Читать книгу Я не верю в анархию. Сборник материалов - Егор Летов - Страница 20

Серёга: Итак, здорóво.

Егор: Привет.

С.: Давай устроим этакое… простое собеседование. Ибо то интервью, которое ты приготовил для «Контр Культ Ур’а № 3» или там… отдельным изданием – пусть будет этаким программным заявлением. А мы вот здесь посидим и просто поговорим – о том о сём. Хорошо? Без всякого громыхания, помпеза и пр.

Е.: Давай.

С.: Мне вот на днях попало в руки твоё интервью с Мейнертом, в «ЗЗЗ». Подивился я, честно говоря, сказанному тобой…

Е.: Ха-ха… Да! Интервью на редкость идиотское вышло, что говорить. Даже ещё более дурацкое, чем то, что я в Барнауле давал. Просто красота!

С.: Что это ты там (в «ЗЗЗ») про выступление Exploited в Вильнюсе наговорил?

Е.: Это КРАСИВЕЙШАЯ история! У меня есть в Вильнюсе приятель Вервяклис, местный панкер, скинхэд, лидер группы «Разрушители» (не помню, как это звучит по-ихнему). Так вот, у него Exploited это… как Пушкин – для Пети Мамонова, как Гребенщиков или Цой… или там Кинчев – для Питера. Так вот. Он жрал чуть ли не год всякие колеса и прочее горючее и поехал. Умом. А местные панки, его друганы, решили над ним подшутить – пришли к нему однажды и говорят: вот, мол, Ватти (вокалист Exploited) приехал в Вильнюс, на пару дней, как турист, проездом, из Финляндии. Вервяклис тут же побежал на него смотреть. А они там где-то на какой-то хате уже приготовили какого-то здоровенного чувака, с гребнем, в клёпаной коже и тому подобном, который Ватти и изображал из себя, пиво пил, рыгал, иногда что-нибудь типа «хау ду ю ду» произносил. А вечером якобы концерт должен был происходить, где Ватти с литовскими панками собирался джемовать… Так вот, Вервяклис стал мне звонить, истерически хохотать, взахлёб рассказывать о Ватти – какой, мол, это клёвый чувак, братан и прочее. Ну, я, соответственно, поверил и всем тут же эту информацию и передал. Впоследствии оказалось (Сергеев, наш бывший «дорожный менеджер», ездил в Вильнюс, встречался с «потерпевшим» и всё досконально расследовал), что бедный Вервяклис пошёл вечером на мифический концерт Ватти – оного, разумеется, не обнаружил, ибо ДК, в котором всё должно было происходить, был закрыт и более того – заколочен. Вервяклис, не мудрствуя лукаво, стал ломать двери, кричать, что, мол, «Punk’s not Dead!», «Exploited давай!» и проявлять прочее игнорирование реальности – приехали менты, посмотрели на него, призадумались – и отправили в психушку, где Вервяклис после инсулина там… галаперидола и тому подобного несколько пришёл в себя через пару месяцев. Вот такая история о концертах Exploited в Вильнюсе. Согласись, что красиво!

С.: Красиво!

Е.: А то, что армия мне после 8-го класса грозила… так это факт. Я в школу поздно пошёл – болел… и не хотел. А вообще глупейшее интервью вышло – глупейшее до такой степени, что даже хорошо. Коля Мейнерт – хороший очень человек, но имеет скверное свойство всё воспринимать через этакую супрематическую социально-политическую призму. Мы с ним часов пять говорили о том, что для меня тогда имело (да и имеет) первостепенный смысл – вместо всего этого он помещает самое начало разговора – его как бы вступление, где повествуется о КГБистских гонениях и тому подобной романтике. Как будто это имеет хоть какой-либо смысл сейчас! Все мои политические приключения породили в лучшем случае сериал этаких «песен протеста» типа «КГБ-рок», «Новый 37-й», «Анархия», «КГБ» и др. А это, надо признаться, отнюдь не самые ценные мои сочинения.

С.: Для него так, возможно, что и самые ценные.

Е.: Ну и что же тогда получается? Вот и говори после этого… Ведь вроде взрослый человек, а всё воспринимает как цацки какие-то! Впрочем, там, где он живёт, всё так, может быть, и есть. Игрушечная страна, игрушечные понятия… А всё оттого, что об искусстве, о творчестве берутся судить люди, не писавшие ни единой песни, ни одного стиха, ни одной картины!! Кто может судить о Ван Гоге? Только какой-нибудь Босх… или там… да хотя бы и Глазунов! Кто может писать о Янке? Я могу писать, Жариков, Плюха… Но ведь пишет всякая сволочь! Липницкие всякие, какие-то, сука, Мальцевы… или кто там эту херню в «Комсомольской правде» родил? Я не хочу обидеть Колю Мейнерта, он очень хороший человек, и я очень хорошо к нему отношусь, но, мне кажется, он занимается… не своим делом. Ему бы о политике статьи писать, о социологии. К року он отношение имеет… ну… самое минимальное. Самое плохое то, что все статьи так или иначе – я это совершенно твёрдо и ясно ощущаю – влияют неотвратимо на происходящее. Это действует как магия. Напишет какой-нибудь пидор какую-нибудь статейку – и пошло-поехало. Это формирует – зычно выражаясь – и народное сознание, и подсознание, и общую ситуацию. Голдинг правильно писал в «Чрезвычайном после» обо всей этой херне.

