы живем в странные времена. – Вакура не спеша выбрал еще один финик. – Ходят слухи, что он готовит свои отряды, и свое княжество к войне.

– Сацума всегда готовы к войне. Еще одна из их древних традиций. Вы должны назвать мне имя своего поставщика фиников, – сказал Ёси. – Нам пригодился бы поставщик в Эдо.

– С радостью. – Вакура назвал ему имя, зная, что никогда не передаст ему свою сеть шпионов, никогда. – Некоторые мудрые советники полагают, что на этот раз Сандзиро действительно принесет войну на большую землю.

– Войну против кого, первый канцлер?

– Я полагаю, против тех, кого он считает своими врагами.

– И кто же они? – терпеливо продолжал Ёси, желая заставить Вакуру говорить в открытую.

– Ходят слухи, что это Сёгунат, прошу прощения.

– Он очень и очень пожалеет, если развяжет войну против закона этой страны, первый канцлер. Эти мудрые советники, о которых вы упомянули… возможно, им следует быстро посоветовать ему не быть таким глупцом. Советники тоже могут быть глупцами, neh?

– Я разделяю ваше мнение. – Вакура улыбнулся одними губами.

– Я согласен, что у Сандзиро воинственный нрав, но он не глупец. Тоже можно сказать и про Огаму из Тёсю. И Ёдо из Тосы. Все повелители Внешних Земель воинственны и постоянно маневрируют – всегда были такими… как и некоторые недалекие, не в меру честолюбивые чиновники двора.

– Даже если бы это было правдой, что горстка чиновников могла бы сделать против великого сёгуната, господин, когда весь двор не имеет ни армии, ни земель, ни коку, когда все они зависят от щедрости сёгуната, определяющего их содержание?

Ёси улыбнулся, также без всякого веселья.

– Они сеют недовольство среди честолюбивых даймё… О, кстати, это мне напомнило, – сказал он, решив, что Вакура зашел слишком далеко и заслуживает кнута, – возможно, в этом дивном уединенном уголке вы этого еще и не знаете, но в этом году и в следующем во всем Ниппоне будет голод, даже в моем Кванто. Ходят слухи, что содержание двора будет урезано, в этом году и в следующем, думаю, наполовину. – Он с радостью наблюдал, как Вакура едва не окосел от злости. – Прошу прощения.

– Да, прошу прощения, это будет печальный, печальный день. Уже и сейчас времена достаточно тяжелые. – Вакура подавил в себе желание кричать и угрожать, стараясь оценить, хватит ли у Ёси власти выдвинуть такое предложение и добиться его принятия. Не он один этого желает, даймё постоянно жалуются, и Совет старейшин, конечно, согласится с ним. Но тайро Андзё отменит их решение, зачем же еще он там, как не выполнять нашу волю. Огама? Этот высокомерный пес одобрил бы уменьшение содержания, как и Сандзиро, как и все остальные! Андзё лучше взять верх над ними!

Вакура нацепил любезнейшую из своих улыбок.

– Принц-советник спрашивает, не поделитесь ли вы с ним письменно своими взглядами на Сацуму, Тёсю и Тосу, особенно на ту опасность, которую представляет Сацума, и как в будущем двор мог бы помочь сёгунату и избежать недопониманий.

– Я с радостью сделаю это, – сказал Ёси, светлея лицом. Это была бы для него чудесная возможность.

– И последнее, для меня честь уведомить вас, что Божественный пригласил вас в качестве его личного гостя, Сёгуна Нобусаду, некоторых даймё и даймё Тосы, Тёсю и Сацумы на праздник Зимнего солнцестояния. Приглашения Тосе и Сацуме уже отправлены, ваше и князя Огамы будет вручено с подобающей церемонией завтра, но я не хотел лишаться удовольствия первым сообщить вам.

Ёси был поражен, ибо это была высочайшая честь для любого, кто не входил во внутренний круг. Солнцестояние наступало в этом месяце – двенадцатом месяце – на двадцать второй день. Через шестнадцать дней. Празднества будут продолжаться по меньшей мере неделю, возможно, дольше. После этого он смог бы уехать, времени разделаться с Андзё будет еще довольно.

Погоди-ка! Ты забыл, что говориться в Завещании: «Остерегайся останавливаться в Обители Небес. Она не для нас. Мы – люди, они – боги. Боги как люди, они ревнивы, как люди, и близость к ним порождает в них отвращение. Смерть нашего рода доставила бы этим ложным богам огромную радость. Это может случиться только в их обители».

Ёси вдруг почувствовал страх. Отказаться от приглашения было невозможно.

– Благодарю вас, – сказал он и поклонился.

В полдень дозорный сиси, чей пост находился напротив казарм Торанаги, лениво смотрел, как сорок самураев и знаменосцев вышли из ворот и направились вдоль по улице к Восточным Вратам дворца. Это была самая обычная полуденная смена караула. Большинство несли с собой копья, все имели при себе два меча и были облачены в плащи и широкие конические шляпы, защищавшие от дождя, все из соломы.

Сиси зевнул и поправил на плечах собственный плащ, когда заморосил мелкий дождь, передвинув свой табурет под навесом уличной палатки, где подавали лапшу, суп и чай, и чей владелец им сочувствовал. Скоро прибудет и его смена. Он находился на посту с рассвета. Ему было восемнадцать, и у него было густая борода. Ронин из Сацумы.

Прежде чем выскользнуть из Киото, их вождь Кацумата приказал постоянно вести наблюдение за резиденциями Торанаги и Огамы. «Как только появится возможность напасть на любого из них – это должно произойти снаружи их стен и иметь разумный шанс на успех, – немедленно произвести нападение одним человеком. Одним, не больше. Сиси необходимо беречь, но мы должны быть готовы. Незапланированное нападение – наш единственный способ отомстить».

У ворот несколько носильщиков с тюками свежих овощей и корзинами свежей рыбы остановились у барьера. Бдительные стражи внимательно их осмотрели, потом взмахом руки показали, что те могут пройти; каждый из носильщиков был осмотрен с равной тщательностью.

Юноша снова зевнул. Через часовых не проскользнуть, бесполезно. Он задумался на мгновение, сумела ли эта девушка, Сумомо, проникнуть внутрь и остаться там, как согласился Кацумата. Ииии, просто чудо, что эти трое смогли бежать через подземный ход, чудо. Только где они теперь? О них ничего не было слышно после того невероятного побега. Впрочем, какое это имеет значение? Они должны быть в безопасности, как и мы, – у нас есть высокие покровители. Позже мы перегруппируем силы. Мы отомстим. Сонно-дзёи наступит.

Он видел, как стражники завернули за угол и исчезли из виду. Теперь он почувствовал усталость, но мысль о теплых футонах и ожидающей его любовнице прогнала ее почти целиком.

Патруль сёгуната достиг Восточных Врат. Приземистое караульное помещение прижималось к стенам и тянулось в обе стороны от Врат; при необходимости оно могло вместить пятьсот человек. Сами Врата имели шесть метров в высоту и были сделаны их тяжелых, окованных железом бревен, с одного боку стояли распахнутыми ворота гораздо меньшего размера. Стены поднимались еще выше, они были древними, каменными.

На мгновение новый караул шумно перемешался со старым, хотя экипировка каждого воина была предусмотрена так, чтобы производить как можно меньше шума. Офицеры осмотрели людей и оружие, потом старый караул начал строиться, а офицер и один асигару, пеший воин, из новой смены двинулись через дорогу. Дождь прекратился. Немного солнца пробилось через завесу облаков. Оба самурая свернули на другую улицу и вошли в еще одну казарму, похожую на многие другие в Киото. Здесь располагались двести самураев Огамы – на большом удалении от Врат, но все же достаточно близко.

– Сорок воинов, вот их имена, – сказал офицер такому же офицеру из Тёсю и поклонился. – Ничего нового для сообщения нет.

– Хорошо. Вы оба, пожалуйста, пройдите со мной. – Офицер Огамы миновал кордон из своих людей и повел прибывших по коридору, изучая на ходу список имен. Дверь, за ней пустая комната, закрытая дверь в противоположной стене. Офицер постучал в нее, потом открыл. Внутренняя комнатка была голой, не считая низкого столика и татами на полу. Огама стоял у окна, вооруженный, настороженный, но один. Оба офицера отошли в сторону и поклонились.

Асигару снял свою большую шляпу и превратился в Ёси. Он молча передал свой длинный меч своему офицеру, короткий оставил при себе и вошел в комнату. Дверь закрылась за ним. Оба офицера выдохнули. Оба были покрыты потом.

В комнате Ёси поклонился.

– Благодарю вас за то, что вы согласились на эту встречу.

Огама поклонился и знаком пригласил Ёси сесть напротив.

– Что случилось такого срочного и к чему такая секретность?

– Плохие новости. Вы сказали, что партнеры должны делиться особо важной информацией. Прошу прощения, Нори Андзё назначен тайро.

Это известие заметно потрясло Огаму, и он внимательно выслушал все, что Ёси рассказал ему. Когда Ёси заговорил об императорском приглашении, часть его гнева растаяла.

– Какая честь, и признание! Ииии, и в самое время.

– Вот и я подумал то же самое. Пока не вышел из дворца. Тогда мне открылась вся глубина этой западни.

– Какой западни?

– Заполучить правителя Сацумы, Тосы, вас и меня – всех в одном месте и в одно время! В церемониальных облачениях! Внутри дворцовых стен. Без оружия или охранников!

