Читать книгу Былины Окоротья - Егор Андреев - Страница 7

Остаток дня Всеволод провёл в казармах и на стрельбище. Дел у него оказалось невпроворот. Нужно было предупредить подчинённых о грядущем переходе, оставить распоряжения, которые надлежало выполнить в его отсутствие, устроить смотр амуниции и отдать указания огнищному13 о выдаче в дорогу провианта. Занятый приготовлениями к походу, Всеволод не заметил, как истаял день.

Несмотря на всеобщую надежду, дождь так и не пошёл, и вечер, пылающий заревом заката, сделал то, что в своё время сталось лишь под силу нашествию ордынцев. Он опустошил улицы Марь-города подчистую. Люди в ожидании прохлады выходили из домов и окунались в тягучий обжигающий кисель – ужасно спёртый, разогретый воздух, в котором не летали даже насекомые. Не выдержав подобной пытки, горожане спешили снова укрыться в кущах. В зависимости от сословия марьгородцы искали спасения от зноя в тёмных избах, клетях, завалинках и дорогих палатах – везде, где было пусть хоть на маленькую толику, хоть на каплю, но прохладней. И всё-таки, несмотря на царившее в городе пекло, вечер был мучительно красив.

Отблески прощальных лучей солнца разлились по небу охрово-багряными лиманами. Отразившись ярким перламутром от взбитых куполов облачных чертогов, они утопили тёмную их сторону в ультрамариновых тенях, сделав облака похожими на загадочные острова, дрейфующие в безбрежности небесного залива. Казалось, весь мир замер, опустел и вплавился в гигантский кусок янтаря, чтобы застыть в молчаливой пучине вечности. Безлюдный и немой.

Взмокший как речная выдра Всеволод устало держал путь домой. Казармы располагались далеко, на краю посада, однако воевода, пожалев Ярку, отправился туда пешком И вот теперь, бредя по пыльным, душным улицам он расплачивался за своё сердобольство. Ноги в сапогах гудели, меж лопаток образовался настоящий водопад, а пить хотелось так, словно окольничий был брошенным соплеменниками дервишем в пустыне.

Вскоре Всеволод вышел на знакомое пересечение улиц. Ему уже доводилось бывать на этом пятаке, на который со всех сторон наползали кривобокие дома. Мастерские канатчиков и бондарей соседствовали с рыбацкими хибарами. И если цеховики предпочитали строить свои обиталища подальше от реки, то ветхие избы кочетников14 ютились прямо на косе, намытой течением Ижены. Точь-в-точь грибы-головёшки, растущие из песка.

Прямо посреди перекрёстка возвышался вестовой камень.

Пирамидальный валун, скорее даже обломок скалы, слишком большой, чтобы его можно было сдвинуть с места, торчал, как огромное гранитное яйцо. Не в силах совладать с ним, местные каменотёсы приспособили его под городские нужды. И теперь на гладко обточенной грани камня виднелись пометки, указывающие на основные достопримечательности Марь-города. Здесь даже была надпись, посвящённая городской тюрьме. Выбитые в рудовом граните строки возвещали: «Отсель, в четверть версты к заходу солнца, умещена яма для хмыстеней15, татей, душегубцев и непрошеных гостей». Аккурат под текстом, скрестив пегие лапы, лежал дворовый пёс. Почуяв Всеволода, он принялся вяло тявкать, но видя, что это не возымело должного эффекта, замолчал и снова уронил голову на лапы. Судя по всему, барбос справедливо решил, что в такую жару ожидать от него чего-то большего – просто преступление. Всеволод с ним полностью согласился. Отерев со лба испарину, стряхнул с ладони солёные капли, которые, упав в дорожную пыль, разве что не зашипели. Опёршись спиной о горячий камень и согнув в колене ногу, воевода стянул с неё сапог. Потряс его, вытряхивая попавший камешек и перемотав портянку, принялся натягивать обувку. Его блохастый сосед, тяжело дыша и вывалив язык, смотрел на это действо скучающим, ленивым взглядом.

Надев сапог и для верности притопнув, Всеволод облизал пересохшие губы и попытался сглотнуть. Комок густой слюны проследовал по горлу, ворочаясь, словно беспокойный ёж. Муки жажды становились нестерпимы.

– Думаю спрашивать, «будет ли у тебя чего попить» не стоит? – ради шутки обратился воевода к псу и ошарашенно замер, получив в ответ:

– Отчего ж не будет, вода не добродетель, пока что всем хватает.

Потрясённый Всеволод не сразу понял, что голос доносится с другой стороны камня. Осторожно заглянув за его ребристую, изъеденную рыжим лишайником поверхность, он увидел молодую девушку.

