Читать книгу Былины Окоротья - Егор Андреев - Страница 12

5.

Самый лучший воин

Утро выдалось на удивление холодным, несвойственным даже для капризной весенней поры Окоротского края. Ночной заморозок сковал прозрачной, ломкой плёнкой лужи, покрыл седой коростой льда обомшелые комли старых пней, выпал серебристой пудрой инея на листьях лопуха и папоротниковых вайях. Кружевина даже прихватила белой вязью нижние ветки деревьев и кустов. Угрюмые кметы, стуча зубами, наскоро развели костры и, похлебав походные харчи, принялись сворачивать заиндевелые палатки. В стылом воздухе висела напряжённая скованность и тишина. Слова в ней застревали, будто в сосновой живице, и разговаривать людям совершенно не хотелось. Наконец сборы закончились, и десятки построились на опушке. Пора было отправляться в путь-дорогу. Опричники, удивив всех, поднялись ещё раньше и теперь, оседлав коней, замерли в горделивых позах у самой кромки леса. Там, где в непроглядной гуще из крапивы, рябинника и поросли молодой ольхи виднелась едва различимая тропа, уходящая меж колоннады неохватных стволов сосен.

Всеволод, бросив беглый взгляд на своих людей, с беспокойством огляделся.

Заметил он её не сразу. Врасопряха в сопровождении каурки стояла чуть поодаль, в стороне, у распушённого, кудлатого куста кизильника, усыпанного тёмными, мелкими листочками. Завернувшись в плащ, кудесница пыталась согреть дыханием озябшие ладони. Заметив, что он смотрит, волховуша отвернулась, сделав вид, что поправляет ремешок подпруги. В следующую секунду её фигурку скрыла широкая спина Ксыра, появившегося всё так же неизвестно откуда, и непонятно как не замеченного воеводой раньше. С неприятным чувством сожаления и вины Всеволод развернулся и пошёл к ожидавшим всадникам.

Как он и предполагал, бравада опричников оказалась делом напускным. Вчерашняя попойка не прошла для них бесследно, о чём красноречиво говорили помятые, опухшие лица молодцов. Княжича среди них не было.

– Вижу, утро для вас добрым не сказалось, – Всеволод встал перед строем конских морд и насупленных, недовольных физиономий с набрякшими мешками под глазами.

– Ничего, воевода, для нас похмелье не впервой. На твёрдости рук никак не отразится. Лучше расскажи куда дальше править? – спросил, позевывая, Тютюря.

– Сам пока не знаю. Поведёт отряд Кузьма – мужик из местных. Мы за ним. Ты же со своими людьми замкнёшь колонну.

Калыга покорно склонил голову, на сей раз не став спорить и пытаться выторговать место во главе. И ежу было понятно, что в густом бору, на узкой тропке конному не развернуться. Случись нужда к отходу и всадники лишь потопчут идущих за ними гридей.

Всеволод кивком оценил понятливость Калыги.

– И ещё совет. Держите руки подле стали, места здесь дикие, раздолье для лихого люда. К тому ж Врасопряха говорила леший где-то рядом бродит…

– Не пугай сокола вороной, не первый раз за стены вышли. Знаем, как с вольницей управляться, а в лесных пугалищь-страховидл, придуманных бабьем, чтобы стращать не желающих заснуть детишек, я не верю.

– Моё дело предупредить, – пожал плечами Всеволод, с трудом сохраняя невозмутимое выражение лица. Ему уже осточертело это напыщенное, пренебрежительное отношение дворян. Их косые, надменные взгляды и полное отсутствие дисциплины. Не будь приказа Ярополка, он бы давно прогнал барских отпрысков взашей. Но приказ был, и воеводе ничего не оставалось, как смириться и терпеть.

Оставив приспешников наедине с головной болью и несвежим дыханием изо рта, Всеволод вернулся к уже выстроившейся по-походному дружине. Там же он нашёл Петра. Молодой княжич, балансируя на одной ноге, пытался веткой счистить с подошвы сапога налипший комок медвежьего дерьма. Дело продвигалось у него неважно. Увидев воеводу, он прекратил свои тщетные попытки, вытер подошву о траву и пошёл навстречу.

– Гой еси, Всеволод Никитич! – задорно воскликнул Пётр, – солнце встало. Пора в путь трогать!

Проспавшийся, посвежевший юноша выглядел намного лучше своих вчерашних собутыльников. «Что ж в его возрасте это нормально» – с доброй завистью подумалось воеводе.

– И ты не хворай, Пётр. Отрадно видеть тебя в хорошем настроении. Для долгого пути такое в самый раз.

Княжич, подойдя к осёдланному Ставрасу – взял коня под удила и вывел на тропу. Встал рядом с Всеволодом. Ярка, недовольная соседством с мерином, попыталась укусить гнедого. Воевода, ругнувшись, дёрнул норовистую кобылу за узду.