– А что мог бы предпринять Вакура? Любой из них? У них нет самураев – ни армий, ни денег, ни оружия. Ничего!

– Да, но подумайте: когда мы четверо окажемся все вместе перед Сыном Неба, это будет идеальный момент для кого-нибудь – Вакуры, принца Фудзитаки, Сёгуна Нобусады или принцессы – предложить, чтобы «в этот столь удобный час в качестве подарка Божественному четыре величайших даймё страны выразили ему свою преданность, предложив ему свои державы».

Лицо Огамы потемнело.

– Ни один из нас не согласился бы, ни один! Мы бы тянули время, изворачивались, даже солгали бы и…

– Солгали? Сыну Неба? Никогда. Слушайте дальше: предположим, принц-советник, до церемонии, тайно, скажет вам что-нибудь вроде: «Князь Огама, Сын Неба желает усыновить вас, сделать вас принцем Огамой, капитаном императорской стражи, военным хранителем Врат, членом Нового императорского совета десяти, который будет править вместо Сёгуната Торанаги, незаконно захватившего власть. Взамен…»

– А? Что за Совет десяти?

– Подождите. «… взамен, вы просто признаете его тем, кто он есть: Сын Неба, император Ниппона, хранитель священных регалий – Меча, Зеркала и Ожерелья – ведущий свое происхождение от богов и возведенный надо всеми людьми; взамен вы посвятите свое княжество и своих самураев его службе и его желаниям, которые будут выполняться через Императорский совет десяти!»

Огама неподвижно смотрел на него, капли пота выступили на верхней губе.

– Я… я никогда не отдам Тёсю.

– Может быть. Может быть, нет. Возможно, императорский вестник скажет: кроме того, император утвердит вас в вашем княжестве как правителя Тёсю, победителя гайдзинов, хранителя проливов, отвечающего только перед ним и перед Императорским советом десяти.

– Кто еще войдет в этот Совет? – хрипло спросил Огама.

Ёси вытер пот с собственного лба. Весь этот замысел вдруг отчетливо представился ему, когда он достиг своих казарм. Этому помогло случайно оброненное генералом Акедой замечание о том, насколько коварны люди в Киото, будто сам воздух здесь питает их злокозненные мысли, и то, что в первый миг представляется даром, через мгновение оборачивается удавкой.

Ему тогда стало физически плохо, потому что он понимал, что его можно было бы соблазнить так же легко, как любого другого, так и случилось сегодня, несколько мгновений назад, когда он, убаюканный, поверил в ложь, что ему ничего не грозит, и чувствовал бы себя в безопасности до тех пор, пока не очутился бы в полной изоляции и не получил бы приглашения в мир иной.

– Вот видите, Огама-сама, вы уже почувствовали искушение. Кто еще войдет в этот Совет? Словно их посулы имели бы какое-то значение. Вы оказались бы один против тех, кого они назначат, и Сандзиро тоже. Первый канцлер Вакура и ему подобные возобладали бы над всеми и стали править.

– Мы бы не согласились. Я бы ни…

– Прошу прощения, вы бы согласились – они способны нагородить почестей, которые соблазнят даже камни – и самым большим искушением будет то, что они притворятся, будто заменяют Сёгунат Торанаг Сёгунатом Совета десяти! Разумеется, мне не предложат места в Императорском совете, как и никому из нашего рода, за исключением Нобусады, а он уже и так всецело принадлежит им из-за этой принцессы, как я и предупреждал. – Ёси сплюнул от злости. – Андзё – их первый ход.

Чем больше они размышляли о других ходах и тонкостях этого плана, тем отчетливее виделись им колья в бесчисленных ловчих ямах впереди.

– Празднества продлятся несколько недель, а то и дольше – мы будем обязаны устраивать пиры для двора и для друг друга. Можно было бы воспользоваться медленными ядами.

Ёси содрогнулся. Всю жизнь он носил в себе глубинный страх, что его отравят. Его любимый дядя умер в страшных мучениях, от «естественных причин», как сказал врач, но его дядя был острой занозой в боку враждебного бакуфу и его смерть была очень удобна. Возможно, его отравили, возможно, нет. Смерть предыдущего Сёгуна в тот год, когда вернулся Перри: в один день он был здоров, на другой – скончался; опять так удобно для тайро Ии, который ненавидел его и хотел посадить на его место пустоголовую куклу – Нобусаду.

Одни только слухи, никаких доказательств, но отравление было древним искусством в Ниппоне, и в Китае. Чем больше Ёси успокаивал себя – что, если смерть от яда была его кармой, – тем тщательнее он следил за тем, чтобы его повара были людьми надежными, и ел всегда с большой осторожностью. Только это все равно не избавляло его от панического страха, который время от времени овладевал им.

Огама вдруг сжал руку в кулак и ударил им в ладонь другой руки.

– Андзё тайро! Я не могу в это поверить.

– Я тоже. – Посылая человека с письмом, чтобы договориться об этой тайной встрече, он подумал, какая ирония заключается в том, что теперь ему и Огаме на самом деле придется действовать заодно, если они хотят выжить. Порознь это стало невозможным. В данный момент.

– Как нам остановить все это? Я вижу, что они смогли бы совратить меня. – Огама с отвращением сплюнул на татами.

– Они могут совратить кого угодно, Огама-доно.

– Они как волки-ками, это я понимаю. Мы в ловушке. Если Божественный пригласит нас, его гнусные приспешники уничтожат нас. Давайте схватим тех, о ком вы говорили, или… я пошлю за Басухиро, у него ум змеи!

– Мы окажемся в ловушке только в том случае, если примем приглашение завтра. Я предлагаю нам обоим покинуть Киото сегодня ночью, тайно. Если нас здесь не будет… а? – На лице Огамы вдруг расцвела серафическая улыбка, но она так же быстро погасла. Ёси понял почему и добавил: – Такой ход потребует от нас большого доверия друг к другу.

– Да, да, именно. Что вы предлагаете, чтобы уберечь нас от… от любых ошибок?

– Я не могу предугадать все варианты, но это будет лишь на время: мы оба выскользнем из Киото сегодня ночью, согласившись не возвращаться по меньшей мере двадцать дней. Я немедленно отправлюсь в Эдо и разберусь… или нейтрализую Андзё и останусь там, пока это не будет сделано. Генерал Акеда, как обычно, останется вместо меня. Он скажет, что мне неожиданно пришлось вернуться в Зуб Дракона, тяжелая болезнь в семье, но он скоро ждет меня назад. Вы отправитесь в Фусими и проведете ночь там. Завтра на закате, после того как приглашение не сможет дойти до вас, – потому что никто, даже Басухиро, не будет знать, где вы, а?

– Слишком опасно не предупредить его, но продолжайте.

– Я предоставляю это на ваше усмотрение, но завтра на закате вы доставите послание принцу Фудзитаке, приглашая его встретиться с вами наедине на следующее утро, скажем, у развалин Моноямы. – Это была одна из любимых достопримечательностей для жителей Киото. – Встретившись с ним, вы притворитесь, что поражены этим Приглашением, и выразите сожаление, что отсутствовали и потому не смогли принять его. А тем временем ему лучше позаботиться, чтобы до вашего возвращения никаких приглашений больше не было. «А когда это случится?» Вы не знаете точно. Гайдзины угрожают высадиться в Осаке. Вы должны прибыть туда и решить, что предпринять, на месте. И во время разговора дайте ему ясно понять, что вам не нужны никакие неожиданные императорские приглашения – сколь смиренно бы вы ни ценили оказанную вам честь, – пока вы не решите, что готовы их принять.

Огама фыркнул. Он неподвижно смотрел на татами, погруженный в мысли. Потом сказал:

– А как быть с Сандзиро, и Ёдо из Тосы? Они-то прибудут, с церимониальным отрядом, но все же с отрядом.

– Скажите Фудзитаке, чтобы он добился отсрочки их приглашений – он должен подсказать Божественному, что солнцестоянию в этом году сопутствуют дурные знамения.

– Прекрасная мысль! Но если приглашения не отложат?

– Фудзитака проследит, чтобы отложили.

– Если это так легко, почему не остаться, даже и с приглашениями? Я просто скажу Фудзитаке, чтобы он упомянул о дурных предзнаменованиях. Празднества будут отменены, а? Это предполагает, что Фудзитака имеет власть предлагать или отменять предложения.

– Вместе с Вакурой, имеет. Мне кажется, что коварство Киото растворено в воздухе, которым мы дышим… нас заманят в силок. – Больше он ничего не мог сделать. То, что Огама останется здесь один, никак не отвечало его целям, а ведь оставалась еще проблема Дворцовых Врат.

– Я мог бы пробыть в Фудзими или в Осаке двадцать дней, – медленно произнес Огама. – Я не смог бы вернуться в Тёсю, это оставило бы… это оставило бы меня открытым для нападения.

– С чьей стороны? Не с моей – мы союзники. Хиро здесь не будет, Сандзиро тоже. Вы могли бы отправиться в Тёсю, если бы пожелали. Басухиро можно было бы доверить охранять здесь ваши позиции.

– Ни одному вассалу нельзя доверять настолько, – желчно проговорил Огама. – Как быть с сиси?

– Басухиро и мой Акеда продолжат преследовать их – наши шпионы бакуфу не прекратят их выискивать.

Огама выругался.