Высокая, почти с него ростом, она была одета в простое, подпоясанное чёрным кушаком льняное платье и узкий повойник с челом вышитым золотой гладью. На грудь незнакомки спускались две толстые, чёрные как смоль косы с вплетёнными серебряными колтушами16. Украшения изображали сов, расправивших в полёте крылья. Горя яхонтовыми камешками глаз, неясыти скрючивали острые, словно бритвы, когти. Ночные хищницы явно охотились.

Всеволод получше пригляделся к незнакомке и понял, что поторопился, мысленно назвав её девушкой. Нет, старухой она точно не была, но вот и молодкой тоже. Гладкое, слегка бледное лицо словно позабыло, что такое возраст. Чернявой с равным успехом подошли бы и цветущие двадцать и зрелые сорок лет. Тонкие брови над изящным, слегка вздёрнутым носом, узкий подбородок с ямочкой и резко очерченная, волевая линия губ делали бы её красивой, если б не глаза…

Неожиданно Всеволод понял ещё одну вещь – не так уж и сильно он хочет пить. Не настолько, чтобы долго выдержать подобный взгляд.

Очи незнакомки, в обрамлении густых ресниц, искрились как два дымчатых опала. Их истинный цвет невозможно было угадать. Они то отливали золотом, то холодили серебром, то становились мутными, с темной поволокой, будто подёрнутая маслянистой плёнкой грязная вода. Женщина, без сомненья, не принадлежала к простым смертным. При встрече с подобными ей обычные марьгородцы привыкли проявлять почтение и низко кланяться. В разговоре, дабы не будить лихо, стоило именовать Чернявую не иначе как «мудрой» или «ведой». Однако меж собою, за глаза, для определения таких женщин горожане пользовались другим, более понятным словом – ведьма.

– Ну что ж ты, воевода, замер. Али пить уж расхотел?

Всеволод только тут заметил, что волховуша протягивала ему берестяную, просмоленную и обмазанную глиной флягу, висящую на сплетённом из конских волос шнурке. Машинально приняв баклажку, Всеволод приник к узкому горлышку. Вода была изумительно студёной и немного сладковатой на вкус, отдавая мелиссой и чуть-чуть мёдом.

– Благодарствую, государыня, – окольничий, отерев губы, вернул сосуд хозяйке, не особо представляя, что ещё сказать.

– Не стоит. Честно говоря, заждалась я тебя, воевода. Думала, уж не случилось ли чего. Ссориться с Тютюрей не каждому с руки, подчас это влечёт за собой печальные последствия. Рада, что всё обошлось.

Речь у черноволосой незнакомки была тягучей и неторопливой. Слова она произносила голосом, пронизанным лёгкой хрипотцой, но, тем не менее, звучащим весьма приятно. Даже мелодично.

Всеволоду и раньше приходилось слышать подобный говорок, наполненный чужими, потусторонними тонами. И не сказать, чтобы окольничему он был по нраву. Такой тембр голос чароплётов приобретал за долгие годы чтения ворожейных заклятий и общения с теми, при одном упоминании о ком у простого человека волосы на голове вставали дыбом.

– Ты ждала меня? Даже про Тютюрю знаешь? – удивился воевода, чувствуя, как по спине прополз раздражающе-неприятный холодок. – И откель, позволь спросить? Углядела в волшебном зеркале, аль в тарелочке с колдовским яблочком? Как ты меня вообще нашла?

Кудесница лукаво улыбнулась.

– Отвечу по порядку, если не возражаешь. Про барчат, которых ты с «Петуха» выгнал, прознать было несложно. Сейчас весь город шумит о том, как Всеволод Никитич – Марьгородский витязь по прозванью Степной Волк, богатырь и воевода, Митьку Калыгу застращал так, что он Ипполиту полную шапку серебра отсыпал. Так ли это было?

– Не совсем. Скорее, я воззвал к остаткам его совести, так что разорился он по доброй воле, – ответил Всеволод, стараясь не придавать значения отчётливо звучащей в голосе морокуньи насмешке.

– Ну а что касается нашей неслучайной встречи, сыскала тебя не я, а мой ксыр. Он хорошо умеет чуять нужных мне людей, особенно тех, кого отметил Акамир.

Из-за спины колдуньи показался рослый, русоволосый парень. Застигнутый врасплох Всеволод от неожиданности сделал шаг назад. Бесшумно выросший, как из-под земли, молодец был не просто крупным, он был огромным, в то же время оставаясь весьма стройным. Невероятно, как такой громила смог укрыться от взгляда воеводы, подкравшись к ним столь незаметно. Необычным было и то, с какой грацией двигался подобный здоровяк. Мускулы, скрытые под белёной косовороткой, плавно перекатывались в такт его шагам, делая спутника ведьмы похожим на изготовившегося к прыжку дикого кота.