С.: Ты считаешь, что какая-нибудь грязная статейка способна перечеркнуть само творение?

Е.: Хрен его знает. Может быть, само творение и не перечеркнёт, так как всё НАСТОЯЩЕЕ, выстраданное – уже отчётливо, уже в другом измерении, уже принадлежит Вечности… Но… может уничтожить его в глазах поколения, а может и… вообще – нации или человечества. Навсегда. Так уже бывало. И не раз. Хочется уповать на то, что «имеющий уши – услышит», всё-таки услышит. Очень хочется на это уповать.

С.: А вот скажи, что ты собираешься теперь делать? Записывать, сочинять?.. Каковы, дурацки выражаясь, твои творческие планы? Е.: Каждый раз, как закончу очередную какую-нибудь вещь – альбом ли, песню ли… – кажется, всё. Дальше некуда. И ничего. И каждый раз вновь, по прошествии времени, напрягаешься, и прёшь, и прёшь… Вот Тарковский в каком-то интервью своём говорил о том, что ему больше остальных-прочих близки люди, осознающие свою ОТВЕТСТВЕННОСТЬ и имеющие НАДЕЖДУ. Может быть, это и есть – надежда. Она и вытягивает каждый раз, заставляя вновь «шаг за шагом наутёк». А иногда мне кажется, что самое сильное и НАСТОЯЩЕЕ – если отказаться и от надежды. Вот тогда-то, может быть, ВСЁ и НАЧНЁТСЯ!.. И всё-таки, не знаю – слабость это или сила – надежда. Дело в том, что я всю жизнь верил – ВЕРИЛ – в то, что я делал. Я не понимаю, как без ВЕРЫ и надежды можно что-либо вообще делать – хотя бы и гвозди забивать! Всё, что не имеет в себе этой веры, – не имеет и СИЛЫ и являет собой, стало быть, – то, что и являет (а ныне так повсеместно), – СТЕБАЛОВО. И не более того.

С.: Подожди, мы о твоих творческих планах хотели…

Е.: А! Да. Так вот. Пока я верил, что-то, что я делаю, свернёт на фиг весь этот миропорядок, – я и пел, и писал, и выступал. А теперь вышла ситуация из-под контроля. Проехали! ВИЖУ я, что никому это на хуй не нужно. Теперь во всяком случае. Это как развлечение стало для них для всех. Этакий цирк. А развлекать кого бы то ни было я вот чё-то не хочу. Вот не возникает у меня почему-то этого весомого желания. Пусть этим Пригов и Ко занимаются. И Мамонов. Бердяев, судя по всему, прав оказался – действительно, настал катакомбный период для носителей, хранителей культуры. Всё превратилось в слизь и грязь. Стало быть, надо уходить отселе пока не поздно – незачем свои святыни на всеобщее осмеяние выставлять. Хотел я, по правде сказать, записать напоследок альбом… о любви. Давно хотел. И хотел я назвать его «Сто лет одиночества». Это очень красиво и здорово. В этом очень много любви – «Сто лет одиночества».

С.: А ты не боишься цитировать Маркеса? Ведь это же он сочинил. А не ты.

Е.: Да какая разница – кто сочинил! Я уверен, что это и не Маркес сочинил. Всё это и до него было. Вообще – ВСЁ ВСЕГДА БЫЛО И БУДЕТ – это ЗНАНИЕ. Оно кругом. Вот – в деревне за окошком. В коте моем, который на матрасике спит. Знание не принадлежит никому лично. Так же как и мои песни в высшем смысле не принадлежат лично мне. Или наоборот – Знание принадлежит всем. Мне вот постоянно кажется, когда я встречаю что-нибудь НАСТОЯЩЕЕ, – что это – я. Я впервые когда Doors услышал… или Love… или песню «Непрерывный суицид» – первое, что во мне возникло, это фраза: «Это я пою». То же самое могу сказать и о фильмах Тарковского, и о Хлебникове, и о Достоевском, и о Вадиме Сидуре… могу до ночи перечислять. А что касаемо цитирования… это очень здорово – взять и привнести что-то неожиданное и новое, красивое – в то, что уже… Это как взять и достать с чердака старую игрушку, сдуть с неё пыль, подмигнуть, оживить – и да будет Праздник! Понимаешь?

С.: И что же это за альбом бы был… или всё-таки будет?

Е.: Не знаю, наверное, не будет. Это никому, кроме меня самого, не нужно. Я это не из каприза говорю. Это факт. А я не могу и не хочу делать то, во что не верю. Это должно быть подарком, каждая твоя песня, каждое твоё слово. А если это никому не нужно – всепоглощающе, до смерти – и ты знаешь это – если к этому твоему подарку отношение, как в поучительнейшем сочинении – «Мартышка и очки» – стоит ли его создавать?

С.: Наверное, стоит.