– Чем больше я думаю об этом, тем меньше мне все это нравится. Слишком много опасностей, Ёси-доно. Фудзитака обязательно сообщит мне, что ваше приглашение тоже не было вручено.

– Вы будете искренне удивлены, я предлагаю вам сказать ему, что моя отговорка про болезнь в семье должна быть не более чем прикрытием и я, вероятнее всего, лечу в Эдо, чтобы решить, что можно сделать, дабы не дать гайдзинам осуществить свою угрозу прибыть в Киото и проследить, чтобы они ушли из Иокогамы. – Его лицо стало жестким. – Они не уйдут.

– Тогда мы их заставим, – грубо ответил Огама.

– В свое время, Огама-доно. – Ёси посуровел еще больше. – Сбылось все, что я предсказывал. Поверьте мне, гайдзинов не прогнать силой. Пока еще нет.

– Но когда же?

– Скоро. Эту проблему должно пока оставить. В первую очередь мы обязаны защитить себя. Два условия: мы должны уехать вместе и вернуться вместе. Мы остаемся тайными союзниками, пока официально, лицом к лицу и наедине, не решим иначе. – Огама рассмеялся, но ничего не сказал. – Последнее, пока меня не будет, наше соглашение относительно Врат остается в силе.

– Ваш разум скачет, как кот с колючками в лапах. – Огама прочистил горло и поменял положение колен, чтобы было удобнее. Может быть, я соглашусь, может быть, нет. Это слишком важный вопрос, чтобы дать ответ немедленно. Я должен поговорить с Басухиро.

– Нет. Поговорите со мной. Я могу дать лучший совет, потому что знаю больше и, что очень важно, в этом деле ваши интересы являются и моими тоже… и я не вассал, который ищет грошевых милостей.

– Только больших. Вроде Врат.

Ёси рассмеялся.

– Это маленькая милость в сравнении с теми, которые вы окажете мне, а я вам, когда вы станете тайро.

– Тогда подарите мне одну, пока я им еще не стал: голову Сандзиро.

Ёси посмотрел на него, скрывая удивление. Он не забыл того, что Инэдзин, владелец постоялого двора на дороге к Зубу Дракона и его шпион, рассказал ему об Огаме и «Багряном Небе». Инэдзин говорил о том, как, при поддержке Сандзиро или хотя бы его невмешательстве, Огама одержит верх над Сёгунатом, прибегнув к древней тактике, столь любимой даймё: скрытому нападению.

– А яйца его вас не устроят? – спросил Ёси и выложил план, который оттачивал в течение месяцев.

Огама начал смеяться.

Колонна стражников, сменившихся с караула, двигалась к дому по четыре человека в ряд; Ёси шел среди них, по-прежнему переодетый пешим воином. Хотя их предупредили заранее, чтобы они обращались с ним как с таковым, солдатам было трудно не бросить на него взгляд украдкой или не извиниться, когда они оказывались слишком близко. Один из солдат по имени Ватака был осведомителем сиси. Он никак не мог предупредить их об этой редкой возможности устроить засаду.

Ёси устал, но был доволен. В конце концов Огама согласился на все, поэтому теперь он мог оставить Киото: Врата будут в безопасности в руках Сёгуната и сам Сёгунат будет в безопасности.

Некоторое время – достаточное время, подумал он. Я иду на огромный риск, и мой план пестрит дырами, которые встревожат Огаму, если он их заметит. Это не важно; ясно, что он все равно собирается меня предать. Ладно, это было лучшее, что я мог сделать, и все должно сработать. Мне никак нельзя принимать приглашение.

День стал ярче, солнце сражалось с облаками за обладание небом. Он едва замечал это и то, что происходило вокруг; его голова была занята деталями сегодняшнего отъезда, кого посвятить в этот план, как быть с Койко и генералом Акедой, кого взять с собой и самая главная забота – успеет ли он вовремя, чтобы исправить вред, нанесенный Эдо?

Сначала ванна и массаж, решения потом…

Он отвлекся от раздумий, все вокруг вновь обрело очертания, и он стал видеть улицы, по которым они шли, прохожих, лавки, лошадей, кага, паланкины, дома, лачуги, палатки, детей, продавцов рыбой, торговцев с тележками, гадальщиков, писцов и всю толчею рынков. Это было совершенно новое для него ощущение: оказаться одним из многих, человеком без имени в колонне воинов, и он начал наслаждаться этим чувством, столь отличным от всего, к чему привык. Вскоре он уже разевал рот, как какой-нибудь крестьянин, на картины, звуки и запахи города, каких никогда не видел раньше. Он испытывал желание смешаться с толпой, почувствовать ее изнутри, узнать, о чем эти люди думают, что делают, что едят, где спят.

– Солдат, – обратился он шепотом к молодому человеку рядом с ним. – Куда ты ходишь, когда не стоишь в карауле?

– Я, г-г-господин? – заикаясь, пробормотал тот и едва не выронил копье, цепенея от ужаса, что высочайший заговорил с ним, и желая тут же упасть на колени. – Я… я иду и выпиваю, господин…

– Не зови меня «господин», – прошипел Ёси, пораженный тем внезапным смятением, которое его вопрос вызвал во всех, кто шел рядом: некоторые из самураев сбились с шага и едва не расстроили ряды. – Веди себя обычно… не смотри на меня! Все не смотрите!

Солдат забормотал извинения, а остальные постарались делать все, как было приказано, обнаружив, что это им почти не под силу теперь, когда их повелитель Ёси разрушил окружавший его покров невидимости. Сержант обернулся и встревоженно поспешил к ним.

– Все в порядке, господин? Что…

– Да, да, сержант. Возвращайтесь на место!

Сержант механически поклонился и подчинился, солдаты снова подхватили ритм и двинулись дальше – до казарм оставалась сотня метров. Ёси с облегчением заметил, что это небольшое замешательство осталось незамеченным для толпы, которая низко кланялась, когда колонна проходила мимо.

Но на него обратили внимание два человека дальше по улице. Это были соглядатай сиси Идзуру и пришедший сменить его молодой ронин из Тосы по имени Русан, который только что вошел в палатку на улице перед воротами резиденции Торанаги.

– Я что, пьян, Русан? Сержант кланяется пешему солдату. Сержант?

– Я тоже видел это, Идзуру, – прошептал второй. – Посмотри на этого солдата. Вот, теперь его хорошо видно, вон тот высокий ближе к хвосту колонны, посмотри, как он несет свое копье. Он не привык это делать.

– Верно, только… Что это с ним такое, а?

– Смотри, как остальные смотрят на него, не поворачивая головы!

С возрастающим волнением они пристально всматривались в асигару, пока колонна приближалась. Хотя вооружение солдата было самым обычным, как и одежда и все остальное, нельзя было не заметить большой разницы: в походке, осанке, физических качествах этого человека, как бы прилежно он ни сутулился.

– Князь Ёси, – вырвалось у обоих одновременно, и Русан тут же добавил: – Он мой.

– Нет, мой, – возразил Идзуру.

– Я первый его увидел! – прошептал Русан, приняв решение. Его охватило такое нетерпение, что он едва мог говорить.

– Если мы нападем вместе, у нас будет больше шансов.

– Нет, говори тише. Один человек за раз, таков был приказ Кацуматы, и мы все согласились. Он мой. Дай мне знак, когда нападать! – Чувствуя, как колотится сердце, Русан начал осторожно пробираться через прохожих и других посетителей палатки, чтобы занять более удобную позицию для атаки. Они вежливо кланялись, принимая его за одного из многих – обыкновенного самурая низкого звания из какого-нибудь церемониального гарнизона, отдыхающего от службы, – и больше не обращали на него внимания, готовясь склониться перед приближающейся колонной.

Русан теперь расположился у самого края дороги. Он бросил последний взгляд на самураев, найдя глазами свою жертву. Потом сел на табурет спиной к колонне, глядя на своего друга Идзуру, совершенно спокойный. Его посмертное стихотворение для родителей хранилось у сеи их деревни, переданное ему много лет назад, когда он и еще десять учеников-самураев взбунтовались. Все они были госи и восстали, когда им было отказано в поступлении в школу для продолжения образования – их родители не смогли собрать необходимую мзду для местных чиновников. Они убили чиновников, объявили себя ронинами, выступающими за сонно-дзёи, и бежали.

Из десяти человек только он еще оставался в живых. Скоро умрет и он, подумал он с ликованием, зная, что был готов к этому, обучен, достиг вершины своей силы и что Идзуру будет его свидетелем.

Идзуру был охвачен тем же пылом. Он уже обдумал свой собственный план нападения, если Русан потерпит неудачу. С уверенностью он передвинулся на более удобное место. Его взгляд оторвался от колонны и перешел на ворота. Стража готовилась к ритуалу проверки и пропуска караула внутрь. Он сразу заметил, что суеты и отрывистых приказов было больше, чем обычно; люди были раздражены и явно нервничали.

Он выругался про себя. Они знают! Конечно, они знают, знали с тех самых пор, как колонна вышла из ворот! Это объясняет, почему они все утро так тряслись и без дела цеплялись к торговцам. Все они знали, что князь Ёси находился снаружи, сам по себе и переодетый. Но зачем ему это понадобилось? И где он был? Огама! Но зачем? Они готовили новую засаду против нас? Нас опять предали?

Все это время глаза его метались туда-сюда. Он ни на мгновение не забывал о Русане, прикидывая расстояние и рассчитывая время. Уже многие пешеходы и покупатели недалеко от них склонились в поклоне. Офицер вот-вот остановит колонну, а офицер у ворот выйдет ему навстречу, оба поклонятся, вместе осмотрят входящих людей, а потом все пройдут в ворота.

