Читать книгу Былины Окоротья - Егор Андреев - Страница 8

1.

Из Колокшиных ворот

Ранним утром Марь-город заволокло туманом. Густая дымка выползла из прорех в чёрной, предрассветной стене леса. Хватаясь ватными щупальцами за сырую землю, кипенная поволока в считанные минуты добралась до городских стен, сбежавшим молоком перевалила через бревенчатые прясла и выплеснулась на сонные, пустые улицы. Дыша влагой, белая пелена разлилась по меж домов и площадей. Повиснув в воздухе она заставила мир поблекнуть, растеряв яркие краски. Теперь Марь-город выглядел так, словно гигантская рука упаковала его в ящик из мутного стекла.

Разрывая тишину, где-то на слободском подворье пропел первый петух. Забрехала псина. Со стороны Ижены, усиленный акустикой в изгибе русла, послышался одинокий натужный скрип вёсел в уключинах. Это ставившие на ночь сети и вирши рыбаки возвращались домой с утренним уловом, слишком продрогшие, чтобы вести задушевные беседы. К тому же всем известно, что на рыбалке говор лишь помеха. Рыба любит тишину, так что Марь-городские кочетники, все без исключения были не болтливы. В отличие от Пантелея.

– Э-а-а-ах, – зевнул десятник, хрустнув челюстью, – до чего спать хоца. Прям мочи нету. И пошто выходим во такую рань. Подождали б ещё парочку часов, глядишь, и землица бы просохла, и мга осела. Ща по знобкой, по траве шагать, токма портки мочить. Прав я, Видогост?

Второй десятник, катающий во рту стебелёк травинки, смерил Пантелея угрюмым взглядом.

– Не маво ума дело, пошто с ранья выходим. Видно надобность така. Я человек служивый, приказали – исполняю, своими советами воеводу не замаю, да и тебе не советую. К тому ж, ещё часок-другой и на большаке от народу будет немерено.

– Ты чаво такой смурной? – удивился грубости Видогоста Пантелей, – али Тешка снова не дала? Всё никак не уломаешь кралю? Опять твои гостинцы из окна в грязь швыранула?

– Дурак ты, Пантюха. В богадельню бы тебя, да токма даже туда таких скудоумых не берут.

– Может эт и так, как знать, – ощерился Пантелей, показав из-за вислых усов неровные, жёлтые зубы, затем хитро добавил, – окма это не я по девке-вертихвостке сохну. Не я всё жалование на кашемировые платки да пряники спускаю, вместо того чтоб возле сеновала неслухмяницу прижать да хорошенечко пошуровать под подолом. Глядишь, и перестанет упрямиться голуба.

Видогост в ответ не сказал ни слова. Выплюнув травинку, десятник раздражённо тряхнул кучерявой головой с длинными, до плеч, волосами и направился к серым силуэтам остальных кметов. Гриди, кто сидя на рубленном для стройки камне, а кто просто на перевёрнутых щитах, тихо переговаривались друг с другом, и слова беседы бесследно таяли, теряясь в промозглом сизом воздухе. Рядом с людьми, привязанные к вбитым в землю колышкам, скучали два навьюченных осла. Метя хвостами, они трясли ушастыми головами. Косматые шкуры животных блестели от мелкой росяной пыльцы.

Пантелей, озорно глядя в спину удаляющемуся Видогосту, бесстыже захохотал.

– Ты ей не подарки, ты ей елдак свой покажи. Может она тебя с твоими кудрями за девку принимает, – крикнул он вдогонку десятнику, не переставая ржать.

Пребывающий не в духе Видогост, подойдя к своей десятке, прикрикнул на людей, почём зря подняв их и заставив построиться для смотра. Рядник понимал, что ведя себя как капризная старуха, он действует необдуманно и глупо. Но поделать ничего не мог. Вчерашняя размолвка со строптивицей и насмешки Пантелея вывели его из себя.

