Читать книгу Смерть всё меняет - Джон Диксон Карр - Страница 6

Девушка на коммутаторе читала «Правдивые истории из сексуальной жизни».

Флоренс иногда задавалась вопросом, а в самом ли деле эти истории правдивые. Но ведь иначе журнал не рискнул бы их печатать, кроме того, они и звучали вполне правдиво. Завистливо вздохнув, Флоренс подумала, что девушки из этих историй, пусть даже безнадежно загубившие свою жизнь, всегда умудрялись хорошо проводить время. Никто ни разу не предложил ей загубить свою жизнь таким множеством интересных способов. А в этой торговле «белыми рабынями», несомненно во всех смыслах ужасной, все же…

Коммутатор загудел, и загорелась красная лампочка.

Флоренс, еще раз вздохнув, воткнула штекер. Она понадеялась, что этот звонок будет не похож на предыдущий, несколько минут назад, когда женщина, звонившая из телефонной будки, хотела говорить по межгороду без денег. Флоренс вообще недолюбливала женщин. Хотя девушки из тех историй уж точно повидали жизнь, пусть даже потом им приходилось раскаиваться, они бывали в модных казино, они встречались с гангстерами и оказывались замешанными в убийствах…

– Номер, пожалуйста, – произнесла Флоренс.

Ответа не последовало.

В маленьком помещении громко тикавшие часы показывали половину девятого. Флоренс их звук казался умиротворяющим. Они так и тикали во время затянувшейся паузы, пока Флоренс предавалась мечтам, а линия оставалась открытой.

– Номер, пожалуйста, – повторила Флоренс, очнувшись.

И потом случилось это.

Мужской голос, очень тихий, зашептал с отчаянной поспешностью:

– «Дюны». Дом Айртона. Помогите! – И за этими неясно прозвучавшими словами раздался револьверный выстрел.

В тот миг Флоренс не поняла, что это револьверный выстрел. Она лишь знала, что в наушниках треснуло, больно отдавшись в ушах, и показалось, что стальные иголки впились прямо в мозг. Вскочив со своего места перед коммутатором, она услышала стон, какое-то шарканье и громкий стук.

А потом тишина, только тикали часы.

Несмотря на охватившую Флоренс панику, она не растерялась. Она секунду постояла, держась за стол, и поглядела на часы, словно ища в них поддержки. Кивнула самой себе. Ее пальцы воткнули штекер перед другим номером.

– Полицейский участок Тониша, – ответил молодой, но весьма уверенный в собственной важности голос, – констебль Уимс на проводе.

– Альберт…

Тон голоса изменился.

– Разве я не говорил тебе, – торопливо забормотал он, – не названивать сюда, когда я…

– Но, Альберт, я не за этим! Случилось что-то ужасное! – Флоренс рассказала ему, что услышала. – Я подумала, лучше я…

– Очень хорошо, мисс. Спасибо. Мы все проверим.

На другом конце провода констебль Уимс положил трубку на рычаг, встревоженный, но полный сомнений. Он повторил услышанное сержанту, который в задумчивости поскреб массивный подбородок.

– Судья! – произнес он. – Может, и пустяки. Однако если кто-то пытался пристрелить старика, нам же достанется на орехи! Седлай свой велик, Берт, и дуй туда. Да побыстрее!

Констебль Уимс так и сделал. От полицейского участка Тониша до летнего домика судьи было примерно три четверти мили. Уимс преодолел бы их за четыре минуты, если бы кое-что его не задержало.

Уже давно стемнело. В начале вечера прошел дождь, и, хотя теперь прояснилось, теплый весенний вечер был безлунным и влажным. Черная асфальтовая дорога вдоль моря блестела в свете фонарика на руле велосипеда Уимса. Уличные фонари, отстоявшие друг от друга на двести ярдов, лишь подчеркивали и искажали темноту. Казалось, они клонятся в одну сторону, словно прибрежные деревья под постоянным морским бризом; в воздухе сильно и остро пахло морем, а в ушах Уимса стоял неумолчный грохот накатывавших приливных волн.

