Читать книгу Лебединая песня. Любовь покоится в крови (сборник) - Эдмунд Криспин - Страница 16

К их приходу репетиция зашла в тупик. Многие исполнители и оркестранты решили, что сегодня свободный день, и с утра разошлись кто куда в поисках развлечений, какие в будний день мог предоставить Оксфорд. Но поскольку новый Сакс прибыл с завидной оперативностью, – Джордж Грин был грамотный опытный певец, Адам его давно знал, и он ему нравился, – то режиссер Резерстон при отсутствии в оркестре примерно трети музыкантов все же прогнал с ним все мизансцены. Пикок не стал отпускать присутствующих по домам, а объявил перерыв в надежде, что остальные солисты и музыканты все же появятся. Ведь до премьеры оставалось меньше недели.

В зрительном зале горели несколько ламп, но можно было разглядеть великолепную лепнину на потолке и балконы со светящимися часами в центре. В обе стороны от них расходились ложи ярусов с синими бархатными занавесями. Над авансценой в арочном проеме помещалась картина в резной раме с двумя полуобнаженными молодыми женщинами. Сладострастно изгибаясь, они прижимали к губам ангельские трубы.

– Это олицетворение прокторской власти, – заметил Фен, – призывающей университетскую молодежь к добродетели и трезвости.

На сцене Резерстон жаловался Джорджу Грину, новому исполнителю роли Сакса, на поведение подмастерьев в конце второго акта.

– Носятся по сцене как стадо оленей, на которых напал пекинес.

В оркестровой яме тромбонист весьма прилично имитировал полет истребителя на полной скорости, а кларнетист негромко наигрывал джаз.

Джон Барфилд в первом ряду партера поглощал крупный апельсин.

Адам пошел извиниться перед Пикоком за опоздание. Он нашел его за кулисами беседующим с антрепренером Леви, крупным, добродушным австрийском евреем. По-английски он говорил свободно, но с сильным акцентом.

– А, Лангли, здравствуйте, – обрадовался Леви. – Ну что за кошмар у вас тут творится. Schrecklich, gar fabelhalft[14]. Признаюсь, я терпел этого пьяницу из-за голоса. Думаю, он был второй после Шаляпина. Но теперь, когда с ним кто-то жутким образом расправился, ничего не поделаешь.

Адам представил Фена.

– Но мы выпустим спектакль, – продолжил Леви. – Непременно. – Он погладил Пикока по спине. – Посмотрите, какой у нас замечательный маэстро. А как он держит оркестр. Они делают в точности то, что хочет дирижер. И духовики, – Леви повернулся к Фену, – представляете, духовики, когда он говорит, слушают с раскрытым ртом. – Он рассмеялся. – И контрабасисты тоже. Они вообще грубияны, на концертах перемигиваются с девушками из публики, но с нашим маэстро ведут себя как шелковые. – Леви похлопал по плечу смущенного Пикока, после чего, пожелав всем удачи, откланялся. Ему пора было возвращаться в Лондон.

Начали подходить опоздавшие оркестранты. Трубачи тут же принялись раздуваться, скрипачи и виолончелисты настраивали инструменты.

– Я думаю, скоро можно будет и начать, – произнес повеселевший Пикок.

– Как видите, смерть Эдвина Шортхауса никого здесь не опечалила, – произнес Адам, оглядывая артистов, готовящихся к репетиции.

Фен кивнул:

– Вы знаете, мне даже как-то неловко в такой ситуации искать убийцу.

К ним подошла Джоан Дэвис. Адам их познакомил.

– Я видел вас в роли маршальши, – сказал Фен. – Это было чудесно. В прошлом году слушал Лотту Леман[15]. Вы нисколько не хуже.

Джоан улыбнулась:

– Вы мне льстите.

Они помолчали.

– Уже твердо решено, что это было убийство? – спросила она.

– Я в этом убежден, – ответил Фен. – А как полиция, не знаю.

Затем Джоан неожиданно произнесла:

– Профессор, я в смятении. Мне нужна ваша помощь.

– Рад вам услужить, – отозвался Фен. – Тем более что я собирался с вами поговорить. Мы можем отойти?

Джоан подошла к стоящему неподалеку Пикоку:

– Джордж, с какого места мы начинаем?