Пройдя вдоль строя дружины, он придирчиво осмотрел каждого воина и, не найдя причины для укора, почувствовал себя несколько лучше. Видогосту даже показалось, что свербящее, как зуд в паху, раздражение ушло, а предстоящая рутина марша должна была и вовсе сгладить последствия скверного утра. Но приказа выступать всё не поступало, и ожидание становилось утомительным. Бездействие изматывало.

Оставив шеренгу ратников, Видогост направился к смутно видневшейся впереди кладке Колокшиных ворот. Там, под настилом на строительных лесах, возле корзин с известью и сваленных в груды обтёсанных валунов, стояли пятеро. Всеволод Никитич – их воевода, неопрятный мужик с заскорузлой бородой, от которого за версту несло сивухой, молодой княжич Пётр и колдунья с Лысого холма в сопровождении здоровенного, как изюбр, детины со странным, неподвижным взглядом.

– Ну, чего тебе? – недружелюбно бросил Всеволод подошедшему Видогосту. Похоже, не один десятник встретил утро безрадостно.

– Когда велишь трубить походный, воевода? Уж скоро второй час пойдёт, как всё готово к переходу, а мы сидим, ждём чаво-то, словно жабы на купаве. Али, может по хатам дружину распускать?

Всеволод сердито хмыкнул.

– Не терпится вернуться на перину? Под тёплый бок подружки? Желание понятное, Видогост, вот только неосуществимое. Ежели хотел спокойной жизни и сладенького сна, не стоило в дружину подаваться. Кметам на роду писано днём и ночью княжьи наделы охранять, не спрашивая «что?», «почему?», да «как?», вот и вся недолга. Так что прекращайте ныть и ждите. В путь отправимся, когда нужда в том встанет.

Десятник кивнул и, не стремясь скрыть разочарования, вернулся к своим людям.

Бородатые, одетые в намокшие от росы кольчуги гриди в два десятка глаз выжидающе уставились на Видогоста. Каждый из них уже почувствовал плохое настроение начальника и не спешил начинать расспросы. Десятник, тоже не особо торопясь, прошёл среди воинов и уселся на канатной бухте. Насупившись, поднял капюшон плаща и, молча завернувшись в его полы, сунул руки подмышки. Наконец, Вятка, следопыт от бога и бывший браконьер, не выдержал, спросил:

– Ну, так чаво ж, рядник, мы выходим, али как? Ишшо чуток и рассветёть, мастера на стройку пособников погонят. Да и люд попрёть, кто на рынок, кто в предместья. На дороге будет ни развернуться, ни вздохнуть.

– Ага, неохота в толчее навоз каблуками месить, – поддержал его Миролюб, отирая рукавом блестящий от росы шишак.

– Дело парни говорят. Пора б уж двинуть, – закончил выражать общее мнение Илья, самый низкорослый воин из всей десятки, – Али мож уж отменился наш поход?

– А вам тёплая постелька так и мститься, – огрызнулся Видогост, – сказано вам было «ждите». Значит ждите. Успеете ещё на большаке подмётки истоптать. Ежели не вышли сразу-то, значит, на то есть свои резоны…– десятник осёкся, сплюнул, оглядел людей и продолжил, – даже если нам они неведомы. Мы – княжья дружина и исполняем всё, что велено. Чинно, верно и всегда. Поэтому ежели было велено ждать, значит будем ждать. И пусть меня собаки искусают, ежели кто из вас, паскудников, скажет будто я не прав…

– Вообще-то Видогост прав, пора бы в путь-дорогу, – Всеволод посмотрел на зевающего, сонного Петра и неодобрительно хмыкнул. Княжич, презрев всякий здравый смысл и дорожный прагматизм, обрядился в новенький бежевый полукафтан с золочёными кистями на петлицах и такого же цвета сапоги из мягкого сафьяна. Голову юноши покрывала опушённая горностаем рогулька с золотой запоной, украшенной парой ястребиных перьев. Воевода хотел было заметить щеголю, что подобное одеяние уместней бы смотрелось на глядинах, чем в бою, но не стал. Последнее время мальчишка весьма чувствительно воспринимал любую критику, видно сказывался возраст, а начинать поход с ненужных пререканий воеводе не хотелось.