Он уже видел свет в окнах домика судьи чуть дальше впереди и справа от себя, когда вдруг заметил, что прямо на него светят фары автомобиля. Машина стояла на обочине встречной полосы.

– Констебль! – окликнул его мужской голос. – Послушайте, констебль!

Уимс автоматически затормозил, поставив на землю одну ногу, чтобы не упасть.

– Я как раз ехал к вам, хотел сообщить, – продолжал голос. – Тут один бродяга… пьяный… мы с доктором Феллоузом…

Теперь Уимс узнал голос. Он принадлежал мистеру Фреду Барлоу, у которого тоже был здесь коттедж, чуть дальше по дороге в сторону залива Подкова. К мистеру Барлоу молодой Уимс питал безграничное, необыкновенное почтение, глубже которого оставалось лишь его благоговение перед судьей.

– Сэр, не могу сейчас задерживаться, – выговорил он, едва не задыхаясь от волнения. Преисполненный чувства собственной важности, он решил выказать доверие мистеру Барлоу как человеку, его заслуживающему. – Какая-то беда в доме господина судьи Айртона.

Голос из темноты переспросил резче:

– Беда?

– Стрельба, – уточнил Уимс, – как показалось телефонистке. Кого-то застрелили.

Берясь за руль и надавливая на педаль, Уимс увидел в свете фар, как мистер Барлоу обежал вокруг машины. Позже ему пришлось припомнить, какое выражение было на худощавом лице адвоката, освещенном с одной стороны: рот полуоткрыт, веки сощурены. Мистер Барлоу был в спортивной куртке, заляпанных грязью фланелевых брюках и без шляпы.

– Поезжайте! – угрюмо произнес Барлоу. – Гоните как дьявол! А я следом за вами.

Изо всех сил нажимая на педали, Уимс увидел, что его попутчик несется рядом длинными прыжками, дающимися ему как будто без усилий. Уимсу показалось, негоже, что кто-то вот так бежит наравне с представителем закона. Это даже его потрясло. Он поднажал, чтобы вырваться вперед, однако Барлоу и не думал отставать. Уимс, задыхаясь, соскочил с велосипеда у калитки судьи Айртона, чтобы наткнуться на еще одну помеху.

Прямо перед калиткой стояла Констанция Айртон, смутный белый силуэт в темноте. Ее фигура колыхалась на фоне деревянного забора – ветер ерошил ей волосы и приклеивал к телу платье. В свете велосипедного фонарика Уимс увидел, что она плачет.

Барлоу просто стоял и смотрел на нее, и молчание нарушил констебль.

– Мисс, – произнес он, – в чем дело?

– Я не знаю, – ответила Констанция. – Не знаю! Вам лучше войти. Нет, не ходите туда!

Она протянула руку в тщетной попытке задержать его, но Уимс уже открыл калитку. В гостиной летнего дома горел свет: занавески на французских окнах были раздвинуты, и одно стояло приоткрытое. В этом свете было видно клочковатую траву и сырую землю перед домом. Уимс побежал к приоткрытому окну, Барлоу за ним следом.

Полицейский констебль Альберт Уимс был человек ответственный и трудолюбивый, но время от времени и ему доводилось вообразить себе что-нибудь несусветное. По дороге к дому он успел мысленно нарисовать картину произошедшего. В основном все сводилось к попытке покушения на жизнь судьи, и он оказывался на месте как раз вовремя, чтобы стать тем героем, который застигает преступника врасплох, одолевает его врукопашную и пожимает руку жертве, обязанной теперь протянуть достаточно долго, чтобы выразить свою благодарность через соответствующие инстанции.

Однако увидел он вовсе не это.

Покойник – мертвее не бывает – лежал лицом вниз на полу перед письменным столом у дальней стены комнаты. И это был вовсе не судья Айртон. Это был черноволосый мужчина в сером костюме. Убитый выстрелом в затылок, прямо над правым ухом.