Е.: Видимо, да. Но это нужно понять. Это нужно прожить. Раньше я сочинял и пел для близких, тех, кто меня окружал, – пел для них по большому счёту – для Янки там, Зеленского, Фирика… и для потенциальных, невидимых братьев, сынов и отцов. А чем дальше живёшь, тем меньше иллюзий остаётся – ныне каждый, как оказалось, сам в себе в самом хреновом смысле. Времечко такое. Дух умер. Надо ждать.

С.: И сколько, по-твоему, ждать?

Е.: Лет двести.

С.: Вот ты говоришь – дух умер…

Е.: Умер, для них для всех. Покинул. Такого, я уверен, не было никогда. У меня недавно как будто что-то открылось внутри. Я понял. Это – пиздец. Тут бесполезно словеса говорить, руками махать… Это ведь не только в нашей стране. Это везде так. Нас это в последнюю очередь коснулось из всей цивилизации. Зато у нас это быстро произошло и раскидисто. По-русски.

С.: Так что, по-твоему, сейчас даже творчество смысла не имеет?

Е.: Мне кажется, уже нет. Не имеет. Вот то, что я говорю, ты поверь, я не от ума говорю. Я это чувствую. Как факт, существующий явственно и наглядно. Для меня. Поэтому спорить и аргументировать я не буду, ты только не обижайся. Может быть, это от того, что во мне что-то важное сломалось. У меня был даже стих такой: «Когда я умер, не было никого, кто бы это опроверг». Может быть, это самое главное, что я создал, – этот стих. А насчёт творчества… вот Сергеич однажды (году этак в 85-м) высказал такое соображение – что, мол, рок-н-ролл надо запретить под страхом уничтожения на месте. Что если берёшься сочинить или спеть песню – должен будешь убитым быть. И вот ежели кто и решится в таком случае петь – то это будет НАСТОЯЩЕЕ. Я, помню, тогда долго с Сергеичем ругался. А сейчас – так он как бы и прав. То, что вокруг сейчас деется, – это же и словами не расскажешь! У Ницше в «Заратустре» фраза была о том, что наступит время, когда и понятие ДУХ означать будет грязь. Вот оно и наступило, всем на радость и утешение. Мне тут делать нечего. Здесь ещё долго будет потеха продолжаться, пока всё это не ПИЗДАНЕТСЯ самым жестоким образом. И вот тогда, может быть, наступит эра протрезвления… «время собирать». Мне, однако, ещё посчастливилось… я везучий человек – я всё умудрялся делать вовремя. Я застал советский «вудсток» – последний, наверное, отчаянный, чудесный всплеск детской, чистой, живой радости – в годах 84–88 – и сам этому, надеюсь, в какой-то мере посодействовал. Я застал праздник, я был на него приглашён. Такого больше не будет.

С.: А вот у Башлачёва есть строка про то, что «появится новый мальчик за меня-гада воевать».

Е.: Вот не появится. За меня-гада воевать, во всяком случае, никто не будет. Да и за Сашку, судя по всему, уже и сейчас некому. Уже и продали, и закопали – как и Высоцкого, и Битлз, и всё остальное.

С.: Почему закопали? Я видел недавно, как в нашем «Торговом центре» совсем молодые ребята (в телогрейках) покупали Сашкины пластинки. Значит – слушают.

Е.: Да я не об этом. Понимаешь, я так считаю – если ты УСЛЫШАЛ то, что там внутри, если ты ПОНЯЛ, по-настоящему ПОНЯЛ, – то ты должен СВЯТЫМ стать, на меньшее права не имеешь! Это – ЧУДО должно быть! Каждая настоящая песня – это ЧУДО. А если оно не происходит с тобою – то ты ничего не слышишь. Любое творчество – творчество от сердца – это ЧУДО. А если его НЕМА – то и цена всему – кусок говна, тогда и «земля – прах, и солнце – медная посудина», как справедливо заметил писатель Розанов. А то, что пластинки Башлачёвские покупают, – так это, на мой взгляд, факт не то что печальный, но и трагический. Гностики, наверно, правы были – знание должно принадлежать посвящённым. По крайней мере – в тех условиях, кои мы имеем в течение последних тысяч лет. Вот что я искренне имею сообщить тебе по этому поводу.

С.: Я вот слушаю тебя и представляю – о какой любви ты бы напел!

Е.: Да ты, наверно, кое-что уже слышал… из этого… «цикла». Вот – про Христа, «Евангелие» называется.

С.: Это где «задуши послушными руками своего непослушного Христа»?

Е.: Да.

С.: Ну и любовь у тебя, однако. Страшноватая любовь, прямо говоря…

Е.: Страшноватая? Наверно, да. Любовь, по-моему, вообще – вещь весьма страшноватая. В обычном понимании. Всё настоящее – вообще страшновато. Для правильного индивидуума. А вообще-то, ты знаешь, мне все говорят – у тебя, мол, одно чернуха, мракобесие, депрессняк… Это ещё раз говорит о том, что ни хрена никто не петрит! Я вот совершенно трезво и искренне сейчас говорю – все мои песни (или почти все) – именно о ЛЮБВИ, СВЕТЕ И РАДОСТИ. То есть о том, КАКОВО – когда этого нет! Или КАКОВО это – когда оно в тебе рождается, или, что вернее, когда умирает. Когда ты один на один со всей дрянью, которая в тебе гниёт и которая тебя снаружи затопляет. Когда ты – не тот, каким ДОЛЖОН быть!