Лицо парня под соломенного цвета шевелюрой было абсолютно, до странности бесстрастно. Высокий лоб, ровные палевые брови, голубые глаза, аккуратный нос с горбинкой и гладкий, словно фарфоровый подбородок напоминали красивую, но неживую маску. Ещё одной отличительной чертой Ксыра, было широкое, похожее на ошейник ожерелье. Плотно прилегая к шее, оно представляло собой тугой поджерлок из толстых медных цепочек, скрепляющих три неровно огранённых плоских куска обсидиана. Чёрные как ночь отщепы, имеющие нечёткую форму эллипсов играли бликами заката, горя в лучах умирающего солнца, словно глаза дикого зверя. На взгляд Всеволода, выглядела безделушка чересчур ажурно, совсем по-женски.

Из-под ног воеводы вдруг раздалось протяжное, злобное рычание. Пёс, ощерив пасть и вздыбив на загривке шерсть, припал к земле и поворачивал морду то к колдунье, то к красавцу-парню. Болезненное безразличие вдруг спало с лица Ксыра. Присев на корточки и невинно, совсем по-детски улыбнувшись, он бесстрашно протянул руку прямо к исходящей пеной пасти пса. Всеволод хотел было его остановить, предостеречь, но не успел. Пёс вдруг замолчал, съёжился и, поджав хвост, с диким скулежом бросился наутёк. Удивлённый странным поведением дворняги, Всеволод не нашёл ничего лучше, чем спросить:

– Ксыр? Чудное имя, вроде бы мармарское?

Морокунья непонимающе посмотрела на Всеволода, но потом загадочно улыбнулась.

– Нет, не мармарское. Но, ты прав, он… нездешний, и не говорит на воле17, хоть и понимает нашу речь. Немного.

– Ясно, – Всеволод, в качестве приветствия коротко кивнул парню, но в ответ получил всё тот же отсутствующий взгляд. – Так почто я тебе понадобился, государыня?

– Мне? – колдунья иронично изогнула бровь. – Это ведь не я поднималась на Лысый холм и досаждала Акамиру, пугая старика княжьим гневом. Не я колотила в дверь алькова и ругалась почём зря. Так что это не тебе, а мне надобно спросить, чем Хоровод может помочь Ярополку?

Всеволод слегка смутился, вспомнив обстоятельства своего утреннего визита на Лысый холм, и в то же время обиженно заметил:

– Ежели бы ваш морокун ответил мне сразу, по-человечески, вместо того, чтобы мазаться всякой дрянью, мне бы не пришлось…

– Акамир тебе бы не смог ответить, даже начни ты его заживо свежевать.

– Он что немой?

– Можно сказать и так, – уклончиво ответила кудесница. Затем, немного помедлив, продолжила, – каждый из нас что-то жертвует богам. Иногда это незначительная малость, потери которой ты даже не замечаешь. Иногда что-то ценное, без чего жизнь твоя становится неполной, пустотелой, а иногда…– ведьма погрустнела и отвела взгляд. – Иногда боги забирают у тебя всё без остатка. Тут уж как кости лягут. Единственное, что они не делают, так это не уходят без оплаты.

– Я так понимаю, Акамиру не повезло?

– Напротив, он легко отделался. Но полно об этом, лучше расскажи, зачем вам понадобился волхв в Заречье?

– Тут, такое дело… мутное, как вода в крепостном рву. Да ещё и связанное с карасями…

Отвечая на недоумённый взгляд кудесницы, Всеволод не спеша, обстоятельно рассказал ей об утреннем визите челобитных. О Кузьме по прозвищу Карась и его просьбе. О наставлениях князя. О скверне. Обо всём, что смог вспомнить и счёл важным.

Колдунья слушала, не перебивая. Задумчиво теребя кончик косы, она пристально внимала каждому слову воеводы, и он заметил, как с течением рассказа на лицо женщины наползает тень.

Стоящий за её спиной Ксыр напротив казался безучастным. Расслабившись и опустив плечи, он разглядывал сохнущие на жердях рыбачьи сети отрешённым, равнодушным взглядом. Светло-голубые глаза парня, скрытые за полуопущенными веками, казались совершенно безжизненными.

– Ярополк правильно сделал, что послал тебя на Холм, – сказала ворожея после завершения повествования Всеволода.

– Думаешь, эта скверна – колдовство? Чёрные чары? Наведённый кем-то аводь?18

– Может быть, не знаю. Но в одном ты прав. Разбираться следует на месте, так что жди нас завтра. Так и быть, мы с Ксыром примкнём к твоему отряду.