В свете настольной лампы, желтом и ярком, было видно аккуратное отверстие рядом с линией роста волос и немного запекшейся крови. Пальцы покойного вцепились в ковер, словно когти хищника, и кожа на запястьях собралась складками. Стул рядом с письменным столом был опрокинут. Телефонный аппарат сбит на пол – он лежал рядом с жертвой, и снятая трубка сердито пищала рядом с ухом мертвеца.

Но не это заставило констебля Уимса оцепенеть от ужаса, словно он не мог поверить собственным глазам. А вид судьи Айртона, сидевшего в мягком кресле в какой-то полудюжине футов от мертвеца с револьвером в руке.

Судья Айртон дышал медленно и тяжело. Лицо его приобрело оттенок квашни, хотя маленькие глазки смотрели спокойно и как будто отрешенно. Револьвер, совсем маленький, был из полированной стали с черной прорезиненной рукоятью – он сверкал в свете настольной лампы и люстры под потолком. Словно только что осознав, что держит оружие, судья Айртон вытянул руку и с грохотом выронил его на шахматный столик рядом с собой.

Констебль Уимс услышал этот звук, как слышал грохот и шорох приливной волны за окном. Но все это не имело значения. Все это происходило где-то в пустоте. А первые слова, которые он выпалил, еще долго потом вспоминались всем остальным.

– Сэр, что же вы натворили?

Судья сделал глубокий вдох. Он сосредоточил взгляд маленьких глаз на Уимсе и кашлянул.

– В высшей степени неуместный вопрос, – заявил он.

Облегчение нахлынуло на Уимса.

– Знаю! – сказал Уимс, обратив внимание на цвет лица и черты человека, прижатого к ковру, и на его безукоризненный костюм. Он шагнул вперед. – Криминальный мир. Гангстеры. Ну, вы понимаете, что я имею в виду! Он пытался убить вас. А вы… ну, это же более чем естественно, сэр…

Судья поразмыслил над его словами.

– Вывод, – отозвался он, – необдуманный и необоснованный. Мистер Морелл был женихом моей дочери.

– Это вы убили его, сэр?

– Нет.

Это односложное слово было произнесено особенно отчетливо и категорично. И окончательно выбило из колеи Уимса, который совершенно искренне не знал, что ему делать. Если бы это был кто угодно, только не судья Айртон, Уимс зачитал бы ему его права, а потом забрал в участок. Но тащить в полицейский участок судью Айртона равносильно тому, чтобы попрать сам закон. Так не поступают с судьями Высокого суда, в особенности с теми, чей взгляд холодит тебя прямо сейчас. Уимс начал покрываться испариной. Он молил Господа, чтобы здесь сейчас же оказался инспектор: он мечтал снять с себя ответственность.

Вынув блокнот, констебль принялся вертеть его в руках и уронил на пол. Он рассказал судье о прервавшемся телефонном звонке, пока судья с недоумением взирал на него.

– Не хотите ли вы сделать заявление, сэр? Например, рассказать мне, что здесь произошло?

– Нет.

– Вы имеете в виду, что отказываетесь?

– На данный момент. Не сейчас.

Уимс ухватился за надежду:

– А инспектору Грэму расскажете, сэр, если я попрошу вас отправиться со мной в полицейский участок и встретиться с ним?

– Здесь, – произнес судья Айртон, слабо кивнув и не расплетая рук, сложенных на животе, – имеется телефон. Будьте так любезны, позвоните инспектору Грэму и попросите его прийти сюда.

– Но я не имею права трогать телефон, сэр! Это же…

– В кухне есть отводная трубка. Звоните оттуда.

– Но, сэр!..

– Звоните, прошу вас.

Уимсу показалось, кто-то толкнул его под лопатку. Судья Айртон не шелохнулся. Руки были по-прежнему сложены на животе. Однако же он так владел ситуацией, словно кого-то другого застали с оружием в руке рядом с трупом, а он, судья Айртон, бесстрастно взирает на все это со своего возвышения. Уимс не стал спорить, он просто пошел.

Фредерик Барлоу шагнул в комнату через французское окно, упираясь руками в бока. Если судья и удивился, увидев его, то ничем этого не выдал, просто смотрел, как Барлоу закрывает за Уимсом дверь.

