Читать книгу Вторая заповедь, или Золотой венец прокуратора - Егор Убаров - Страница 9

* * *

Луна властвует и играет, луна танцует и шалит. Тогда в потоке складывается непомерной красоты женщина и выводит к Ивану за руку пугливо озирающегося обросшего бородой человека. Иван Николаевич сразу узнает его.

Это – тот номер сто восемнадцатый, его ночной гость.

Иван Николаевич во сне протягивает к нему руки и жадно спрашивает:

– Так, стало быть, этим и кончилось?

– Этим и кончилось, мой ученик, – отвечает ему номер сто восемнадцатый, а женщина подходит к Ивану и говорит:

– Конечно, этим. Все кончилось и все кончается… И я вас поцелую в лоб, и все у вас будет так, как надо.

…она отступает, отступает и уходит вместе со своим спутником к луне.

Михаил Булгаков «Мастер и Маргарита»

Из стенограммы заседания А. М. Лиги

– Да уж, будьте любезны, Сергеич! Ты тут давеча про «догадливых» говаривал. Это что? Из особой касты какой?

– Бог с вами, Егор Алексеевич! С чего это вы так решили?

– Как уж тут не догадаться?! Выходит все же, что наш журналист недаром в книжке про «Операцию S» написал? Моя идея! И по всему выходит так, что операция эта не один век продолжалась…

– А вы знаете, друзья мои, ведь и в самом деле… когда я набирал текст на своем ноутбуке… ну, на компьютере, то получилось так смешно!

– Ну и?.. Жорик?

– Ведь название сборника состоит из русских слов и одной только латинской буквы «S», ведь так? Так вот, я так заработался, что, когда печатал название… я нажал на клавишу с этой латинской буквой и…

– Ну, Жорик! Давай не тяни, говори скорей!

– …нажал на клавишу с буквой «S» и…

– И… что?

– И получил новое заглавие! Представьте себе, у меня было отпечатано: Операция «Ы»!

– А как такое приключиться-то могло? Это же прямо насмешка какая-то над нами! Сатира на наш серьезный труд!

– А случилось вполне обычное дело, такое часто бывает, когда приходится много печать: я забыл изменить язык ввода на компе! Давлю, понимаете ли на «S», а у меня выскакивает «Ы»! Признаюсь честно, друзья, я на какое-то мгновение подумал, что происходит что-то невероятное. В этом чувствовалась чья-то явная насмешка над всей нашей идеей! И тут ты абсолютно прав, Егор! Уже ничего не понимая, что происходит, я продолжал тыкать пальцем в латинскую «S»! Но каждый раз у меня вновь и вновь выходило…«Ы»! Ну, каково?! Смешно?

– Смешно, да не шибко! Вот оно – последствие авторского неуемного темперамента и несерьезного отношения к делу!

– Ну, полно вам, Егор Алексеевич! А ведь действительно получилось смешно и даже с неким ассоциативным подтекстом, друг журналист. Как я понимаю, разгадка фокуса оказалась весьма простой, не так ли?

– Ну, конечно, профессор! Ведь только потом я обратил внимание на то, что латинская «S» и русская «Ы» размещены на… одной клавише! А эту нашу легкомысленную букву мы с вами используем крайне редко. Поэтому-то я и был так удивлен странным преображением названия нашей книги!

– Надо было так оставить и не менять, Жора! Вот где смеху было бы! А теперь – отставить радоваться и живо включайся в серьезную работу!

Так вот, продолжаю…

Значит, со временем и с этой «Операцией "Ы"» они сладили. А вот вы мне разъясните такой… невнятный факт понимания…

– Всенепременнейше, Егорша! Не извольте сумлеваться! Эх ты, «невнятный факт понимания»!

– Не тебя спрашивают, а Сергеича!

– Прекратите, Георгий! Что за юношеская манера так грубо шутить?! Желание нашего «правдоруба и искателя истины» вполне оправданно. И уж если мы собрались сегодня окончательно рассеять весь кажущийся «туман» над сутью произведения Михаила Булгакова, то обязаны дать ответы на все вопросы!

– Так уж и все, Александр Сергеевич? Профессор, вы уверены в этом?

– Разумеется! Если только вы не пожелаете в сотый раз препарировать главы этого, как вы изволили выразиться…

– Мороженого, что ли?

– Вот-вот, именно! «Московского эскимо» – этого своеобразного балласта в нагрузку к главной сути повествования!

– А вот мне интересно было, Сергеич! Ловко они там все обделывали! Короче, смешно…

– Не умри со смеху, Егорша! Сказал тоже: смешно ему!