– Пойдёшь с нами? Думал предпочтёшь общество Тютюри.

Пётр опустил глаза. Смутился. Вроде бы.

– Нет. Теперь последую твоему совету – дружину не оставлю. Князь должен оперёд всех идти, чтобы другим было понятно, кто здесь верховодит.

– Ну-ну, оперёд-то пойдёт Карась, поскольку только он дорогу знает. Но всё же рад слышать, что мои слова для тебя не пустой звук.

Пётр снова опустил глаза и теперь, вне всяких сомнений, залился краской.

– Прощения прощу, Всеволод Никитич ежели давеча зазря тебя обидел. Просто оставаться с вами было так…

– Скучно? – понимающе ухмыльнулся Всеволод, одёргивая кобылу, которая всё ещё не оставила попыток отщипнуть клок волос с гривы соседа. – Конечно, это не то, что с щёголями на рысаках скакать. Да и разговоры у них, поди, не о надоевшей пшёнке, не о натёртых в переходе мозолях, а всё о славе. О победах, про которые сложат геройские былины, живущие в устах народа целые века. О цветах под ногами и девушках на шеях.

– А хоть бы и так, – с вызовом вскинул голову Пётр, – Всё ж лучше, чем задом престол протирать. Жизнь нужно прожить так…

– Знаю, знаю. Чтоб было о чём вспомнить. Быстро, смачно и красиво. Только знаешь, что… Слава, она тоже разная бывает… порой вовсе не такая, о какой мечтал.

Пётр недоверчиво посмотрел на Всеволода из-под рыжей чёлки, явно не понимая, куда клонит окольничий. Заметив это, воевода замолчал. Ему не хотелось отпугнуть юношу излишними нравоучениями. Всеволод по себе знал, что в таком возрасте у мальчишки они не вызовут ничего, кроме отторжения. Мудрость приходит с годами – глупость остаётся навсегда. Так гласила народная молва, и воевода был совершенно с этим согласен.

– Вижу, обзавёлся ты обновой? – желая сменить тему, окольничий кивнул на дорогие, украшенные серебряными бляшками и сложной резьбой ножны, висевшие на поясе княжича. Из проклеенного мехом устья торчал эфес с волнообразной гардой, перевязанной ярко-алым темляком. Юноша с наигранной небрежностью потянулся к оружию, и искривлённый клинок мармарского булата легко покинул своё ложе. Дракон на рукояти, отражая свет зари, блеснул яхонтовым глазом.

– Ты об этом? – мальчишка с плохо скрываемой гордостью рубанул крапиву, – Митька подарил. Он сказал, что у настоящего воина должно быть настоящее оружие, а это самый что ни на есть всамделишный булат. Я решил, что назову его «Кровавый жнец».

– Во как. Жнец! – воевода изо всех сил старался быть серьёзным, – Хорошее имя… для меча. Только мой тебе совет княже, когда после ратных подвигов ты станешь воздавать хвалу э… Жнецу, делай это скрытно от дружины, чтоб не вызвать…

– Зависти?

– Нет. Смеха.

– Чего? – Пётр перестал размахивать саблей и недоверчиво поглядел на воеводу, – все великие витязи имели легендарные мечи, – сказал он чуть ли не с обидой, – У Кожемяки был Стопудень, у Хотена – Финист, у Вольги – Ракита. Разве нет?

– Твоя правда, – подтвердил Всеволод, – не припомню, чтоб Вольга в притчах бился старой мотыгой. Вот только не оружие сделало их прославленными воинами, а уменье им владеть. Все эти Финисты, Хрисаоры, Кладенецы, Иглы и Разрубатели черепов появились уже после того, как стало ясно, что в бою их хозяев очень трудно упокоить. Обычный добротный меч, топор, копье, кистень или простецкая дубина в руках умелого рубаки, тут же обрастают слухами о скрытой в них чародейской силе, заговоре, что хранит его владельца. Воин сам не замечает, как его оружие становится легендой. Так что и называть Росланею свой палаш Самосеком не было нужды, за него это сделали другие. Меч, каким бы хорошим ни был, есть в своей сути всего лишь кусок стали, и только от владетеля оружия зависит, станут ли его враги бояться так, что придумают своему страху имя. И уж ни в коем случае нельзя привязываться к железке. Поэтому, ежели кладенец тянет тебя на дно пучины – брось его, искренний тебе в том совет. – Всеволод протянул руку, – Можно?

Приняв клинок у Петра, окольничий придирчиво его осмотрел. Положив указательный палец на крестовину, воевода вытянул руку вперёд, «простреливая» глазом кривизну сабли по долу, взвесил на ребре ладони, выверяя баланс, проверил прочность на изгиб, потрогал острие кромки, и, в конце концов, вернул владельцу.