Вокруг глаз Барлоу собрались короткие тонкие морщинки. Подбородок агрессивно выдвинулся вперед, когда он пристально взглянул в ответ на судью Айртона, держась за отвороты своей старой спортивной куртки и широко расставив ноги, словно готовый к драке.

– Вы можете проделывать подобные штуки с Уимсом, – заметил Барлоу, такой же бесстрастный, как и сам судья. – Но, мне кажется, с инспектором Грэмом такое не пройдет. И с начальником полиции тоже.

– Скорее всего.

Барлоу ткнул большим пальцем в сторону тела Энтони Морелла, подурневшего после смерти:

– Это вы сделали?

– Нет.

– Вы в сомнительном положении. Вы это осознаете?

– Это я-то? Ну, мы еще посмотрим.

Подобное проявление чванливого самодовольства было особенно удивительно, поскольку исходило от Горация Айртона. Барлоу успел выработать у себя защиту от такого непоколебимого высокомерия, однако оно нервировало его, поскольку он сознавал заключенную в нем опасность.

– Что произошло? По крайней мере, мне-то вы можете сказать.

– Я не знаю, что произошло.

– Да ну, какого черта!

– Будьте добры, – произнес судья, прикрывая глаза ладонью, как козырьком, – умерьте тон, разговаривая со мной. Я не знаю, что произошло. Я не знал даже, что этот парень у меня в доме.

Он говорил без всяких эмоций, но его живые глазки метнулись по комнате к закрытой двери, а ладони медленно и мягко погладили подлокотники кресла – этот жест подсказал Барлоу, что разум судьи лихорадочно работает.

– Я ждал прихода мистера Морелла сегодня вечером, – продолжал он, – чтобы разрешить один деловой вопрос.

– И?..

– Но я не знал, что он уже пришел. Сегодня суббота, у миссис Дрю свободный вечер. Я был в кухне, готовил себе ужин. – Его рот искривился от отвращения. – Это случилось ровно в половине девятого. Я как раз открывал банку со спаржей – да, такая забавная подробность, впрочем, вы не улыбаетесь, – когда услышал выстрел и грохот, вероятно вызванный падением телефона. Я поспешил сюда и застал мистера Морелла в том виде, в каком вы его наблюдаете. Вот и вся история.

– Вся? – эхом отозвался Барлоу с какой-то безумной настойчивостью. – Вся?

– Да. Вся.

– Но как же револьвер? Что скажете?

– Он лежал на полу рядом с телом. Я поднял его. Признаю, это было ошибкой.

– Слава богу, хоть это вы признаете. Вы подняли револьвер, сели в кресло и так и держали его в руке добрых пять минут?

– Да. Я всего лишь человек. И я был ошеломлен иронией этого…

– Чего?

– Не важно.

Позже Барлоу признавался, что подумал тогда: уж не спятил ли старик? Логика подсказывала именно это, однако интуиция уверяла Фредерика Барлоу, что судья Айртон никогда не был спокойнее и хладнокровнее, чем в тот миг. Об этом говорили и его глаза, и поворот головы. И тем не менее убийство в состоянии аффекта иногда странным образом влияет на умственные способности.

– Это, между прочим, убийство, – заметил Барлоу.

– Спору нет.

– Ну так! И кем же оно совершено?

– Предположительно, – ответствовал судья, – тем, кто пожелал войти в незапертый дом через переднюю дверь или одно из французских окон и выстрелить мистеру Мореллу в затылок.

Барлоу стиснул кулаки:

– Вы, конечно же, позволите мне представлять ваши интересы?

– Неужели? С чего бы вам представлять мои интересы?

– Потому что вы, похоже, не сознаете серьезности вашего положения!

– Вы недооцениваете мои умственные способности, – сказал судья, закидывая ногу на ногу. – Один момент. Позвольте вам напомнить: до того, как оказаться в судейском кресле, я перелопатил столько уголовных дел, что опережает меня один лишь мой друг Маршалл Холл, ныне покойный. Если судейские знают больше трюков, чем я, то заслуживают право меня вздернуть. – Он слабо улыбнулся. – Вы же не верите ни единому сказанному мною слову, верно?