– С собрания мастеров и песенного состязания, – ответил Пикок.

– Тогда я пока не занята. – Она повернулась к Фену: – Пойдемте ко мне в гримерную.

Фен в свою очередь повернулся к Адаму:

– Вы можете петь и одновременно следить за своей супругой?

– Вполне.

– А зачем следить? – спросила Элизабет. – Со мной будет все в порядке.

– Наверное, именно так ответил Цезарь на вопрос Кальпурнии в мартовские иды[16]. Так что, пожалуйста, без особой нужды никуда не отходите.

– О чем идет речь? – поинтересовалась Джоан. – Почему с Элизабет что-то может быть не в порядке?

– Я вам скоро объясню, – пообещал Фен. – Надеюсь, ваша гримерная не на последнем этаже? Стыдно признаваться, но я уже не молод. И ноги уже не те. Как говорится: mon beau printemps a fait le saulêt par la fenetre[17].

– Не беспокойтесь, мы уже пришли, – успокоила его Джоан, открывая дверь гримерной.

Комната была такой же, что и та, где встретил свой конец Эдвин Шортхаус, но ее содержимое выглядело, разумеется, совсем по-другому. Фен в очередной раз изумился тому, как женщины могут сделать любой беспорядок симпатичным и уютным. Одежда, косметика, книги, фотографии, разные случайные вещицы…

Джоан включила электрокамин, они сели рядом, закурили.

– И какие же у вас затруднения? – спросил Фен.

– Понимаете, – начала Джоан, – вчера вечером после ужина я и еще несколько участников спектакля собрались посидеть в баре, обсудить ситуацию. Мы были сильно удручены тем, как прошла репетиция. И одинаково сожалели о том, что родители Эдвина когда-то встретились. И тут я ляпнула – хорошо было бы отравить его. Конечно, не на смерть, а только чтобы он не мог петь. Кто мог знать, что через некоторое время Эдвин Шортхаус будет найден мертвым. Все бы ничего, но сегодня нас по очереди опрашивал инспектор Мадж, и кто-то ему рассказал об этом.

– Понимаю, – протянул Фен, выпустив кольцо дыма.

– Когда инспектор говорил со мной, мне ничего не оставалось, как подтвердить свои слова. Это скверно, потому что вырванные из контекста они звучат зловеще. Но, как говорится, слово не воробей.

– Вот именно, – согласился Фен.

– Но это еще не все. Выяснилось, что джин Эдвина был сильно сдобрен нембуталом, а я единственная, у кого здесь был такой препарат.

Фен выпрямился. Издалека донеслась проникновенная и возвышенная музыка. Началась репетиция первого акта. Барфилд затянул: «…я призываю мастеров на сходку…»

Да, неизвестно, какие фантазии могут возникнуть в голове Маджа в связи с этим нембуталом.

– Мне выписывают его от бессонницы, – продолжила Джоан. – Есть рецепт.

– Но то, что у вас есть нембутал, еще ничего не значит.

– Вся беда в том, – сказала Джоан, – что изрядное количество его пропало. Несколько десятков капсул.

– Откуда пропало?

– Из вон того ящика.

– Вы хранили лекарство здесь?

– Нет. Просто несколько дней назад положила в ящик и забыла. В последнее время я спала хорошо, и лекарство не было нужно. А когда сегодня хватилась, больше половины нет.

– Вы что, гримерную не запирали?

– Запирала, но не всегда. Здесь у меня нет ничего особенно ценного.

– Тот, кто украл лекарство, должен был знать, что оно у вас есть.

Джоан усмехнулась:

– Об этом наверняка известно половине труппы. Вы знаете Аделу Брант, которая поет Магдалену? – Фен отрицательно покачал головой. – Она заходила как-то ко мне и видела нембутал. Этого достаточно. Не сомневаюсь, что она тут же принялась нашептывать всем: «Вы представляете, Джоан принимает нембутал. И держит его у себя в гримерной. Говорят, что это наркотик…» В общем, что-то в этом роде.

– Да, – задумчиво проговорил Фен, – в актерской среде такое бывает. Но тут не за что зацепиться. Неужели Мадж всерьез подозревает вас в убийстве Шортхауса?