– Да кто же спорит мой друг? Конечно, главы эти тоже хороши. Но ведь мы уже давно дали оценку этим «художественным вставкам» гениального сценариста Булгакова! И возвращаться к этому вновь у меня нет ни малейшего желания.

– Добро! Ну, а про ту больницу для психов можно тебя попытать? Или и тут тебе тоже все ясно?

– А что? Что там в лечебнице мы оставили без нашего пристального изучения?

– Так вот, тогда не перебивайте меня, умники, и дайте задать вопрос, вашу… анафема… Пилата… душу!

– Да не горячитесь вы так!

– Короче, когда наш Мастер «преобразившийся» явился к Иванушке тому, к Понырёву…

– Продолжайте, мы вас слушаем.

– А ведь явился он к нему при расставании там в больнице совсем не писателем убогим да больничным, а при… плаще! Навроде как…Рыцарь какой! Как этот… как «избранный», что ли?!

– И что вам показалось тут странным?

– А вот вам всем и загадка… «детская»! Как же могло так случиться, что уже потом…после долгого времени, уж, когда этот Понырев бездомный стал философским профессором… то ему привиделся «призрак-видение»? Да еще какое!

– Егорша, какой еще призрак?

– Видение «чего» или «кого»?

– А то самое – плаксивое, убогое и несчастное! А еще – не бритое и не прибранное! Писатель-Мастер – вот кто! Что, позабыли? Как же так получилось, что прощался он, Мастер, с Иванушкою этаким франтом, князем-гордецом, а после явился оборванцем, бомжом нездоровым?! Неувязка классическая! И вот выходит, что в таком неопрятном виде, он писатель (!) обретался все это время в «мире покоя»? С «цветочками» в кадках да в домишке сказочном? И вот теперь, сами думайте, литературоведы вы клинические, чем же вся история-то кончилась на самом деле?

– Браво, Егор Алексеевич!

– Молодец, Егорша, «ущучил»! Ухватил главное!

– Ну, так объясняй, журналист, за что я там ухватил!

– А может… это сделает Александр Сергеевич? Профессор, вы как?

– Простите, друзья мои, но этот «парадокс» в романе я, кажется, действительно упустил из виду. У кого-либо из вас есть свое мнение на этот счет? Может быть, у вас, Ванюша?

– Давай, поэтическая личность, не робей! Сказывай!

– Да, кажется, я понял, почему у нас рождаются такие естественные сомнения в ясном понимании картин происходящего в этих последних главах романа. В том числе и там, где сказано про… непреходящую вечную ипохондрию «ученика» Ивана Бездомного-Понырёва и его «видение» Мастера.

– Мы все – внимание! Это уже даже интересно, коллеги!

– Как мы уже выяснили ранее, последние главы романа Мастера о Пилате могли быть написаны только лишь… при жизни самого пациента палаты номер сто восемнадцать, так?

– А может быть, вовсе даже и не написаны, а лишь рассказаны другому пациенту, случайному соседу… так сказать. Вы не подумали о такой версии, Иван?

– Да не пытай ты нашего поэта, Жорка! Продолжай, Ваньша! Чай, и сам-то Булгаков – мужик вменяемый, просужий! При ясной памяти и в рассудке…

– А раз так, то герой Мастер и явился тогда там, в лечебнице, в ту свою последнюю встречу с соседом в своем обычном и не вполне презентабельном больничном виде! И тут совсем уже не важно, каким он представлялся сам себе в своем рассказе в те последние, страшные и трагические минуты прозрения и, может, даже…

– Успокойтесь, мой друг, попейте воды!

– …в последние часы своей жизни! В плаще или со шпагой, с волшебным перстнем или на сказочном коне! Главное – в другом…

– В чем главное, Ванюша? В чем?

– В том, что в эти последние встречи… Мастер и рассказал соседу нечто главное! То, как он… завершит свой роман и всю историю о Пилате!

– Ну, конечно же, коллеги! Как же я сам не догадался об этом! Я полагаю, что это и есть наиболее вероятная версия того, как развивались на самом деле события последних дней и встреч наших героев там, в клинике.

– А я тебе что говорил?! И все ж выходит так, что Мастер явился Понырёву точь-в-точь в том же самом виде, каким был тогда… ну, при прощаниях-расставаниях в больнице! Обычным, короче, – как всегда!