Офицер поднял руку. Колонна с шаркающим звуком остановилась.

– Пора, – сказал Идзуру почти вслух и сделал знак рукой. Русан увидел сигнал и метнулся к хвосту колонны в двадцати метрах от него, держа длинный меч обеими руками.

Он прорвался сквозь первых двух воинов, отшвырнув их, прежде чем они или кто-то рядом успели сообразить, что на них напали, и обрушил меч на Ёси, который недоуменно смотрел на него какую-то долю секунды. Лишь отточенный инстинкт Ёси заставил его нырнуть вперед, навстречу смертельному удару, и отвести его на ошеломленного самурая рядом с ним, который вскрикнул и упал, обливаясь кровью.

Испустив пронзительное «сонно-дзёи» в поднявшейся вокруг неразберихе, Русан рывком освободил свой меч, пока солдаты отчаянно пытались развернуться, отталкивая друг друга с дороги. От ворот бежали новые стражники, прохожие повсюду замерли с открытыми ртами, парализованные страхом. Ватаки, осведомитель сиси, был поражен не меньше остальных. Он пришел в ужас, что окажется замешанным или этот неведомо откуда взявшийся сиси, которого он знал в лицо, выдаст его.

Ватаки увидел, как Русан рубанул снова, и затаил дыхание. Но Ёси уже обрел равновесие, хотя пока у него не было времени обнажить меч, поэтому он воспользовался древком копья, чтобы отразить удар. Меч Русана с легкостью рассек его, но лезвие при этом повернулось и слегка замедлилось; это дало Ёси достаточно времени, чтобы броситься вперед и левой рукой ухватиться за рукоятку меча противника.

В тот же миг правая рука Русана метнулась к короткому мечу, вырвала его из ножен и нанесла удар в живот – классический гамбит в рукопашной схватке. Ёси опять оказался готов. Он отпустил копье и ударил предплечьем по кисти Русана, отведя клинок в складки плаща, где тот и запутался. Русан сразу же отпустил рукоятку и его рука, превратившаяся в смертельное оружие с пальцами, похожими на твердые, как камень, когти, нацелилась на глаза Ёси. Ногти не попали в глаза, но глубоко вонзились в щеку чуть ниже.

Ёси ахнул. Менее подготовленный человек ослабил бы хватку на рукояти длинного меча противника и был бы убит. Полуслепой от боли, он обхватил нападавшего, теперь уже обеими руками, и тот забился, тщетно пытаясь вырваться и не в состоянии предпринять новую атаку. Это дало солдату позади Русана возможность схватить его за горло, и Ватаки, понимавший, что схватка проиграна и опасавшийся, что сиси может быть захвачен живым, с благодарностью погрузил свой короткий меч в спину Русана на уровне поясницы. Сила удара была такова, что клинок пронзил тело насквозь. Русан вскрикнул. Из уголка рта сбежала струйка крови, но он продолжал сражаться, уже ослепленный смертью, которая взмыла кверху и вовне, а потом оборвалась. Едва минута прошла с начала нападения.

Хотя его собственные железы качали в кровь панику, Ёси почувствовал, как жизнь уходит из его врага. И ощутил внезапную тяжесть тела, навалившегося на него. Но он не разжимал рук до тех пор, пока не уверился окончательно, что человек действительно мертв. Даже тогда он подождал, пока другие оттащили от него труп и уронили его на землю.

Его покрывала кровь. Он быстро установил, что кровь чужая. Сопутствовавшая ему удача не уменьшила его гнева на тех солдат, что находились рядом и не сумели быть начеку, не сумели образовать вокруг него защитный заслон, предоставив ему самому сражаться. Он обрушился на них с руганью, приказав всему отряду войти и остаться во внутреннем дворе, на коленях, со сломанными мечами; исключение было сделано только для тех двух самураев, которые помогли ему. Затем, тяжело дыша, он огляделся. Шумная улица была почти пустынна.

Когда стало понятно, что означает эта кричащая и толкающаяся свалка, которая образовалась вокруг одинокого сиси с мечом, а через несколько секунд с Ёси сорвало шляпу и он был узнан, ошеломленный гул прокатился по толпе простолюдинов. Тотчас же двое или трое из них боком засеменили прочь. За ними последовали другие. Осторожный ручеек быстро превратился в настоящий поток, никто не хотел, чтобы его задержали как свидетеля или даже обвинили в сообщничестве.

Идзуру ушел одним из первых, когда увидел, что ожидать успеха от второго нападения практически невозможно. Русан все испортил, думал он, шагая по заранее намеченному переулку, надежно прикрытый толпой, спешившей прочь от площади. Этому дураку следовало снести голову одному из первых двух самураев, чтобы отвлечь внимание, а потом, не замедляя движения, использовать ту же самую текучую свирепую силу, чтобы с разворота атаковать главную цель, сбоку на уровне пояса. Невероятно, чтобы Ёси смог увернуться от такого удара. Ни единого шанса. Кацумата был бы в ярости, он демонстрировал этот прием достаточно часто и достаточно часто наставлял нас. Какая возможность упущена! А уж позволить Ёси перехватить рукоятку меча и парировать удар в живот…

Русан заслуживал того, чтобы его схватили живым и практиковались на нем в фехтовальном зале! Погоди, может быть, оно и к лучшему, что с ним все случилось так, как случилось. Если Русан показал себя столь неспособным в главной схватке своей жизни, он, вероятно, не вынес бы пыток и выдал все наши убежища, те, о которых знал. Нельзя доверять людям из Тосы, сиси они или нет!

Но почему Торанага Ёси пошел на такой риск?

Позади него раздались крики. Солдаты преследовали остатки толпы, чтобы захватить несколько свидетелей. До него им уже никак не добраться, можно не спешить.

Снова начался дождь. Поднялся ветер. Он плотнее закутался в плащ, радуясь, что надел его и шляпу. Еще один покрытый лужами переулок, потом другой, через мост, ноги скользили по деревянным доскам. Вскоре он оказался в безопасности в лабиринте маленьких, скользких от грязи улочек, которые вели к неприметной калитке в стене большого поместья. Стражник у калитки узнал его, пропустил, махнув рукой в сторону дома, терявшегося в огромных садах и служившего сиси тайным убежищем. На мундире стражника был изображен герб первого канцлера Вакуры.

На улице перед резиденцией Торанаги владельца палатки тычками подгоняли к караульному помещению. Он громко протестовал, крича, что ничего не знает, что сам он человек маленький, и умолял отпустить его – он не осмелился исчезнуть вместе с остальными, потому что его здесь слишком хорошо знали. Нескольких недостаточно расторопных прохожих гнали за ним следом. Навес палатки, намокший от дождя, жалобно хлопал на ветру.

Койко накладывала последние мазки макияжа, глядя на себя в ручное зеркало из полированной стали. Ее пальцы слегка дрожали. Вновь она сделала сознательное усилие, чтобы освободить разум и распределить свои страхи по ячейкам: она боялась за Ёси и боялась Ёси, боялась за себя и боялась самой себя. Две другие женщины, Тёко, ее майко – ученица, – и Сумомо внимательно наблюдали за ней. Комната была маленькой и содержала лишь самое необходимое, как и весь покой, примыкавший к комнатам Ёси, достаточный для нее, когда она спала одна, и одной прислужницы. Другие комнаты, для ее слуг, находились дальше.

Закончив, она долгим взглядом посмотрела на свое отражение. Ей не удалось заметить ни одной морщинки, которая выдавала бы ее тревогу, и когда она попыталась улыбнуться, кожа ее лица сморщилась только в правильных местах. Глаза ее были белыми там, где им должно быть белыми, темными там, где им должно быть темными, и она не уловила в них даже намека на глубину своей озабоченности. Это доставило ей удовольствие. Тут она заметила в зеркале Сумомо. Девушка не подозревала, что на нее смотрят, и лицо ее на короткое мгновение открылось. Койко почувствовала, как сжалось ее сердце, прочтя на этом юном лице столько боли и внутренней борьбы.

Подготовка, подготовка, подготовка, подумала она, что бы мы делали без нее, и повернулась к ним. Тёко, немногим больше ребенка, приняла зеркало, не дожидаясь, пока ее попросят об этом, и ловко поправила выбившийся локон крошечной ручкой.

– Как это прекрасно, госпожа Койко, – сказала Сумомо, околдованная. Сегодня ее в первый раз допустили в личные покои Койко. Секреты рождения красоты явились для нее откровением, за всю жизнь она не переживала ничего подобного.

– Да, действительно, – ответила Койко, думая, что девушка говорит о зеркале: совершенство поверхности делало эту вещь почти бесценной. – И к тому же это доброе зеркало. А таких немного, Сумомо, – в этой жизни женщине просто необходимо иметь доброе зеркало, в которое она могла бы смотреть.

– О, я имела в виду тот образ, который вы создали, не это, – смущенно призналась Сумомо. – От вашего кимоно до прически, ваш выбор цветов и как вы красите губы и брови – все. Благодарю вас, что вы позволили мне присутствовать при этом.

Койко рассмеялась.

– Надеюсь, что с этим, или без этого, результат оказывается приблизительно одинаков!