– Но ведь Калыга обещал прийти. Негоже будет его не дождавшись в дорогу выступать. Может, погодим ещё немного?

– Если хотим добраться засветло до Горелой засеки – единственного подходящего места для ночёвки на Зареченской тропе, то нужно выходить сейчас, – терпеливо пояснил Всеволод, внутренне поминая лихим словом и Тютюрю, и нерешительность юноши. Затем добавил уже мягче, – пора, Пётр. Дорога ждёт, да и Зареченские люди тоже. Ежели эта скверна так страшна, как её Карась малюет, медлить нельзя.

– Хорошо. Выходим, – кивнул княжич, бросив исполненный последней надежды взгляд на ведущую к Колокшиным воротам улицу. Но затянутая пеленой тумана узкая теснина между домами оставалась безмолвна и пуста.

Коротко, знаменуя сборы, прогудел сигнальный рог. Двадцать человек, с явным облегчением поднялись на ноги. Действуя слаженно и деловито, с уверенностью ветеранов, не раз проделывавших подобные манёвры, они разобрали сложенные «шалашом» сулицы и двухсаженные копья, закинули на спину щиты и надели шлемы. Гриди собирались неторопливо, без беготни и никому не нужной спешки. Знали, что излишняя суета к хорошему не приведет, а от плохого не отвадит. Гремя оружием, и отпуская шуточки, в основной массе непристойные, дружинники построились по двое. Пантелей и Видогост обвели быстрым взором воинов и встали во главе десяток.

– Итак, в путь? Как вижу, Тютюря с компанией нас своим присутствием не почтил, – Врасопряха, всё утро истязавшая расспросами Карася, подошла к мужчинам, ведя на поводьях небольшую лохматую лошадку с волосатыми бабками. Бока кобылки «обросли» вьюками и туго набитыми переметными сумами. Создавалось впечатление, что колдунья решила прихватить с собой всё, что могла увезти её каурая.

На самой Врасопряхе было всё то же перепоясанное кушаком льняное платье, поверх которого она накинула походный плащ из толстого сукна. Правда, волосы колдунья сегодня убрала в одну широкую косу, вплетя в смоляные пряди золотисто-алую ленту. Колты в виде сов исчезли, но на лбу у волховуши вместо них появился волосяной шнурок, хитро оплетающий маленький обруч, в центре которого крепилась чудная, похожая на паучью паутинка. Не иначе, какой колдовской аводь, замершее в обруче заклятье, дававшее своей владелице непонятную для простого человека силу. За спиной кудесницы, словно карикатурно вытянутая вечерняя тень, маячил Ксыр. Всеволод ещё раз поразился внушительным размерам молодца. Выражение «косая сажень в плечах» в его отношении можно было смело принимать за чистую монету.

– Бес с ним, с Тютюрей. Больше ждать не можно. Выступаем.– Кивком указав на мнущегося у стены Кузьму по прозвищу Карась, Всеволод спросил: – А с этим что? Удалось вытянуть из зареченца что-нибудь полезное?

– Немного. Похоже, он и сам толком не знает, что за напасть такая эта скверна. Послушать его, так это вроде бы и зверь невиданный, и недуг. Какая-то зараза от которой одинаково страдает и зверьё, и лес, и почва. В общем, странно это всё.

– Что бы там ни было, отцовская дружина с этим разберётся, – надменно задрал нос княжич, – Не было ещё такого случая, чтобы Марь-городские ратники не смогли какую бестию осилить. Вы, любезная волховуша, главное не путайтесь у нас под ногами, когда дойдёт до горячей сечи.

– Я изо всех сил постараюсь не тревожить твою рать, о светлый княже. Сожмусь в комочек и пережду в кустах, пока ты и твои доблестные воины будете расправляться с нашими ворогами,– смиренно произнесла ворожея, но Всеволод видел скрываемое ей лукавство. Бесят, плясавших во взгляде Врасопряхи.

А вот Пётр, судя по всему, нет.

– Вот именно, негоже женщине вставать меж мужчиной и опасностью. Мы сами всё порешим, скажи, Всеволод?