– Ну до этого, я думаю, дело не дошло. – Джоан глубоко затянулась сигаретой. – Мне показалось, что он считает смерть Эдвина самоубийством. С другой стороны, нембутал в его бутылке с джином противоречит этой версии.

– И что за мотив мог быть у вас для убийства?

Джоан вздохнула:

– Целых два. Бескорыстный и корыстный. Первый – желание спасти постановку, второй – спасти Джорджа.

– Какого Джорджа?

– Джорджа Пикока, дирижера. – Она посмотрела на Фена: – Профессор, что мне делать?

– Ничего.

– Но я должна что-то предпринять. Нельзя, чтобы обо мне подумали…

– Пусть они думают все, что им нравится. А вы не переживайте. Выдвигать против вас обвинения – это такой же абсурд, как изобретение Бленкинсопа.

– А кто это?

– О, мистер Бленкинсоп мой любимый трагикомический персонаж из истории. Он жил в эпоху, когда железные дороги, поезда, локомотивы существовали только в теории. Так вот Бленкинсоп, считая, что локомотивы будут пробуксовывать и не смогут двигаться по рельсам, предложил модель паровоза с зубчатыми колесами. Представляете? – Фен загасил сигарету. – И учтите, у Маджа против вас нет абсолютно никаких доказательств. Если даже на разбирательстве у коронера присяжные вынесут вердикт, что это было убийство, инспектор суду ничего предъявить не сможет.

– То есть я зря запаниковала, – заключила Джоан. – Ладно, не будем об этом. Вы сказали, что хотели со мной поговорить.

– Да. Подробнее узнать о Стейплтоне и Джудит Хайнс.

– Тут особенно нечего рассказывать. Они любят друг друга. Он композитор. Сегодня утром я просмотрела черновик вокальной партитуры его оперы.

– Мадж ее вернул?

– Да. Партитуру нашли в квартире Эдвина.

– И какое впечатление?

Джоан поморщилась:

– Честно говоря, не очень. Но он молод, и главные свершения у него впереди. Композиторский талант у некоторых в полную силу проявляется не сразу. Да мне сейчас трудно судить о чьей-то музыке, когда голова полна «Мейстерзингерами». Как говорил Пуччини: «Иногда мне кажется, что по сравнению с ним мы только тренькаем на мандолинах». Это он о Вагнере.

– А Уолтер Тернер считал лучшей оперой Вагнера «Летучий голландец». – Фен попытался напеть первые такты увертюры. – Что касается «Мейстерзингеров», наверное, еще только «Генрих IV» Шекспира так прославляет величие и благородство человека. В отличие от «Макбета» или «Девятой симфонии» Бетховена, где речь идет о богах. – Он помолчал, а потом, как будто спохватившись, произнес: – А что там было у Шортхауса с Джудит Хайнс?

– Эдвин имел на нее определенные виды, – отозвалась Джоан. – Далеко не благородные.

– И были инциденты?

– Были, – призналась Джоан. – Но я не хочу об этом говорить, потому что обещала…

– Я думаю, в данной ситуации обещание можно нарушить. Надеюсь, это никак не опорочит молодую девушку?

– Нет… но все же…

– Понимаете, Шортхаус мертв, но существует угроза жизни еще кое-кому.

– Вы серьезно?

– Абсолютно.

– Но они не имеют отношения ни к чему такому.

– Наверное, нет, но в данном деле важна каждая мелочь.

Джоан колебалась недолго.

– Не так давно я застала Эдвина в его гримерной, сильно пьяного, когда он пытался изнасиловать Джудит. Я видела своими глазами, как он стаскивал с нее платье. Бедная Джудит, сколько страдания было на ее лице. Пришлось вмешаться.

– И каков был результат? – с интересом спросил Фен.

– Схватила его за воротник и стукнула по голове. Он повалился на спину и заснул.

– Превосходно.

– Потом Джудит умоляла меня никому об этом не рассказывать. Говорила, что ей будет очень неудобно перед людьми. Пришлось обещать.

– Но Стейплтон об этом узнал?

– Да. Ему она рассказала. На следующий день он подошел ко мне с благодарностями. Вид у него был довольно странный. Думаю, он весь кипел от гнева. – Она замолкла. – Теперь, полагаю, в вашем перечне мотивов появился еще один.

