Читать книгу Ледник - Дмитрий Романов - Страница 8

Никольское оказалось довольно большим и шумным. Оно стояло на пересечении дорог, ведущих в соседние районы и сёла. С утра до вечера по центральной улице разъезжали, поднимая пыль в небо, грузовики, телеги.

Разместилась Зина у вдовой старухи, Киселихи.

Киселиха, по паспорту Авдотья Никитична Киселёва жила одна. Овдовев лет сорок назад, так и прожила всю жизнь одиночкой.

Дом Киселихи стоял на центральной улице. Разросшиеся в палисаднике кусты сирени и рябины, вместе с елями скрывали его от глаз прохожих.

Киселиха часто сиживала подле ворот на лавочке, прищурившись, наблюдала за прохожими. Сидела всегда одна, разве что мужик какой или дед задержатся, проходя мимо, перекинутся парой фраз. Никто не входил и не выходил из ворот Киселихи. Редкий приезжий квартирант, и тот прошмыгнёт, будто и нет его.

Оживал дом глубоким вечером – впотьмах в ворота стучали разные, скрытые мраком личности. То была постоянная клиентура Киселихи. Старуха гнала самогон и тайно продавала. Конечно же, не было в этом особой тайны, но, тем не менее, все меры конспирации соблюдались.

Смотря недоверчиво на клиента мутно-серыми глазками, Киселиха вытаскивала из-под полы бутыль и, держа самогон в руке, другую руку протягивала посетителю. Когда в ладони оказывалась «денежка», старуха прятала её в карман и отдавала самогон.

Киселиха была приземиста, крепка и очень проворна, хотя на первый взгляд в это верилось с трудом. Повязанный всегда на голове платок доходил до бровей, скрывая пол-лица. Говорила Киселиха односложно и тихо. Другое дело, когда выходила из себя. Тогда срывалась на визг, лицо с желтизной краснело, а мутные глазки из-под платка сверкали.

Несмотря на возраст – Киселихе стукнуло шестьдесят пять – она продолжала работать в сельсовете – мыла полы. Каждый раз охала и жаловалась и на грязь, оставленную после себя посетителями, и на тяжесть труда, и на маленькую зарплату, но места не оставляла. Как жаба прижимается к облюбованному камню в солнечный день, так и Киселиха приросла к последнему в своей жизни рабочему месту.

Зину на постой приняла с охотой. Квартирантам Киселиха завсегда рада. Правда, редко когда удавалось заполучить денежного постояльца надолго. В доме часто кто-нибудь квартировался. Киселиха не упускала ни одной возможности заработать денежку.

Деньги ласково называла – денежками. Аккуратно складывала их в чулок и прятала в надёжное место – в тайник, что в погребе. Деньги на текущие расходы хранила под матрасами, в подушках и за иконами. Каждый день, оставаясь наедине, раскладывала купюры на столе, с любовью разглаживала, пересчитывала. В полную луну или нарастающий месяц клала деньги на окно, так чтобы лунный свет непременно касался их. А то и стояла на крыльце, вытянув руку с самой крупной купюрой и всё приговаривала: ведись не переведись. Поцеловав денежку, прятала назад в тайник.

Зина приехала под вечер в дождь.

Стоял конец лета и дожди зарядили по-осеннему.

– Да, погожие деньки уж кончились, теперь одно ненастье будет, – сетовала Киселиха, принимая и разглядывая промокшую гостью. – Ничего, садись ближе к печке, быстрее обсохнешь. Я сейчас. – И она вышла в сени.

Зина успела промокнуть под ледяным дождём. Поставив чемодан у порога, присела на табуретку возле печи.

Видимо только что подкинули поленья и, печь смачно кряхтела, обдавая жаром. Зина вытянула руки над плитой и стала осматриваться.