С.: А когда ты тот, каким ДОЛЖОН быть – есть такие песни?

Е.: Когда ты НАСТОЯЩИЙ (снова это слово), как мне кажется, творчество излишне. Творчество – это как бы акт очищения, путь домой, через страдание, через расхлёбывание всей этой чудовищной грязи, всей этой патологии. Через это преодоление возникает… ПРОРЫВ. Как озарение. Как осознание. Как УТВЕРЖДЕНИЕ, что ли. А когда ты достигаешь – там уже нет слов. Там вообще ничего этого нет. Надо сказать, что вообще все слова – говно. Скуден язык. Нищ. «Жалок, наг и убог». Всё это создано – все слова, понятия, системы – сам язык – для болтовни, для игры в бисер в лучшем случае. Если и не создано, то работает именно ради этого повсеместно. Слова недостойны НАСТОЯЩЕГО языка. Через них можно задать как бы вектор, образ, указочку. Но ведь всё это… не самодостаточно. Всё это – костыли. Дырочки. Верёвочки. Я всегда испытывал крайнее неудобство, когда пытался посредством речи выразить что-либо. Вот возникает мысль, даже не мысль, а образ некий… даже и не образ, а что-то лёгкое, ясное, и при этом бесконечно многозначное – и как это выразить, какими томами, энциклопедиями, собраниями сочинений!.. У меня просто руки опускаются. И получается, что всё, что я тут излагаю, – косноязычие и ПИЗДЁЖ, не более того, ибо не могу я самое простейшее, самое элементарнейшее чувство выразить кроме как «указками» – фанерными или там… малахитовыми, неважно. Футуристы, как мне кажется, это очень хорошо понимали. Особенно такие, как Алексей Кручёных.

С.: Ты вот всё говоришь о «НАСТОЯЩЕМ» – настоящие люди, настоящие песни… Что ты вкладываешь в это понятие?

Е.: Я уже об этом говорил столько раз, что может выглядеть со стороны – как мудрое, величественное поучение этакого пророка Моисея или там… какого-нибудь Льва Толстого. Вот с Янкой у нас постоянно происходили свирепые стычки на тему «любви к человечеству». Она призывает любить и жалеть человека просто за факт его существования (это я так её понимаю). По мне же человек – изначально это НИЧТО, это – говно в проруби, кукиш в кармане. Однако он может, способен вырасти до Великих Наднебесий, до Вечности – если за его спиной образуется, встанет, скажем, Вечная Идея, Вечная Истина, Вечная система ценностей, координат – как угодно. То есть вся ценность индивидуума равна ценности идеи, которую он олицетворяет, за которую он способен помереть – даже не так… – без которой ему НЕ ЖИТЬ. Тут уж разговор не об «идее» даже, а о СУЩНОСТИ, которая выше всех идей, которую, скорее всего, и не выбираешь даже. Истинное, НАСТОЯЩЕЕ (мне просто нравится это слово) для меня есть то, что НЕТЛЕННО, непреходяще – то, что СВОБОДНО. Чем шире, свободнее идея – тем она и истинней. Об этом бесполезно спорить – умно это или глупо, правильно или ложно. Просто для меня это – очевидно. Для меня это – так. И ценность самого меня – тоже в той силе, которая заставляет меня топать вперёд «по долинам и по взгорьям». Которая побуждает меня популярно излагать тебе тут всё это.

С.: О! Я так и знал, что ты что-нибудь такое вот выдашь.

Е.: Какое?

С.: Такое. Красивое. Умудрённо-возвышенно-поучительное.

Е.: Вот. Нравится?

С.: Очень.

Е.: Я рад.

С.: А вот скажи, какая, по-твоему, самая плохая человеческая черта?

Е.: Похуизм. Я бы за проявление похуизма (если бы была у меня такая весёлая власть) расстреливал на месте без суда и следствия. И притом – из самых гуманных побуждений и соображений. Весь стыд и позор, который мы повсеместно ныне наблюдаем и имеем, коренится лишь в одном – в равнодушии, которое позволил себе сперва один, затем – другой, третий, – и оно разрослось, как мясо, как опухоль, как глист какой.

С.: А как же твои призывы «Похуй на хуй!», «Выше-ниже поебать!» и т. п.?

Е.: Да это же не похуизм! Это – АНТИПОХУИЗМ!! Когда говоришь: «Вот это – говно», что это значит? Это значит, это – говно по сравнению с тем, что говном не является и так далее. Когда поётся «СЁДНЯ-ЗАВТРА-ПОЕБАТЬ!», это значит, что на свете есть просто ЗАЕБАТЕЛЬСКИЕ вещи, которые наглядно, ощутимо, ОЧЕВИДНО выше, важней, «пуще и баще», чем все эти нелепые «выше-ниже, сёдни-завтры» и прочий вздор. Я всю жизнь пел и говорил только об этом! Я никогда не высказывался в том смысле, что всё вообще – говно (мне, честно говоря, обидно, что обо мне могут такое помыслить). Наоборот – доказываешь до рвоты всему миру, ЧТО НЕ ВСЁ ЕЩЁ ОБОСРАНО, что ЕСТЬ ЕЩЁ ЧТО-ТО ЖИВОЕ И ВЕЛИКОЕ, и ОНО – ВОТ ТУТ, ПРЯМО ЗДЕСЬ, ВОТ ОНО! – только иди, бери и не оглядывайся.