– Знаете, я что-то подобное подозревал. – Фен достал свой золотой портсигар, предложил сигарету ей, сам закурил. – Как вы провели вечер, когда погиб Шортхаус?

– Мы посидели в баре, а потом я пошла к себе в номер. Это было в начале десятого.

– То есть алиби у вас нет.

– Как видите.

– И вы могли никем не замеченная выскользнуть из своего номера и через задний выход отеля пробраться в театр, в гримерную Шортхауса и подвесить его в петле на веревке, прикрепленной к крюку в потолке.

– Запросто.

Фен кивнул:

– А что вы делали сегодня после ланча?

– Зачем вам надо это знать?

– Есть причина, – дружелюбно отозвался Фен. – И весьма основательная.

– Вы заставляете меня нервничать. Я сейчас начну рассказывать и что-нибудь со страха перепутаю, а вы засадите меня в тюрьму за то, чего и в жизни не делала.

Фен встрепенулся. От тепла электрического камина его потянуло в сон.

– Ничего страшного. Посидите немного, а потом разберутся и выпустят.

Они посмеялись.

– Ну и чем вы занимались?

– После ланча, – начала Джоан, – я написала несколько писем в комнате отдыха отеля. Там были люди, довольно много, они могут подтвердить. Где-то в четыре появился Карл, и я пригласила его на чай. Потом пришел инспектор. Пил с нами чай и расспрашивал.

– А больше никого из участников спектакля вы не видели?

– Нет. – Она задумалась. – Хотя приходила Элизабет. Побыла с нами несколько минут. Это было уже после ухода инспектора.

– О чем шел разговор?

Джоан пожала плечами:

– Ни о чем определенном. Так, обычная болтовня. Впрочем, перед самым уходом она вдруг объявила, что знает, кто убил Эдвина.

– Ну, наверное, это была шутка.

– Возможно. Карл ушел вскоре после нее, поднялся наверх поговорить с Джорджем, а я допила чай и вдруг вспомнила, что не сказала Элизабет о сегодняшней репетиции. Решила зайти к ней. Дверь была не заперта, в номере никого не было.

«Надо же, – подумал Фен, – тот, кто напал на Элизабет, не потрудился запереть за собой дверь. Какая оплошность. Конечно, если нападавшей не была сама Джоан».

Профессор внимательно посмотрел на нее.

А что, она вполне способна это сделать. Да, оперная дива, шарм и так далее, но за всем этим просматривается твердость и решительность. Но, с другой стороны, именно такие качества свидетельствовали против версии о виновности Джоан. Тот, кто напал на Элизабет, действовал необдуманно и как будто в панике.

– Я окликнула Элизабет, – продолжила Джоан, – но она не отозвалась. И все же мне показалось, в номере кто-то есть. Ощутилось какое-то движение. Я прислушалась и решила, что это в соседнем номере.

– В ванную комнату вы не заглядывали?

– Нет. Дверь была полуоткрыта, но я проверять не стала. – Она испытующе взглянула на Фена: – Профессор, скажите, с Элизабет что-то случилось?

– Пока нет. Но сегодня днем ее дважды пытались убить. Примерно в то время, когда вы заходили к ней в номер. Так что ваши наблюдения очень важны.

Джоан была потрясена.

– Убить Элизабет? Но почему?

Фен пожал плечами:

– Не знаю. Но давайте продолжим. Вы оставили на столе записку и что дальше?

– Записку? – недоумевающе спросила Джоан. – Ах да, конечно. Я написала записку, а потом пошла в театр. Вот и все.

– По пути в номер Элизабет и обратно вы кого-нибудь встретили?

– Кроме горничных, никого.

Фен представил, где мог скрываться нападавший. Скорее всего в туалете. Дальше по коридору совсем недалеко находится номер Пикока. А что, если злоумышленник вышел оттуда?

Фен отмахнулся от этой мысли, как от назойливой мухи. Единственную новость, какую ему удалось получить из беседы с Джоан – что инспектор Мадж разрабатывает свои вздорные версии.

Он решительно поднялся на ноги.

– Ну как, я сдала экзамен? – спросила Джоан.

Фен улыбнулся:

– Да. На отлично.

Она выключила камин.

– Тогда пойдемте.