Просторная и тёплая комната была кухней и прихожей одновременно, как водится во многих деревенских домах. Убранство вокруг удивило Зину чистотой и бросающейся в глаза зажиточностью. Особенно заинтересовала лампа, висящая над столом – оранжевый абажур с бахромой по краям. Зина таких ламп не встречала.

Киселиха вернулась, принеся с собой чугунок с картошкой и тарелку с малосольными огурцами. Поставив всё на стол, она обратила внимание на Зинин чемодан.

– Ох, а вещей-то у тебя не шибко много. Ненадолго что ль? – поинтересовалась, озабоченно прикидывая, насколько задержится квартирантка.

– Да у меня больше и нет. Все при мне, – ответила Зина, не понимая вопроса старухи.

– А… – протянула с пониманием Киселиха. – Так, сейчас покормлю тебя. Согрелась, иль нет? – В ответ Зина кивнула. Но Киселиху такой ответ не удовлетворил, осмотрев с пристрастием гостью, проворчала: – Конечно не согрелась, где уж тут. Ещё разболееси. – И она опять вышла.

Когда вернулась, кинула под ноги Зине домашние тапочки.

– Ты давай, мокрое сымай, а вот кофту мою накинь-ка. – Она подала Зине шерстяную вязаную кофту.

Переодевшись, Зина утонула в хозяйском одеянии.

Киселиха посадила гостью за стол, где помимо закуски стоял и штоф.

Хозяйка нарезала хлеб, а Зина не спускала глаз с графина. Вспомнилась сразу Эмма Викторовна, и как они вдвоём в такой же холодный дождливый вечер сидели за рюмочкой: вспотевшие окна, чайник гудел, папиросы дымились, и Эмма Викторовна как живая… У Зины защипало в глазах, она тяжело сглотнула.

Страшно захотелось выпить: когда выпьешь – теплеет и сразу становится хорошо и весело. Стесняясь Киселихи, Зина думала отказаться, если та предложит, но когда хозяйка предложила, отказаться не было сил: «Чего ломаться? Да и неудобно, человек от чистого сердца предлагает».

– Ну, давай, за знакомство и для сугрева, – подняла рюмку Киселиха. – Ты не кривись, это чистейший самогон. Вишь, чист как слеза и не пахнет.

А Зина и не кривилась, так для порядка, нехотя взяла старинную гранёную рюмку на длинной ножке, удивившись кристальной чистоте самогона. Сначала подумала – водка. До этого если и пила самогон, то мутный, пахучий, ядрёный. А этот ничего, пошёл хорошо и мягко, Зина и не поморщилась. Обжигающая благодать внутри: «брр…» Зину передёрнуло, но от удовольствия. И сразу захорошело, потеплело в этой натопленной комнате, за этим столом. Зина размякла.

– Ох! хорошо пошла! – крякнула Киселиха, похрустывая огурцом.

Дождь бренчал по крыше. Колотил по стеклу.

– Ох ты, как разошёлся-то, – посматривала в окно Киселиха, – вовремя ты. Щас как развезёт – не проедешь, не пройдёшь. Опять картошку рыть в грязи. – Старуха наполнила рюмки.

После второй, Зине захотелось плакать, и она неожиданно разрыдалась. Киселиха переполошилась. А из Зины полилось, всё, что пережила за эти месяцы, за последние дни. Вся недолгая жизнь Зины предстала перед Киселихой в виде захватывающего и жалостливого романа. Старуха навострила уши, даже приподняла край платка с левого тугого уха: не пропустить бы чего. После пятой Зина уже не рыдала, а еле ворочала языком, история подошла к концу.

Киселиха предусмотрительно унесла графин в сени.

Когда она проводила Зину под белы рученьки в комнату, та рухнула на постель, не раздеваясь. Постояв немного над спящей Зиной, подумав о чём-то своём, старуха вышла.

* * *

Работа в сельсовете была схожа с работой в прокуратуре – на машинке печатай да бумажки подшивай. Только день проходил веселее и быстрее.