– Хорошее оружие. Лёгкое и прочное. Для конного боя в самый раз, но опасайся без меры колотить им по щитам. Булат не крица, но всё ж предел прочности имеет.

– Хм… спасибо.

Паренёк принял назад саблю и смущённо вложил в пёстрые ножны.

– Наверное, и вправду, самому давать ему имя будет глупо. Пусть это сделают другие, когда я стану самым лучшим воином Окоротья…

– Прости, не понял кем?

Пётр на мгновение смутился, но тут же, вскинул голову, сверкнул серыми, отцовскими глазами и твёрдо заявил:

– Я стану самым лучшим воином. Вот увидишь. Буду как Калыга, даже лучше.

Всеволод нехорошо прищурился. Недовольно хмыкнул, думая о том, что в обществе опричников Пётр с удивительной скоростью нахватался всякой дури. Ох, и не хотел он заниматься воспитанием молодого княжича, брюзжать над ним, как старый дед, но видимо придётся.

– И кто ж такой, по твоему мнению этот самый «лучший воин»? – осторожно поинтересовался Всеволод, – Тот, кто искуснее других умеет разваливать головы недругов? А может, скачет на буланом коне, обгоняя ветер? Пьёт больше остальных, носит ожерелье из отрубленных ушей поверженных врагов как онригарские мамлюки? Объяснишь мне, старому воркотуну?

– Ну, нет… – протянул Пётр, явно застигнутый вопросом Всеволода врасплох. Княжич немного постоял, подумал и изрек: – Самый лучший воин, это тот, кого все уважают и боятся. О ком слава оперёд него идёт и кого никто победить в бою не может. Прям как Митьку.

– Не спорю, Тютюря здорово умеет покрутить мечом. Но знаешь, на большаках встречались мне ребятки: наёмники, мародёры, разбойники, которые владели клинком ничуть не хуже, а может даже лучше, чем Калыга. И о них тоже молва на много вёрст окрест шла, недобрая, но всё же слава. Многие тоже говорили о них как о самых лучших воинах.

– И что же с ними стало?

– То же, что и со всеми, кто идёт тропой душегубства и разбоя. Их убили. Причём смерть они нашли от рук ничем непримечательных солдат, охотников за головами, или вконец пресытившихся их бесчинствами простых деревенских мужиков. Говоря другими словами – не самых лучших воинов. И знаешь что? Через пару лет, имена тех, кого боялась вся округа, перед кем дрожали войты и тиуны, никто уже не мог припомнить. Все эти Черные Дроимы, Кровавые Леехи, Маль Горан ибн Каир Одно Ухо быстро забылись. Потому как человек устроен так, что старается выбросить из головы всё плохое, все беды и ужасы, что с ним случились. Люди хотят помнить лишь хорошее, так им легче жить. А посему, на мой взгляд, нет смысла быть самым лучшим воином, ежели о тебе никто не захочет вспоминать. Достаточно быть хорошим человеком. Радеть за дело правое, вставать на сторону тех, кто не может позаботиться о себе сам, жить по совести и чести. Порой это намного сложнее, чем научиться лучше всех владеть мечом.

– По-моему, ты мелешь вздор, – обиженно надулся княжич.

– Может быть, – Всеволод пожал плечами, – вот только твоего отца никто тоже не назвал бы «лучшим воином». Однако слава Ярополка гремит от ледяного взморья Хадрхейма до самого Калиграда. Кого ни спроси, любой ответит, что Ярополк Митич – князь Марь-города – славный муж, сделавший для людей намного больше, чем Вольга, убивший огнедышащего змея. Поскольку горын, разоривший в былине деревню, погубил с десяток людей не больше, а пришедший после набега Орды голод выкосил тысячи. И только усилиями Ярополка, его упорством и трудом здесь, на Окоротье, помóр среди людей удалось пережить без значительных потерь. Так вот и скажи мне, кем желанней быть – лучшим воином или хорошим и толковым человеком?

Пётр, насупившись, молчал. Всеволод не считал, что молодой княжич так вот сразу переменит свои взгляды, но он сомневался, а это уже было хорошо.

– Молчишь? Правильно. Подумай над моими словами. А что до славы, то вовсе необязательно добывать её мечом. Порой она сама к тебе приходит.

Пока окольничий и юноша беседовали, дружина выстроилась в колонну. В ожидании приказа люди переминались с ноги на ногу, ведя тихие пересуды, а вьючные ослики пряли ушами. Наконец протрубил рог, и отряд тронулся с места, исчезая под сенью вековых деревьев. Шаги дружины, сначала сбивчивые и неровные, постепенно выстроились в единый, чёткий ритм, отточенный в несметном числе пеших переходов. Походный марш, которым ноги воинов привыкли пожирать поприща, набирал свой темп.