– Сделаем всё, что в наших силах, коли дело не коснётся чародейской порчи. Ну а ежели колдовство чёрное на топях встретим, то государыня Врасопряха с ним совладать поможет. – После короткого раздумья подтвердил воевода и, неодобрительно посмотрев на молодого княжича, добавил, – По моей и Ярополка просьбе. Потому и тебе Пётр следовало бы поблагодарить кудесницу за это. Желательно прямо здесь и сейчас.

Пётр, было скорчил недовольную мордашку, но придавленный тяжёлым взглядом Всеволода недовольно буркнул, – Благодарю… э, госпожа.

Рыжий и высокий, остроносый, княжич внешностью всё больше напоминал отца. Окольничий был уверен, что с годами плечи юноши расправятся, взгляд приобретёт свойственную взрослому мужчине уверенность, руки твёрдость, а прыщи пройдут. «Скоро Пётр чертами превратится в копию молодого Ярополка. Прискорбно только, что во всём остальном он начинает до боли походить на мать», – отметил про себя Всеволод. Отметил с сожалением, от которого ему перед самим собою стало стыдно.

Кудесница в ответ на вынужденную благодарность князя церемонно поклонилась. Однако воевода видел, что на губах у Врасопряхи играет всё та же лёгкая улыбка, из-за которой её действия казались чуть ли не насмешкой. По счастью, Пётр этого не заметил.

– Хоровод рад оказать услугу владетелю Марь-города. Быть может, после завершения похода Ярополк станет хоть немного серьёзнее относиться к нашим советам и перестанет делать вид, что Лысого холма не существует.

– Пока что рано говорить о возвращении, мы-то ещё и за стены не вышли. Плохая это примета, – проворчал Всеволод, отвязывая Ярку и гнедого, принадлежащего Петру, от вкопанных в землю жердей. Необструганные слеги, толщиной с руку человека, служили опорами и стяжками строительных лесов, в ежовую шубу которых завернулись недостроенные стены Колокшиных ворот. Передав удила мерина княжичу, Всеволод взял под уздцы свою кобылу и зашагал вслед за колонной гридей. Врасопряха и юноша двинулись за ним.

На востоке всё явственней розовел цветок рассвета.

Город разбудил протяжный, трубный звук. Солнце уже выглянуло из-за горизонта, золотя лучами стройный ряд еловых макушек недалёкого леса. Осветило зарёй холм с княжьим кремлём, одев башни в расшитую блестящим бисером кисею, сделав их похожими на румяный пшеничный каравай. Маковка на повалуше, крытая крашенным охрой лемехом, засверкала как сокровищница царя Замаха. Свет и пришедшая с ним теплота заставили туман, застлавший город, откатиться вниз, к подножию утёса, туда, где всё ещё властвовала тень. Туда, где второй год зодчие возводили внешнюю городскую стену и высокие проезжие ворота, которые уже стали именовать Колокшими. Именно из них, из-под острых стрел пузатых кранов со ступальными колесами и почти законченной крыши гульбища, вклинившись в петушиную перебранку, раздался этот звук – заунывное пение боевого рога.

Если бы, в этот ранний час по марьгородскому Северному тракту ехал всадник или шёл путник, он встретил бы идущих по дороге кметов. Немногочисленная колонна вышагивала по камням большака под прапором цвета свежей крови. Остановившись на обочине, странник почтительно склонил бы голову перед гарцующим на гнедке молодым княжичем. По-свойски кивнул бы воеводе, прослывшем в народе “своим человеком”. Заинтригованный, он несомненно проводил бы взглядом странную женщину в чёрном. Спрятав лицо в тени капюшона, она ехала верхом на низкорослой рыжей лошадке. Не отставая ни на шаг, за всадницей следовал рослый парень. Настоящий богатырь, красавец, он бы, тем не менее, напугал зеваку, и незадачливый прохожий поспешил бы скрыться.

Так всё случилось бы, повстречай дружина всадника или одинокого путника на своём пути. Но не замеченный никем отряд, прошёл под стенами Марьгорода и вскоре скрылся, растворившись в ранней зорьке.