– Потому что работаем с нормальными людьми, а не со всякой шантрапой, как в прокуратуре, – рассказывала Зина Киселихе.

– Работа не бей лежачего. Откуда ж такие милости? – Щурилась, сытой кошкой старуха.

– Милости… скажите тоже. – Зина уходила в свою комнатку, всбиралась на высокую кровать, брала книжку.

Книжка не читалась. От форточки тянуло влагой, надоедливый дождь шуршал листьями пожелтевшей рябины.

– Ты сегодня оденься по красивше, – попросила Киселиха недели через две, как Зина поселилась в доме. – Гости ко мне заглянут сегодня.

«Гости, эка невидаль». За эти дни, что жила у Киселихи, Зина привыкла к ночной жизни дома, к постоянным визитам страждущих выпить, либо занять деньги.

Вечером вместо гостей заявился один Никанор Васильевич, которого Зина уже знала. Из всей клиентуры – он самый обходительный. Всегда опрятно и прилично одетый, побритый, приятно пахнущий, всегда тихо и культурно разговаривающий, непременно улыбающийся Зине. В последний визит, дня три назад принёс Зине конфеты. «Презент, не побрезгуйте», – сказал Никанор ласково, преподнося красивую, перехваченную розовой лентой коробочку. «Спасибо», – поблагодарила Зина.

Никанор – высокий и тщедушный внешность имел скорее отталкивающую, чем приятную. Узкое серое лицо, чёрные круги подтопляли раскосые глаза. Нос тонкий, острый. Гость постоянно улыбался, отчего глаза смотрели хитровато.

«Будь он рыжим, то походил бы на хорька или нет – на старого лиса», – отметила Зина.

– Пожалуйте, презент, – вручил Никанор опять Зине конфеты.

– Мерси, – благодарила Зина, чуть присев.

– Ишь ты, егоза, мерси-меси, – хлопотала у стола Киселиха, – а расфрантилась-то, расфрантилась-то. – Довольная Старуха суетливо накрывала на стол.

«Так ты ж попросила, – подумала Зина, – вот и нарядилась».

– О, господи, Никанор Васильевич, что ж вы стоите-то в дверях-то!? Вы проходите, проходите, – захлопотала Киселиха.

– Да, я ничего… Я пройду, пройду. – И он, осанясь, прошёл в комнату.

– Да, да, вы проходите, не стесняйтесь, – приглашала и Зина. «А церемоний-то сколько. Прям как в первый раз в первый класс. – Наблюдая за гостем, не сдержалась – и рассмеялась: старый павлин хвост распушил».

– Хорош, скалиться, принеси-ка лучше сала из сеней! – приструнила незлобно Киселиха.

– Ну, что вы, Авдотья Никитична, пусть посмеётся, – вмешался, осклабившийся Никанор. – Когда ж смеяться ещё, как не в молодости.

– Вот, вот, пусть смеясь, о деле не забывает, – смотря в спину, выходившей Зине, ответила старуха.

Когда Зина закрыла за собой дверь, между Киселихой и гостем произошла немая сцена: положив на стол деньги, он придвинул их старухе, но та не взяла, а лишь прищурившись, смотрела. Сконфузившись, Никанор достал из кармана ещё и так же придвинул. Вскинув вверх незаметные из-под вечного платка бровки, Киселиха кивнула, и купюры тотчас исчезли в кармане передника.

Когда Зина вернулась, они оба сидели за столом и чинно беседовали. Зина обратила внимание – рюмки наполнены.

– Ох, и тяжело, наверное, вам живётся-то одному, без хозяйки-то? – Киселиха держит в руках не допитую рюмку, голосок льётся ручейком.

«Затренькала старая балалайка». Зина указывает глазами гостю, и он разливает по второй.