С.: Тебя послушать – так ты просто праведник какой-то, этакий товарищ и брат. А по жизни несколько не так выходит, несколько вонюче… Многие к тебе претензии имеют.

Е.: Да. Я говнистый человек, я это уверенно и толково могу о себе заявить. Говнистый именно – как человек. Многих я на своём веку обидел. Натуральным «врагом народа» тут сижу. А всё отчего? Мы недавно с Женей Колесовым (это один из немногих оставшихся моих друзей, которым я ещё либо не успел нагадить, либо которые имеют немыслимое терпение) рассуждали об этом – и он очень справедливо и точно заметил, что все мои ссоры и прочее заподло оттого, что я подхожу к людям с наивысшими требованиями – мол, отчего они не святые? Это он прав, все мои жизненные неурядицы случаются именно по этой причине. Но, честно говоря, это страшно обидно – почему же все они – не святые?!!! Если могут ими тут же и быть!

С.: А ты не думал, что подобные требования логичней и честнее начинать с самого себя?

Е.: Думал. Я не оправдываюсь, но… видишь ли, какая у меня ситуация. Всю жизнь всеми своими действиями – и творчеством, и всем прочим – пытаешься доказать себе, что ты – не говно. Что ты – МОЖЕШЬ. Что ты «ХОРОШИЙ». Понимаешь, о чём я говорю? У меня постоянно так – доказываешь-доказываешь, что чего-то стоишь, что имеешь право на бытие, вылазишь-вылазишь из этого дерьма, и тут твои же близкие или сама реальность возьмёт да и даст тебе понять: «ДА ТЫ ЖЕ – ГОВНО, ПАРЕНЬ!» Тут у меня тормоза и срываются. Особенно же меня злит то, что окружающие не хотят (именно – НЕ ЖЕЛАЮТ) – сделать, решиться на ЧУДО, прыгнуть через голову, через луну! Мне, сука, всегда было (да и будет, наверное) ОБИДНО – ведь всё могло бы и может быть СОВСЕМ ИНАЧЕ – только б спичку к фитилю поднести! Нет, всем и так неплохо. Мне всегда было МАЛО – всего было МАЛО! Я не понимаю слова «неплохо» – оно перечёркивает всё, что ЗАЕБИСЬ. У меня, видно, уж характер такой – истерический и жадный. МАЛО мне, когда всё «более-менее». Хочу, чтоб ЛЕТАЛО просто всё от восторга в седьмые небеса! И надо сказать, что это у меня иногда получалось. Испытывал я это. И не раз. И в этом я – счастливый человек, хоть и стыдно мне за все мои гадости и глупости. Мне вот в последнее время кажется, что вся моя вина и беда в том, что в силу потакания своему характеру я упустил возможность встретить, найти ещё одного или там… двух, таких же как я, безумных и безобразных. И вот взяли бы мы вдвоём или втроём (один я не потянул – не хватило, как выяснилось, мóчи) и создали, воздвигли бы нечто столь ВЕЛИКОЕ, ЧУДЕСНОЕ, СИЛЬНОЕ и ЖИВОЕ – песню, идею или просто – чувство, импульс – то, что просто НЕ ПОЗВОЛИЛО бы произойти тому, что столь печально произошло со всеми нами, со всем нашим забвенным миром. Один – это уже здорово. А двое – это же СОКРУШИТЕЛЬНАЯ СИЛА, это – воля, которой можно вселенные взрывать и воздвигать, с которой можно сказать солнцу – «Подвинься». Я это серьёзно говорю. И то, что я допустил нынешнее повсеместное унижение и уничтожение Духа – в мировом масштабе, в этом моя страшная вина.

С.: Ты серьёзно считаешь, что вы могли бы всё исправить?

Е.: Несомненно смогли бы. Во всяком случае – отдалить этот конец. А там, глядишь, кто-нибудь заметил бы нас. Подставил бы, так сказать, плечо. Но… не нашёл я людей, способных потянуть такое. Все же вокруг – БЛАГОРАЗУМНЫЕ! Или – самоуниженные и самооскорблённые. Вся тут беда в том, что никто не страдает центропупием, никто не верит в то, что он – всесильный, что он – центр вселенной, в той же степени, в которой им является и одуванчик, и лимон вот в моем стакане с чаем… и любая точка во вселенной. Никто не верит, НЕ ЗНАЕТ то, что всё в этом мире прочно и очевидно завязано и зависимо. Каждый твой шаг, каждое твоё действие, твоё слово неукоснительно меняет и преображает ВЕСЬ МИР. Вот мы сейчас сидим, говорим – а где-нибудь в Америке от этого горы валятся. Понимаешь? Каждый – хозяин Вселенной. Каждый, для кого это – ТАКОВО. Если ты веришь в то, что ты СПОСОБЕН, что ты МОЖЕШЬ менять мир, что от тебя зависит ВСЁ, ты приказываешь горе – и она движется. Она не может не сдвинуться. Ей ничего больше не остаётся.