– Усталым, болезненным…

– Обросшим пациентом нездоровым – вот кем! Кем и был! Вы сами-то подумайте хорошенько! Допустим, что закончили вы, скажем, школу? И годков двадцать корешей своих, одноклассников, не видели? Так… скажите мне тогда, знатоки, в каком растаком внешнем виде смогут они вам привидеться? Хоть с похмелья, а хоть и во сне, допустим? Правильно, в том же самом, в каком и расставались тогда, на выпускном, а может, и ранее! Но ни в коем разе не позже, умники! Рожи-то их постаревшие вы же не могли видеть никоим образом! Вот оно, чем все и закончилось! И точка!

– Друзья мои, так значит ли это, что, повторяя известную фразу Михаила Булгакова, мы вправе вслед за растерянным и поникшим Мастером утвердительно заявить: «Этим все и кончилось, мой ученик!»? То есть… ничем?!

– Да, профессор, по-видимому, этим действительно и закончилась трудная работа восприимчивого, как антенна, Мастера-горемыки. Иванушка Бездомный оказался на самом деле единственным, кто услышал содержание завершающих страниц романа о Пилате и о том, как представлял себе свое возможное будущее больной пациент палаты сто восемнадцать…

– И судьбу своего ангела-хранителя… Маргариты?

– Что же, тогда вселенская тоска нашего персонажа, профессора Понырёва становится, увы, понятной и весьма оправданной…

– Ну, а у вас у всех чего глаза на мокром месте? Чай, не на поминках?! Выходит все же, что могло даже случиться так, что Понырёв этот, хоть и малость в расстроенных чувствах, а вдруг мог замахнуться да и написать все заново да начисто? А может, даже и… продолжение той рукописи? Верно, литераторы?

– Вполне разумное предположение, Егор Алексеевич! Ведь последние слова Мастера, обращенные к нему, заканчивались недвусмысленным: «мой ученик»!

– Раз назвался учеником – так садись и пиши книжку-продолжение! Но только ясно и подробно: что, зачем и по какой такой причине!

А то наш журналист третий том, ну никак не потянет! Денег не хватит аль чего другого…

– Ты прав, Егорша. Но не денег мне жалко. Просто я думаю, что сказать нам будет уже… нечего. Ведь все уже нами сказано и даже больше…

– Думаю, что вы правы, Георгий! Хотя, меня не покидает ощущение того, что…

– Чего «того», мудрец ты наш?

– А того самого, Егор Алексеевич, что все мы, читатели, все же сумели прочитать продолжение романа Мастера. Но… уже в новой версии, из-под пера его ученика.

– Ага… а это где? Когда? В какой такой книжке, Сергеич?

– Мне кажется, мой научный оппонент, что… что в той же самой…

– Александр Сергеевич! Егорша! Ну не отвлекайтесь же от сути разговора, прошу вас! У нас ведь полно конкретных дел! Короче, профессор, итожим: так значит… срочно готовим наши записи в печать?

– А куда ж еще, не в печку же, Жорик?!

– Да, да… готовьте материал, господин журналист…

– И чтоб на сей раз все согласно стенограммы! Ванюша, ты как там, верно ли все записываешь в протоколах наших? Ну-ну… не отвлекайся, пиши себе, как следует!

А все одно, ребятушки, тоска от этого романа такая – аж слеза наворачивается!

– Егор Алексеевич, вынужден признать перед всеми вами тот факт, что сама жизнь – вообще-то дело не веселое! И всегда оканчивается одинаково мрачно…

– Хорош тебе на ночь глядя пугать, Сергеич! Будет тебе ужо!

– И, даже догадываясь о такой ее… «специфической» особенности, мы, люди, вынуждены всю свою жизнь… писать, создавать свой собственный роман… о самих себе!

– Как Мастер?

– Нет, не как Мастер и совсем не о Пилатах! А как всякий разумный, осознающий бренность бытия человек!

И этот свой роман должен быть обязательно интересным, духоподъемным. Чтобы каждый свой новый день на этой планете хотелось что-то создавать… мечтать и… строить, коллеги!

– Создавать для себя свой будущий мир света, профессор?

– Или… покоя, Сергеич?

– Увы, нет, друзья мои. В этих мирах будущего сможет поселиться лишь… Память о нас. Сами же мы в силах попытаться создавать лишь повесть о самих себе. И даже… обязаны делать это!

При жизни мы способны только в малой мере позаботиться о том, какими нас запомнят потомки. Склочными или мелочными, корыстолюбивыми или справедливыми, мудрыми и щедрыми. И такой личный роман при жизни каждый пишет сам! Порой… без возможности исправить что-либо или переписать заново…

– Слыхал, Жорик? Вот поэтому иди, садись и пиши роман обо всех нас. Да чтоб после не стыдно было перед… потомками!