– Что вы, Авдотья Никитична, совсем не тяжело. Я уж привык за все годы. Холостой мужчина ко всему привыкает. Опять же спокойствие. Душевное и физическое начинаешь ценить. Оберегать его. Жена ведь не шкаф, не будет молча в углу стоять. А я люблю, знаете ли, покой.

– Жена жене рознь, – вставляет Киселиха, – тут и от мушчины многое зависит. Нечего их расповаживать. – Косой взгляд в сторону квартирантки.

Зина с нетерпением показывает на бутыль, и гость разливает по третьей.

– За любовь! И без чоканий! – поднимает рюмку Зина и спешно выпивает.

– За любовь.

– Не расповаживать… – ухмыляется Никанор и протыкает вилкой шляпку солёного груздя, – есть в ваших словах, Авдотья Никитична, цельное зерно.

– Ох, и отличные нонче грузди. Полный лес, собирай – успевай. А со сметанкой да с картошечкой – вкуснотища! Вы пробуйте, пробуйте, – с полным ртом картошки и грибов советует Киселиха.

– Я попробую, попробую. – Никанор держит вилку с наколотым груздём. – Так вот, не каждый может, чтоб не расповаживать. В большинстве своём сегодняшний мужчина слаб перед женщиной, как не крути. Это раньше были типажи… а сейчас. Матриархат кругом и все под каблуком.

– Каблук-то то ж не всегда плох.

– Противоречите самой себе, уважаемая Авдотья Никитична. Каблук всегда плох и является унижением для любого мужчины, если он мужчина, конечно… – Вилка с груздём отправляется в рот. Зажмурившись, Никанор жуёт медленно, смакуя.

Зина хватает бутыль и разливает сама: « тягомотина, так и уснёшь!»

– У нас прокурорша была, Эмма Викторовна – так вот где у неё все были, – Зина выставляет кулак, – и мужчины в том числе!

– Сиди уж! Тоже мне, прокурор да прокурорша! – машет рукой Киселиха.

– Чего сиди? Я вам правду говорю!

– Вот вам и пример, – указывает на Зину гость. – Так что, уважаемая Авдотья Никитична, вопрос полов волнителен и остр, как никогда.

«Да кому ты сдался, хорёк? – возмущается Зина. – Была б тут Эмма Викторовна – махом бы тебя отбрила!»

– Ох, ваша правда, Никанор Васильевич. Такие уж женщины нонче пошли…

– Холостяцкая жизнь ничем не хуже, Авдотья Никитична, только вот скучно бывает в дождливые вечера.

– Так вы к нам на огонёк заглядывайте. Я вам завсегда рада. Вы ж знаете.

Зина скучала, весёлый чертёнок, посетивший её при появлении гостя, куда-то исчез. Дело ясное – кроме скучного Никанора никого больше не будет. Он и есть – те самые гости. Нахохлившись, Зина сидела и краем уха слушала разговор между хозяйкой и гостем. Когда к ней обращались – отвечала, но, меж тем, была совершенно далека от собеседников. Память скреблась в душе. Настроение испортилось. Хотелось шумной компании, танцев и смеха. А здесь только и оставалось, что пить. И Зина пила.

Никанор всё подливал и подливал, и Киселиха гостя не останавливала.

В тот момент, когда Зина испытала сильное желание заплакать, в бок пихнули. До Зины донеслось: «Что сидишь, квасишься? Потанцуй. Уважь гостя».

Сквозь серый туман, застивший глаза, Зина видела мерзкое в ту минуту лицо Никанора, обнимавшего её в танце. Она слышала музыку, то надрывалась граммофонная пластинка.

Зине стало смешно. Смешно и весело.

Позже, лежащую на кровати мертвецки пьяную Зину, Киселиха раздела. Выйдя из комнаты, кивнула молча поджидавшему Никанору, и тот прошмыгнул к Зине, закрыв за собою дверь.

Старуха постояла, прислушиваясь, затем потушила свет и отправилась укладываться.