С.: Ты в это веришь?

Е.: Я это ЗНАЮ. Знаю и умею.

С.: И что захочешь, то и будет?

Е.: Будет, если на твою волю не найдётся более сильной. Но никому это не нужно! Никто не хочет или не может (что то же самое) себе позволить – быть ответственным – ответственным за всё. За себя хотя бы! Позволить себе быть не то что СВОБОДНЫМ, а хотя бы – просто счастливым. Счастливым не освинелым удовлетворением, а – детским чистым восторгом от факта собственного существования вот здесь и именно сейчас! Всё, что я говорю тут, и без меня уж тысячи лет известно, но мне удивительно и досадно, что никто этого не скажет, если мне взять сейчас и застенчиво промолчать! Ведь всё, что будет сказано, будет сказано всё непременнейшими мозговитыми критиками, матерыми христианами, а также вечно терпящими, ожидающими, призывающими, недомогающими и прочей косоротой публикой! Нет, чтобы взять и сказать: СТОП! И оказаться – дома. Все будут долго и протяжно ныть, кусать пальцы, ждать, терпеть, воздавать, созидать… Ей-богу, человека ДОЛЖНО БИТЬ! БИТЬ ЩЕДРО И ОТЧАЯННО!

С.: А вот если…

Е.: Вот погоди. Я всё думаю о том, что наговорил про творчество – что в момент преодоления оно излишне. Тут я, наверное, всё-таки в чём-то соврал. В момент освобождения Настоящее творчество, может быть, и начинается. Но уже не искусство в обычном понимании. Видишь ли, в нынешней ситуации это всё равно невозможно. Всё уже втоптано в грязь и обосрано, и вообще – если истина там, где «времени больше не будет» – то здесь только время теперь и будет.

С.: Начиная с года 88-го в твоём творчестве начали явственно прослеживаться этакие русско-народные гармонии, интонации. И чем дальше, тем…

Е.: Я понимаю, о чём ты хочешь спросить. Я сразу скажу, что если ты решился творить и стал в себя погружаться, то неминуемо – НЕМИНУЕМО – придёшь к неким собственным корням. И к национальным. И дальше… глубже… к общечеловеческим. И ещё глубже, наверное! Тут даже не надо никаких усилий нелепых прилагать, это само собой, самым естественным образом происходит. Изнутри. Словно в водоворот попадаешь. В воронку. Надо только найти в себе силы добраться до этого Потока, войти в него, а остальное – само придёт. Со мной всё именно так произошло. Я уверен, что у Янки то же самое. И у Башлачёва. И у Ромыча. Да и на Западе то же самое. Рок-н-ролл – это действительно народная музыка последних там… лет 30-ти. Вообще всё, что делается честно, изо всех сил, отчаянно и здорово, – всё народное.

С.: А вот скажи, как ты относишься, извини за дурацкий вопрос, – к наркотикам?

Е.: Хорошо отношусь! ОЧЕНЬ хорошо и трогательно отношусь.

С.: А сам?

Е.: И сам. С некоторых пор вообще ни от чего не отказываюсь. И трава – хорошо, и водка – отлично, и… Я вот мечтаю ЛСД достать, да не даётся он мне в руки. До смешного. Самым натуральным образом.

Видишь ли, я очень Сида Баррета понимаю. И не вижу никакой трагедии в том, что с ним произошло. Наоборот. И всех «junkie» понимаю. Я и сам такой. «Rock’n’Roll junkie». Рок-н-ролл – ведь тоже дверь. Трамплин. Бумажный самолётик. «Вертолёт без окон и дверей», «Трамвай до ближнего моста». Всё, что помогает крушить эти картонные Месопотамии, взрывать все эти трёхмерные декоративные хлопушки, все эти кастанедовские «описания», – всё хорошо! Всё – зерно на мельницу. Тут главное – как самому к этому относиться. Всё от себя самого зависит. Я вот сам, последние месяца 3, – как минимум, раз в 2 дня психостимуляторов нажираюсь. И хорошее, я скажу тебе, это дело! Конечно, лучше достигать достигаемого самому, собственными силами – но это же в нашей ситуации смехотворно или требует массы времени. Я скажу тебе по секрету – нет у меня лишнего времени на ожидание и возведение из кубиков пластмассовых пирамид Хеопса. Не за этим я здесь. И, кроме того, я с детства не любил мерить ступени шагами – я всегда перескакивал. Зачем ворочать колёса, если есть три волшебных слова: «Крибс-крабс-бумс!» Впрочем, каждому – своё, разумеется. Как это у Стругацких – «медленно ползи, улитка, по склону Фудзи, вверх до самых высот» или что-то вроде этого (это эпиграф к «Улитке на склоне»). Я вот не верю, что, медленно ползая по склону Фудзи, можно добраться хоть до каких-нибудь ничтожных бугорков или даже до подножия. В наши дни, во всяком случае. Считаю так, что, как ползёшь, так и будешь ползать, хоть жизнь, хоть 100 жизней, пока совсем не охуеешь от своего ползания. И вот в этот момент, если вдруг встанешь и огласишь на все четыре стороны – «СТОП!» – вот в этот момент на вершине Фудзи и окажешься… Да и где угодно, если хватит на это радости и свободы.