– Добро, – кивнул воевода. Несмотря на неприязнь, испытываемую к колдунам, он был рад, что один из них станет прикрывать дружине спину. Да и ворожея эта казалась вроде бы даже ничего. По сравнению с остальной кудесной братией, встреченной Всеволодом на своём жизненном пути, его новоявленная знакомая просто излучала радушие. Оставалось выяснить лишь одно…

– Послушай, – Всеволод удержал за руку собиравшуюся уходить женщину, – ты так и не сказала, как тебя зовут?

Колдунья, мягко высвободив запястье, улыбнулась, тепло и непринуждённо, став на мгновение похожей на обычную посадскую девушку. Взглянула на Всеволода своими странными глазами, которые сейчас походили на бездонные агатовые омуты и тихо ответила:

– Зови меня Врасопряхой, воевода.

Все началось, как только последние лучи светила скрылись за неровным, выщербленным далёкими зубцами гор контуром горизонта. Горячее желе, накрывшее Марь-город вдруг дрогнуло, затрепетало, медленно сползая под лёгким дуновением ветра. Подвявшая за день трава, заколосилась под его гребёнкой, как свалявшиеся нечёсанные космы старика, шевелясь сначала мягко, еле видно, но с каждой секундой колыхаясь всё сильнее. И вот уже жёсткие порывы низко пригнули её к земле. Ветер, набирая силу, закачал деревья, зашелестел листвой, подхватывая пыль и мусор с улиц. Хлопая ставнями и трепя пологи над пустынным рынком, он с залихватским свистом ворвался в слободу, словно атаман разбойной шайки. Стрелой пролетев между клетей и изб, качнув набат на каланче, ветер с воем залетел на холм с детинцем. Играючи сорвав со шпиля повалуши раздвоенный алый стяг, с вышитым на нём ястребом, он, комкая, унёс его в беспокойные, курящиеся тучами небеса.

Довольные сим нехитрым даром грозовые великаны приветствовали его, прорезав окоём изломанным расколом молнии. Ярко-белая вспышка на миг превратила реальность в игру света и теней, в скопление неясных силуэтов с острыми краями. За ней с секундной задержкой грохнул гром. Да так, что эхо загуляло по колодцам, а в окнах у дворян задребезжали стёкла. Перепуганные горожане, выглядывали на улицу, чтобы убедиться в том, что Перун не спустился в своей колеснице на грешную землю для последней битвы. Или того хуже, в городе не начался пожар. Маленькие дети, зарывшись в тёплые объятья матерей, были напуганы настолько, что не осмеливались даже плакать.

Стихия, проведя столь впечатляющую прелюдию, перешла к не менее эффектному основному действу. Стремясь показать ничтожным смертным всю свою силу, гроза ревела и бушевала, сотрясая воздух, беспрестанно пронзая его яркими разрядами. Она словно раненое чудовище, билась в агонии и разрушала всё вокруг в последней предсмертной вспышке ярости. Качаясь на волнах, с протяжным скрипом стонали струги и ладьи, ударяясь бортами о причал. Глухо пел детинец. В домах громогласно выбивали дробь запертые ставни. Казалось, конец мира близок.

Наконец, ветер немного поутих и капризно-одутловатые лица туч расплакались, омывая грешную землю шумным ливнем. Хлещущие с небес струи слёз избивали город брызжущими батогами. За несколько минут на улицах и во дворах образовались кипящие от капель лужи. Ещё мгновение, и они слились в единые, мутные потоки, устремившиеся к вспененной, свинцово-сизой поверхности Ижены. Будто маленькие дети, ищущие материнской ласки, ручьи вливались в реку, чтобы безвозвратно раствориться, сгинуть, затерявшись в её неторопливых водах. Раскаты грома, теперь уже не такие оглушительные, напоминали надсадный, мокрый кашель старика.

Дождь перестал идти далеко за полночь. К тому времени он уже растерял все свои силы, напоминая о недавнем буйстве лишь негромким шелестом капель, лёгким касанием щекотавших мокрую листву. Тёмный облачный покров, в последние несколько часов стягивавший небо, разошёлся, и в образовавшейся прорехе показался голубоватый блин луны. В тот же миг холмы и лес зажглись безумным миллиардом серебристых бусин, висящих на ветках и листьях, пойманных в ловушки разлохмаченных кедровых лап. Это дождевые капли заиграли отражённым светом. Впечатление было таким, будто небесный свод вдруг рухнул, и земля превратилась в продолжение безбрежного вселенского пространства, мрачной негостеприимной бездны, вобравшей в себя звезды из бескрайней пустоты.

До рассвета оставалось всего несколько часов.