– О, вы самая прекрасная женщина, какую я когда-либо видела, – вырвалось у Сумомо. В сравнении с Койко она чувствовала себя деревенской простушкой, неотесанной, неуклюжей, коровоподобной, одни пальцы, локти да большие ступни; впервые в жизни она ощущала в себе недостаток женственности. Что мой возлюбленный Хирага может видеть во мне, спрашивала она себя, совершенно расстроенная. Я ничтожество, некрасивая, ничего из себя не представляю, я даже не тёсю, как он. Я не принесу ему ни лица, ни почета, ни денег, и я уверена, что в душе его родители не одобряют его выбор. – Вы… вы самая прекрасная из всех, кого мне когда-либо суждено встретить! – сказала она, думая про себя: неужели все дамы Плывущего Мира похожи на вас? Даже майко будет поразительно красива, когда вырастет, хотя и не так красива, как ее госпожа! Неудивительно, что мужчины женятся на женщинах вроде меня, чтобы те управляли их домом и рожали им детей, потому что им так легко поклоняться красоте в другом месте, наслаждаться ею в другом месте и, о, гораздо сильнее.

Вместе с искренностью Койко прочла в ее взгляде расстроенность и зависть, которые девушка не могла скрыть.

– Вы тоже прекрасны, Сумомо, – сказала она, давно привыкнув к тому, что производит такой эффект на многих женщин. – Тёко-тян, ты теперь можешь идти, но приготовь все на потом… и проследи, чтобы нас не беспокоили, Сумомо и меня.

– Да, госпожа. – Тёко было одиннадцать лет. Как и с Койко, ее контракт был заключен с мамой-сан дома Глицинии ее родителями-крестьянами, когда ей было семь. Она начнет зарабатывать, когда ей исполнится четырнадцать или пятнадцать. До тех пор, и так долго, сколько пожелает мама-сан, контракт делал маму-сан ответственной за ее содержание и обучение для жизни в Плывущем Мире, а также, если у нее разовьются наклонности, различным искусствам этого Мира: музыке, танцам, поэзии, умению вести беседу или всем сразу. Если майко оказывалась бестолковым или трудным ребенком, мама-сан имела право перепродать ее контракт по собственной воле, но если выбор был сделан мудро, как в случае с Койко, весьма значительные финансовые затраты мамы-сан и весь риск окупались сторицей деньгами и репутацией. Не все мамы-сан были заботливыми, или добрыми, или терпеливыми.

– Ну, беги теперь и поупражняйся с цветами, – сказала Койко.

– Да, госпожа. – Тёко понимала, как ей невероятно повезло, что ее определили ученицей к Койко, которую она обожала, и она прилагала все силы, чтобы та была ею довольна. Девочка безукоризненно поклонилась и, окруженная, как облачком, безудержно рвущимся наружу очарованием, вышла.

– Итак. – Койко взглянула на Сумомо, поражаясь ей, ее прямому взгляду и манерам, ее силе. С тех пор как она согласилась оставить ее у себя пять дней назад, у них почти не было возможности поговорить наедине. Теперь это время пришло. Она открыла в голове потайную ячейку: Кацумата.

О, друг мой, что же вы сделали со мной?

Он подстерег ее, когда она навещала маму-сан в Киото, которая, по просьбе Мэйкин, ее собственной мамы-сан в Эдо, нашла ей прислужниц, массажисток, парикмахершу на то время, что она пробудет здесь. Только Тёко и одна прислужница проделали с ней путь от Эдо.

– Я прошу об услуге всей жизни, – сказал тогда Кацумата.

– Нет, вы не должны! – ответила она, в шоке от того, что видит его, от того, что он решился подвергнуть ее опасности, встретившись с ней украдкой, и от того, что просит о такой услуге: последствия ее обязательно будут ужасными. Единожды получив такую услугу, к тому же человеку нельзя было обращаться больше ни с единой просьбой, и сам просящий оставался потом его неоплатным должником. – Мы договорились, когда князь Торанага Ёси почтил меня своим выбором, что все личные контакты между нами должны прекратиться, за исключением экстренных случаев. Мы же договорились.

– Да, потому-то я и прошу об услуге всей жизни.

Семь лет назад, в Эдо, когда ей было пятнадцать, Кацумата был ее первым клиентом. Очень быстро он стал для нее гораздо большим: другом, гуру и самым мудрым учителем. Он открыл ей глаза на этот мир, на важность реального мира, так же, как и Плывущего Мира. За долгие годы он обучил ее чайной церемонии, искусству ведения споров, каллиграфии, рассказал о поэзии и о скрытом смысле в литературе, политике и посвятил ее в свои идеи и планы относительно будущего, как его маленький круг учеников-самураев будет править страной, добьется, несмотря на все преграды, победы сонно-дзёи, и, со временем, показал ей, какое жизненно важное место она может занять в той головоломке, которую представляло из себя движение сонно-дзёи: «Как куртизанка высшего ранга, вы удостоитесь доверия самых могущественных людей в качестве жены одного из них, вы выйдите замуж за правителя, можете не сомневаться в этом, ваши сыновья будут самураями, и вы станете незаменимой в этом новом будущем и существенной частью его могущества, никогда не забывайте об этом!»

Мейко, ее мама-сан, была сторонницей движения, поэтому Койко, конечно же, согласилась помогать Кацумате, слепо восторгаясь его мужеством, смелостью планов и его отрядом сиси, сопутствующей им удачей.

– Наш источник удачи иссяк, – сказал он ей и поведал о засаде прошлой ночью и о том, как ему удалось бежать вместе с еще двумя людьми. – Нас предали… я не знаю, кто, но мы должны разойтись, рассыпаться на время.

– Головы сорока сиси посажены на копья? – прошептала она в ужасе.

– Да, сорок человек. Большинство из них начальники. Спаслись только мы трое, еще один сиси и девушка, моя воспитанница. Послушайте, Койко-тян, времени у нас мало. Услуга всей жизни, о которой я прошу, заключается в том, чтобы вы охраняли эту девушку, пока будете здесь, в Киото, возьмите ее к себе в услужение, даже заберите с собой в Эдо и…

– О, но как бы мне ни хотелось помочь, прошу прощения, это было бы очень трудно, генерал Акеда очень щепетилен в отношении слуг. Он захочет лично побеседовать с ней – так было со всеми моими другими помощницами, – ответила она так любезно, как только могла, внутренне ужасаясь тому, что он посмел сделать ей столь опасное предложение: приютить у себя беглого сиси, пусть даже это невинная девушка. – Это было бы очень труд…

– Разумеется, это будет трудно. Но вы сумеете устроить все это без того, чтобы он разговаривал с ней.

– Я не думаю, что это возможно, и к тому же есть еще князь Ёси… – Она остановилась, не договаривая дальше, в отчаянной надежде, что он откажется от этой услуги, но он мягко продолжал, глядя на нее напряженным, подчиняющим себе взглядом, говоря, что Сумомо будет с нею в безопасности, что она самурай, невеста очень важного сиси, женщина, достойная доверия:

– Прошу прощения, но я прошу вас сделать это для сонно-дзёи. Если возникнут проблемы, отошлите ее. Любое задание она выполнит… прошу извинить, Койко-тян, я должен идти. Услуга всей жизни, как старому другу.

– Подождите. Если… мне придется посоветоваться с генералом Акедой, но даже если его и можно избежать, я все равно должна буду спросить у своих слуг, мне, разумеется, необходимо знать их мнение, но что мне рассказать о ней? Генералу или им. Я не знаю этих людей из Киото, и о них ничего не знаю.

– Их мама-сан ручается, что им можно верить, – ответил он с полной убежденностью. – Я спросил ее, одобрит ли она все это, иначе я не предложил бы подобного. Скажите им правду, что Сумомо просто упрямая девушка и ее опекун – ваш старый, старый клиент – хочет, чтобы ее обуздали и обучили полезным женским искусствам. Я не могу взять ее с собой и хочу, чтобы о ней позаботились. У меня есть обязательства по отношению к ее жениху. Она будет подчиняться вам во всем.

Койко дрожала от опасности, которой подвергала себя, а также тех, за кого несла ответственность, Тёко и своих помощниц: четырех прислужниц, парикмахершу и массажистку. По счастью, они согласились принять незнакомку в свой круг и помочь ей измениться к лучшему, и Акеда после долгой беседы не смог найти ни одного недостатка.

Ах, Кацумата, вы знали, что я ни в чем не могу вам отказать, подумала она. Любопытно, как быстро вам перестало быть нужно мое тело, всего через несколько месяцев, и вы пожелали вместо этого владеть моим разумом и расширять его. Я все еще скована железным обручами, в глубоком долгу перед вами. Без вас и тех знаний, которые вы мне дали, я не достигла бы вершины пика, где нахожусь сейчас, и не смогла бы очаровать величайшего человека в стране.

– Садитесь, Сумомо, – пригласила она. – У нас есть немного времени, прежде чем мне нужно будет уйти. Здесь нас не могут подслушать.

– Благодарю вас.

– Мои слуги переживают из-за вас.

– Пожалуйста, извините меня, если я делаю что-то неправильно.

Койко улыбнулась.

– Прислужницы сомневаются, есть ли у вас вообще язык. Все соглашаются, что вам не мешало бы быть более обходительной, и все понимают, почему ваш опекун хочет, чтобы вы стали лучше.

– Мне нужно стать лучше, – сказала Сумомо с улыбкой.