С.: А как ты видишь будущее – этакий апокалипсический вопрос.

Е.: Какое будущее?

С.: Ну, допустим, нашей контркультуры. «Контр Культ Ур’а» посвящает сей проблеме многие страницы.

Е.: А её нету – контркультуры. Вообще ничего этого нет – ни культуры, ни контркультуры, всё это – цацки. Всё это «кукольные шашни» – по выражению доблестного Манагера. Нету этого, и не было никогда. Размышлять о таких понятиях, как «культура», «контркультура» и прочих мифических глобальностях – то же самое, что, по выражению Чжуан Чжоу, «любоваться небом через соломинку».

С.: Ну, а будущее рока?

Е.: У нас? Такое же, как и там. Будут время от времени всплывать из небытия наши отечественные Роки Эриксоны, Нилы Янги, Скай Сэксоны – давать где-нибудь в ДК МЭИ или в общаге № 5 Новосибирского Академгородка трогательные сейшена для ста человек, после которых будут нажираться водки, купленной у таксистов – «на фаре». Будут размазывать зычные слёзы и слюни и зычно доказывать себе и присутствующим убедительные истины типа: «А рок-н-ролл всё-таки жив!» или там… «Мы вместе!» Будут крутить наши записи, как мы сейчас крутим «Love» или «Shocking Blue», мечтать и щупать вечность влажными вялыми руками. Ругательски ругать попс и бешено ликовать по случаю рождения какого-нибудь очередного «хуй забея». Так и будет. Оно, кстати, и сейчас уже таково.

С.: А ты какое место во всём этом собираешься занять?

Е.: А никакого. Я не собираюсь во всём этом участвовать. Не желаю и не могу позволить себе такой ублюдочной участи. Мы пойдём иным путём.

С.: А можно узнать – каким?

Е.: Нельзя. Пока, во всяком случае. Как говорит Женя Колесов: «Угадай с трёх раз».

С.: Ты теперь, насколько я знаю, New Wave, Post Punk, Independence, Punk, Hardcore, Noise – короче, современной музыкой перестал интересоваться напрочь и снова вернулся к тому, с чего начал. Правильно? Расскажи вообще, как развивались твои музыкальные пристрастия.

Е.: О! Об этом приятно поговорить. Меня никто никогда в интервью об этом не спрашивал. Впервые с рок-н-роллом я столкнулся, когда мне было лет восемь, – это может мой братец подтвердить. Он тогда жил и учился в Н-ске, в Академгородке, в ФМШ, кажется, и вот однажды он привёз оттуда несколько пластинок, насколько я помню – The Who «A Quick One», битловский «Револьвер» (американский) и Shocking Blue «Scorpio’s Dance» – с целью записывать их всем желающим по трояку – и этим, стало быть, поправлять своё материальное положение. То есть цель была сугубо рациональной – рок он никогда не любил и вряд ли полюбит. Очень удивлюсь, если такое случится. Тогда он джаз ещё не слушал – только классику – Моцарта, Бетховена и иже с ними. Так вот. Когда я впервые услышал какую-то песню The Who (уж не помню, как она называется – третья на первой стороне; первые две не играли – кусочек пластины был отколот), я получил одно из самых УБОЙНЫХ ПОТРЯСЕНИЙ в своей жизни – я просто ОПИЗДЕНЕЛ!! Я сразу для себя понял – вернее, что-то во мне внутри поняло – вот оно, и в этом весь я, и это – для меня. Я всецело, по гроб обязан брату за то, что через него я так рано ПРИШЁЛ В СЕБЯ. Понимаешь? Так вот, брат довольно долгое время записывал мне всевозможный рок – Beatles, Uriah Heep, Led Zeppelin, Pink Floyd, Nazareth, Iron Butterfly и многое другое – при этом ругательски ругал всё это. Потом мне многое записывали омские знакомые брата, затем я и сам стал покупать и менять пластинки – и вот с тех пор я как бы «junkie» этого дела. А что касается вкусов, то всё происходило следующим образом: начал я с 60-х (Beatles, Greedence, Rolling Stones, Who, Country Joe & The Fish и пр.), затем лет с 12-ти я с головой погрузился в «забой» (Sabbath, Led Zeppelin, Deep, Heep, Atomic Rooster, Nazareth). Лет в 16 я врубился в Van der Graaf, King Crimson, Gentle Giant, Yes…, особенно в ранних и средних Genesis – в немалой степени из-за их текстов (я с детства, опять благодаря же брату, довольно неплохо знаю английский). Я до сих пор с удовольствием слушаю «Supper’s Ready», «Trespass», не говоря уже о «From Genesis to Revelation», который вообще один из моих наилюбимейших альбомов в роке. Итак, лет в 18 я понял, что все эти симфо-роки, арт-роки и прочая «умь» – полное дерьмо по сравнению с самым наиничтожнейшим альбомом ну… допустим, «Quicksilver Messenger Service». Или Jefferson Airplane. Таким образом я вернулся вновь в психоделические 60-е (Woodstock, первые Pink Floyd, Hendrix, Love, самый ранний Captain Beefheart и особенно Doors), тем более я тогда был крайне «хиппически» настроен. Затем, году в 82-м или в 83-м, мне совершенно случайно попалась запись «Never Mind the Bollocks…», и мне как-то НУТРОМ ДИКО понравилось, хотя умом я понял, что это крайне противоречит – с музыкально-эстетической точки зрения – всему тому, что наполняло меня в эти годы. Этакое как бы раздвоение произошло. Я как раз тогда собрал «Посев». А затем я услышал Adam & The Ants «Kings of the Wild Frontier» и первый Specials. И я слушал весь вечер то одно, то другое, и тогда как-то вдруг, в один момент, понял всю эту музыку. Понял в смысле ПРИНЯЛ. И я вошёл в неё. И я ходил тогда в шинели, в булавках, слушал реггей, New Wave, Ska и Rock in Opposition. И вот тогда и возникла «Гражданская оборона», когда я Кузю Уо встретил. Это была осень 84-го. И с тех пор я все эти годы пережёвывал множайшие массы новой музыки – и Punk, и Post Punk, и Trash, и Industry, и Hardcore, и… и чего я только не слушал, и вдруг однажды словно вздрогнул и проснулся. Ибо вдруг в некий ослепительный момент осознал, что всё это звуковое нагромождение 80-х – даже наилучшие образцы оных (Joy Division, например, или SCARS) – кучка кала по сравнению с теми же Love, Doors, MC5, Stooges, Screamin’ Jay Hawkins’ом, Troggs, Hendrix’ом, Barrett’ом… да с теми же Shocking Blue! Всё это – и панк 80-х, и шумовая сцена, и Birthday Party, PIL всяческие – всё это НЕНАСТОЯЩЕЕ. За всем этим, кроме распухших амбиций и умственно-технических вывертов, нету ничего. Это всё – кукольное, по большому счёту, хотя и были (да и всегда есть) исключения – Dead Kennedys, к примеру, или Dressed Up Animals. А тогда, в 60-е, особенно в Штатах (Англия всё-таки страна по территории тщедушная, а это немало, на самом деле, означает), – любая самая дерьмовая команда, типа St. John Green или Crome Syrcus – каждой нотой доказывала, что всё не зря. Послушаешь, и так и хочется сказать что-нибудь типа: «Это – так». А главное, что даже формально (о содержании и энергии я просто молчу!) всё, что натужно и пыхтя выскребали по сусекам Ники Кейвы, Сюкси, Лидоны, Смиты, Страммеры и им подобные, – всё это с говном содержится и в Velvet Underground, и в 13th Floor Elevators, и в Seeds, и у Kim’а Fowley, и в техасских гаражниках, и в детройтских. Да в том же Бо Диддли! Вот таким манером я как бы всё время возвращаюсь всё к тому же – в ту же точку – но обретя каждый раз новый, более широкий взгляд на то, что покидал на время.