– Я этого не говорил. Но вы бы сами поверили, если бы услышали такое в зале суда?

– Да, – просто ответил судья. – Льщу себя надеждой, что редко ошибаюсь, оценивая людей, и узнаю правду, когда слышу ее.

– И все же…

– Кроме того, есть еще вопрос мотива. Все законники, как вы и сами, конечно, знаете, всегда задают вопрос о мотивах. Имеется хоть одна причина, чтобы я убил этого не так чтобы распрекрасного, но безобидного молодого человека?

Именно на этих словах в комнату вошла Констанция Айртон.

Вот тут судья, кажется, по-настоящему испугался. Он провел рукой по лбу, но все равно не смог скрыть неподдельного потрясения. Барлоу подумал: «Он любит ее почти так же сильно, как я, и это проявление человеческих чувств столь же красноречиво, как и его недавняя заносчивость».

Констанция успела утереть глаза, хотя веки все равно остались красными. Вид у нее был стоически решительный. Во взгляде, который она устремила на покойного, не отразилось никаких чувств, ничего, кроме холодной, неколебимой неприязни. Она как будто заставила себя взглянуть на него, изучить с головы до пят, прежде чем развернулась к отцу.

– Вот уж не знала, что ты так сильно печешься обо мне… – выпалила она и снова едва не расплакалась.

– Что, – сипло спросил судья, – ты здесь делаешь?

Констанция пропустила его вопрос мимо ушей.

– Он был всего лишь гнусный… – Она не смогла закончить фразу. Она развернулась к Барлоу, непрерывно тыча пальцем в мертвеца. – Он заставил папу пообещать ему три тысячи фунтов, чтобы он бросил меня.

Разумеется, я подслушивала. Вчера. Когда вы тут говорили обо мне. Естественно! А кто устоял бы? Я подкралась к дому и слушала, и сначала была так потрясена, что не могла поверить собственным ушам, а потом уже не знала, что делать. Слышать такое… как будто тебе сердце вырезают!

Она переплела пальцы.

– Мне было невыносимо смотреть правде в глаза – поначалу. Поэтому я просто улыбалась и притворялась. Тони до самой своей смерти не узнал, что мне все известно. Я веселилась вместе с ним. И я вернулась в Тонтон вместе с ним. И все это время я думала: «Когда же я расхрабрюсь, чтобы сказать, что ты гнусный…» – Она умолкла. – А потом я поняла, что нужно делать. Я собиралась дождаться, пока он увидится с папой сегодня вечером. И вот когда он уже протянет лапы к своим драгоценным денежкам, я войду и скажу: «Не давай ему ни пенни, я все знаю об этой скотине».

Констанция облизнула губы.

– О, как бы это было чудесно! – Голос ее взлетел, она торжествовала. – Но я не смогла поехать за ним сегодня, потому что он отправился в Лондон. Сказал, что хочет повидаться со своим поверенным по поводу приготовлений к свадьбе. Все время улыбался, видите ли, и целовал меня на прощанье без конца.

А потом все снова пошло наперекосяк. Я позаимствовала машину, чтобы приехать сюда сегодня вечером, но она сломалась. Поэтому я опоздала. Это все моя вина. Если бы я успела раньше или если бы сказала все вчера, то ничего этого не случилось бы. Я рада, что он мертв. Он разбил мне сердце; может быть, это звучит глупо, но так и есть! Потому я и рада, что он мертв. Но не нужно тебе было этого делать, не нужно!

Ни один мускул не дрогнул на лице судьи Айртона.

– Констанция, – произнес он холодно и размеренно, – ты хочешь, чтобы твоего отца повесили?

Последовала гулкая пауза, лишь подчеркнутая быстрым испуганным взглядом девушки. Она взмахнула рукой, словно хотела зажать себе рот, а потом замерла, прислушиваясь. Они все прислушались. Не услышали ничего, кроме шума моря, пока не громыхнула дверная ручка, после чего дверь в коридор открылась и, мягко ступая, в холл вернулся констебль Уимс.