Глаза Койко прищурились. Молодая женщина напротив нее была по-своему привлекательной, тело гибкое и сильное, лицо не накрашено, цвет юности и здоровья восполнял этот недостаток. Волосы у нее в хорошем состоянии, но их нужно красиво уложить, критически подумала она. Стиль Киото подойдет ей, побольше дорогих масел на руки и кисти, слегка оттенить ее изящные скулы, чуть-чуть добавить цвета губам. У этой девушки хорошие задатки. Мы должны сходить в баню вместе, тогда я буду знать больше, хотя сомневаюсь, что она смогла бы привыкнуть к нашей жизни, даже если бы хотела. – Вы девственница, да?

Она увидела, как девушка вспыхнула, и громко рассмеялась.

– Ах, прошу прощения, ну конечно, вы девственны, я на мгновение забыла, что вы не принадлежите к нашему Миру. Прошу вас, извините меня, но мы так редко встречаемся с чужими, особенно с женщинами-самураями, а иметь одну в своем доме, пусть даже ненадолго, это почти неслыханно.

– Вы всегда нас так называете – чужими?

– Да. Наш Плывущий Мир разделяет нас. Возьмите маленькую Тёко. Скоро ее другая жизнь исчезнет, и она будет знать только мою. В этом состоит моя обязанность: обучить ее и сохранить ее нежной и доброй, приносящей себя в жертву мужским удовольствиям – не по своему порыву. – Глаза Койко глянцево заблестели. – Ведь именно это делает мужчин счастливыми и всем довольными, удовольствие во всех его проявлениях, neh?

– Прошу прощения, я не понимаю, что вы подразумеваете под «проявлениями»?

– О, прошу прощения, это означает различные виды и качества, показать удовольствие во всех его формах и степенях.

– А, благодарю вас, – произнесла она, пораженная. – Пожалуйста, извините меня, но я никогда не знала, что дамы… Плывущего Мира такие… конечно, я предполагала, что они прекрасны, но никогда, никогда не думала, что они могут быть так прекрасны, как вы, и никогда даже не представляла себе, что они могут быть так хорошо образованы и совершенны во всем. – За те несколько дней, что она провела здесь, Сумомо слышала, как Койко поет и играет на сямисэне, и ее вдохновило несравненное исполнение и репертуар – она сама играла на сямисэне, совсем немного, и знала, как это трудно. Она слышала, как Койко учила Тёко искусству хокку и других видов поэзии, учила обыгрывать фразу, рассказывала о шелках, о том, как их изготовляют, об основе и утке и других тайнах ремесла, о начале истории и прочих столь же чудесных вещах – широта ее знаний была огромна. Сумомо почтительно поклонилась. – Вы поражаете меня, госпожа Койко.

Койко тихо рассмеялась.

– Учение – самая важная часть нашей работы. Легко удовлетворить тело мужчины – этот восторг столь мимолетен, – но трудно доставлять ему удовольствие бесконечно долгое время, интриговать его и сохранять его расположение. Это должно исходить из чувств разума. Чтобы достичь этого, необходимо заниматься крайне тщательно. Вам тоже следует начать делать это.

– Когда можно восхищаться цветами вишни, кто станет смотреть на морковную ботву?

– Когда мужчина голоден, он ищет морковь, а не вишневый цвет, а голод он испытывает чаще, чем бывает сыт. – Койко ждала с лукавым интересом. Она увидела, как Сумомо опустила глаза, не зная, что сказать.

– Морковь – это пища крестьян, госпожа Койко.

– Вкус к ягодам вишни нужно развивать, как и к ее цветам. Вкус моркови может иметь самые разные оттенки, если ее приготовить подобающим образом. – Снова она выжидательно замолчала, но Сумомо по-прежнему не поднимала глаз. – Отбросив загадки, чтобы они не сбивали вас с толку, я скажу, что в действительности не плотских утех ищут мужчины в нашем Мире, но возвышенной любви – нашего самого запретного плода.

Сумомо была поражена.

– Запретного?

– О да, для нас. Он отравлен, этот плод. Мужчины ищут любви и в вашем Мире тоже, и вам она не запрещена, не правда ли?

– Правда.

– Ваш будущий супруг такой же, как все, он тоже ищет высокой любви, везде, где ее можно найти. Будет лучше, если он найдет ее дома – столько, сколько вы сможете ему дать, и так долго, как только сможете. – Койко улыбнулась. – Тогда у вас будет и вишня, и тонко приготовленная морковь. Оттенков вкуса можно добиться без труда.

– Тогда, пожалуйста, научите меня.

– Расскажите мне об этом человеке, вашем будущем муже.

– Его зовут Ода, Рокан Ода, – тут же ответила Сумомо, используя вымышленное имя, которое ей дал Кацумата. – Его отец госи… и он родом из Канагавы в провинции Сацума.

– А ваш отец?

– Все, как я говорила, госпожа Койко. Он из ветви Фудзахито, – сказала она, воспользовавшись своим новым именем, – он тоже живет в деревне неподалеку и тоже госи.

– Ваш опекун говорит, что этот Рокан Ода важный человек.

– Он слишком добр, госпожа Койко, хотя Ода-сама сиси и принимал участие в нападении на князя Андзё у ворот замка Эдо, а также убил старейшину Утани. – Кацумата сказал ей, что безопаснее говорить правду, где это возможно, тогда меньше лжи приходится запоминать.

– Где он сейчас?

– В Эдо, госпожа Койко.

– Как долго вы хотите пробыть со мной?

– Что касается меня, госпожа Койко, то так долго, как смогу. Мой опекун сказал, что в Киото мне грозит опасность. Домой я вернуться не могу, отец сердит на меня, как он вам рассказывал, так же как родители Оды-самы сердиты на него, прошу прощения, из-за меня.

Койко нахмурилась.

– Это сделает жизнь невыносимой.

– Да. Карма есть карма, все будет так, как должно быть. Хотя я не имею ни для кого никакой ценности и полагаю, что бакуфу обо мне не знают, сэнсэй Кацумата с одобрением относится к Оде-саме, он взял на себя ответственность. Он сказал, что я должна подчиняться вам во всем.

– Лучше подчиниться родителям, Сумомо.

– Да, я знаю, но Ода-сама запрещает мне это.

Хороший ответ, подумала Койко, видя ее гордость и твердость. Опечаленная, она взглянула на полуоткрытое окно. Нет сомнения, что эта запретная любовь окончится так же, как столь многие до нее. Самоубийством. Вместе, если боги будут милостивы к Сумомо. Или в одиночестве, когда этот Ода, следуя своему долгу, подчинится родителям и возьмет жену, приемлемую для них.

Она вздохнула. В садах снаружи сумерки переходили в ночь. Легкий ветерок.

– Листья перешептываются друг с другом. О чем они говорят?

Сумомо скрыла свое удивление и прислушалась. По прошествии некоторого времени она сказала:

– Прошу прощения, я не знаю.

– Слушайте, пока меня не будет. Это очень важно: знать, что шепчут листья. Сегодня вы останетесь здесь, Сумомо. Может быть, я вернусь, может быть, нет. Если вернусь, то мы поговорим еще, и вы расскажете мне, что услышали. Если нет, то мы продолжим на следующий день и вы расскажете мне завтра. Когда Тёко вернется, чтобы приготовить футоны, скажите ей, я хочу, чтобы вы обе сложили хокку. – Она подумала мгновение и улыбнулась. – Хокку про улитку.

– Здравствуй, Койко, – апатично произнес Ёси. Он сидел спиной к стене, рука рядом с мечом, в юкате из пурпурного шелка. Внешне он казался спокойным, но она видела его насквозь и знала, что он сейчас чувствует себя одиноким, испуганным и нуждается в других умениях.

Ее улыбка могла бы осветить самый черный день. Она тут же увидела, что его взгляд смягчился. Хорошо, первый барьер.

– Вот, – сказала она с притворной серьезностью, – у меня есть для вас стихотворение:

Его хохот заполнил всю комнату.

Хорошо, второй барьер.

– Я так довольна, что вы позволили мне приехать с вами в Киото. – Его глаза засветились другим светом, и на душе у нее потеплело. Инстинктивно она изменила то, что собиралась сказать: что он был так красив в мерцающем свете ночных фонарей. Вместо этого она высказала то, что жило глубоко в ней:

Она сидела на коленях напротив него, он потянулся вперед и нашел ее руку. Слова были не нужны. Ни для него, ни для нее. Теперь он обрел покой, напряжение пропало, пропало чувство одиночества и весь страх. И она тоже была спокойна. Столько энергии потрачено, чтобы извлечь его из себя самого. Столько тайного открыто. Неразумно открывать так много.

Ты очень важна для меня, говорил он, не произнося этого вслух, как разговаривают влюбленные.

Вы оказываете мне слишком большую честь, отвечала она едва заметной тенью, легшей на лоб. Потом ее пальцы легко погладили тыльную часть его ладони, говоря, я обожаю вас.

Глаза неотрывно смотрели в глаза. Она поднесла его руку к лицу и прикоснулась к ней губами. Молчание охватывало их, сжимая все сильнее, причиняя боль, а потом одним быстрым движением она скользнула к нему под бок и крепко обняла его. Ее смех зазвенел серебристой трелью.

– Слишком много серьезности вредно для меня, Тора-тян! – Она обняла его снова, уютно устроившись в его объятиях. – Вы доставляете мне столько счастья.

– Ах, не больше, чем ты мне, – мягко проговорил он, радуясь, что напряжение было разрушено так красиво. – Тебя обожают, и твои стихотворения тоже.

