Читать книгу Дело о скелете - Дмитрий Тучин - Страница 50

Глава 37

Андервуд водил вилкой по пустой тарелке и смотрел куда-то вглубь зала за спиной у Аарона.

Он качнул головой в ту сторону.

– Вон там мы сидели, – сказал он. – Прямо на постаменте, под горшком с пальмой.

Аарон обернулся. Горшок этот, стоящий между двумя столами, напоминал саркофаг без крышки. Короткая, не выше человеческого роста, пальма раскинула над головами сидящих людей широкие, зеленые лопасти.

– И что случилось потом? – спросил Аарон.

Начальник полиции покосился на сидящую рядом семейку. Все пятеро, утомленные бурным обсуждением прошедшего отпуска, молча занимались каждый своими делами. Ближайший к Андервуду, отец семейства, водил пальцем по экрану планшетного компьютера, как будто сметая с него в разные стороны невидимые пылинки. Напротив него мать уголком носового платка вытирала рот девчонке. Оба пацана отсутствовали в этом мире, поглощенные происходящим в мобильных телефонах.

Андервуд многозначительно посмотрел на Аарона, еле заметно покачал головой и отвернулся к окну.

– То самое и случилось, – сказал он так, чтобы это звучало непринужденно и не привлекало внимания. – Мы к тому времени еще слишком мало знали о взрослых делах. Ну, если ты понимаешь, о чем я… Самой гадкой и неприятной шуткой у нас считалась та, что про волосы на ладошках. Мало из нас, кто избежал разоблачения. Так что…

Андервуд тяжело вздохнул. Снова из под стола показалась рука в кожаной перчатке. На этот раз он взял ей бумажный стаканчик и медленно, с трудом подбирая нужные и наиболее безобидные слова, начал качать его, чтобы взболтать содержимое.

Почти сразу в баре посреди зала, что-то, похожее на заполненный до краев заварочный чайник, разбилось с сочным, мягким звуком подобно упавшему на пол увесистому мешочку с гвоздями.

Редкие головы за столиками повернулись к центру зала. Девочка, которой мама вытирала рот, спросила:

– Мама, что это?

– Сиди смирно, – ответила та.

Теперь женщина рассчесывала волосы на маленькой непослушной головке деревянной массажной расческой.

Аарон наклонился вперед, так чтобы не пришлось говорить слишком громко.

– То есть была пенетрация? – спросил он.

Смешного в этом вопросе было конечно же очень мало. Но, по лицу Андервуда он понял, что тот с трудом подавил рвущийся наружу смех. Губы его сжались, щеки надулись, глаза увлажнились. Он часто заморгал, потом прочистил горло. И внезапно, стал серьезным. Его нижняя губа, прямо как в тот раз на пляже, когда они с Аароном выясняли отношения, отвисла словно кусок безжизненной плоти. Кустистые брови нависли на глазами, как тряпочные козырьки после сильного дождя.

– Фримен использовал для этого пивную бутылку. – сказал он. – Горлышко, разумеется.

Слово «пивную» далось ему как видно легче остальных. Чтобы сказать его, требовалось только набрать в рот воздужа и издать тихий хлопок, как если бы в другом конце ресторана открылась бутылка шампанского.

Догерти сделал это пальцами. – добавил Андервуд все с тем же печальным выражением, застывшем на каменном лице. – И знаешь, что меня поразило больше всего? Она не проронила не звука. Как будто ждала, что будет дальше.

Я только сейчас начал вспоминать: иногда меня посещала мысль, что она специально ходила там, по стройке, как будто ждала нас. Как будто… не знаю… ей не хватало внимания что ли.

Кто знает, что у нее дома творилось? Особенно если учесть, что жила она с полоумной девяностолетней бабкой… Без родителей, без друзей, без развлечений.

– По моему звучит как оправдание. – сказал Аарон.

– Согласен, – Андервуд пожал плечами и глянул наискосок, через стол, на девочку, рассчесаную и слегка подкрашенную, с розовыми щечками и блестками на веках, как куколка в натуральную величину. – Но так оно и было. Любой нормальный ребенок будет избегать опасных мест.

Родители часто говорили мне лежаться подальше от незнакомых людей, имея ввиду, конечно таких как они, взрослых мужчин и женщин. И честно скажу, мне казалось странным слышать от них такое. Потому что нет ничего опасней подростков, в возрасте от 13 до 17 лет.

Я мог спокойно смотреть на мужиков, даже пьяных или жутких на вид, но всегда обходил стороной компании таких же как я, мальцов. Любознательных, энергичных и очень деятельных мостров…

Да, что говорить.

Я и сейчас держусь от них подальше, хотя сын мой, как раз в этом возрасте. Дома они все хорошие. А вот, она, Тильда Сароян, не боялась. Это ясно, как божий день. Либо такая же безумная была, как ее бабка, либо хотела то, о чем сама не имела понятия.

– Зов плоти?

На лице Андервуда возникло теперь выражение, которое свойственно людям все понимающим и открытым, с чувевом юмора, но прячущим эти благородные качества за маской узколобия и озлобленности.

– Пенетрация… зов плоти… что еще? Может тебе книги писать лучше? Или стихи?