С.: А из современных команд тебя сейчас вообще ничто не радует, не интересует?

Е.: Меня одна команда из современных радует – Butthole Surfers. Это, похоже, наши люди.

С.: А как ты сам расцениваешь в свете вышесказанного собственные проекты – «Оборону» и прочее? Что это – тоже 80-е? Исключение из правил, как Butthole Surfers?

Е.: Не знаю даже. Может, и исключение. На самом деле с лета 88-го года, когда мы с Ромычем лазали по горам, – мне кажется, что мы (ГО) – группа конца 60-х – по духу. По идее, которая в нас. Для меня 60-е – РОДИНА. И дух, и иллюзии, и надежда. Может, это потому, что я так рано начал… натурально – с детства. Но я очень хорошо и близко понимаю тех, кому сейчас за 30, – тех, КТО ТОГДА ТОЖЕ БЫЛ СВЕДЁН, выбит из ума навсегда рок-н-роллом и всем, что его сопровождало в те годы… И мне кажется, как раз они-то и понимают, или способны по-настоящему понять наши песенки. Во всяком случае, представители именно этого поколения из Академгородка Н-ска первыми приняли то, что мы стали делать в 84–87 гг. В Академгородке до сих пор что-то такое из тех времён всё ещё ощущается – что-то правильное… настоящее. Родное.

С.: То есть ты некоторым образом как бы опоздал?

Е.: Да нет, у нас ведь всё это происходило в 80-е, формально опоздав десятка на два лет, но по сущности, может быть, имело и более крутые масштабы, так как у нас всё происходит… сам знаешь как. Я не жалею, что ты! Мне, наоборот, повезло. Мне грех жаловаться. Рок – это последние искорки, как мне кажется, этакого вселенского кострища, – которое либо само выгорело дотла, либо его потушили – из высших соображений.

С.: Да. Но ведь остался пепел, из которого неминуемо взрастёт нечто новое, так?

Е.: Что об этом говорить? Взрастёт – не взрастёт… Этого нам не понять и даже не представить. Просто – не представить. И уж тем паче – не дожить до этого.

С.: То есть ты серьёзно – про 200 лет?

Е.: А может быть, тыща лет понадобится. Так что… Давай о чём-нибудь другом.

С.: Да вроде больше и не о чем. Скажи напоследок, чего бы ты хотел… прямо вот сейчас?