– То, что про улитку, принадлежало Кэраи.

Он рассмеялся.

– Оно принадлежит Койко Белой Лилии! Принадлежит, не принадлежало.

Она опять придвинулась теснее, наслаждаясь его теплотой и силой.

– Я чуть не умерла, когда услышала про сегодняшнее утро.

– Жизнь, – ответил он просто. – Мне следовало бы быть более готовым, но меня поразила улица. – Он рассказал ей, какой необычной она показалась ему. – Это было редкое ощущение – чувствовать себя невидимкой, – слишком богатое, чтобы не испытать его снова, какими бы опасностями это ни грозило. Не добавляет ли опасность остроты в это блюдо? Я посмотрю, как это получится в Эдо. С наступлением темноты риск будет меньше, и я подготовлю специальную охрану, чтобы она сопровождала меня.

– Пожалуйста, извините меня, но я бы предложила не злоупотреблять этим наркотиком.

– Я и не собираюсь им злоупотреблять. – Его руки сжали ее, им было так удобно вдвоем. – Это могло бы стать наркотиком, да, очень легко.

Комната примыкала к его спальным покоям. Как и все помещения казарм, она была мужской, с минимумом обстановки, татами самого высокого качества, но уже потершиеся. Мне не будет неприятно покинуть это место, подумал он. Их уши уловили мягкое шлепанье приближающихся ног, его рука скользнула к рукоятке меча. Они оба напряглись.

– Повелитель? – произнес приглушенный голос.

– Что такое? – спросил Ёси.

– Прошу простить, что нарушаю ваш покой, господин, только что прибыло письмо из Зуба Дракона.

Койко не нужно было ни о чем просить: она подошла к двери и встала сбоку от нее на страже. Ёси приготовился.

– Откройте дверь, часовой, – выкрикнул он. Дверь отъехала в сторону. Часовой нерешительно остановился, увидев Ёси в наступательно-оборонительной позиции с мечом, на четверть вытащенным из ножен. – Передайте свиток госпоже Койко. – Часовой подчинился и пошел назад. Когда он достиг конца коридора и закрыл за собой ту дверь, Койко закрыла дверь в комнату. Она протянула ему свиток и опустилась на колени на свое место напротив. Он сломал печать.

В письме жена справлялась о его здоровье и сообщала, что его сыновья и остальные члены семьи чувствовали себя хорошо и с нетерпением ожидали его возвращения. Затем шла информация:

Старатели прилежно трудятся и переходят с места на место с вашим вассалом Мисамотой. Золота они пока что не нашли, но сообщили о больших – они употребили слово «огромных» – залежах высококачественного угля у самой поверхности, которые легко разрабатывать. Насколько я понимаю, они называют его «черным золотом» и его можно было бы с выгодой предлагать гайдзинам вместо денег. Они продолжают поиски. До нас дошло, что Андзё назначили тайро и он хвастается, что вас скоро заставят выйти из Совета старейшин. Далее, доверенный человек, которого вы посетили на пути в Киото, сообщает следующее: кодовое слово, которое он дал вам относительно одного из ваших врагов, является правильным и подобный план уже готов в качестве государственной политики этого врага.

Багряное Небо. Стало быть, молниеносное нападение является теперь государственной Политикой! Продержится ли мое соглашение с Огамой?

Он отложил этот вопрос на потом и продолжил чтение:

Тот ронин, Ори, ставший шпионом гайдзинов, убит в их лагере. Полагают, что второй ронин, Хирага, тоже там. Ваш шпион также доносит, что он, согласно приказу, перехватил «прислужницу», которую вы отослали назад и отправил ее далеко на север в очень бедный дом для увеселений. Ее любовник-ронин был убит.

Ёси улыбнулся. Это была служанка Койко, которая нашептала своему ронину-сиси о тайном ночном свидании Утани. На полпути к Киото он отпустил ее, отправив назад в Эдо с каким-то придуманным поручением – Койко, разумеется, не возражала. Хорошо, подумал он. В малой степени, но Утани отомщен.

Дальше, Гъёкояма: я завершила денежные дела. Могу я использовать эту возможность с углем как дополнительный залог при любых заказах оружия? Возможно, нам следует попробовать договариваться с гайдзинами напрямую, возможно, через Мисамото? Пожалуйста, дайте мне ваши наставления. Господин, вашего присутствия и мудрых советов очень не хватает. И последнее, прошу прощения, голод начался.

Ёси перечитал послание. Очень хорошо зная Хосаки, он понял, по тому как она написала «дополнительный залог», что переговоры были жесткими и цена высокой. Ладно, на следующий год голода не будет и мы расплатимся со всеми этими Гъёкоямами, если они проживут так долго в землях, которыми я правлю.

Он поднял глаза на Койко. Она смотрела в пространство, погруженная в мечты, которыми, он знал, она никогда с ним не поделится.

– Койко?

– О. Да, господин?

– О чем вы думали?

– Что листья шепчут листьям.

Заинтригованный ее ответом, он заметил:

– Это зависит от дерева.

Она мило улыбнулась.

– Клен, кроваво-красный клен.

– В какое время года?

– Девятый месяц.

– Если они наблюдали за нами, они прошептали: «Скоро мы опадем, чтобы никогда уже не вернуться. Но они благословенны. Они растут на древе жизни. Их кровь наша кровь».

Она захлопала в ладоши, улыбаясь ему.

– Превосходно. А если бы это была сосна весной?

– Не сейчас, Койко-тян, позже.

Увидев, как он вдруг посерьезнел, она тоже стала серьезной.

– Плохие вести, господин?

– И нет, и да. Я уезжаю на рассвете.

– В Зуб Дракона?

Он заколебался, и она спросила себя, уж не сделала ли она ошибку, задав этот вопрос. Но он размышлял о том, как ему быть с ней. Ранее, взвесив необходимость еще одного форсированного марша, он решил не брать ее и предоставить ей следовать за ним так быстро, как она только сможет. Ее паланкин будет сдерживать их. Она умела ездить верхом, но недостаточно хорошо, а подобное путешествие будет очень трудным.

В любом случае план, на котором они остановились с Акедой, останется прежним:

– Первый отряд из сорока человек с моим двойником в моих легких доспехах выедет из ворот сразу перед рассветом и, без спешки и не скрываясь, направится к Северной дороге. Проделав половину пути к Эдо, они повернут назад и вернутся сюда, а мой двойник исчезнет. Второй отряд, мой, из тех людей, что я привел из Эдо, отправится вскоре после первого и устремится к Токайдо. Форсированный марш под командованием того же капитана – я переоденусь обычным конным самураем и останусь в этом обличье, пока благополучно не достигну замка Эдо.

– Очень опасно, господин, – тяжело произнес генерал Акеда.

– Да. Вы должны присматривать за Огамой и надеяться. Ему на руку, чтобы я преуспел в обуздании Андзё.

– Да. Но, оказавшись снаружи, вы превращаетесь в мишень, и в легкую мишень, к тому же это искушение, перед которым нельзя устоять. Вспомните, что случилось сегодня. Позвольте мне поехать с вами.

– Невозможно. Послушайте, если Огама решит нанести удар, он будет атаковать прежде всего здесь – вам лучше быть готовым к этому. Вы должны отразить его нападение, чего бы это ни стоило.

– В этом я не подведу вас, господин, – сказал старый генерал.

А я обязательно доберусь до Эдо, подумал Ёси с той же уверенностью. Что же до сегодняшнего нападения, оно лишь напоминает мне, что оно не было первым и не будет последним.

Он заметил, что Койко наблюдает за ним. Мне легче сохранять равновесие, когда она рядом со мной. Свет лампы блестел на ее губах и в ее глазах, он видел изгиб ее скул и колонну шеи, иссиня-черные волосы, безупречно заложенные складки ее кимоно и нижние кимоно, чуть заметные на фоне ее белой кожи. Нежные изгибы, безупречная поза, кисти рук на коленях, как цветы поверх бирюзового шелка.

Ей придется путешествовать налегке. Никаких прислужниц. И довольствоваться тем, что смогут предложить придорожные постоялые дворы. Это расстроит ее, потому что она любит совершенство во всем. Возможно, она воспротивится такой суровой и, в ее случае, ненужной спешке. Он вспомнил, как предложил ей нечто подобное в первый раз.

Это случилось не так давно, сразу после того, как он решил оставить ее исключительно для себя и сказал ее маме-сан, Мэйкин, отправиться с ней в Зуб Дракона, чтобы немедленно договориться обо всем с его женой – Хосаки справедливо полагала, что будет разумно, если она сама встретиться с мамой-сан и Койко, поскольку финансовые обязательства будут огромны.

Мэйкин ответила ему, что по крайней мере неделя уйдет на подготовку такого путешествия, Койко, разумеется, возьмет с собой свою собственную парикмахершу, массажистку и трех прислужниц.

– Это смешно, – нетерпеливо заявил он. – Для такого короткого переезда вовсе не нужна такая свита, это лишь повлечет ненужные расходы. Вы обе выедете немедленно.

Они подчинились тут же. Без слуг. Им понадобилось три дня, чтобы добраться до первой придорожной станции за пределами Эдо, еще три, чтобы добраться до второй. Разозленный, он проделал тот же путь верхом с рассвета до наступления темноты.

– Князь Ёси, – радостно встретила его Мэйкин, изображая удивление. – Как приятно вас видеть.