– А как еще это назвать?

– Наш штатный психолог, – ответил Андервуд, – сказал бы так: парафильное расстройство, проявляющееся в виде навязчивых фантазий, что в конечном итоге спровоцировало изнасилование в извращенной форме.             Но в таких замысловатых определениях нет необходимости. Они мне не нравятся. Здесь все проще и в то же всремя сложнее. Банальный недосмотр родителей, социальных служб. Никакого сексуального воспитания. Отсутствие занятости для молодежи. В восьмидесятых мало кто думал о таких вещах.

Развлекалисть они не долго. Думаю каждый приложился к ней один разок. Каждый потрогал, где смог дотянуться.

Потом вытолкали ее вон, а сами остались сидеть. Пьяные были. Про рваное платье, брошеное на пол, сразу забыли.

Оставались на стройке до темноты. За разговорами никто не услышал, как одна из машин вместо того, что бы проехать мимо, свернула с Шоссе независимости; как полицейские пробрались внутрь. Спустя пять минут все в восьмером мы ехали в фургоне микроавтобуса Нуабельской полиции.             Помню, как горело мое левое ухо. Саймон, сидящий напротив потирал шею, натертую собственным воротником, за который его волокли к машине.

Догерти, единственный из нас, кто вел себя спокойно. Пока мы ехали он просто спал, засунув руки в карманы и откинувшись головой на борт машины. Примерно представить, о чем он думал у меня не получилось, хотя я догадывался, почему его лицо в тот момент напоминало лицо человека, который мечтает о чем-то хорошем. Мечтать о чем либо будучи задержанным за преступление, мне казалось неуместным. Но мои подозрения подтвердились позже, после того, как нас посадили в камеру в полицеском участке.

Примерно раз в пять минут дверь в камеру открывалась, внутрь заходил высокий, молодой полицейский. Кто-то из нас садился на скамейку, а тот на кого он указывал пальцем, вставал и уходил вместе с ним.

Полийеский тот выглядел очень доброжелательным и спокойным. Я все время ждал, что он начнет спрашивать нас как дела, как настроение, может даже станет шутить с нами. Я не разбирался тогда в званиях и регалиях, но мне показалось странным, что он выглядит как главный – потому что спокойный и веселый – но в то же время занимается такой простой работой. Водит нас туда-сюда, как воспитатель в детском саду водит детей делать на прививку.

Тогда я не знал, что происходит. Сейчас знаю. Нас водили на опознание. Ставили по одному перед непрозрачным стеклом, с другой стороны которого надо думать, находилась Тильда Сароян со своей бабкой.

Догерти забрали последним, сразу после меня, и он таки не вернулся. Один раз только, сразу после того, как его увели, дверь открылась и в камеру вошел отец Роджера – невысокий, худой и такой же рыжий. Он молча нас осмотрел, ничего не сказл и вышел. Как мне кажется, ему позвонили, сразу как только нас привезли и записали наши имена и фамилии, и домашний телефон. Где-то через час отпустили по одному, всех, за кем приезжали родители.

На этом и все и закончилось.

Единственный, за кем тогда не приехали, это Фримен. Поскольку до его родителей не смогли дозвониться, он переночевал в участке и утром отправился домой. Об этом он рассказал нам на следующий день, когда мы встретились во дворе.

– То есть дело так и не завели? – спросил Аарон

– Нет. – ответил Анжервуд, – отец Роджера уладил все в тот же вечер, как я думаю. Нас он, естественно, в известность об этом не ставил.

      Помню только, как я ждал все время, что домой позвонят из полиции и велят родителям прийти в участок. Они, до поры до времени, ничего знали. Но поже я им все рассказал. Сразу после того, как пропал Роджер.

Случилось это, точно не помню когда. Уже летом, примерно в середине июня.

После экзаменов мы еще не успели разъехаться кто-куда, по деревням и курортам. Продолжали собираться, даже на стройку ходили. Временами видели бабку Сароян – Варвару, кажется так ее звали – как она бродила возле стройки, заходила и в наш район. Часто она, если видела нас, просто стояла и смотрела, ничего не говоря.

Роджер, перед тем, как о нем написали в газете, рассказывал, как на днях вынес вечером мусорный пакет и бросил его в бак во дворе. После этого уселся на кухне пить чай, возле окна, выходившего во двор. Он увидел, что бабка Сароян идет по улице с этим пакетом в руках. Он точто знал, что этот тот самый, потому что сквозь него просвечивала коробка от кукурузных хлопьев, которую он опустошил с утра.

А потом мой отец, кажется в воскресенье, читал за завтраком газету и спросил, не мой ли это товарищ на первой полосе. Я посмотрел. Фотография Роджера занимала половину первой страницы. В статье говорилось, что несколько дней назад он не вернулся с дикотеки. Кто-то из ребят видел его уходящим под ручку с очень красивой девчонкой. В статье дали ее описание – синяя юбка выше колен, кремовая блузка, бежевые туфли на шпильках и длинные прямые волосы. Но помолго это мало чем. Девчонку эту, как оказалось, никто раньше не видел. И Роджера Догерти, с тех пор, тоже. Вот начиная с это самой статьи все и завертелось.