– Почему все эти задержки?

– Задержки, господин? Нам было приказано выехать немедленно. Мы в точности выполняем ваш приказ.

– Но почему вы едете так долго?

– Так долго, господин? Но вы же не приказывали совершить форсированный марш.

– Вы поторопитесь, – резко бросил ей он, заметив, как она упирает на слово «приказать». – Скажите Койко, что я желаю видеть ее.

Мама-сан поклонилась и поспешила в комнаты Койко, оставив его кипящим от гнева. Вернувшись после продолжительного отсутствия, она радостно объявила:

– Койко-сан почтет за честь принять вас, господин, незамедлительно, господин, сразу же, как только сможет найти подходящую прислужницу, чтобы помочь ей уложить волосы. Она сожалеет, но было бы неприлично принимать вас, не подготовившись должным образом, ибо столь досточтимый и почетный гость, как вы, не может ожидать меньшего, и смиренно добавляет, пожалуйста, будьте так добры подождать, когда служанки прибудут, она закончит прическу так быстро, как это только возможно…

Он досадливо уставился на нее, зная, что сколько бы он ни настаивал, ему все равно придется подождать. Единственное, что он мог сделать, – это ворваться в комнату Койко силой и полностью потерять лицо и вместе с ним все надежды на то, что в будущем она хотя бы раз будет для него доступна.

Да кем она себя возомнила? – хотелось зареветь ему.

Он не заревел. Он улыбнулся про себя. Когда ты покупаешь редкий меч, ты ждешь, что он окажется сделанным из прочнейшей стали, с лучшей режущей кромкой и своим собственным огнем внутри. Он холодно кивнул.

– Пошлите за ее собственными прислужницами, а также за массажисткой и парикмахершей из Эдо, и очень быстро. Это ваша вина, что их здесь нет, вы должны были сказать мне, что они важны для госпожи Койко. Она права, что не принимает меня в неподобающем виде. Я ожидаю, что в будущем такого никогда не повторится!

Мэйкин обрушила на него целый поток извинений и проводила униженными поклонами, а он хохотал всю дорогу до Эдо, перехитрив их, заставив потерять лицо и твердо предупредив обеих: не пытайтесь еще хотя бы раз играть со мной.

Глаза Койко ни на миг не отрывались от его лица, наблюдая и выжидая.

– Когда вы улыбаетесь, господин, это делает меня очень счастливой.

– А чему я улыбаюсь?

– Мне, господин, – ответила она просто. – Я думаю, потому что я помогаю вам смеяться над жизнью, и хотя земной срок человека – лишь короткая охота в поисках укрытия от дождя, прежде чем он прольется, вы позволяете мне время от времени давать вам укрытие от дождя.

– Да, это так, – сказал он умиротворенно. Если я оставлю ее здесь, я не увижу ее несколько недель, а жизнь лишь цветок вишни во власти бродяги-ветра, который не знает хозяина, – моя жизнь, ее, вся жизнь. – Я не хочу оставлять тебя здесь.

– Будет хорошо снова вернуться домой.

В самой глубине сердца он подумал о Мэйкин. Я не забыл, что она собирает сведения для сиси, как это делала твоя служанка. Глупо, что мама-сан рискует тобой, заставляет меня думать, что ты тоже имела отношение к этим подлым головорезам.

– Кто-нибудь из твоих прислужниц ездит верхом, Койко?

– Я не знаю, господин. Думаю, по крайней мере одна ездит.

– Если ты поедешь со мной, тебе тоже придется ехать верхом, всего лишь с одной прислужницей. И путешествовать налегке, паланкин будет задерживать меня. Я без труда могу устроить так, что ты проделаешь этот путь приятно и неторопясь со всей своей свитой, если тебе это больше по душе.

– Благодарю вас, но поскольку вы предпочли бы, чтобы я была с вами, ваше выбор, разумеется, и мой выбор. Если я стану обузой, тогда вы легко сможете принять решение. Я почитаю за честь, что вы спросили меня.

– Но есть ли прислужница, подходящая прислужница, которая при этом ездит верхом? Если нет, то ты должна выехать следом за мной как можно скорее, – сказал он, снова давая ей возможность отказаться, не обидев его.

– Да, есть одна, господин, – ответила она, поддавшись внезапному порыву, – новая майко, не совсем прислужница, но ученица и немного сверх того. Ее зовут Сумомо Фудзахито, она дочь госи из Сацумы, воспитанница старого друга, клиента, который был добр ко мне много лет назад.

Он выслушал все, что она рассказала ему о Сумомо, и слишком хорошо знал обычаи Плывущего Мира, чтобы расспрашивать ее о другом клиенте. Заинтригованный, он послал за девушкой.

– Итак, Сумомо, твой отец не одобряет вашего будущего брака?

– Нет, господин.

– Это непростительно не подчиняться воле родителей.

– Да, господин.

– Ты будешь послушна им.

– Да, господин. – Она без страха посмотрела на него. – Я уже сказала им, смиренно, что подчинюсь их воле, но умру, прежде чем выйду замуж за другого.

– Твой отец должен был отправить тебя в монастырь за подобную дерзость.

После паузы она пробормотала:

– Да, господин.

– Почему ты здесь, в Киото, а не дома?

– Я… меня послали к опекуну, чтобы он перевоспитал меня.

– Он отнюдь не преуспел в этом, не так ли?

– Мне очень жаль, господин. – Она коснулась лбом татами, вежливо и грациозно, но, он был уверен в этом, без тени раскаяния.

Почему я попусту трачу свое время, подумал он. Возможно, потому, что я привык к беспрекословному повиновению ото всех, кроме Койко, которой я должен управлять, как неустойчивой лодкой в бурном море. Возможно, потому, что меня может развлечь обуздание этой юной особы. Почему не приучить ее к перчатке, как едва оперившуюся соколицу, какой она мне кажется, не использовать ее клюв и когти для моих целей, а не для ее повелителя вселенной, Оды.

– Что ты будешь делать, когда этот Ода, этот госи из Сацумы, в конце концов решит подчиниться своим родителям, как велит ему долг, и возьмет в жены другую женщину?

– Если он примет меня как супругу, даже без интимности, я буду довольна. Как женщину, к которой станет приходить время от времени, я буду довольна. Когда я надоем ему или он прогонит меня, прошу прощения, это будет день, когда я умру.

– Ты глупая молодая женщина.

– Да, господин. Пожалуйста, извините меня, это моя карма. – Она опустила глаза и замерла неподвижно.

Забавляясь, он бросил мимолетный взгляд на Койко, которая ждала его решения.

– Скажем, твой суверенный правитель, князь Сандзиро, прикажет тебе выйти замуж за другого человека и прикажет не совершать сеппуку.

– Я самурай, я подчинюсь без возражений, – гордо ответила она, – как подчинюсь и моему опекуну и Оде-саме. Но по дороге на свадебный пир может произойти печальное происшествие.

Он фыркнул.

– У тебя есть сестры?

Она вздрогнула от удивления.

– Да, господин. Три.

– Они такие же глупые и трудные, как ты?

– Они… нет, господин.

– Ты умеешь ездить верхом?

– Да, господин.

– Достаточно хорошо, чтобы совершить путешествие до Эдо?

– Да, господин.

– Койко, ты уверена, что она сумеет услужить тебе, если я соглашусь?

– Думаю, что да, господин. Я только боюсь, что могу подвести вас из-за своей неопытности.

– Ты никогда не сможешь подвести меня, Койко-тян. Итак, Сумомо, ты уверена, что сумеешь услужить госпоже Койко?

– Да, господин, и я буду охранять ее ценой собственной жизни.

– Согласны ли ты также исправить свои манеры, стать менее высокомерной, более женственной и менее похожей на Дому Годзэн? – Это была знаменитая женщина-самурай, возлюбленная Сёгуна, не знавшая жалости убийца, которая, столетия назад, неслась в битву вместе со своим столь же жестоким любовником Сёгуном.

Он увидел, как глаза ее округлились и она стала еще моложе.

– О, я не похожа на нее, господин, совсем не похожа… Я бы отдала все, чтобы быть хоть самую капельку походить на госпожу Койко. Все на свете.

Он скрыл свой смех, наблюдая, как алчно Сумомо вцепилась в этот первый кусочек, который он ей бросил.

– Ты можешь идти. Я приму решение позже.

Когда они остались одни, он весело хмыкнул.

– Предлагаю заклад, Койко. Новое кимоно за то, что Сумомо будет обучена к тому времени, когда мы достигнем Эдо… если я решу взять вас обеих с собой.

– Обучена в каком отношении, господин?

– Она спокойно согласится вернуться к своим родителям и подчиниться их воле и выйти замуж без сеппуку.

Койко с улыбкой покачала головой.

– Прошу прощения, каков бы ни был заклад, я боюсь, что вы проиграете, господин.

То, что она могла подумать, будто он способен ошибиться в человеке, отчасти испортило ему настроение.

– Кимоно против услуги, – резко проговорил Ёси, не собираясь быть таким резким.

– Я принимаю, – тут же сказала она со смехом, – но только при условии, что подарив мне это кимоно, вы примите в ответ ту услугу, о которой намеревались попросить.

Его глаза прищурились от восхищения тем, как она обратила его промах в ничего не значащую любезность. Ошибкой было предлагать этот заклад, вообще любой заклад. И ошибается тот, кто уверен, что сможет разгадать все женские уловки – это верный путь к гибели.